355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Видое Подгорец » Цветы на пепелище (сборник) » Текст книги (страница 24)
Цветы на пепелище (сборник)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 15:16

Текст книги "Цветы на пепелище (сборник)"


Автор книги: Видое Подгорец


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Трое суток спустя, когда весь интернат пребывал в глубоком сне, я, как всегда, выполз из своей постели и осторожно открыл дверь спальни. В тот же миг открылась

213

дверь в комнате Тракториста, и из нее высунулась его голова.

– Ты куда, Петров? – спросил он меня равнодушным тоном.

– В туалет, учитель, – соврал я и проследовал по длинному коридору и лестнице во двор, в конце которого меня дожидались вампиры.

Мы закурили, и при слабом свете спички я заметил, что у двоих из них на плечи наброшены одеяла, а третий завернулся в простыню. Мы молча потягивали горький дым, ничуть не интересуясь друг другом. И вдруг перед нами появился еще один вампир, также завернутый в одеяло. Казалось, что он упал с бледного зимнего неба или же материализовался из темноты.

– Дайте затянуться, – попросил он приглушенным голосом.

Один из вампиров протянул ему свою сигарету, однако он вместо сигареты схватил руку, которая ее держала. Вампир сразу же попытался отдернуть руку, пытаясь освободиться, но напрасно. Новый вампир был намного крупнее, сильнее и ловчее трех других. Он поймал еще одного и потянул их обоих за собой.

– Прошу вас, господа, на кофе!

Это был голос нашего нового учителя литературы.

Впервые мне представилась возможность войти в его комнатку. В одном ее углу стояла обыкновенная железная интернатская койка, покрытая серым одеялом, таким же, как наши, но только немного новее. К окну был придвинут стол, ломящийся под тяжестью книг, а рядом со столом старый стул.

– Садитесь на койку, друзья, – спокойно сказал хозяин. – А так как здесь достаточно тепло, можете снять свое вампирское одеяние. Подаю вам пример.

И он сбросил с себя одеяло. Рядом со мной, как желтые восковые фигуры, стояли франт Климе, высокий Герчо, казавшийся сейчас еще выше и еще худее, и Негр. Как ни

214

странно, но я не чувствовал ни малейшего страха, наоборот, мою грудь переполняла радость. Наконец произошло то, на что я надеялся. Теперь я понял, что новый учитель литературы внимательно следил за нами и лишь притворялся равнодушным, чтобы не выдать себя раньше времени. Зато теперь он мог праздновать победу...

Поскольку никто из нас не осмелился принять предложение сесть, хозяин тоже остался стоять. Он внимательно разглядывал всех нас с головы до ног, но на его лице не было ни гнева, ни торжества победителя, а глаза смотрели все так же спокойно, кротко и дружелюбно.

– Ты, наверно, читал Конан-Дойля, товарищ? – неожиданно обратился он к Негру.

Тот встряхнулся, растерялся и замотал головой.

– Нет, не читал, учитель.

– Плохо. Чтобы как следует научиться чему-либо, требуется опытный учитель.

Затем он обратился к Климе:

– Но ты-то, наверное, знаешь Дойля?

– Нет, я не знаю, я не из этого города, – прошепелявил франт, словно рот у него был наполнен горячей кашей.

Тут учитель посмотрел на меня, и я обмер, прочтя в его глазах холодный упрек.

– А ты вытри губы, – сказал он. – С них все еще капает материнское молоко, хотя ты этого и не замечаешь. Впрочем, может быть, сигарета для тебя слаще. Не так ли? А теперь марш спать, уже поздно. Завтра мы еще поговорим с вами, тогда можно будет все поставить на свое место. Спокойной ночи.

От этой словесной пощечины, которую я получил от Тракториста, у меня закружилась голова. Не помню даже, как я оказался в постели. Мне казалось, что я лечу в какую-то бездонную яму и моему падению не будет конца.

На следующий день нам устроили допрос, долгий и мучительный.

А затем наше дело разбиралось на общем собрании мо¬

215

лодежи, на котором присутствовали все ученики и все учителя школы.

Сначала говорил директор. Его речь была слишком длинной, порой гневной и изобиловала поучениями, угрозами и предупреждениями. При этом он был, однако, вполне искренним, и когда по его морщинистым щекам текли слезы, мне он казался отцом, переживающим за своих детей.

– Достаточно нескольких червивых яблок, – сказал он, – чтобы заразить весь сад, и опытный садовод должен принять меры, чтобы зараза не перебросилась на другие яблоки.

При этом он имел в виду вампиров, которые, как выяснилось, нападали на отдельных граждан, обижали девушек и поднимали руку даже на своих учителей с целью заставить их выставить удовлетворительные отметки. Когда бедный старик упомянул об этом, у него затряслись руки, так он был взволнован.

– Эти люди не заслуживают того, чтобы государство тратило деньги на их обучение, школа должна быть очищена от подобных негодяев, – закончил он и в изнеможении спустился на стул.

После него выступали учителя.

Затем слово взял Иван, секретарь комитета молодежи. Но мне и его слова показались слишком сухими и высокопарными.

Последним встал Тракторист. В его речи не было пышных слов и восклицательных знаков, она была проста и понятна каждому. Он говорил об условиях жизни в интернате, о нас, крестьянских детях, которые с детства познали тяжелый труд и нищету, сохранив, однако, в неприкосновенности чистоту наших душ, и мы поняли, что он и сам вырос в деревне, сам познал все тяготы бедняцкого существования и, наконец, что он прекрасно понимает нас, наивных сельских парней, впервые встретившихся с незнакомым миром города, со всеми, его искушениями и соблазна¬

276

ми. И каждое слово Тракториста соответствовало тому, что я давно уже чувствовал и понимал, но только не умел выразить.

Еще вчера наш новый учитель литературы подвергался насмешкам и оскорблениям, его награждали всевозможными обидными прозвищами, но сегодня он вдруг сразу завоевал любовь всех учеников и даже своих коллег.

– Отцы этих ребят, – говорил он, – прислали их сюда для того, чтобы они раз и навсегда вырвались из оков невежества, чтобы из них выросли настоящие люди, образованные, честные, скромные и трудолюбивые. И никто из них не страдал и не страдает врожденными пороками. Но к сожалению, молодость слишком легко поддается искушениям. Дурной пример, ложные понятия о том, в чем именно должно проявляться истинное молодечество, – и вот уже вчерашние честные и простые парни превращаются в «вампиров», начинают курить, пить ракию, засоряют свою речь циничной руганью, совершают такие дела, которых должен стыдиться всякий порядочный человек. Что же должны чувствовать их отцы и матери, которые ради них отказывают себе в самом необходимом. Разумеется, мы можем с позором выгнать их на улицу. Это легче всего. И улица их примет, и сделает из наших «вампиров» настоящих подонков: воров, хулиганов, а может быть, и того хуже. Но в этом ли состоит наша задача? Нет, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы каждый из них рано или поздно получил бы право сказать о себе, что он человек. Да, они совершали омерзительные проступки и должны получить по заслугам. Их следует примерно наказать. Однако в то же время им следует подать руку, чтобы вывести на правильный путь.

Тракторист говорил еще что-то, но я уже ничего не слышал. Его справедливость, его человечность так тронули меня, что я не мог сдержать слез. И мне казалось, что эти слезы целиком очищают мою душу от всякой скверны, что вместе с ними уходят все заботы и страдания, которые вы¬

217

пали мне на долю в последние недели. Я как бы возрождался заново к новой, светлой жизни.

Тракторист кончил говорить, и в зале раздался настоящий грохот, словно рушились старые стены интерната. Всхлипывая, я выбрался наружу и спустился по холодным ступенькам расположенной в форме амфитеатра лестницы, торопясь в свой уголок.

Шел снег. Мягкий и густой, он покрывал все вокруг белоснежной пеленой, словно хотел навсегда скрыть все те черные следы, которые оставляют за собой некоторые люди.

ОПУСТОШЕННАЯ СОКРОВИЩНИЦА

В противоположном от нашей спальни конце коридора была небольшая дверь, выкрашенная, как и стена, белой краской и такая же грязная, а потому и почти незаметная на ее фоне. Думаю, что никто не знал, куда она ведет, и никогда не пытался ее открыть. Я сам открыл эту дверь совсем случайно и лишь в начале второго года своего пребывания в интернате. Однажды я просто оперся на нее рукой и почувствовал не холодный камень стены, а слегка вибрирующие доски.

Стоит ли говорить о том, что во мне тут же проснулось любопытство. Что прячется за этой таинственной дверью? Может быть, за ней начинается секретный ход, ведущий в подвал, полный золота и драгоценностей? Может быть, стоит мне крикнуть: «Сезам, откройся!» – и перед моими глазами блеснут неисчислимые сокровища Али-Бабы и сорока разбойников? А что, если я ее открою, если перешагну таинственный порог? Не совершу ли я тем самым преступление, за которое вновь окажусь на скамье обвиняемых в дирекции интерната или школы?

Ручки у двери не было. Даже дырка от нее была замазана известью – вероятно, это произошло в то время, когда рабочие штукатурили коридор и спальни.

218

Несколько дней я терзался сомнениями, открывать мне дверь или нет. Но наконец любопытство победило. Я достал кусок толстой ржавой железной проволоки, воткнул его в то место, где, по моим предположениям, находился замок, толкнул дверь, и она открылась... Передо мной была длинная узкая комната, вдоль стен которой тянулись полки, а на них стояли книги.

Воздух в комнате был спертый, с запахом плесени. Единственное окошко, покрытое толстым слоем пыли, с трудом пропускало тусклый свет. Я закрыл за собой дверь и, пересилив робость, стал пробираться между полками. Сначала я ладонью протер окно, после чего в комнате стало заметно светлее, а затем принялся рассматривать книги. Судя по тому, что и на них лежал толстый слой пыли, они стояли здесь очень долго, бог знает с какого времени, всеми забытые и никому не нужные. Может быть, прошло уже много лет, с тех пор как их в последний раз касалась рука читателей.

Взволнованный и обрадованный своим открытием, я осторожно одну за другой брал их с полок и читал названия. У меня было чувство, какое испытывает человек, неожиданно обнаруживший бесценный клад и не знающий, что с ним делать и как уберечь. Никогда в жизни я еще не видел столько книг, собранных в одном месте. Казалось, библиотека существовала здесь еще с довоенных лет. Люди замуровали ее за тонким слоем штукатурки и забыли о ней, а книги продолжали спокойно стоять на полках, покрываясь пылью, но продолжая хранить на своих страницах мудрость многих поколений.

Я и удивлялся, и радовался, однако сразу же понял, обладателем какого огромного богатства я стал. Мало того, я получил возможность пользоваться им по своему желанию.

Я перелистывал книги, стирал с их обложек пыль, а руки мои дрожали, словно я имел дело с тончайшим хрусталем, который в любую минуту мог упасть на пол и раз¬

219

биться. «С какой же книги начать? Что читать в первую очередь?» – растерянно думал я. Все они были для меня новыми, все их я видел впервые в жизни.

Меня мало интересовало, как и когда они оказались здесь. Важным было лишь то, что я их нашел. И хотя их авторов, вероятно, уже давно не было на свете, для меня они оставались живыми. Ведь каждый писатель начинает жить с той минуты, когда его произведение окажется в руках читателя. В отдельных найденных мною книгах были портреты великанов мысли, которых человечество не забыло и через сотни лет. Их лица – одни строгие и задумчивые, другие улыбающиеся, третьи чем-то озабоченные, четвертые с длинными, белыми, как у святых, бородами – пристально смотрели на меня.

Через мои руки проходили «Приключения Гекльберри Финна», «Том Сойер», «Путешествия Гулливера», «Маугли», «Лунный камень», «Айвенго», «Робинзон Крузо», толстые романы Жюля Верна и многие другие произведения. И каждое из них заключало в себе новый, еще не открытый мною мир; каждое было подлинным праздником для моей жаждущей души. Но хватит ли у меня времени, чтобы все их прочесть, – эта мысль беспокоила меня больше всего, и я стремился поскорей погрузиться в них, чтобы черпать горстями из этой сокровищницы.

Я поставил у окна маленький ящик, взял какую-то книгу, сел так, чтобы луч света падал на ее страницы, и принялся читать. Это были лучшие часы моей юности. Уже значительно позже я понял, что еще там, в маленькой забытой библиотеке, я на всю жизнь заболел неизлечимой болезнью, называемой любовью к литературе.

В полном одиночестве, как какой-нибудь отшельник, но довольный и счастливый тем, что отделился от мира со всеми его ловушками и капканами, я сидел в тиши библиотеки у тусклого грязного окошка и читал, читал, читал. Мое добровольное заточение продолжалось недели, месяцы. Я жадно проглатывал том за томом, словно боясь, что они

220

могут вдруг исчезнуть. Никогда еще ни до, ни после этого чтение не доставляло мне такого наслаждения. Я забыл обо всем на свете, книги приковали меня к себе.

Прежде чем проникнуть в библиотеку, я принимал все меры предосторожности, чтобы никто меня не заметил, не проник в мой тайный мир, не овладел моим единственным богатством. Может быть, кто-нибудь из вас, читающих эти строки, назовет меня эгоистом? Но это не так. Последующие события подтвердили, что я был прав, скрывая от всех мою находку. Однако, что бы вы ни думали, к какому бы выводу ни пришли, я остаюсь при своем мнении: каждый человек имеет право на что-то личное, сокровенное, имеет право на собственный, скрытый от посторонних глаз уголок, где он может уединиться со своей радостью, со своей печалью, где он может мечтать о чем-то лучшем и светлом, особенно в такие минуты, когда у него тяжело на душе.

Мне не мешал ни застоявшийся воздух, ни тяжелый запах плесени, ни плохое освещение. Напротив, все это делало мое пребывание в библиотеке еще интереснее и романтичнее. Это была первая, хотя и не совсем сознательная, «жертва», принесенная мною на алтарь искусства, ради которого я лишал себя многих других удовольствий.

Из библиотеки я выходил с одеревеневшими руками и ногами и слезящимися от усталости глазами только под вечер, когда в ней становилось совсем темно. Выходил как вор, с недочитанной книгой под мышкой. Я не мог, не хотел отложить ее на завтра, нет, я должен был дочитать ее в тот же вечер, а для этого надо было искать какое-нибудь светлое помещение.

Мое ежедневное многочасовое отсутствие не осталось незамеченным и учениками, и воспитателями.

– Едва кончаются занятия, – говорили мне товарищи, – как ты куда-то исчезаешь до самого вечера. Ведь ты приходишь только спать.

Кое-кто замечал книги, которые я постоянно таскал с собой, и начинал меня высмеивать:

221

– Оставьте его, разве вы не видите, что он всерьез занялся наукой. Даже в постели читает... Молодец парень, он будет настоящим народным просветителем.

Я не обращал внимания на их насмешки, но иногда ловил на себе пристальный взгляд учителя литературы, и, хотя он никогда ничего мне не говорил, я тотчас опускал глаза. Прошлогодняя история с «вампирами» все еще жила в моей памяти, я все еще чувствовал свою вину и ждал, что и он когда-нибудь напомнит мне о ней, хотя он и не производил впечатление человека злопамятного и мстительного.

Мое увлечение художественной литературой привело к тому, что по многим предметам я отстал, но зато на уроках Тракториста я был одним из первых. Но он меня не хвалил, да и других тоже, придерживаясь правила: не судить о дне, пока не наступил вечер.

Однажды в конце зимы, в сумрачный дождливый день, я сидел в библиотеке и читал. Неожиданно дверь, предостерегающе скрипнув, отворилась и в ее проеме появилась знакомая мне фигура нашего учителя литературы. Я оцепенел, как будто только что совершил какой-то чудовищный поступок и меня застали на месте преступления. Пока я пытался взять себя в руки и преодолеть охвативший меня страх, Тракторист медленно закрыл за собой дверь и, не говоря ни слова, принялся осматривать полки. В комнате было так темно, что я никак не мог разглядеть выражение его лица, но знал, что он не мог остаться равнодушным к такому открытию. Потом мне пришло в голову, что он просто меня не заметил, однако в тот же момент он, стоя ко мне спиной и снимая с полки какую-то книгу, спросил:

– Как ты узнал об этой библиотеке? Кто тебе ее показал?

Я встал с ящика и прерывающимся от волнения голосом отвечал так, как если бы стоял перед судом:

– Никто, учитель... Я сам ее нашел, совсем случайно... Еще осенью... Я открыл дверь проволокой...

222

Наверно, мой ответ ему понравился, потому что он улыбнулся.

– И все то время, когда ты «проваливался сквозь землю», ты находился здесь?

– Да, я читал, – ответил я уже спокойней, так как мой испуг постепенно проходил.

Учитель явно не сердился, наоборот, в голосе его я расслышал дружелюбные нотки, которые наполнили мое сердце радостью.

– Вот видишь! Оказывается, ты сам вышел на правильный путь, оказался сильнее «вампиров», – сказал он. – Что ж, теперь больше не сходи с него и продолжай шагать вперед.

– Я все понял, учитель.

Много теплых, сердечных слов сказал мне в тот серый, заплаканный день Тракторист в монастырской тишине старой библиотеки. Таких мне не приходилось слышать даже от родного отца. Я не помню их, не могу повторить, но это были не просто советы или наставления, а слова настоящего друга, искренне желающего мне счастья и успеха, мудрые слова, которые указывали мне единственно правильный путь в жизни. Я впитывал их и умом и сердцем, испытывая невыразимую благодарность к этому замечательному человеку. И впервые почувствовал, что я больше не одинок в этом чужом городе, что отныне рядом со мной всегда будет он, мой друг и защитник.

– Как странно, что никто до сих пор не открыл эту библиотеку, – выразил он вслух свои мысли. – Ведь это настоящая сокровищница...

И тогда я подробно рассказал Трактористу, как случайно прислонился к стене и тем самым обнаружил замазанную штукатуркой дверь. Он выслушал меня и ответил:

– Лучше этого ты вряд ли смог бы что-нибудь найти. Только тебе надо еще научиться читать, читать по-настоящему. И уметь отличать хорошие книги от плохих. Ребята твоего возраста часто увлекаются приключенческой литера¬

224

турой с динамичным развитием сюжета и многочисленными захватывающими эпизодами, как в каком-нибудь боевике. Такие книги читать очень интересно, но следует постепенно переходить и к другой литературе, которая заставит тебя по-настоящему задуматься, поработать своей головой, понять красоту слова, скрытую музыку поэтических форм. Жизнь бесконечно сложна и интересна, мы поминутно сталкиваемся с явлениями и событиями более интересными, чем те, о которых мы читаем в романах. Но только рука мастера может придать им должную форму, а чтобы произведение нас по-настоящему тронуло, автор должен вложить в него собственное сердце.

Мы поговорили еще немного, а потом учитель сказал, что старая библиотека – малоподходящее место для чтения: здесь темно, сыро и душно, и все это может повредить моему здоровью. Читать в спальне в окружении двадцати «макаронников» было тоже невозможно. Поэтому он предложил :

– Перебирайся-ка ты из этой монастырской кельи в мою комнату. Там ты можешь читать сколько хочешь, хоть всю ночь.

Я, разумеется, с благодарностью принял его предложение.

Книги из библиотеки я брал по одной и, прочтя, сразу клал их на прежнее место. Книги эти были ничьи, однако я полагал, что имею право лишь читать их, поскольку для этого они и существуют. Что ни говори, а без читателя книга мертва, и оживает она лишь в руках человека. Тем не менее мне было приятно думать, что все полки в библиотеке пока что мои и, следовательно, я самый богатый человек в мире.

И вдруг как-то вечером я заболел. У меня поднялась температура и временами было такое ощущение, словно рубашка на мне загорелась. Очень хотелось пить, целая река не смогла бы утолить мою жажду. Губы пересохли и будто покрылись шершавой корой. В голове, казалось, гудел це¬

225

лый пчелиный улей. Я еле дождался утра, а затем меня отвезли в больницу.

Обиднее всего было то, что мне пришлось расстаться со своей библиотекой. Я лежал, и перед моим мысленным взором вставали книги на полках. «Вот, – думал я, – стоят они, бедные, и ждут, когда вернется их верный друг. Никто о них не знает, кроме меня и учителя литературы. Возможно, он иногда заходит в библиотеку и берет какую-нибудь книгу».

А что, если кто-нибудь другой проник в мою сокровищницу?

При одной этой мысли мурашки поползли у меня по спине. Я старался не думать об этом, однако меня томило какое-то предчувствие. Я ждал беды и ночами долго не мог сомкнуть глаз.

И несчастье произошло.

За три дня до моей выписки из больницы, в солнечный воскресный полдень, ко мне пришел учитель литературы. Вместе с разными продуктами он передал мне книгу.

– Вот последняя книга из твоей библиотеки, – сказал он, и его голос невольно дрогнул от волнения. – Береги ее, пусть она послужит фундаментом той новой библиотеки, которую ты соберешь в течение своей жизни.

Вся кровь отхлынула у меня от головы, когда я брал книгу, руки мои дрожали, на лбу выступил холодный пот, а на глазах появились слезы.

– Последняя? – пролепетал я чуть слышно. – А где же остальные? Кто их взял? Куда они исчезли?

Учитель погладил меня по голове.

– Не знаю, но, наверно, кто-то обнаружил твою библиотеку, похвастался перед другими ребятами, а среди них нашлись такие, что поспешили ее разграбить. Вот они и опустошили твою сокровищницу, – закончил он грустно.

– Воры, хулиганы! – воскликнул я и зарыдал.

Сочувствуя моему горю, учитель попытался меня утешить. Он сказал, что в городе есть еще две библиотеки, от¬

226

куда я смогу брать книги, обещал сам выбирать их для меня и приносить в интернат. Но он не смог меня успокоить. Я потерял нечто бесконечно дорогое, то единственное, что доставляло мне радость за все время моего пребывания в унылых стенах интерната, источник, который поил мою вечно жаждущую душу.

– Неужели нельзя было как-нибудь уберечь эти книги? – с упреком спросил я учителя, продолжая рыдать.

– К сожалению, я даже не знаю, когда это произошло. Я несколько дней был в командировке, а когда вернулся, все уже было кончено, – сказал он, как бы оправдываясь.

Тут я понял, что и он страдал из-за того, что произошло.

Долго, очень долго переживал я эту утрату и чувствовал себя больным и разбитым. А когда я проходил мимо заветной двери в конце коридора, мне казалось, что я прохожу мимо гробницы.

АПРЕЛЬСКИЕ ТРЕВОГИ

На последнем уроке ботаники наш учитель Иосиф Дроздовский сказал, что нам пора собирать цветы и листья растений для гербария.

– На следующем уроке вы мне их покажете.

С каким же нетерпением я дожидался воскресенья!

Стоял апрель. Прекрасный весенний месяц. Лучшее время года. Приложи ухо к земле, и ты услышишь, как она дышит полной грудью, широко и свободно, словно только что освободилась от своих оков. Приложи ухо к дереву, и до тебя донесется шум его соков, которые клокочут и бурлят, устремляясь от корней к его кроне. На ветвях распускаются почки, в полях появляются яркие цветы. Ах, апрель, апрель! Когда ты шагаешь по миру, я не знаю, что мне делать: смотреть, слушать, нюхать или же просто утопать в мягкой земле? Меня охватывает какое-то блажен¬

227

ное чувство, на душе становится светло, и весь я захвачен теплой могучей волной, превратившись в частицу весны, которая шумно веселится вокруг.

В воскресенье утром я вышел из города и пошел по берегу реки. Двумя-тремя километрами далее, за группой ив и тополей, она вышла из своих берегов и разлилась по полю, образовав несколько небольших озер, обрамленных ивняком и зарослями камышей и тростника. На свете есть немало таких мест, которым окружающая их пышная растительность придает какую-то чарующую таинственность. Были такие и около нашей деревни, там, где в реку впадали большие шумные ручьи. Но каждое из них имеет свои особенности и непохоже на другое. Непохожи и вызываемые ими чувства. Я думал об этом, идя вдоль реки, которая весело бурлила под зеленым сводом густо переплетенных веток.

Этим солнечным утром я был совсем один в дивном храме природы. Надо мной простиралась зеленая крона молодых деревьев. Свежие, только что распустившиеся листочки еле слышно лепетали, будто рассказывая мне о чем– то, и, окунувшись в этот мир тишины и блаженства, я почувствовал, что ко мне возвращается прежний покой.

В это время я заметил на правом берегу реки черные скелеты, напоминающие огородные пугала. В этом месте был пожар, и один участок некогда пышного леса был обезображен и искалечен, выделяясь теперь, как зловещая рана, на фоне весеннего пейзажа.

Я долго стоял среди погибших стволов, многие из которых были повалены огнем, и сердце мое сжималось от боли. Никогда уже не потечет по их жилам питательный сок теплой и щедрой весенней земли. Никогда уже не почувствуют они больше живительных лучей апрельского солнца. Никогда не увидят над собой глазами своих серебристых листьев сверкающего голубого неба. Их зеленые ветви уже не будут приветливо махать шаловливому ветерку, пробегающему над рекой. Теперь они почернели, обуглились и

228

уже не приютят птичьи гнезда, не услышат гимн подлинной свободы, распеваемый лесными певцами. Их обугленные трупы будут стоять здесь месяцы и годы, пока не сгниют или пока их не срубит острый топор тех, кто решит очистить лес от безобразной печати смерти.

Однако под ними из сырой почвы уже поднимались и набирали соки гигантские свечи папоротника, ломонос и молодые поросли, выросшие из корней сгоревших деревьев. Они жаждали простора и стремились к солнцу, к воздуху с единственной целью – подняться выше черных скелетов, чтобы зарубцевать еще свежую рану леса.

Где-то совсем близко от меня раздалось хлопанье крыльев. Перепуганная дикая утка вылетела из своего недостроенного гнезда, всколыхнула камыши и, как камень, пущенный из пращи, помчалась к дальнему пруду.

На противоположной стороне реки стояли ряды похожих на волны холмиков, на которых виднелись подрезанные и все еще голые лозы. На межах между ними поднимались окутанные розовыми облаками цветов персиковые деревья и черешни с белой цветочной пеной на ветках. За ними в ореховой дубраве куковала первая кукушка. Воздух был полон чудесным пряным ароматом, струившимся от всех цветов и трав.

В тех местах, где тропинка подходила к самой реке, я останавливался и смотрел сквозь прозрачную воду, как играют рыбы на ее песчаном дне. По пути я срывал лесные и полевые цветы и аккуратно вкладывал их в свой гербарий. Сам не знаю почему, но в этот день мне было как-то особенно жалко обрывать и без того короткую жизнь этих детей весны, губить их трепетную красоту, наполнявшую окрестности свежестью и весельем, жалко было спрессовывать их между жесткими листами бумаги.

Я уже подходил к прудам, когда из зарослей вышел человек средних лет, худой и стройный, как тростник, и очень бедно одетый. В его глазах горел какой-то странный огонек: сколько ни смотри в эти глаза, сколько ни старай¬

229

ся отгадать, что они выражают – радость или грусть, – никогда ничего не узнаешь. Возможно, он и сам не смог бы это объяснить.

Незнакомец появился так неожиданно, что я испугался и в нерешительности остановился, вообразив на мгновение, что встретил какое-то сказочное существо, а не человека. Мне доводилось слышать, что в этих болотистых местах вот уже двадцать лет живет отшельник, построивший себе хижину в самой гуще леса. Говорили, что вся его пища – рыба да дичь, что он скитается здесь, пытаясь заглушить свое горе, свою тоску по навсегда потерянным близким людям. Когда-то его забрали в армию, дома он оставил любимую жену и пятерых чудесных детей. Как-то поздно ночью – никто не знает, как и почему, – его дом загорелся, и в огне пожара погибла вся его семья. Вернувшись из армии, он нашел лишь груду пепла и камня – ничего больше. Трое суток простоял он над этой остывшей могилой молча, с крепко стиснутыми зубами и с ничего не выражающим побледневшим лицом.

– Он сошел с ума от горя, его уже нет, – шептали соседи.

А он все так же стоял и молчал, уставившись глазами в одну точку. А на четвертый день убежал из города и поселился в этих местах.

Все эти рассказы невольно пришли мне на ум, когда я смотрел на стоящего передо мной человека. В то же время мне казалось, что я его где-то видел и даже хорошо с ним знаком. Может быть, именно поэтому я не очень испугался.

Незнакомец ласково посмотрел на меня и, наверно заметив, что я немного струсил, добродушно улыбнулся и спросил:

– Зачем это ты забрел сюда, парень? Небось за яйцами диких уток?

– Нет, – ответил я, – я собираю цветы и травы. Так велел наш учитель.

– Значит, ты учишься, —сказал он. – Где же?

230

– В учительской школе.

– Ага, значит, там, – задумчиво проговорил он, как будто хорошо ее знал. – А какой учитель, говоришь, велел вам собирать цветы и травы?

– Дроздовский, – сказал я. – Иосиф Дроздовский.

– Вот как? – удивился незнакомец. – Такой умный и хороший человек, а возится с какими-то травами да цветками. Странно, очень странно. Иосифа-то я знаю. Он прекрасная душа; мы с ним соседи...

Теперь уже я удивился.

– Он уговаривал меня записать моего сына к вам в школу. Только он еще мал, учится в седьмом... Да и этих проклятых денег всегда не хватает. У нас только небольшой участок земли: две грядки бахчевых, две – помидоров, немного перца, лука, картошки, а вокруг мы сажаем тыкву... Но на одной тыкве не проживешь...

– На печеной тыкве?! – воскликнул я, невольно припомнив давнишнюю историю.

– Ну да, на печеной тыкве, – оживился незнакомец. – Наш участок хорошо прогревается солнцем, и тыквы у нас лучшие во всей округе. Понимаешь, мой сын продает их на переменах... Они сладкие, как сахар...

Тут меня вдруг осенило, и я словно очнулся ото сна.

– Нурия? Вашего сына зовут Нурия?

– Вот видишь, и ты его знаешь! – Глаза моего собеседника округлились и стали похожими на две крохотные чашечки. – Да, он мой сын. Очень болезненный на вил, но способный. В учебе не отстает... А каково вам там, в учительской школе? Что ты о ней скажешь?

– Школа хорошая, – ответил я. – И учиться в ней неплохо.

Мы сели на берегу реки и разговорились. Вскоре я даже забыл, зачем пришел сюда. Мое радостное, весеннее настроение постепенно развеялось от слов отца Нурии, в каждой фразе которого сквозила забота о том, где ему раздобыть деньги, чтобы поместить своего сына в училище. Еще

231

какой-нибудь час назад я чувствовал у себя за плечами крылья, на которых я мог парить над расстилавшимися вокруг зелеными просторами, и в моей груди пробудилось и расцвело нечто непонятное. Быть может, это рождались стихи, которые стремились вырваться наружу, навстречу солнцу и ясному небу. Но теперь от всего этого не осталось и следа.

Наконец отец Нурии встал, бросил в реку окурок папиросы и таким же ласковым тоном, каким обратился ко мне в начале нашего разговора, сказал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю