Текст книги "Цветы на пепелище (сборник)"

Автор книги: Видое Подгорец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Из загонов исчезали овцы, по десятку сразу. Некоторых зарезали остроухие разбойники (это было видно по кровавым следам на снегу), другие просто исчезли, будто растаяли.

198

Ко дню святого Иована пришлось зарезать поросенка, который весил всего-навсего четыре килограмма, мама выгребла из ящика кухни последнюю горсточку муки. Но разжечь огонь было нечем.

– Проклятие! – охала бабушка. – Что делать, где найти дрова? Захворают дети!

У нас не было ни лошади, ни мула, ни осла, чтобы съездить в лес за дровами, но, если бы они и были, никто не отважился бы отправиться в такой снегопад в горы. Ведь там можно было встретиться с волками, а жизнь еще никому не надоела.

На бабушкин вопрос, что делать, где найти дрова, был только один ответ, но никто не решался произнести это слово первым. При одной мысли, о чем пойдет речь, холодные мурашки пробегали по моему телу.

Орех!

Перед нашим домиком возвышался старый орех, густая крона которого накрывала летом весь двор и часть крыши из камыша. Мощный, ветвистый, он словно грозил своими голыми руками разбушевавшемуся зимнему небу.

Вся история нашей семьи была связана с ним и будто записана на кольцах его толстого ствола. Он помнил многие трагические события далекого прошлого, да и мое детство тоже.

И все же старший мой дядя наконец осмелился сказать:

– Другого выхода у нас нет. Надо срубить орех.

Мать неслышно заплакала, а бабушка вздрогнула, словно ее укусила змея.

– Раньше чем топор коснется его ствола, он должен пройти через мое тело! – заявила она.

Да, бабушка не могла сказать иначе, и для этого была причина. Не только наша семья, но и все село знало историю ореха. Старики – как очевидцы, молодые – по рассказам. Мой дед – известный комитский 1 воевода – был

1 Комиты – повстанцы.

199

когда-то повешен на одной из его ветвей. Турецкие солдаты схватили его спящего, предварительно окружив дом, и расправились с ним, чтобы надолго запугать непокорных гяуров 1 во всей округе. Но странно, с тех самых пор орех вызывал у нас не отвращение и страх, а чувство гордости. Он стал символом свободы и казался мне вечно живым, непокорным и непобедимым гигантом.

На том самом суку, на котором был повешен мой дед, бабушка укрепила деревянную люльку, наполнила ее ароматным сеном и укачивала в ней своего младшего сына, а моя мать – меня.

Глядя на могучее дерево, храбрая старуха часто говорила:

– Оно пьет из трех подземных молочных источников, поэтому его плоды налиты молоком!

Молча стоял старый орех, ломая ветры своими голыми руками, и только он один оказывал достойное сопротивление бешеной зимней стихии. Никакая гроза не могла его согнуть, сломать, победить.

4 Каждую осень он стряхивает золото со своих плеч и умирает», – думал я раньше. Но он не умирал. Это был только временный отдых, сон, иначе не смог бы он зимой сберечь между своими заснеженными пальцами-ветвями птичьи гнезда. Весной он опять просыпался, оживал, чтобы встретить крылатых гостей, прилетающих с юга, предложить им теплый угол, защитить от ветра. А они выращивали здесь свое голосистое потомство, скрашивая безрадостную жизнь в доме сельского бедняка. Даже теперь, когда птицы улетели на юг, самый свирепый ветер не мог развеять, стереть из памяти их прекрасные звонкие и теплые песни, которые звучали в моем сердце. Они будили во мне воспоминания, вселяли надежду на будущее – единственное утешение в эти морозные, полные отчаяния дни.

Гяуры – неверные (турецк.). Так мусульмане называли хри

стиан.

200

Орех не умел говорить по-человечески, и все же я пом ню, какие чудесные сказки рассказывал он мне летом своим мягким многолистным шелестом в теплые, тихие звездные вечера. Эти сказки всегда были со мной, странно переплетенные с теми, что мне рассказывала бабушка. Одни были порождены звездами и тайнами ночи, другие со здала сама жизнь. Так вырастает порой кудрявый клевер среди полыни. Часто потом я ощущал в себе такую мощь, такую волшебную силу, что, казалось, был в состоянии перевести на человеческий язык, пересказать все сказки старого ореха. Все до конца. Но едва я раскрывал рот, как мои губы произносили только одно слово: «топор». Да иначе и быть не могло. Этот топор до сих пор словно вонзается в мое сердце, заставляет его обливаться кровью. Клянусь, что не будь та страшная зима такой холодной, такой снежной, такой лютой, я вечер за вечером пересказывал бы вам сказки старого ореха, в которых жили все радости и горести моей жизни, моего детства. Но сейчас я не могу этого сделать, у меня просто нет сил. Стоит мне припомнить все случившееся, как в моем горле словно застревает комок, а глаза наполняются слезами, как будто в них на сыпали молотого перца. И довольно об этом. Все и так ясно – гибель старого ореха была концом всего! Концом всего!

Каникулы прошли, но я остался в деревне. Снег, снег, снег – все дороги замело, и добраться до далекого города было невозможно.

Когда я настаивал на том, чтобы сделать такую попытку, мать тут же возражала:

– Неужели я должна тебя потерять?.. Сиди дома, пока не пройдет ненастье...

Затем вдруг подули теплые ветры, создавшие иллюзию близкой весны. Крыши ночами плакали, с них падали и ломались ледяные мечи зимы – сосульки. Мор валил ског, кур косила чума. Каждое утро крестьяне сносили их к ручыо целыми охапками. И хотя, казалось, все лисицы в

201

Мире собрались вокруг села, они даже не смотрели на подохших птиц.

С гор потекли мутные ручьи, они сливались в потоки, Которые дико ревели, вырывали с корнем столетние деревья, Переворачивали и катили большие валуны. Крестьяне с мотыгами и лопатами выходили рыть канавы, чтобы защитить свои дома от воды: стоило потокам повернуть в сторону деревни, чтобы от нее осталось одно воспоминание.

А тут еще разразился ливень.

– Потоп, настоящий потоп! Видать, скоро погибнет этот грешный мир! – плакали женщины и в страхе молились.

Нет, никогда мне не забыть этих страшных дней!

ВАМПИРЫ

Зимой в интернате было так холодно, что замерз бы и Селый медведь. В спальнях больше вообще не топили. Ходил слух, что таков, мол, приказ начальства, которое решило воспитывать нас по-спартански. Другие возражали и считали это выдумкой. Просто у нас не осталось ни одного гнилого полена, ни одного, даже самого маленького кусочка угля.

Как бы то ни было, но мы замерзали и с полдесятого вечера до шести утра, когда нас свистком поднимал дежурный воспитатель, щелкали зубами, как голодные волки, под нашими ветхими одеялами. Старое здание интерната пронизывали насквозь сотни лютых ветров. Они завывали всю ночь, не давая нам сомкнуть глаз. Мы съеживались, накрывались с головой и пытались согреть себя собственным дыханием, но ничто не помогало, и мы боялись, что не доживем до утра.

Ребята несколько раз пытались пронести тайком в спальню старую жаровню, дырявую солдатскую каску и ржавый котел, найденные ими на свалке, чтобы развести

202

в них огонь, разжечь несколько кусочков украденного на рынке угля, но интернатское начальство тотчас пресекало подобные попытки, ссылаясь на возможность пожара, от которого якобы может сгореть весь город.

Больше всего боялся пожара «Святой Илья», самый трусливый наш воспитатель, которому ученики надавали целую кучу шутливых прозвищ. Однако чаще всего его называли «Божий поросенок».

– Если бы начальство сочло это необходимым, – объяснял нам Божий поросенок, и при этом красный кончик его носа все время двигался, словно он копался в мусорной куче, – оно бы даже спрашивать вас не стало, а давно поставило бы в ваших спальнях и печки и жаровни. Однако пора бы нам знать, что достаточно одного уголька, одной искры, чтобы загорелось все здание, а от него и весь город. А у нашего молодого государства нет лишних городов, чтобы жечь их попусту. Помните об этом и постарайтесь привыкнуть к холоду. К тому же это очень полезно.

Не успел, однако, Божий поросенок перевести дух после своего нравоучения, как кто-то из учеников спросил его из-под одеяла:

– Значит, у вас дома печку не топят и вы всю зиму сидите в холоде?

– Я живу не в интернате и не собираюсь стать учителем, – вспыхнул до корней волос Божий поросенок. – К тому же, когда я в свое время учился, у нас были другие порядки. А теперь вы, если хотите стать людьми, должны привыкать к новым. И не отступать ни перед какими трудностями.

Для Божьего поросенка больше подошло бы прозвище «Доносчик» или «Шпион», потому что он по любому поводу бегал жаловаться на нас то к директору школы, то к директору интерната. Это был пустой, ограниченный человечек, и все мы прекрасно знали, что «в свое время» он ничего не окончил, а был простым жестянщиком и изготовлял колокольчики и бубенчики для скота. Теперь, когда

203

всех коз уничтожили, он остался не у дел, передал свою мастерскую сапожнику и пошел работать в интернат воспитателем.

После его слов в спальне наступила тишина, в которой неожиданно прозвучал исходивший, казалось, из глубины пропасти голос Пано Крашника:

– Вот это здорово, ничего не скажешь. У нас зубы во рту и те замерзли, а нам говорят: «Не подыхай, осел, дождись зеленой травы». Да еще уговаривают привыкать к холоду. Нет уж, дудки! Можно привыкнуть к чему угодно, но только не к голоду и холоду!

Из-под всех одеял послышалось хихиканье, а Божий поросенок захлопал в ладоши, как петух крыльями, перед тем как закукарекать.

– Прекратить болтовню! А не то завтра всех вас вызовут к директору... Спать, сейчас же спать! И чтобы я больше не слышал ни слова... – С этими словами он выкатился из спальни, провожаемый все тем же хихиканьем.

Как только за ним закрылась дверь, Крашник высунул из-под одеяла свою большую голову и прошептал мне тихо:

– Какие же мы дураки, что вернулись сюда! Так хорошо убежали, а потом...

– Хрен редьки не слаще, – так же шепотом ответил ему я. – Сейчас нам нигде не обрести рая, Крашник. Нигде!

– Все равно я опять убегу, – настаивал он. – С тобой! А если ты не захочешь, то один. Лучше жить одному в горах, чем терпеть такое...

– А в горах тебя слопают волки.

– Трус ты, а не крестьянин!

После этого мы оба умолкли. Остальные тоже прекратили шушукаться, как будто им больше нечего было сказать друг другу. Но как и всегда, мы еще долго не могли уснуть от холода, голода и постоянной тоски по дому. Близилась ночь, которая постоянно вызывала в нас страх своей беспросветной тьмой и лютым холодом.

904

Как бы специально для того, чтобы усугубить наши несчастья, среди ребят пронесся слух, что на чердаке интерната поселились вампиры и каждую ночь пищат там тонко и визгливо, словно голодные крысы (некоторые уверяли, что это и в самом деле крысы). Иногда их голоса звучали хрипло, а порой придушенно, как будто кто-то затыкал им рот. Все ученики дрожали от страха и по ночам не могли сомкнуть глаз или высунуть голову из-под одеяла, не то чтобы подняться на чердак и проверить, какое горло издает такие страшные звуки. Сжавшись в комок, мы лежали в своих постелях и с ужасом ждали, что вот-вот рухнет потолок и на нас набросятся эти кровожадные твари. Наконец, мы обратились к воспитателю и откровенно поведали ему обо всем, умоляли спасти нас от вампиров, но Божий поросенок только поднял нас на смех.

– Как вам не стыдно быть такими суеверными, вы, деревенщина! – кричал он. – Пора бы вам знать, что никаких вампиров нет и никогда не было. Все это чистейшая ерунда!

Однако сам Божий поросенок никогда не оставался на ночь в старом интернатском здании, хотя ему и была предоставлена здесь специальная комнатка. Наоборот, с наступлением вечера он спешил убраться к себе домой, в теплую квартирку.

С появлением вампиров (или слухов о них) никто больше не осмеливался выйти ночью из комнаты даже в уборную, которая находилась в противоположном конце двора, тем более что эти проклятые существа стали появляться под самыми окнами нашей спальни. Среди ребят нашлись и такие, которые якобы видели их по нескольку сразу: и белых, и серых, и черных, и красных. Говорили, что они собираются под оливой во дворе, о чем-то договариваются, прыгают и танцуют, разумеется, совершенно беззвучно, как и подобает вампирам.

Какие только слухи не ходили в это время по интернату! Рассказывали, что вампиры нападают вечерами на оди¬

205

ноких девушек, останавливают пьяных и отнимают у них деньги. Нашу молоденькую учительницу математики они окружили неподалеку от школы, когда она возвращалась с учительского собрания, и страшными угрозами вынудили ее дать обещание исправить сорок четыре двойки, которые она выставила в своем классном журнале. И учительница была так напугана, что не рассказала об этом никому ни слова, а на уроках стала какой-то странной и рассеянной. Спрашивала она учеников уже не так строго, как обычно, а в трех старших классах исправила почти все плохие отметки по своему предмету.

Вскоре вампиры стали подлинной напастью для всего города. С наступлением темноты люди спешили поскорей добраться до дому. Улицы пустели. Горожане сидели за запертыми дверями и ставнями, боясь высунуть нос наружу, а по городу всю ночь курсировали патрули, пытаясь напасть на след злоумышленников.

Но насколько мне было известно еще из рассказов моего деда, вампира нельзя поймать ни за рога, ни за хвост, не берет его и пуля. При желании он мог превратиться в большого паука с крупными красными глазами, который набрасывался на людей и высасывал из них кровь, или даже в маленького козленка. «Ты идешь себе спокойно по дороге, – говорил мой дед, – и вдруг видишь перед собой невинную божью тварь, которая жалобно блеет, будто потеряла свою мать. Наклоняешься к козленку, хочешь его погладить или приласкать, а он вдруг цап – уже вцепился черными когтями тебе в горло».

Вот почему мы всю ночь, как уже было сказано, не осмеливались высунуть голову из-под одеяла.

Как же завидовали мы в эти дни ученикам старших классов, которые не боялись ни Божьего поросенка, ни вампиров. Интернатских законов, предписывающих нам ложиться во столько-то, вставать во столько-то и никогда не опаздывать к обеду и ужину, для них будто не существовало. Из города они возвращались, когда хотели, порой уже

206

под утро, курили не только в туалете, но даже в спальне, поскольку Божий поросенок вечерами вообще к ним не заходил. Особенно вызывающе вели себя очкарик Герчо и Негр, которые вопреки всем правилам безжалостно тиранили нас, учеников младших классов, заставляли исполнять все их поручения, вплоть до того, что посылали вечерами в город за покупками, не обращая внимания на все наши страхи. И мы шли, потому что боялись их больше, чем самого директора школы.

Пришлось однажды и мне встретиться с вампирами, однако об этом надо рассказать более подробно.

Как-то ночью мне понадобилось выйти. Кругом царила мертвая тишина, но как я ни дрожал, все же решился на столь отважный поступок. Однако, едва я повернул назад, как передо мной появилась чья-то фигура, сжимавшая в зубах горящую сигарету. Фигура подошла ближе, сунула мне сигарету в руку и приказала страшным голосом, в котором, как мне показалось, не было ничего человеческого:

– Затянись!

Я оцепенел от страха, кровь в жилах застыла, я еле удержался на ногах.

– Я никогда еще не курил, – взмолился я.

– Сооо-си! – скомандовала фигура и сунула мне сигарету прямо в рот.

Я затянулся и закашлялся так, что мои глаза чуть не выскочили из орбит.

Вампир подождал, когда пройдет приступ кашля, после чего опять сунул вонючую сигарету мне в рот. Я снова покорно затянулся и снова закашлялся до полного изнеможения. Это повторялось до тех пор, пока вампиру не надоело заниматься со мной этой страшной игрой. К этому времени силы мои почти полностью иссякли, перед глазами стояли красные круги, а желудок сжимали спазмы. Затуманенная голова с трудом воспринимала слова вампира, который изрекал их не терпящим возражений тоном, как судья, выносящий приговор преступнику:

208

– Отныне каждую ночь в эту пору ты будешь приходить сюда и приносить четыре сигареты. Три для нас, троих вампиров, четвертую – для себя. Но если ты кому– нибудь проболтаешься об этом, ты сам вынесешь себе смертный приговор.

Только сейчас я заметил, что позади первого вампира, моего палача, у церковной стены стояли еще двое.

– И запомни, – вновь раздался страшный голос, который мог принадлежать лишь самому сатане, – если ты не выполнишь наш приказ, то на следующую ночь, когда ты заснешь, мы потушим свечу твоей жизни...

В интернат я возвращался пьяный от табачного дыма и едва живой от страха. На лестнице я упал, у меня началась рвота. Казалось, мои внутренности выворачиваются наизнанку, чтобы исторгнуть принятую порцию яда, и я лишь с трудом добрался до кровати.

Тем не менее я не осмелился нарушить приказ вампиров. Днем мне удалось добежать до табачной лавки и купить четыре сигареты. Ровно столько, сколько мне было приказано. Повторилась та же история, что и предыдущей ночью. Я курил, кашлял, голова у меня кружилась, а потом снова началась рвота. Я чувствовал, что долго так не выдержу и рано или поздно упаду мертвым на холодной лестнице интерната, став первой жертвой неизвестных вампиров.

Ах, чего бы только я не отдал за то, чтобы оказаться дома, у своих родителей. Пусть даже в очаге не будет ни уголька, а на столе ни крошки хлеба. Лишь бы вырваться из страшных когтей проклятых вампиров.

– Что это ты такой бледный? – спросил меня Крашник, когда мы утром шли на занятия.

– У меня что-то разболелся живот, всю ночь не давал заснуть, – соврал я. – К тому же в спальне такой холод...

Он как будто ждал этих моих слов.

– Бежать нам надо, бежать! Иного выхода у нас нет,– вновь заговорил он на любимую тему. – Здесь мы ПОГИб-

ft Цветы на пепелище

209

кем. Сначала голод, потом холод, а теперь эти проклятые вампиры...

Я невольно вздрогнул, услышав это, но промолчал.

Уроки в этот день прошли для меня как в тумане. Я не слушал, о чем говорили учителя, я думал только о постигшей меня беде, о вампирах, о моей беспомощности, о потерянной свободе. Я искал выход из создавшегося положения, но не находил его. Надо мной тяготел страх, он стеснял мою грудь, не давал свободно дышать. Черные тени вампиров преследовали меня повсюду, и от них не было спасения. Я брал взаймы деньги у товарищей, якобы на карандаши, резинки, тетради, и ежедневно покупал на них четыре сигареты. А по ночам выходил во двор и курил вместе с тремя таинственными незнакомцами. Теперь я уже легче переносил табачный дым, меня больше не тошнило и голова не коужилась. Я привык к проклятой отраве, зато по утрам, когда вспоминал об этом, меня охватывало отвращение. Мне казалось, что даже моя душа пропиталась никотином, что я без всякой борьбы отдался в руки дьявола, не шевельнув мизинцем в свою защиту. Поступил, как самый омерзительный трус, встал на колени перед тремя врагами и признал себя их рабом.

А тому, кто хоть раз согнул свою спину, ох как трудно выпрямиться и вновь стать самим собой!

Все, чем я до сих пор жил, как будто рухнуло, и я беспомощно плыл по течению, нигде не видя спасительного берега.

С ужасом думал я о том, с какими глазами предстану теперь перед моими родителями, которые всегда были для меня примером честности, порядочности и трудолюбия. Ведь все мои дурные поступки невольно запятнают и их самих.

В такие тяжелые минуты мне часто хотелось пойти к моему лучшему товарищу – Ивану – и откровенно рассказать ему обо всем. Я знал, что он мне поможет, найдет какой-нибудь выход, чтобы избавить меня от вампиров и

210

вновь вернуть на правильную дорогу. Но я пал уже настолько низко, что мне было стыдно ему в этом признаться. Вот почему я не только не попросил у него помощи, но, наоборот, боялся попасться ему на глаза.

День за днем я ломал себе голову над тем, как мне избавиться от вампиров, а ночами продолжал общаться с ними, беспрекословно перенимая все дурное, чему они могли меня научить. Порою я и сам казался себе настоящим вампиром, закутанным в черный плащ сыном ночи, которого боится все живое. Я был всемогущ, меня нельзя было поймать ни за рога, ни за хвост, я мог в единый миг оказаться там, где хочу, и превратиться во что угодно.

Да, вероятно, Божий поросенок был прав, когда называл меня – и довольно часто – деревенским дурнем. Я катился под уклон и чувствовал, что мне нет больше места среди честных людей.

Однажды тот вампир, который первый заговорил со мной, наверное их вождь, извлек из-под своего черного плаща бутылку и подал ее мне.

– Хлебни, – сказал он. – Глотай, деревенская образина!

Я взял бутылку, поднес ее ко рту... и поперхнулся горькой жидкостью.

– Эй, не вылакай все! – закричал другой вампир, испугавшись, что на его долю не достанется молока от бешеной коровки.

ЧЕРВИВЫЕ ЯБЛОКИ

Как раз в это время к нам в школу пришел новый учитель литературы. Это был приятный на вид человек лет тридцати, высокий и смуглый. Его крепкое сложение свидетельствовало о силе и выносливости. Никто не знал, откуда он приехал и какое учебное заведение окончил, однако по его скромной одежде и небольшому количеству ве¬

8*

211

щей можно было предположить, что, едва сдав последний экзамен в институте, он сел на поезд и приехал прямо в нашу школу. Он привез с собой только маленький потертый чемоданчик и поселился в интернате, в тесной комнатушке, предназначенной для воспитателей.

Одни говорили, что его неизвестно по какой причине перевели из Битольского педагогического училища; другие – что он был студентом, провалился на экзаменах и ради куска хлеба согласился работать в нашем интернате и жить под самым чердаком, населенном вампирами, и, наконец, третьи – что он работал прежде трактористом, окончил трехмесячные курсы комбайнеров, но в документе допустили опечатку: написали «литература» вместо «агрокультура». Вообще «макаронники» любили сочинять о своих учителях разные небылицы и, разумеется, сами не верили тому, что болтали.

Как бы то ни было, новый учитель стал преподавать нам литературу и одновременно работать воспитателем вместе с Божьим поросенком.

Трудно сказать, был ли у него какой-нибудь диплом, потому что в то время даже у многих наших профессоров такового не имелось, но свой предмет он знал прекрасно, и это выяснилось на первых же его уроках. Он постоянно сидел, запершись в своей комнатушке, обложившись книгами, но его широкое открытое лицо всегда было освещено мягкой улыбкой. Казалось, он вот-вот скажет хорошее слово.

Не знаю, как другим, но мне всегда было легче и проще общаться с людьми, не подавляющими окружающих избытком мудрости.

На одном из первых уроков новый учитель сказал нам:

– Не стесняйтесь спрашивать меня обо всем, что вам непонятно. Помните: на уроках я ваш учитель, но в свободное время – ваш старший товарищ.

Ученики старших классов, особенно тех, в которых он не преподавал, часто злоупотребляли его добротой.

212

Однажды, когда он появился в дверях столовой во время обеда, франтик Климе невнятно (рот у него был набит) объявил:

– Берегись, трактор идет!

Шутка была грубой, но многие прыснули.

Кто-то из старших учеников добавил:

– Гусеничный.

Тракторист (таким прозвищем наградили ребята нашего учителя литературы) не мог не слышать этих реплик, но он никак на них не отозвался, подошел к стойке, поговорил о чем-то с поварихами и дежурным и спокойно вышел.

Однако с его появлением в интернате ничто не изменилось. Старшие все также в любое время выходили в город и возвращались, когда им вздумается. Продолжалось и мое рабство у вампиров, которым я регулярно платил налог в виде сигарет. В спальнях становилось все холоднее, а голод – все невыносимее. И хотя я вначале был очарован добротой и человечностью Тракториста, в мою душу постепенно вкралось разочарование, а надежды, что он наведет порядок в интернате, рассеялись. Создавалось впечатление, что новый учитель не проявляет ни малейшего интереса ко всему, что здесь происходит. Делайте, мол, ребята, что хотите, а моя хата с краю.

Вскоре ученики старших классов выкинули такую злую шутку, которая, казалось, перешла все границы. Над дверью комнаты Тракториста они повесили ведро с водой, и, когда он толкнул дверь, чтобы выйти, вся вода вылилась ему на голову. Мокрый, как кот, упавший в колодец, он выглядел очень смешным и жалким. Все мы ожидали, что сейчас он бросится в спальни разыскивать виновников, станет кричать, грозить нам исключением из интерната, но он молча вошел в свою комнатенку и больше оттуда не показывался до самого утра.

Трое суток спустя, когда весь интернат пребывал в глубоком сне, я, как всегда, выполз из своей постели и осторожно открыл дверь спальни. В тот же миг открылась

213

дверь в комнате Тракториста, и из нее высунулась его голова.

– Ты куда, Петров? – спросил он меня равнодушным тоном.

– В туалет, учитель, – соврал я и проследовал по длинному коридору и лестнице во двор, в конце которого меня дожидались вампиры.

Мы закурили, и при слабом свете спички я заметил, что у двоих из них на плечи наброшены одеяла, а третий завернулся в простыню. Мы молча потягивали горький дым, ничуть не интересуясь друг другом. И вдруг перед нами появился еще один вампир, также завернутый в одеяло. Казалось, что он упал с бледного зимнего неба или же материализовался из темноты.

– Дайте затянуться, – попросил он приглушенным голосом.

Один из вампиров протянул ему свою сигарету, однако он вместо сигареты схватил руку, которая ее держала. Вампир сразу же попытался отдернуть руку, пытаясь освободиться, но напрасно. Новый вампир был намного крупнее, сильнее и ловчее трех других. Он поймал еще одного и потянул их обоих за собой.

– Прошу вас, господа, на кофе!

Это был голос нашего нового учителя литературы.

Впервые мне представилась возможность войти в его комнатку. В одном ее углу стояла обыкновенная железная интернатская койка, покрытая серым одеялом, таким же, как наши, но только немного новее. К окну был придвинут стол, ломящийся под тяжестью книг, а рядом со столом старый стул.

– Садитесь на койку, друзья, – спокойно сказал хозяин. – А так как здесь достаточно тепло, можете снять свое вампирское одеяние. Подаю вам пример.

И он сбросил с себя одеяло. Рядом со мной, как желтые восковые фигуры, стояли франт Климе, высокий Герчо, казавшийся сейчас еще выше и еще худее, и Негр. Как ни

214

странно, но я не чувствовал ни малейшего страха, наоборот, мою грудь переполняла радость. Наконец произошло то, на что я надеялся. Теперь я понял, что новый учитель литературы внимательно следил за нами и лишь притворялся равнодушным, чтобы не выдать себя раньше времени. Зато теперь он мог праздновать победу...

Поскольку никто из нас не осмелился принять предложение сесть, хозяин тоже остался стоять. Он внимательно разглядывал всех нас с головы до ног, но на его лице не было ни гнева, ни торжества победителя, а глаза смотрели все так же спокойно, кротко и дружелюбно.

– Ты, наверно, читал Конан-Дойля, товарищ? – неожиданно обратился он к Негру.

Тот встряхнулся, растерялся и замотал головой.

– Нет, не читал, учитель.

– Плохо. Чтобы как следует научиться чему-либо, требуется опытный учитель.

Затем он обратился к Климе:

– Но ты-то, наверное, знаешь Дойля?

– Нет, я не знаю, я не из этого города, – прошепелявил франт, словно рот у него был наполнен горячей кашей.

Тут учитель посмотрел на меня, и я обмер, прочтя в его глазах холодный упрек.

– А ты вытри губы, – сказал он. – С них все еще капает материнское молоко, хотя ты этого и не замечаешь. Впрочем, может быть, сигарета для тебя слаще. Не так ли? А теперь марш спать, уже поздно. Завтра мы еще поговорим с вами, тогда можно будет все поставить на свое место. Спокойной ночи.

От этой словесной пощечины, которую я получил от Тракториста, у меня закружилась голова. Не помню даже, как я оказался в постели. Мне казалось, что я лечу в какую-то бездонную яму и моему падению не будет конца.

На следующий день нам устроили допрос, долгий и мучительный.

А затем наше дело разбиралось на общем собрании мо¬

215

лодежи, на котором присутствовали все ученики и все учителя школы.

Сначала говорил директор. Его речь была слишком длинной, порой гневной и изобиловала поучениями, угрозами и предупреждениями. При этом он был, однако, вполне искренним, и когда по его морщинистым щекам текли слезы, мне он казался отцом, переживающим за своих детей.

– Достаточно нескольких червивых яблок, – сказал он, – чтобы заразить весь сад, и опытный садовод должен принять меры, чтобы зараза не перебросилась на другие яблоки.

При этом он имел в виду вампиров, которые, как выяснилось, нападали на отдельных граждан, обижали девушек и поднимали руку даже на своих учителей с целью заставить их выставить удовлетворительные отметки. Когда бедный старик упомянул об этом, у него затряслись руки, так он был взволнован.

– Эти люди не заслуживают того, чтобы государство тратило деньги на их обучение, школа должна быть очищена от подобных негодяев, – закончил он и в изнеможении спустился на стул.

После него выступали учителя.

Затем слово взял Иван, секретарь комитета молодежи. Но мне и его слова показались слишком сухими и высокопарными.

Последним встал Тракторист. В его речи не было пышных слов и восклицательных знаков, она была проста и понятна каждому. Он говорил об условиях жизни в интернате, о нас, крестьянских детях, которые с детства познали тяжелый труд и нищету, сохранив, однако, в неприкосновенности чистоту наших душ, и мы поняли, что он и сам вырос в деревне, сам познал все тяготы бедняцкого существования и, наконец, что он прекрасно понимает нас, наивных сельских парней, впервые встретившихся с незнакомым миром города, со всеми, его искушениями и соблазна¬

276

ми. И каждое слово Тракториста соответствовало тому, что я давно уже чувствовал и понимал, но только не умел выразить.

Еще вчера наш новый учитель литературы подвергался насмешкам и оскорблениям, его награждали всевозможными обидными прозвищами, но сегодня он вдруг сразу завоевал любовь всех учеников и даже своих коллег.

– Отцы этих ребят, – говорил он, – прислали их сюда для того, чтобы они раз и навсегда вырвались из оков невежества, чтобы из них выросли настоящие люди, образованные, честные, скромные и трудолюбивые. И никто из них не страдал и не страдает врожденными пороками. Но к сожалению, молодость слишком легко поддается искушениям. Дурной пример, ложные понятия о том, в чем именно должно проявляться истинное молодечество, – и вот уже вчерашние честные и простые парни превращаются в «вампиров», начинают курить, пить ракию, засоряют свою речь циничной руганью, совершают такие дела, которых должен стыдиться всякий порядочный человек. Что же должны чувствовать их отцы и матери, которые ради них отказывают себе в самом необходимом. Разумеется, мы можем с позором выгнать их на улицу. Это легче всего. И улица их примет, и сделает из наших «вампиров» настоящих подонков: воров, хулиганов, а может быть, и того хуже. Но в этом ли состоит наша задача? Нет, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы каждый из них рано или поздно получил бы право сказать о себе, что он человек. Да, они совершали омерзительные проступки и должны получить по заслугам. Их следует примерно наказать. Однако в то же время им следует подать руку, чтобы вывести на правильный путь.