Текст книги "Ведогони, или Новые похождения Вани Житного"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Мальчик Стешу потянул за собой, тут и предупрежденная посестрима из укрытия выбралась, у башенных стен встретились. Толкнулись – дверь в башню оказалась запертой! Что за наваждение! И по стене никто ведь не лез… Или всё‑таки лез? Может, проглядели?!

А птички на верхотуре, у открытого окошечка, сидят и докладывают:

– Да он тут не один, их тут, кажись, трое! – соловей‑то выщелкивает.

Ваня с посестримой переглянулись – что это значит?! Златыгорка по–птичьи снизу спрашивает, как это, дескать, трое?

– Да ты до трех и не досчитаешь, – Ваня шепотом ворчит. А соловей услыхал как‑то – на Ванину голову спланировал и принялся считать: – Раз, – потом Златыгорке на мягкую шапку: – Два, – а после таким же макаром на Стешин голубой берет: – Три. Что съел? Не уме–ею!..

– Умеешь! – удивился мальчик.

– Что делать‑то будем? – Ваня с посестримой перешептываются. А Степанида Дымова только глаза с одного на другого переводит, ей‑то неведомо, что там еще птички наплели. Перевел ей тогда Ваня птичьи известия на человечий язык. Попыталась десантница замок в башенной двери отомкнуть своей заколкой – но ничего у нее на этот раз не вышло.

– Видать, заговоренный запор‑то, – откликнулся Ваня.

И совместно решили: пускай птички сидят на карнизе и слушают, про что эти четверо разговор ведут, и слово в слово передают на землю. А уж, исходя из услышанного, решили действовать: прохиндеям‑то деваться отсюда некуда, а, ежели что, до Колыбанова дома – ходу два шага…

И соловей тут пропел:

– Люба моя, позволь мне испить твоей соленой кровушки…

Ваня как раз корочку хлебную жевал, поперхнулся, дернулся, чтоб за помощью бежать, – но посестрима его за рукав схватила, дескать, погоди, еще послушаем…

Жаворонок за Соколину отвечает:

– У меня уж вся грудь высохла, все соки ты из меня высосал…

– Но ты ведь любишь меня, сама говорила, – соловей заливается. – А ежели любишь, то всё для милого‑то делаешь, разве ж не так?..

– Я и умереть готова, лишь бы тебе было хорошо, – поет жаворонок за девушку. – Сокол ты мой ясный… Что – сокол? Этого только не хватало…

Златыгорка снизу пальцем грозит и ругается по-птичьи, дескать, без отсебятины, пожалуйста… А Ваня никак не поймет, где же остальная компания, судя по всему, беседуют только двое…

– Скоро срок исполнится – выпустят тебя, и не захочешь ты меня видеть… – тосковал соловушка. – Отдадут тебя взамуж – и всё кончится… Давай улетим к моим родичам, а прежде я тебе весь мир покажу, одену в златосеребро…

– Ты же знаешь – ты единственный, за кого я пойду, никто мне больше не нужен, – пел жаворонок. – Но бежать – не могу. Жаль мне батюшку…

– Батюшко‑то не пожалел тебя – засадил в башню! И никогда он не согласится отдать тебя мне в жены… Я ведь, по–вашему, урод…

– Нет, ты лучше, красивее, умнее всех, ты сам это знаешь!

– Трехголовый!

– Значит, втрое прекраснее и умнее! И потом: днем ведь у тебя одна головушка, сам говорил… А ночью только я буду видеть, каков ты… Головушки мои пригожие… Мне ведь всё в тебе нравится: и хвост, и крылья…

– Змей! – вскрикнули хором Ваня со Златыгоркой. А остававшаяся в неведении десантница дернула Ваню за рукав:

– Где Змей? Почему Змей?

Птички вверху замолчали.

– Куда ты смотришь шестью глазками? – наконец спросил за Соколину жаворонок.

– Нас выследили! Мне пора! Жди меня, любовь моя! – захлопал крыльями вошедший в роль соловей.

Ваня со Златыгоркой задрали головы кверху – но из окошка никто не показывался: да и мало ведь оконце‑то для Змея! Только птички по–прежнему сидели на карнизе, делая синхронный перевод.

– Где он? Где? – закричала, уже не скрываясь, Златыгорка пташкам–разведчицам. Ваня послал десантницу звать на помощь Колыбана, дескать, у Соколины в гостях какой‑то Змей, его надо изловить. А соловей теперь комментировал действия нарушителя:

– Ш–ш–ш, он ползет вниз по лестнице… Уходит… Уйдет ведь…

А жаворонок всё еще говорил за Соколину:

– Прощай, мой милый, я жду тебя, я всегда тебя буду ждать… До самой смерти! – и после паузы: – О–ё–ёй, как сегодня поют соловьи!.. Почему только соловьи?.. – заворчал жаворонок уже своими словами. – Тут и жаворонки есть. Ничего не смыслят эти бескрылые!

И тут на площади показалась толпа полуодетых людей с факелами, – видать, как вскочили с постели, так и побежали, – во главе с Колыбаном. Это Степанида Дымова привела подмогу! Старик собственноручно открыл дверь в башню. Прочесали столб снизу доверху – безрезультатно: Змея как не бывало!

Няньки да мамки в верхнем помещении окружили Соколину живым щитом, защищая девушку от любопытных мужских взоров – а мужчины совали факелы чуть не в лицо ей, так уж хотели полюбоваться красавицей. А та клялась и божилась отцу: никого, де, тут не было, не слыхала, де, я ничего и не видала никакого вашего Змея, а крепко спала, пока вы всем скопом сюда не явились и мой девичий сон не нарушили… Тут уж и Ваню обуяли сомнения: может, правда, брешут птички – они ведь Змея не видели и не слышали, только с птичьих слов решили, что он был в башне… Но – для чего пернатым врать?!

Соколина в белой рубахе с долгими, до полу, рукавами, с каштановыми косами, которые волочились за ней, как две змеи, смотрела сердито; она поднялась с постели, но едва держалась на ногах. Махнула правым рукавом на нарушителей покоя, уйдите, де, – и, побелев, повалилась на руки нянькам да мамкам.

Тут как раз во дворах петухи заорали. Колыбан грозно повернулся к тем, кто учинил ночной переполох, – Златыгорка схватилась за меч и вышла вперед, собираясь защищать побратима с посестримой… Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут появился гонец и сообщил, что внизу, в подвале башни, под бочками да старым хламом нашли подземный ход…

Все, кроме потерявшей сознание пленницы, нянек-мамок да старика Колыбана, бросились по крученой лесенке вниз. Но в подземелье полезли всего несколько добровольцев, другие‑то думали: кто его знает, вдруг Змей там и хоронится…

Ребята достали фонарики, тут же окрещенные «чудесными», и еще прибавившие чужанам сомнительного авторитета, и тоже полезли в темную дыру. А посестрима осталась – она не решилась покинуть своих птичек, которые ни в какую не соглашались лезть под землю, дескать, что мы – кроты али черви дождевые, путным птицам под землей делать нечего…

Лезли по щиколотку в грязной жиже. Подземный ход нашел мельников Пленко, ребята поняли это из разговоров. Впереди Вани шел Кузнецов подмастерье Поток, в руках он держал черные клещи и сокрушался, что не ему выпало найти Змеев ход. Эти‑то двое ничего, видать, не боялись, а может, отомстить хотели тому, кого предпочла Соколина.

И вот лаз вывел к реке – выше мельницы, в самом обрывистом месте. Стало понятно, почему подземный ход оставался тайным: со стороны реки из‑за густых зарослей дыры не видать, а с берега вниз по скале никто, конечно, не лазил. Другие пути‑то вели к водотече – более пологие.

Кое‑как выбрались наверх, огляделись: но никаким Змеем тут и не пахло, чистое поле вокруг, да и только… И еще: в подземном ходе тоже ведь змеиного запашка не было. Послали гонца доложить Колыбану о результатах, а сами у костра расположились, обогреться да промокшие ноги высушить.

Совместно решили, что Змей был пришлым, прилетал откудова‑то али по речке приплывал. Ваня тут и спроси про запах, дескать, вот когда они были в Змеином доме, в городище‑то – там так воняло в цокольном помещении, хоть святых выноси, а в башне и подземном ходе почему‑то не было змеиного духа… Тут Мельников сын стал ему втолковывать, дескать, Змеи бывают двух родов: одни всегда в своем виде обретаются, как Горишняк, гад-господарь, прежний защитник Деревни, а другие Змеями бывают только по ночам, с полуночи до петушьего крику, а днем кажут себя обычными людьми…

Ваня тут припомнил разговор Соколины со Змеем, переданный птичками, девушка говорила, что днем у него одна голова… Может, он из этих – полузмеев…

– Они и духа змеиного могут не иметь, а пахнут, как мы, – разъяснял Пленко.

Но Кузнецов подмастерье качал головой и говорил, что Змеи – они и есть Змеи, что ночью, что днем…

Кто‑то вспомнил, что чужанинка прибежала за помощью до петушьего крику, выходит, она по–всякому не Змиуланка! Стеша страшно обрадовалась, что обелилась в глазах этих людей.

– Я‑то ее не видал, – возразил Пленко, – но ежели кто утверждает, что видел ее до петухов девкой, что ж… – Но на том, что полузмеи только по ночам принимают змеиный вид, Мельников сын стоял крепко.

– Ладно, – сдался наконец Поток, – пусть будет по–твоему. Тебе‑то, Пленушко, как раз хорошо–о должно быть известно про змеиный нрав: ведь все мельники испокон веков состоят со змеями в сношениях. Горишняк‑то, говорят, улетая на последний бой, твоему батюшке доверил сокровище…

Пленко ухмыльнулся:

– А хоть бы и так! Тебя что – завидки берут?!

– Да плевать я хотел! – бросил Кузнецов подмастерье и воскликнул: – Смотрите‑ка – Заря–заряница, вон и Смеян стадо гонит, а мы галдим да галдим! Всё–ко: пора в Деревню возвращаться!

Но Пленко зачем‑то подозвал пастушонка к тлеющему костру и со смехом стал говорить, дескать, всё ты проспал пастушок, ведь тут ночью тако–ое было! Змей о трех головах прилетал!

Смеян зевал да в носу ковырялся.

– Отстань уж ты от него! – одернул соперника Поток и ласково кивнул пастушонку: – Иди, иди, Смеянко… А‑то коровы–те разбредутся, не соберешь…

Глава 5. Убийственная ночь

– А вдруг Змей‑то не пришлый, – говорил Ваня, – а свой, деревенский… – На обратном пути ребята постарались отстать от остальных.

– Если кто‑то из деревенских является Змеем, – подхватила десантница, – об этом должны знать его родичи. Такое не скроешь! А значит, родственников должно быть немного, может, только отец и мать… Мне кажется, если б были братья да сестры, тетки да дядьки – тайну сохранить не удалось бы…

– И еще, – предположил Ваня, – чтоб сохранить тайну – Змей должен жить в стороне ото всех…

– Мельница и кузня! – воскликнула девочка.

– Пленко или Поток?! – подхватил мальчик.

– О–ё–ёй! Ты их в башне видел до петушьего крика, вспомни?

Ваня покачал головой.

– Я только в подземелье их увидал… А петухи перед этим уж вовсю орали! А ты, когда за подмогой‑то бегала, звала, что ли, их? Как они в башне‑то оказались среди родичей Колыбана?

– Не знаю. Я к речке не бегала. Я их тоже только в подземном ходе встретила – и того, и другого!

– Ничего себе! Может, один из них там и прятался всё это время в образе Змея, а после обернулся человеком – и к остальным присоединился…

– Точно! – воскликнула десантница, но подумала подумала и головой стала качать: – Нет, не выходит… Почему же Соколина замуж за них не пошла, вернее, за одного из них, а как в башню ее засадили, так слюбилася с ним…

– Да–а, – почесал Ваня в голове и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: – Знаю! Это Змей отомстить ей решил, дескать, ты меня в человеческом образе отвергла, так полюбишь в змеином!..

Тут ребят прервали: навстречу им спешила Златыгорка, дескать, где вы пропадаете‑то, Колыбан уж вас обыскался.

Старик встречал гостей, стоя на высоком крыльце. Бабушка Торопа сиротливо жалась в сторонке. Колыбан, сверху вниз глядя на пришлецов, сказал, спасибо, де, что спасли мою дочь от неминучей смерти… Известно, что бывает с девушками от любви Змеев – высыхают они, как травы в палящий зной. Ясно, что присушил Змейко Соколину, а то разве бы слюбилася она с ним?! И сейчас еще змеиная присушка действует, палит огнем, сушит ее изнутри. Потому и не может девушка забыть того, кто жизнь из нее высасывал. А пригласил он их, чтобы попросить о великом одолжении. – Ребята насторожились: что опять… – Все уж поняли, – продолжал старик, – что люди вы не простые, хитромудрые, ежели сумели прознать про Змея, который сколь времени посещал девушку, а никто про то и не ведал. А потому, дескать, просьба у него: разделить Соколину и Змейко! Ведь только тогда дочь его перестанет сохнуть – и он сможет наградить их, как обещался…

Ваня глянул на бабушку Торопу и вспомнил, как она, зажмурившись, показывала, что бывает с теми, кого постигнет неудача, ну и с теми, видать, кто откажется выполнить просьбу Колыбана… Правда, сейчас бабушка не жмурилась, а стояла, навострив ушки. Но он уж понял, что делать, спасибо другой бабушке – Василисе Гордеевне за науку, и кивнул согласно. Десантница только покосилась на него. А неумолимый старичина крикнул им вслед, только, дескать, разделить их надо нынешней же ночью, а то как бы поздно не было… Ваня со Стешей переглянулись – и мальчик вынужден был согласиться.

По дороге домой бабушка Торопа всё старалась вызнать, как они будут разделять полюбовников. Все молчали, на Ваню поглядывали. Мальчик сказал, на каждую, де, присушку есть отсушка. Старуха кивнула, ну ладно, дескать, ежели так… Только ведь в Деревне и свои знахари‑то есть, и травники, и облакопрогонники, известно им, как отсушки‑то делать, но ведь на Змея особые травы действуют, и особые слова, ежели их не знаешь – так и не выйдет разделить двоих люб…

– Ничего, – отвечал мальчик, – вечер утра мудренее.

И спать завалился. День с ночью у него совсем перепутались: днем спит, ночью дела решает. Да и остальные вповалку полегли рядом с ним, даже птички сели на вздымавшиеся вершины Златыгоркиных грудей и головки под крылышки засунули. Один лешачонок не спал, учил Забоя выть, как Ярчук.

Перед вечерней зорькой бабушка Торопа пробудила засонь, дескать, на закате спать – не к добру, закатитесь, как солнышко же… Ваня встал с тяжелой головой, Стеша тоже, а посестрима ничего смотрела – бодро.

Мальчик передал с бабушкой распоряжения для Колыбана на эту ночь, ежели тот хочет, чтоб они справились с заданием‑то… А сам и есть не стал, да и Стеше не дал, пойдем, де, по траву–мураву. Лешака опять не взяли – потому как Березай с хортом хотел идти: еще потопчут заветные травы–те… Златыгорка же, извиняясь, сама отказалась, дескать, пойду–ко в чистое поле, в широкое раздолье, давно что‑то лук свой не натягивала, пернатые стрелки не пускала, как бы не разучилась… И пошла в противоположную от ребят сторону. Птички, конечно, на хозяйке поехали.

– А какие тебе травы‑то нужны, а, Вань? – спрашивала десантница.

– Там увидишь, – отвечал мальчик.

– А куда мы идем?

– Не мешай ради Бога, – осердился Ваня, – и так не знаю – найду, нет ли травку‑то…

– Я только помочь хотела…

Миновали пшеничные нивы, овсы кончились, льны пошли, вот и в чистое поле вышли, в стороне остался полусгнивший Змеегорск, над которым вороньё скучилось, – только Ваня к их крикам не стал прислушиваться.

Девочка повалилась в траву, наблюдать стала за божьей коровкой, которая по стебельку ползла, к небу подвигаясь. Потом сорвала, в рот потянула, Ваня подлетел к ней – и вырвал с воплем: «Горечавка! Горечавка!» – «Чего ты орешь?» – Стеша вздохнула. – «Так я ищу, ищу ее, а ты чуть не сгрызла». И мальчик тонкую травку под свитер себе спрятал. Потом еще пижму нашел, донник отыскал. А Стеше велел фиалки вынюхивать. Она нашла, пахли–и! Но бессердечный Ваня отобрал их у девочки – и туда же, за пазуху себе спровадил, чтоб грелись подле живота‑то.

– Пошли теперь к речке, за мать–мачехой, она в сырых местах растет, – распорядился мальчик.

– Гляди–ко, стадо! – воскликнула Стеша. – А вон сопливый Смеян…

– У него хронический ринит, – сказал Ваня, большую часть своей жизни проживший в больнице средь медперсонала и лихо ставивший диагнозы. – А может, и гайморит…

Пастушок лежал под одиноким дубом, из листа лопуха шапку себе спроворил. Ребята подошли к нему. Пастушонок сел, высморкался, на рожке поиграл, Стеша похвалила. Смеян спросил, насовсем, дескать, уходите из Деревни‑то? – Не–ет, – отвечала Степанида Дымова, – мы просто травы сбираем. – А Ваня на ногу ей наступил, дескать, вот болтуша, а еще десантница!.. Когда для такого дела травы сбираешь – языком не трепли.

Время близилось к полуночи: Деревня как вымерла. Костер развели на горе, подальше от забора. Златыгорка принесла воды из колодца, уверяя, что в ней отразилось созвездие Волосожары[47]47
  Волосожары – созвездие Плеяд. [Ред.]


[Закрыть]. Ваня достал чародейные травы, положил в новую сковороду, залил звездной водой, накрыл решетом… Стеша посмотрела на часы и махнула рукой, пора, де, двеннадцать часов – и мальчик поставил вещу на огонь. А потом велел девочке переобуться в желтые лапти да накинуть на голову белое полотно, десантница поворчала–поворчала, но кроссовки да берет сменила – и совсем стала похожа на девчонку из Деревни. Ей надо было помешивать вещу и время от времени причитывать: «Пойду я в поле… Навстречу мне бежит Вихорь из чистого поля со своею негодною силою, с моря на море, через леса дремучие, через горы высокие, через долы широкие; и как он бьет травы и цветы ломает и бросает, так бы Соколина–дева била–ломала и бросала Змея лютого и до себя вплоть не допущала». Стеша бормотала заговор, хотя всё это казалось ей весьма сомнительным – неужто слова эти такие сильные, что зелье подействует и Соколина разлюбит того, кто ей мил?!

Процедил Ваня зелье сквозь брошенное колесо, десантница взялась за ушки котла, зажмурила разные глазки – и мальчик повел ее к башне. Хорошо, что идти‑то недалече. Как Ваня и велел, меж собой они не разговаривали, дескать, ежели хоть словечко промолвишь – всё насмарку. Ежели сплеснешь вещу – тоже пиши пропало…

Включил мальчик фонарик – и ведет Степаниду Дымову под ручку, где какая кочка или выбоина, щипками предупреждает… И вдруг соловей слетел Ване на плечо и зачивиликал:

– Ой, убивают! Ой, Златыгорку убивают! Убьет, гад, хозяюшку нашу! Ой, на бой она снарядилася, полетели–ко скорей – может, вместе одолеете супостата!

Ваня споткнулся, чуть десантницу не уронил. – Но – ура! – не сплеснулось вещее варево! – и ни словечка не проронил, даже не охнул!

– Чего ты молчишь‑то, падаль? – выдал целую трель соловей. – Али воды в рот набрал? Али травы забудьки нажрался, язык наш понимать перестал?!

Молчит Ваня, думая про себя: панику разводит птица. Непонятно, с кем надумала сражаться посестрима, – но только не родился еще тот, кто одолеет могучую девушку. Хорошо Стеше – ничегошеньки не разумеет, чего гуторит соловей. А тот уж из себя выходит, драться изготовился – крылышками в лицо метит, того ведь гляди глаза начнет выклевывать! Ваня знаками показывает злой птахе, дескать, веща у нас в котле, вон башня – нам туда, сию минуту поднимемся наверх, спроворим дело – и бегом за тобой! Погоди, дескать, ради Бога, чуток! Нет, ничего не понимает птица, махнула разочарованно крылышком, напоследок покрыла Ваню такой отборной вороньей бранью, что у мальчика уши повяли, – и сломя голову улетела. Но из‑под тучи напоследок донеслось:

– Ежели надумаешь, стервец, так прилетай на поле, под которым Змеиный ход, тама–ко они!

А Ваня, прибавив шагу, но стараясь глядеть под ноги, чтоб опять не споткнуться, ведет слепушу… Вон и дверь в башню… Постучал три раза, пауза… три стука, пауза… а после еще раз – как договаривались. Открылась на знаки дверь – там уж их няньки да мамки встречают, светят факелами, подхватили девочку под другую руку. Ох, по лесенкам‑то тяжело с закрытыми глазами подыматься, и ступеньки‑то никак не кончаются… Как бы не грохнулась десантница да не разлила вещее варево!

Но с грехом пополам одолели крученую лестницу, поднялись на верхотуру, вошли украдкой в горенку Соколины, а девушка‑то спит, раскинулась, ничего не чует… Вынул мальчик пахучий базилик из‑за пазухи, окунул в котел, который Стеша держала, – и окропил девицу, так что та спросонок‑то заверещала! Теперь уж Степанида Дымова могла распахнуть глазки. Соколина‑то раскричалась, чего вам, дескать, тут надо, выдворять принялась из башенки…

Няньки да мамки бросились к Соколине, успокаивают, для твоего же блага, де, стараются, чужане! Ваня велел Стеше вылить вещу в бочку с колодезной водой, стоявшую наготове, помешала девочка зелье своей девственной рукой, покрыла бочку белым полотном со своей головушки – вот и всё, дальше уж не их дело. Теперь мамки да няньки искупать должны в чародейной воде Змееву полюбовницу…

Дернул Ваня десантницу за руку, побежали, де, – и помчались они вскачь по башенной лесенке, а на бегу‑то мальчик принялся пересказывать соловьиные вести.

Глава 6. Златыгорка и кузнецы

На какую уж битву отправилась посестрима – не могли ребята взять в толк. А вдруг Змей объявился, да не такой, что днем человеком бывает, – ведь уж рассвело, розовые облака восточную сторону расцветили! – а круглосуточный, навроде Горишняка?.. Не из Деревни, выходит, Змей‑то, как они было подумали, – чужой, вражий! Зоритель! Да, скорее всего, так! Кого еще могла испугаться Златыгорка? Или не посылала она соловья за помощью, а сам он полетел?!

Надо было снарядиться по–боёвому, ежели хотят они помочь посестриме, а кони‑то их у Колыбана на конном дворе! Как их оттуда вызволять?! Подумает старик, что слинять решили чужаки, – и не отдаст коней, а объясняться долго! Или же скликать всю Деревню на бой со Змеем?! А вдруг ошибаются они – и нет никакого Змея? Вначале поглядеть надо, а потом, ежели что, – бежать за подмогой!

Когда мимо Колыбанова двора проходили, Ваня, понадеявшись на авось, стал насвистывать мелодию из «Генералов песчаных карьеров» – и помогла песенка! Уж за ограду Деревни выскочили – глядь–поглядь: бежит косматенький Бурушко! Молодец, конек! Жаль только, что не оседланный.

По пути‑то забежали в избушку бабушки Торопы, где оружие с доспехами оставалось. А старуха у печи возилась, и, глядя, как снаряжаются чужане, закричала, чего, де, это случилось‑то? Тут надысь Мохната Кочка прибежала да ни с того, ни с сего спрашивать принялась, какого полу было дитё у Чурилы–кузнеца, вот то Горбушино… А потом умчалась, как вихорь, – и вернулась уж с оленцом своим рогатыим, снарядилась, всё оружие боёвое собрала, скочила на оленя – и была такова!

Ваня ничего понять не может, что тут к чему, а Степанида Дымова закричала:

– И какого полу ребенок был у кузнеца: мальчик али девочка?

– Известно кто, – жмет плечами старушка, – девка была.

– А как звали? – не унимается десантница.

– Вот, вот, – загоношилась Торопа, – и та точно так же стала спрашивать. А мне‑то откудова знать–помнить… Уж сколь времени прошло… Да что случилось‑то?

Но ребята уже во дворе были, и тут лешачонок проснулся с хортом своим, Ваня первым на Бурушку скочил, десантница за спину ему взлезла, а Березай заорал:

– И я с вами! – и дубину свою тащит. А за ним‑то Забой, спущенный с цепи, бежит.

А Бурушко уж через ворота сиганул – и мимо золотых хлебов мчится. Березай же сзади бежит–отпыхивается, почти ведь и не отстает, и черный хорт вровень с ним.

Попытался мальчик выспросить у девочки, что всё это значит, а та не объясняет, там увидишь, де. Вот ведь – решила реванш взять за то, что вечно всё последней узнаёт из‑за незнания инотварных языков!..

Подбегают к реке, к обрывистому берегу, на поле, под которым подземный ход прорыт, – но нет тут никого… Неужто опоздали! Или в другое место переместилось сражение, или соловей что‑то понапутал?..

Ваня лег на край обрыва, голову вниз свесил, а десантница, ловко цепляясь за выступы да кустики травы, к дыре спустилась, покричала: эге–ге–гей! – но из подземелья никто не отозвался… И вдруг Ване на голову кто‑то сел, встряхнулся мальчик – соловей к его ногам упал, глянул: перебиты у птаха оба крылышка… А тут и жаворлёночек объявил о себе – клюнул его прямо в нос.

– Больно ведь! – Ваня‑то кричит.

– А ей не больно было?! – орет заполошная птица. – Оборотить бы тебя червяком – склевал бы и даже не задумался! Эх ты!

– Да где Златыгорка‑то? – Ваня уж чуть не плачет. А лешачонок развеньгался:

– Посестлима моя милая, где она–ко?

И Забой вторить ему принялся – завыл, прямо как волк.

Жаворонок же слетел к лежащему на земле соловушке и запел:

– Как сражался‑то! Как налетал‑то! Птица Рух – не соловей! А вы!!!

Глянул Ваня – а и у жаворлёночка лапка подбитая! Хорт‑то подбежал, обнюхал нахохлившихся птичек – но и только! Тут Степанида Дымова вылезает из обрыва, смотрит на полудохлых пташек. – Что случилось? – орет. – Где Златыгорка?! Ванька! Спроси скорей птиц!!! Нет, наплюй мне сначала в рот – я тоже хочу знать! Скорее же!

Рот с готовностью раззявила – и Ваня, ни слова не говоря, плюнул девочке в зев, аккурат на гланды попал. Стеша чуть не поперхнулась – но выдюжила, проглотила чужую слюнку, собралась с силами – и ему ответно плюнула в рот. И сколько надо плевков приняла в себя десантница – а научившись птичьему языку, головой стала трясти, видать, разбирать стала в постороннем‑то птичьем гомоне всяки–разные слова, да всё не про то. Свои‑то птички молчком сидели.

– Что же вы! – кричит девочка. – Отвечайте, что тут произошло?!

И вдруг Бурушка, пасшийся в траве, прянул в воздух на две сажени и громкуще заржал. Глянул Ваня в ту сторону: возле старой головешки – это они костер тут жгли, когда из подземного хода‑то вылезли – лежит кожаная заклёпистая перчатка… Златыгоркина! Подбежал Ваня, глянул – может, мерещится?! Не пустая перчатка‑то… Нагнулся, чтоб поднять, – и увидал: внутри обрубленная рука… Заорал мальчик не своим голосом. Стеша подскочила, увидела – и в обморок хлопнулась, знать, в разведшколе‑то такого не показывают!.. Тут жаворонок вспорхнул в воздух – и полетел, но недалеким был его полет, опустился птах на что‑то и зовет его, мальчик побежал на птичий зов: валяется в густой траве высокий сапог посестримы, и тоже не пустой… Ой–ё–ё–ёй! Побрел, шатаясь, сам не зная куда…

Степанида Дымова в себя пришла, сидит на земле, голову в колени уткнула, слезами умывается. В сердце мальчика холод вступил. Всё, всё пропало! Зачем, зачем он не бросил эту затею с отсушкой, зачем сразу не побежал за соловушкой!

– Кто, кто это сделал?! – заорал Ваня и ногами затопал. – Убью гада!

Побежал куда‑то – да наткнулся на очередной кровавый ошметок, упал на землю – и зажмурился. А на плечо‑то ему жаворлёночек сел и гуторит в ухо:

– Поначалу‑то побегла она к Кузнецову дому – да кинула в окошко свою железисту перчатку, пробила перчатушка волоковое оконце, выбежал из двери злой кузнец со своим боёвым молотом. А она‑то стоит на горушке и оттелева его поругиват: уж ты, гадина, дескать, перегадина, ворона ты, дескать, пустоперая, пустоперая да одноокая, а ну, дескать, выходи на смертный бой, али бабы в куньей шапке испугался, де? Кузнец‑то выкрикиват, мол, тебя, что ли, мокрохвостая Мохната Кочка?! А девушка‑то взбеленилася, того пуще ругает Чурилу, дескать, поднимись–ко сюда дак получишь ведь по отяпышу[48]48
  Отяпышу – Задней части. [Ред.]


[Закрыть], да прибавлю, гуторит, и по алябышу…

Ваня слушает да сквозь слезы и спрашивает:

– А что такое отяпыш и алябыш?

– Да хорошие ваши части телесные, – отвечает жаворонок, – только теперь‑то нету их у Златыгорушки…

– А за что она ругала его, что он ей сделал‑то?

– Значит, было за что! – вмешалась подошедшая незаметно Степанида Дымова, у которой тоже уши–те открылись на пернатые речи. В левой ладони держит девочка соловушку, правой прикрывает – чтоб тепло к нему шло.

А жаворлёночек продолжает:

– «Выходи, – гуторит Златыгорка, – туда‑то и туда‑то, силушки друг у друга поотведаем». Стала тут девка удалая снаряжатися, побежала на конюший двор, оленца своего с семи цепей, с семи розвязей снимает, кладет на него плотны потнички, на потнички мягки войлочки, на войлочки седёлышко, двенадцать подпруг вяжет шелковыих, да тринадцату черезхребетную. В стремена ступила, оленца стегнула, хороша была побежка сохатого, во чистом поле видно – курева стоит… Приезжает на место – поединщика нет. Стала Златыгорка шуточки шутить: в черну тучу стрелочкой постреливат, а на землю‑то стрелочку не ураниват, на обратном полете стрелочку подхватыват. Наезжает на нее Чурила–кузнец, оба вместе тут соехались, выхватали они мечи вострые, да и секлись, рубились, но не ранили они друг друга, никакого местечка не кровавили. Да вострые мечи их изломалися – и бросали тот боёвый лом на сыру землю. Да хватали палицы боёвые, колотились, дрались до восходу солнца – да боёвые палицы загорелися и распаялися. И бросали тот боёвый лом на сыру землю. Соскочили тогда оба на матушку сыру землю, отпускала Златыгорка оленя–Яблочка на все четыре стороны, говорила таково слово: «Побежи ты ноне прочь от меня, во леса беги во зеленые, и пасись там на привольюшке. Нам с Чурилой съезжаться – не родниться. Кто‑то да со смертушкой побратается, побратается–посестримится». Да отпускала еще нас с соловейкою с права плеча да с лева плеча, говорила таково слово: «Полетите вы нонь прочь от меня. Вы ищите себе хозяина поласковее…» Олень–Яблочко побежал в леса зеленые, мы‑то с соловейкою по плечам сидим. И пошли‑то поединщики на рукопашечку. Тут соловушка с права плеча соскакивал да усвистывал под сторону под летнюю, хотит позвать побратима на выручку. Подхватила Златыгорка кузнеца на косу бедру да и вызняла выше могучих плеч. Тут, по бесчестью по великому, левая ножка ее оскользилася, правая‑то подломилася, и падала Златыгорка на сыру землю, заскакивал Чурила на белы груди, да и разорвал он лату булатную, да и вытащил укладен нож, хочет пороть он груди белые да смотреть ретиво сердце. Да в плече‑то рука и застоялася. И стал кузнец тут спрашивать да выпытывать: «Ты по что меня на бой вызвала, ты по что меня ругала изругивала? Ты коей земли, да коей стороны? Тебя как, де, зовут, звеличают по отчеству». Златыгорка‑то над ним надсмеялася: «Ай ты, старая корова базыкая! Когда б я стояла на твоей белой груди, я пластала б твое сердце со печенью, не спросила бы твоего роду–племени. Да и роду‑то ты есть хвастливого, хвастливого да боязливого, только можешь болты болтать». И харкнула ему в бело личико, да в седую еще бороду. То Чуриле да за беду стало, за великую досаду показалося, ретивое‑то сердце разгорячилося, хватал он Златыгорку за желты кудри да и вызнял выше могучих плеч, да спустил он ее на сыру землю, да ступил он ей на праву ногу, да он дернул ее за леву ногу, а он надвое да ее порозорвал, да рубил он Златыгорку по мелким кускам, рассвистал он ее да по чисту полю. Воронам да на расклёванье, да серым‑де волкам да на растарзанье.

Мальчик с девочкой, выслушав песенные показания жаворлёночка, сидели с выпученными глазами. Никак понять не могли, за что так поступил с посестримой злодей-кузнец! Может, он и есть полузмей?!

– Ох! – вскрикнула тут Степанида Дымова, отняла правую ладонь, а на левой открылся соловушка – недвижимый. Ваня потрогал – холодный…

А жаворлёночек рассказал тут, как вернулся соловей без подмоги, как увидал он, что с хозяйкою сталося, налетел на супостата, стал крыльями бить, носом клевать, да Чурило‑то уцепил его, сломал оба крылышка, шмякнул о сыру землю, а у него‑то, у жаворонка, и допреж того лапка была переломанная, когда хотел он в людскую битву по птичьему неразуменью втемяшиться.