Текст книги "Ведогони, или Новые похождения Вани Житного"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Златыгорка мигом меч из ножен выдернула, Березай замахал дубиной пуще, чем когда‑либо, даже грива у Крышегора дыбом встала и завилась, как после перманента, Ваня назад оглянулся – а не вернуться ли им в городок да не запереться ли там крепко–накрепко… А Стеша, как раз накануне появления засады закурившая сигарету, – видать, сказалось волнение после приключения с вёрткой кроваткой, – выпустила дым и, не вынимая курительного средства изо рта, стала насаживать стрелку на свой лук…

И тут случилось неладное: сотня вооруженных людей, в двести глаз уставившись на десантницу, побросала грозное оружие – и десяток с горы побежал, десяток на колени попадал, а остальные так ведь и замерли с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами. Потом кто‑то крикнул: «Змиуланка!» И все, кто не сбежал, подхватили: «Змиуланка, Змиуланка», – кто шептал, кто говорил, кто кричал. Ваня со Стешей переглядывались, ничего понять не могли.

Тут из толпы выступил седовласый старик в длинной рубахе, с посохом, из навершия которого высовывался раздвоенный язык, низко поклонился чужеземцам и пригласил в деревню. Погостите, де, у нас, дорогая Змиуланка, а также ейные товарищи, милости, де, просим к нам…

Путники, хоть и не могли объяснить резкую перемену, случившуюся с нападавшими, решили принять приглашение. «Может, хоть поедим по–человечески», – шепнула Ване Степанида Дымова, в очередной раз выдыхая дым. Потом бросила сигарету под копыта коня – и всадники, в сопровождении волшебным образом укрощенных воинов, отправились в деревню, которую Ваня приметил сверху, из городища.

Глава 3. Деревня

На узкой дороге, проложенной посреди пшеничного поля, – колоски‑то вышиной будут по брюхо коню, а зернышки‑то величиной с длинный ноготь десантницы, – их встречали. На этот раз женщины. Видать, десяток сбежавших воинов успели выслать навстречу «Змиуланке» своих, – а может чужих, – люб.

Из нарядной толпы вышла девушка в прошитой золотыми нитками рубахе, в пестрядинном[43]43
  Пестрядь – Грубая льняная или хлопчатобумажная ткань из разноцветных ниток, обычно домотканая.[Ред.]


[Закрыть] сарафане с серебряными пуговками величиной с кулак, в рогатом головном уборе, украшенном скатным жемчугом. Девушка была очень хороша, но путники на нее и не поглядели: на убрусе красавица несла хлеб, и такой шел от него дух, что всадники, да и копытные под ними – все вместе втянули упоительный запах и долго держали в себе. Правда, каравай был странный – не круглый, не прямоугольный, а в виде какого‑то сложившего крылышки животного, да еще и с гребешком. Девушка поклонилась и кивнула на хлеб, отведайте, де…

Златыгорка отчего‑то застыдилась и за ребят спряталась, с Березая и спросу не было, он хлебушек за еду не держал, Ваня стал выталкивать вперед десантницу, поскольку весь этот сыр–бор явно разгорелся из‑за того, что девочку приняли за какую‑то Змиуланку – вот Стеше и пришлось спешиться и выйти вперед. Женщины в длиннополых одеждах, увидав, как обряжена девочка, так наземь и сели: особенно поразили всех ее ноги, затянутые в фиолетовые лосины… Девушка с хлебом‑то едва его не выронила…

И отворотила десантница ломоть, так отворотила! Но сунулся к Стеше Вихрегон, коснулся мягкими губами щеки – пришлось и коньку уделить от вкусного ломтя. Тут из женской толпы вывернулась махочкая морщинистая старушка с курносым лицом и затрясла расписной глиняной солонкой, солонка – тут уж ошибиться нельзя было – изображала многоглавого змея. Старушонка подскочила к девочке – и давай сыпать солью из глиняных хоботов.

Вторым Ваня подошел к караваю, отломил хлебную голову с гребнем. Хлебушек был мяконький, ноздреватый, с поджаристой коричневой корочкой – нет, такого‑то хлебца он в жизни не едал, до того вкусным показался! Мальчик тоже поделился хлебцем со своим коньком, который зафыркал от удовольствия – так что ветерком, идущим из конских ноздрей, мальчику чуб вздыбило.

И тут вдруг Березай слетел с хребта своего Крышегора – бросился к хлебу и отломил кусище, дескать, что это такое, все кони ели, а мой нет?!

Посестрима, никогда, видать, не едавшая хлебца, нагнулась к караваю и долго нюхала. «Кусай, вкусно!» – Стеша ее подбадривает. Златыгорка откусила, пожевала – и даже зажмурилась. А курносая старушка каждый кусок крепко сдабривала сольцой.

Седовласый старик с посохом вышел вперед и, кивнув на старушку, сказал, что жить им суждено у нее, у бабушки Торопы… Та завздыхала, да делать нечего, повела чужан в свою избу.

Далеко идти не пришлось: домишко старухи оказался крайним, стоял он за оградой, которой обнесена была Деревня. Правда, не сразу до избушки, манящей сладким ночлегом, добрались, путь им преградило стадо коров, поднявшее столбы мучнистой пыли, куда ни сунься – всюду рога. Кони‑то взбрыкивать стали, но утянулось стадо в распахнутые ворота, за которыми виднелась узкая башня, – и лошадки успокоились…

За стадом, пощелкивая длинным бичом, шагал босой пастушонок, мальчошка лет так двенадцати, одежонка – заплата на заплате. Старушка спросила, слушаются ли пастуха коровы–те? Тот кивнул, дескать, ничего, справляюсь. – Вот и ладно, – закивала бабушка Торопа и укорила: – Сопли‑то хоть бы подтер, Смеян, до земли ведь висят! – Мальчишка зажал одну ноздрю – и дунул, пульнув соплей в пыль, потом таким же образом с другой ноздрей поступил, и ходко двинулся за стадом. Бабушка вздохнула и зашептала, дескать, прежде за гусями ходил пастушонок, а теперь, вишь, к коровкам приставили…

Во дворе залаяла собака, злющая–презлющая: дом‑то окнами в поле смотрит, и в охране нуждается особой.

– Хорта[44]44
  Хорт – борзая собака, ловчая, для травли. [Ред.]


[Закрыть] Забоем зовут, – представила охранника бабушка. А тот на чужаков так кидался, чуть цепь не рвал. И тут Березай с криком: «Ялчук, Ялчук мой!» – подбежал к собаке, чуть с лап не сшиб пса.

– Да не Ярчук это, Забой, ты же слышал! – закричала Стеша. – Отойди, еще укусит!

Но хорт только что на животе не ползал перед лешачонком, хвостом по ногам колотил, облизал всего. Березаю пес волка напомнил, а кого лешак хорту напоминал, осталось невыясненным. Березай и спать собрался в будке нового знакомца, еле отговорили, дескать, собаке самой места мало, так ты еще тут… Лешачонок со вздохом отправился вместе со всеми в избу.

И вот еще и не стемнело, а Стешина мечта уж исполнилась: спала она на мяконьком, правда, не на золоченой кроватке, а на полатях, широких и низких, где рядом с ней вповалку дрыхли и Златыгорка, и Ваня, и лешак. Бабушка Торопа легла отдельно от чужан.

Утром старушка, видать, получившая свое прозванье за торопливый нрав, поторопилась накормить чужеземцев – кого чем: ребят со Златыгоркой – ячменной кашей, птичек – пшеничкой, лошадей с оленцом – овсом, ну, а Березай успел уже сбегать на речку, где раздобыл пару гнилых коряг, и теперь усердно хрустел деревяшками. Бабушка Торопа, сидя на крылечке рядом с лешачонком, только руками всплескивала. Добрый лешак, видя, что старуха прямо в рот ему заглядывает, вздохнул и протянул ей всё, что осталось от второй коряги. Та взяла корягу, понюхала, даже попробовала откусить, но, поняв, что пища не по ее зубам, – с сожалением протянула обратно. Березай обрадованно схватил остатки завтрака – и поскорее схрумкал.

Ваня со Стешей, наблюдавшие из мутного окошечка, так и прыснули.

Усевшись на верхней ступеньке крыльца, ребята принялись выспрашивать у старушки, почему пустует город. Лешачонок указал на него пальцем с длинным когтем, – и девочка тут же оговорила его, дескать, пальцем показывать нехорошо. Городок был отлично виден с бабушкиного крыльца: и зубчатый забор, бегущий по верху скалы, и дом с двенадцатью черными дырами.

Бабушка Торопа удивленно посмотрела на чужан и, пожав хрупкими плечиками, сказала, что в Змеегорске могут жить только змеи, вот как она, и старушка кивнула на Степаниду Дымову. С тех пор, как улетел их гадгосподарь и не вернулся, пустует городок…

– Какой такой гад–господарь? – удивились ребята.

– Горишняк, змейко наш, защитник, – гуторила старуха. – Он ведь, сердешный, в Змеегорске‑то жил, – ткнула старуха пальцем в город. (Стеша, конечно, не решилась оговорить ее, как малого лешачонка.) – Двенадцать глав имел, – продолжала с гордостью Торопа. Ребята переглянулись: – Во заливает… – одними губами шепнул Ваня. – Стеша в ответ шепнула: – А у нас в учебнике написано, что иногда телята рождаются с двумя головами… – Так то две–е… – Где две – там и двенадцать! – почти вслух сказала спорщица. А бабушка Торопа, нахмурившись на шептунов, продолжала:

– Сейчас уж таких змеев не бывает… Ну, там три головки, али семь, али одна, – посмотрела старуха осуждающе на Стешину голову. – Но чтоб двенадцать… таких больше нет! А сколь дыму Горишняк выпускал – от одного дыму можно было преставиться! А сколь огня! Летит за врагом – и огнем, огнем по пяткам‑то! Всех наш господарь побеждал, – продолжала хвастать бабушка. – За ним мы жили как за каменной стеной! А сейчас, ежели что, мужикам самим придется воевать, а они ведь не воины – оратаи[45]45
  Оратай – землепашец, пахарь.[Ред.]


[Закрыть]… Да и разве возможно человеку со змеем сравняться? Змеи‑то куды раньше нашего на землю пришли, это всем известно, мы‑то уж так, последыши… Да–а, – вздыхая, продолжала старушка, – плохие времена настали: того и жди, какие‑нибудь недруги придут да всех порешат… Али, того хлеще, чужой змей прилетит да девок зачнет таскать… Тяжко, ох как тяжко жить без гада-господаря!.. Мне‑то повезло еще: я его застала, своими глазками видела! – бабушка указала на свои зрачки. – Девчонушкой была, когда он полетел на бой с чужим змеем да и не воротился… Ждали его, ждали – нет, не дождались! Но и чужой гад ведь не зорил нас, оба, видать, сгинули в злой битве…

Ваня со Стешей, слушая бабушкины байки, продолжали недоверчиво переглядываться, но тут мальчик бросил взгляд на городок, на двенадцать дыр в стене – а что если это окошки, откуда выглядывали двенадцать змеиных голов?! На каждую голову – по окну… Не зря ведь дырки‑то в стене проверчены… Лежал, небось, гад–господарь в нижнем помещении – и следил оттуда за Деревней…

Небось, им всё цокольное помещение и провоняло, до сих пор змеиный дух не выветрился! И только хотел Ваня спросить, имел ли змей запашок, как десантница опередила его и спросила про вертящуюся кровать… Дескать, если этот ваш Горишняк был такой хороший, то как можно объяснить наличие страшной кроватки?! Старушка опять удивилась и сказала, что ведь кушать‑то всем надо, и змеям тоже… Конечно, в основном, гад–господарь дикими зверями обедал, но, если вдруг деревенские чужаков ловили, тогда, конечно, клали их на тую кроватку… А куда ж их еще девать?!

Но тут вернулась Златыгорка, которая ходила поглядеть на знатные пшеничные поля, и позвала всех прогуляться. Ваня живо–два вскочил, потому что ему приелся разговор о змеях, да и Стеша хотела поглядеть на Деревню, которая скрывалась за высоким забором. Бабушка Торопа отправилась вместе с чужанами. Березай же категорически отказался: – Неть – и всё тут! Ничего интересного в Деревне, по лешачьему мнению, не было. Он предпочел остаться с хортом, положил руку псу на загривок, и оба сидели, растянув рты до ушей: улыбались.

Когда широкие ворота открылись, ребята ступили на пыльную площадь, на том конце которой и возвышалась каменная башня! При том, что все остальные строения в Деревне оказались деревянными. Бревенчатые дома были похожи на бараки и стояли не ровной улицей, а вкривь и вкось. Бабушка Торопа, одна–одинёшенька живущая на выселках, с завистью говорила: живут, де, в хоромах семейно, а в семьях‑то человек по сорок!

При виде чужеземцев белоголовые ребятёшки повыскакивали из длинных домов и, держась на безопасном расстоянии, двинулись следом. Среди ребятни возник спор, дескать, сейчас Змиуланка будет в настоящую змею оборачиваться или погодит немного… Одни говорили так, другие эдак. Многие уверяли, что змея вот–вот клубы дыма зачнет пускать!.. Ваня со Стешей переглянулись: ну и ну!

– Много у тебя сигарет‑то осталось? – шепотом поинтересовался мальчик. – Надымить, ежели что, сможешь?

– Да есть пока, – с усмешечкой отвечала девочка. Взрослое население вело себя более сдержанно: оно только прилипло ко всем окошкам в домах и ко всякой щели в заборах.

– Конечно, не каждый ведь день встречаешь Змиуланку, – поторопилась объяснить любопытство деревенского люда бабушка Торопа. – Да и прочие очень будут интересные личности, – продолжала старушонка, – что Красный Древожор, – указала бабушка в сторону своего дома, где остался лешак, – что Мохната Кочка, – ткнула Торопа в Златыгорку, ну, а про Ваню старушка ничего не сказала, только мазнула взглядом, видать, он ей показался слишком обыкновенным. Вообще было видно, что бабушка Торопа, с одной стороны, гордится тем, что идет с таковскими, но, с другой, несколько опасается – неизвестно, чем в конце концов может обернуться для нее близкое знакомство с чужаками.

Башня, сложенная из толстых бутовых глыб, всё надвигалась, и Ваня поинтересовался, что это, дескать, за сооружение такое и для чего оно? Бабушка Торопа зашикала на него, но горячим шепотом и с большой готовностью поведала следующее…

В башне, де, второй уж год сидит взаперти дочь старого Колыбана, да они его видели – седой, матерый старинушка. У Колыбана самые большие пшеничные поля, у Колыбана – семья больше всех, а у семьи – лучший дом, а в доме лучшее убранство, да. И у Колыбана – самая красивая дочь… была, до недавнего времени. Сейчас‑то Соколина уж не встает, говорят. Уж и к окошечку не подходит, а прежде‑то видели ее снизу, сидела в энтой башенке – бело–желтая, как козье молоко!

Стеша спросила:

– Что же она совершила, почему ее в башне заперли?

Старушка отвечала, что ничего не совершила, да вот другой должон совершить… Дескать, когда Соколина народилась, пришла наречница[46]46
  Наречница – пророчица. [Ред.]


[Закрыть] и нарекла, что в шестнадцать лет родит девица заугольника, который погубит деда. Вот потому‑то и заперли красавицу!

– А кто это – заугольник? – заинтересовался Ваня.

Бабушка Торопа тяжко вздохнула: дескать, известно кто – безмужний робенок, за первым попавшимся углом зачатый. Срок пройдет, семнадцать исполнится – тогда, дескать, и выпустят девицу, да и недолго уж осталось ждать‑то. Но пока – ни–ни! И ходу в эту башню нет никому из мужеского полу.

– Ой, а я знаю: ее надо замуж отдать! – воскликнула Степанида Дымова. – Хоть и рано, конечно, в шестнадцать‑то лет, ей бы еще учиться и учиться, да делать нечего. Тогда она родит не заугольника, а законного наследника! И нареченное – не исполнится!

– Отдавали – не пошла! – вздохнула старушка. – Уперлась – и ни в какую! А какие женихи к девке сватались: и свои, и чужие! Поток, кузнецов подмастерье, – чем плох парень? Или Пленко – мельников сын, тоже не лыком шит! Нет – и всё тут! Кто только ни сватался – всем отказала! Старой Колыбан–от и грозил, и подмазывал – ничем не взял! Тогда уж, конечно, пришлось запереть ее, а иначе как? Пострадает ведь дед от ейного заугольничка! Но только вот незадача: совсем плоха, сказывают, нынче Соколина, может, и не дотянет до семнадцати‑то годков – помрет, вот и не исполнится нареченное…

Тут на дороге появилась процессия, во главе которой шел – легок на помине – старый Колыбан, в руке посох, с которым старик, видать, не расставался, седые волосья подвязаны ремешком.

– А кругом – его родичи, – успела шепнуть бабушка Торопа, – только ребятёшек дома оставили.

Родичей – и за минусом малых ребят – собралось достаточно, чтоб запрудить площадь перед башней.

Колыбан остановился, низко поклонился Стеше, та – смутившись, поклонилась в ответ – и сказал, что они, де, конечно, уже знают про его беду… И зорко глянул на Торопу, а потом кивнул на башню. Степанида Дымова покивала в ответ, знаем, де. Старик продолжал: так вот он и просит госпожу Змиуланку и ее родных али друзей, – уж не знает он, кто они, – помочь ему… Известно, что змеи способны на всё – и погубить, и, наоборот, на ноги поставить…

– Вот я и прошу: вылечите мою дочь! – с твердостью закончил старик.

Увидев, что Стеша машет и головой, и рукой отрицательно, Колыбан нахмурил кустистые брови, стукнул посохом в землю и провещал, что в случае удачи щедро наградит Змиуланку и ее друзей, у него, де, есть и злато, и серебро… Только бы удалось лечение‑то… Других, де, постигла неудача…

– А где они – эти другие? – шепотом спросил Ваня у бабушки Торопы. Та крепко зажмурилась в ответ – дескать, не глядят больше на белый свет.

– Ну а ежели чужане откажутся… – Старик пронзительно глянул на девочку и сказал, что ночью Змиуланка так ведь и не показала своего истинного лица. (Бабушка Торопа при этих словах тяжко вздохнула, а Ваня вспомнил, что пару раз просыпался оттого, что хозяйка бродила во тьме, небось, на Стешу заглядывала…)

Мальчик с девочкой переглянулись и наперебой стали говорить: Ваня – про свежий воздух, которого лишена заключенная, десантница – про гиподинамию, но старика было не пронять. Он стоял на своем, просил вылечить дочь, не выпуская ее из столба, видать, по–прежнему опасался появления на свет погубителя–заугольничка.

Между тем Златыгорка, пока суть да дело, запустила кверху соловья, который проник в полуоткрытое окошечко высокой башни, посидел, склонив головку, на каменном выступе, а теперь слетел на плечо хозяйки. Посестрима дернула Ваню за рукав, дескать, послушай‑ка… И мальчик, сквозь бубнеж Колыбана, – который говорил, дескать, мы вынуждены были увести ваших коней с оленцом на свои конюшни, поскольку старой Торопе трудно прокормить их, – и возгласы Стеши, услыхал:

– Больная‑то она больная, – гуторил укоризненно соловей, – да дело свое знает! Лежит в своем гнездышке и щебечет: когда, де, уж наступит ночь, когда мой милый снова придет ко мне… Любовь – коршун ее подери!

– Вот это да! – воскликнул Ваня невпопад людским речам, а потом вышел вперед и сказал старому Колыбану, что они попробуют вылечить Соколину.

– Ты что! – вцепилась в него Стеша. Но мальчик выдрался из рук десантницы – он, де, знает, что делает. Обрадованный старик спросил, когда Змиуланка пойдет в башню, чтоб осмотреть больную… Ваня отвечал – позже, де, а сам по–прежнему отмахивался от наседавшей девчонки. Старичина помедлил, оглядел чужан одного за другим, кивнул, развернулся и ушел, толпа родичей двинулась следом – и площадь вмиг опустела.

Тогда мальчик отвел обозленную Степаниду Дымову в сторонку, подальше от навостренных ушей бабушки Торопы, и рассказал про то, что услыхал наверху соловушка. Дескать, надо только выследить, кто это повадился ходить к девушке, а потом выдать за нарушителя замуж – вот и вся недолга! Как Стеша и предлагала… Соколину выпустят из башни – и на воле она мигом выздоровеет!.. А ежели заугольничек, а вернее, столпничек уже завелся в утробе девушки, то всё равно родиться‑то ему придется самым законным образом… И все будут довольны!

Десантнице ничего не оставалось, как одобрить план.

Глава 4. В карауле

Смерив башню взглядом, Стеша указала на щели между каменьями, на плющ, кое–где оплетший сооружение, вполне, де, по стенке можно взобраться на верхотуру‑то…

– Что ж, а это мысль! – согласился Ваня. – Вот мы ночью этого альпиниста и накроем…

– Ты слыхал, – шепотом продолжала десантница, – они коней наших и оленя увели к себе – небось, боятся, что мы тайком уедем отсюда! Теперь мы вроде как в плену у них…

– Ничего, вот дело сделаем – и отправимся… Да и нам ведь всё одно – что ехать, что тут торчать…

А бабушка Торопа, подхваченная под ручку Златыгоркой, и так и сяк пыталась выдраться, чтоб услышать, о чем шушукаются чужаки, но девушка держала ее крепко-накрепко, наконец старушка была отпущена – и стрелой полетела к ребятам. Подбежала – а они уж смолкли, и не нашла бабушка ничего лучшего, как сказать: дальше, де, пойдемте… А Деревня уж кончилась, вышли в пролом общей ограды – и оказались на обрывистом берегу речки.

– Это – Кума?! – с надеждой воскликнула Степанида Дымова. Но оказалось, что водотечина зовется по–другому.

Бабушка Торопа указала по излучине реки книзу по теченью на безоконное строеньице с пристройкой, дескать, это кузня и жилье Кузнецовы. Из кузницы выскочил здоровенный кудреватый детина в кожаном фартуке, подбежал к воде, поплескал в разгоряченное лицо – и обратно в кузню.

– Вот, вот – это Поток‑то и есть, – загоношилась старушка, – сватался к Соколине, да получил от ворот поворот. С детства на нее заглядывался, уж такой был заморыш! А гляди–ко – какой справный парень вышел! Спасибо Чуриле–кузнецу, пригрел сироту у себя, мастерству обучил. У кузнеца где‑то и свое дите есть, да вот гдекося, неведомо… Чурила‑то в свое время тоже ох и хорош парень был! – продолжала старушка. – Что в длину, что в ширину – одинаковый. Все девки на него заглядывались, а ему – вот такую подавай, чтоб родни было поменьше, а лучше вовсе сироту. Сам‑то кузнец тоже не шибко чтоб родней богат, как я же, – вздохнула бабушка Торопа. – Вот и пошел по свету искать невесту по себе. И нашел – девка: обсмеешься! С лица‑то пригожая, а за спиной – горб с собачью будку! И только что на руках ее не носил! Да только…

– А это что такое? – попытался Ваня прервать словоохотливую старушку, указывая вверх по течению на запруду с мельницей.

Бабушка Торопа живо объяснила неучу про меленку. Дескать, время молоть пшеничку‑то еще не пришло, дак во–он он, Пленко–от Мельников, еще один Соколинин ухажер, на лодчонке кудай‑то подался, небось, рыбарить. Один сын у мельника‑то, вся надежда на него, но ничего парень – справный, а вон и домишко их, аккурат у запруды…

Ваня поглядел на Мельникова сына, который тоже повернул заросшее черной бородой лицо в их сторону, даже грести перестал… Стеша губёшки поджала, подозревая, что на нее бородатый таращится. Ну, как же – живая Змиуланка выставила себя на показ на обрыве…

С виду и Пленко был богатырь хоть куда, может, это он к Соколине‑то и лазает, – думал свое Ваня, – а может, и белоголовый кузнецов подмастерье. Или еще кто – глядишь, ночью всё разъяснится…

Было решено идти в ночной караул вместе с посестримой, а лешака оставить дома, поскольку шепотом лешачонок говорить не умеет и, заголосив в неподходящий момент, может нечаянно их выдать. Спрятаться караульщики надумали под небольшой деревянной сценой, стоящей неподалеку от башни – самое подходящее укрытие, да и другого‑то на голой площади не имелось. Ребята решили: если застигнут нарушителя на месте преступления, – входящим ли в дверь, или лезущим по стене, – тут же бежать за подмогой к Колыбану. А могучая Златыгорка, – которая должна была оставаться на стрёме, – не даст прохиндею улизнуть.

Только вот как незаметно выйти на волю – чтоб бабушка Торопа, явно приставленная шпионить за ними, не увидала, а хорт не поднял лай?! Стеша предложила оставить лешака на улице рядом с хотом, авось Забой тогда не станет тявкать…

Так и сделали. В глухую полночь ребята с посестримой выбрались из дому – старушка, кажется, не слыхала – хорошо, что спала она не на общих полатях, а на печной лежанке… Проскользнув мимо будки, – лешачонок спал на земле, загородив могучим телом будочную дыру, – ребята услыхали глухое ворчанье пса, но этим дело и ограничилось. Мигом выскользнули со двора. Златыгорка выпустила из долгих рукавов своих птичек. Помятые птахи тоже поворчали для порядка – и вспорхнули по местам: на левое да правое плечо хозяйки.

Обойдя башню кругом и не заметив ничего подозрительного, караульщики подошли к сцене, на нее вели три ступеньки, бока со всех сторон были зашиты досками, только в одном месте дощечек не хватало, наверно, ребятишки, играя в прятки, проломили. Протиснулись по очереди в дыру, под сценой места, чтобы уместиться, вполне хватало. Устроились – и стали ждать. У них‑то свои ведь прятки!.. Спохватились: а вдруг этот гад уж внутри?! Заслали соловейку наверх. И тот, вернувшись, пропел, всё, де, спокойно, почивает, де, Соколина одна – и устроился над ними, на дощатой сцене рядом с жаворленочком.

Время тянулось медленно, и земля к ночи остыла, бр–р, холодно! Ребята под бока к Златыгорке подкатились, та обняла их, а так‑то еще хуже – глаза стали слипаться. Как бы не проворонить альпиниста, или кто он там есть!

Тут Ване приспичило, пришлось выползать наружу. Понадеявшись, что не взбредет ходоку в этот самый неподходящий момент явиться, мальчик отбежал подальше, чтоб бабам не слыхать было журчанья‑то. А когда вернулся, сунулся под сцену, глядь, а там – сонное царство. Стал расталкивать посестриму – та храпит и просыпаться не желает, Стешу стал трясти – тот же результат… Да что это такое! И тут первые петухи заголосили. Высунулся наружу – вроде тихо всё, нет никого, глянул: а и птахи на сцене задрыхли. Мальчик дуть на них принялся – перья все вздыбились, а им хоть бы хны, головки под крылья сунули и спят! Вот ведь незадача! Ваня уколол тогда десантницу булавкой – девочка промычала что‑то во сне, но не проснулась! Это что‑то не ладно, – решил тогда мальчик, выскочил из‑под сцены, подкрался к двери башни: нет, железная дверца заперта, всё в порядке. Голову задрал – и по стене никто не лезет. Ага, это с этой стороны, а с других‑то сторон… Ваня решил обойти башню кругом, держась возле самой кладки. Три шажка сделал – и увидал… Кто‑то под окошечком стоит! Малорослый кто‑то… Справлюсь, решил Ваня, и ни секунды не раздумывая, бросился на стоящего – и свалил с ног…

– Ага, гад, попался!

А гад стонет да причитает по–женски, глядь, а это – бабушка Торопа на земельке валяется.

– А вы что тут делаете? – отскочил Ваня – и увидел, что в сторону откатился какой‑то предмет, обронила его старуха при падении. Бабушка живо на ножки вскочила и бросилась к потере, но Ваня опередил ее, поднял: камень, что ли…

– Это что такое? – Ваня строго спрашивает, поглядел: а у бабушки из кармана конец веревки свисает, и догадался: каким‑то образом с помощью вервия она хотела передать камень Соколине. Но зачем? А та повздыхала, повздыхала – да вынуждена была отвечать, это, де, камень–оберег, чтоб никто не мог девушку нарушить.

Ваня подержал камень на вытянутой руке – здоровый оберег‑то, с голову младенца будет, таким и убить можно…

А бабушка Торопа частит, только, де, старому базыке Колыбану не говори, гостенёк, а то, де, не сдобровать мне, поплачусь за доброе‑то дело, больно ведь крут старик, разбираться не станет, выгонит из Деревни – да и вся недолга, тогда придется бабушке пропадать… Ване жаль стало старуху, обещался молчать, а бабушка тут заторопилась, дескать, клятву дай: чтоб мне дороги домой не найти, ежели я выдам бабушку Торопу, – мальчик и поклянись…

– Ну, тогда я пойду, – старушка‑то говорит, и поволоклась с камнем своим обратно несолоно хлебавши.

А Ваня к сцене вернулся, залез под нее – и опять принялся будить караульщиц, но ничего у него не вышло, так и пришлось самому сторожить до рассвета: но никто больше к башне не явился. А под утро проснулись десантница с посестримой – и понять ничего не могут, как это они всё проспали!

Отоспавшись, – полдня прокемарил, – стал Ваня думать, и многое ему показалось подозрительным… Чего это Торопа Колыбана испугалась: ежели камень–оберег для того, чтобы заугольник не появился – старик только спасибо бы сказал… И потом – давно надо было оберег‑то передать: сразу, как Соколину в башню посадили, а не сейчас, когда вон уж сколько времени прошло… Или… или прознала старуха про альпиниста, дескать, именно теперь понадобится девушке оберег… Да, но почему так быстро сдалась Торопа, так и не передала ведь камушек‑то! Ох, что‑то тут не так! И еще: очень уж крепко уснули подруги его, да вместе с птичками… Как будто мертвой рукой их обвели…

Ваня улучил момент, и когда Торопа во дворе возилась, рассказал всё, что случилось ночью, своим. Мальчик рассудил, что клятва его только Колыбана касается. Десантница согласилась, что всё это очень подозрительно. Стали рыться в мешках да ларях, искать камешек–оберег, чтоб рассмотреть его как следует. Но не нашли – заховала бабушка камень так, что не откопаешь… Зато в сундуке, замок которого Стеша открыла заветной заколкой, увидели они среди всякого барахла – мертвую руку!

Десантница воскликнула, сундук мертвеца, де, это! А Ваня тут вспомнил, что на уроках Василиса Гордеевна про мертвую руку говорила, – небось, это рука казненного злодея!.. (У этой‑то костлявой ручки на мизинный палец еще и перстень был нацеплен с рубином…) Так и есть, использовала, значит, бабушка Торопа кости мертвяка, обвела караульщиков мертвой рукой – вот они и задрыхли! Хорошо, что он отлучился в этот момент, не попал под мановение руки, потому и не заснул.

– А что это за мертвая рука? – с опаской глядя на то, как посестрима достает кости из сундука, спрашивала девочка. Ваня передал всё, что знал про то, как рука действует. А Златыгорка сказала, что как раз бы им с матерью сгодилась мертвая ручка‑то, для дверного, де, запора в тереме… Но всё ж таки решили не трогать жуткую руку – положили на место. Подумали: надо только быть начеку, чтоб вновь не воспользовалась бабушка сонным средством – нынешнюю‑то ночь опять ведь решено было идти в караул!

Прокрались мимо пустующей будки, – хорт на этот раз расположился в ногах Березая, – но и леший, и зверь оба спали крепко, и не выдали своим шумом полуночников. Вот только неизвестно, спит ли бабушка Торопа… Ваня пытался у ней днем порасспрашивать, дескать, а зачем вы оберег‑то не передали Соколине, али этой ночью пойдете?.. Но старушонка отнекнулась, передумала, де…

На этот раз, чтоб не застали их врасплох, решили разделиться: Златыгорка забралась под сцену, а ребята спрятались за колодезным срубом, стоявшим позади башни, не ахти какое, конечно, укрытие, тем более что в эту ночь полная луна на небо выкатилась, но что делать… Зато две‑то стороны разом не успеет обвести мертвой рукой зловредная старушонка, ежели опять придет под башенные стены. И понадеялись еще, что нарушитель с задов, со стороны обрывистого берега, не пойдет к башне, ведь именно тут они и укрылись в тени сруба‑то…

Долгонько на темную башню глядели – даже глаза устали: никто по ней не лез… И тут Степанида Дымова зашептала:

– А может, и нет никакого любимого у Соколины? Может, врут всё Златыгоркины птички?.. А мы тут, как дураки, сидим вторую ночь… Ведь только с птичьих слов нам это известно. А почему мы должны им верить?!

И вдруг Ване на плечо жаворонок слетел – и зачивиликал:

– Ваня, поспешите к башне‑то, охальник уж внутри!

– Как! – Ваня воскликнул. – Не может быть! – И Стеше кивнул: – Слышишь!

– Ничего я не слышу, – досадливо сказала девочка.

– А–а, – махнул мальчик рукой, он совсем забыл, что десантница не понимает пернатого языка.

А птичка уж к хозяйке полетела на доклад, щебеча на лету:

– Некогда мне разговоры с тобой разговаривать, соловей там один на часах‑то стоит.