Текст книги "Ведогони, или Новые похождения Вани Житного"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

Глава 5. Врагини

Завтракали теперь втроем, Стеша любимое Ванино местечко попыталась занять – лицом к окошку, но мальчик ее вытолкал: иди–ко, дескать, на другое, стенку хребтом подпирай.

Потом Василиса Гордеевна кликнула девочку к себе в боковушку, сейчас, де, наряд тебе будем менять. Десантница заупрямилась, мне, дескать, и в этом хорошо. Но бабушка прикрикнула на нее:

– На улице вон будешь командовать, а в своей избе я покамесь командир, раз у меня живешь, всё будет по-моему! Бабушка достала из сундука один из штапельных отрезов: иссиня–черный, с пурпурными гроздочками калины. И стали они вдвоем что‑то чертить на материи, после резать. Ваня рукой на них махнул – и пошел дрова рубить. Приходилось сегодня дрова–те не только колоть, а и складывать: конечно, у них ведь там больно важные заботы!.. В паузы между колотьем слышно было, как ножная машинка стрекочет, шьют, знать, теперь платье‑то…

Когда обедать пришел – сердитый, не звала бабушка исти, ажно живот подвело, – увидал, что платье уж готово. Степанида Дымова перед поясным зеркалом выставлялась: губы поджала и то налево голову наклонит, то направо, то опять налево, то опять направо. Потом конопушки–веснушки свои потерла, – нет, не оттираются, поморщилась и у Вани зеркального спрашивает:

– Ну, как тебе?

Изменилась, конечно, десантница! Рыжие космы после вчерашнего мытья‑то заблестели, как медная руда, и в косу были заплетены, не больно, конечно, длинную, но толщиной так с Ванину руку будет косица. Платье – рукава–фонарики, впереди три алых пуговки, как вроде тоже ягоды, на поясе сборки, подол икры закрывает. А на ногах – бабушкины послевоенные баретки, тут уж без чердака не обошлось!

– Ничего, – Ваня вякнул, отводя глаза. – Только есть больно хочется! – и неодобрительно покосился на Василису Гордеевну, дескать, что ж ты – ерундой занимаешься, а работника не кормишь!

Но оказалось, что и еда у баб была готовая: рассыпчатая картошечка с маринованными грибками.

Стеша ела деликатно: издаля вилкой на сопливый рыжик нацелится, уколет его и медленно к раскрытому рту тащит. Сидела, будто аршин проглотила – царевну, что ль, в себе почуяла?.. Ужасно она показалась Ване взрослой в новом‑то наряде… Да и ладно!..

Суббота настала – только Ваня собрался уборкой заняться, а девочка уж тут как тут: не мужское, де, это дело полы мыть, иди, мол, с дровами управляйся, а я в избе приберусь. Ване‑то и лучше…

И вот дошли у нее руки до цветов… Как до Кровохлебки добралась, та вытянулась в струнку – тоже ведь барышня – и зашипела:

– У–у, корова рыжая! Твоя вода поганая, меня Ваня польет, уходи отсюда подобру–поздорову!

Степанида Дымова от неожиданности подпрыгнула:

– Ой, кто это?!

Обернулась, посмотрела: нет никого. А Ваня, как раз забежавший в избу, из‑за печки за ней наблюдал, со смеху покатывался, только про себя, конечно, прыскал, не выпускал смех наружу.

Стеша тут опять стала воду лить в чугунок с землей, а Кровохлебка понатужилась–понапружилась, дернула кореньями – и комья земли угодили девчонке прямиком в лицо.

– Да что это такое! – Стеша глаза продрала, пригляделась: – Ой, это цветок дерется, мамочки! – и отскочила подальше. А тут Василиса Гордеевна из боковушки выходит:

– Не всякому ведь дано слышать–от! – говорит. – Да только другой раз тако–о–е услышишь, что лучше б и вовсе не слыхать!

– А я лучше б ослепла, потому что я ее видеть не могу! – Растение‑то бесится в своем чугунке. – Она хуже всякого козла! И зачем только Ванька привел ее к нам! Я на него надышаться не могу, а он! Я ему весь воздух в избе очистила – а ему всё мало! Какую‑то лахудру притащил, а я ей чистый воздух делать не согласная! Пускай на улицу идет жить, пускай для нее уличные растения стараются!

Ваня вырвал у обомлевшей десантницы ковшик с ручкой в виде утицы и сам полил Кровохлебку:

– Это моя обязанность! – сказал. – Не лезь! Иди вон полы домывай!

Стеша и пошла, дверью только хлопнула.

Бабушка Василиса Гордеевна головой покачала:

– Ох ведь! Обиделась! Вот до чего злая растительность бедну девку довела!

Так вот и появилась у Степаниды Дымовой врагиня в доме, на ножах они были: девочка и цветок. Стеша к Кровохлебкиному окошку старалась не подходить. На дорогу только в другие окна выглядывала. Хорошо, Кровохлебка больше помалкивала, и то вынужденно – потому что на ярком солнышке больно уж хорошо дремлется! Но только проснется – и давай жиличку костерить.

– Это же ложный опенок! – выкрикивает. – Мухомор рыжий! Волчья ягода, злая белена – неужто ты, Ванька, не видишь? Она тебя до добра не доведет! Погубит она тебя, ох, погубит!

Девочка в долгу не оставалась:

– Молчи уж, Кровавая Мэри! Вампирша сушеная, упырь с подоконника! Сама, небось, только и ждешь, как бы кровушки его напиться!..

– Ну–ко перестаньте лаяться! Обе замрите! – Бабушка Василиса Гордеевна притопнет на них, тогда уж только замолкнут, но все друг на дружку дуются.

Десантница во дворе, где нет чужих зеленых ушей, стала Ваню подговаривать:

– Зачем она тебе нужна, эта трава подоконная? Цветки страшные, есть ее нельзя – а вони много! Она меня, Вань, со свету сживает! Я у вас не останусь, уж ты как хочешь!.. Пойду лучше на вокзал…

Ваня осердился:

– Не пойму я что‑то – ты на веки, что ли, вздумала тут поселиться?.. Чего тебе трава эта далась? Когда мы полоны–те русские пойдем выручать? Даже ведь и не заговариваешь уж – про задание‑то!..

– Когда дадут добро – тогда и пойдем! – Стеша насупилась. – И что – мы деньги, что ли, раздобыли? Где денежки‑то? На какие шиши будем выкупать капитана?..

Ты обещался деньги найти – и что? Дуля с маком! А трава твоя кровавая думать мне мешает… Поговорить чтоб, надо во двор выходить – это что, дело?..

– В любом случае совет мы можем держать только тут, в избе‑то, кроме Кровохлебки, и бабушка ведь есть! – Ваня отпарировал.

– Ладно. Только ты выбрать должен – или я, или она!

Вот те и раз! Ваня прямо за голову схватился. А войдешь в избу – живинка, едва проснувшись, на полном серьезе, начинает орать с окна, что девчонка погубить его задумала, потому и проникла к ним в дом, как ведь повилика[24]24
  Повили́ка — растение паразит. Повилика обвивается вокруг растения-хозяина, внедряет в его ткань «присоски» и питается его соками.[Ред.]


[Закрыть] вокруг Вани обвилась, а он и не чует…

Ну, что ты будешь делать! Хоть из дому беги!

А что касается денег… Ваня давно уж спросил у Василисы Гордеевны про верть–тьщу, сделал вид, будто просто интересуется: мол, не завалялась ли в перине такая денежка, которая всегда к хозяину возвращается?.. А бабушка ему с усмешечкой отвечала, была, де, такая, да сплыла… Вот и весь сказ! Ваня даже ночью плохо спал: всё думал, где бы деньги на выкуп раздобыть, а десантница укорять его вздумала, тоже ведь это не дело!

А как‑то повела Василиса Гордеевна ребятишек в лес, траву, де, попутник будем искать. Стеша стала спрашивать:

– А что это за попутник? Подорожник, что ли?

– Какой те подорожник! Подорожник он и есть подорожник – растет при дороге. А то – попутник, другая совсем живинка, она тому, кому путь перерезали, дальше дает двигаться… Найдем дак – увидишь!

Но не нашли попутника, сколь ни искали!.. – Жа–алко! А что это все же за трава такая – попутник, ты не знаешь? – Стеша потихоньку спрашивает.

– Слыхал, да не видал! – Ваня отвечает. – Эта трава, бабушка говорила, все послеоперационные швы уничтожает, всякие шрамы на нет сводит, да и…

И замолчал тут Ваня, как вроде поперхнулся. А и поперхнулся он – мыслью своей подавился. Травы–те бывают разные! Есть ведь не только лечебные, а и денежные! Треснул себя как следует по макушке: вот голова‑то садовая! Вроде кто глаза ему замазал – а тут открылись глазыньки! Па–по–рот–ник! Как он о нем забыл! Цветок папоротника, который клады открывает! Им‑то клад сейчас в самый бы раз! Вот они денежки–те! Правда, цветет папоротник всего раз в году – в ночь на Ивана Купала, но ведь не прошла еще эта ночка…

Когда рассказал Ваня Степаниде Дымовой про цветок, особого восторга она не выказала.

– А разве это правда? Разве цветы могут клады открывать? Я думала, цветок папоротника – сказки!

– А разве могут травы разговаривать? Я думал, это сказки! – отбрил ее Ваня, и мигнул на дремавшую на окошке Кровохлебку.

– Ну, хорошо! – десантница сдалась. – Выходит, надо ждать… Какого числа, ты сказал, Купальский праздник?

– Седьмого июля.

– Вот и ладно! – вроде даже обрадовалась девочка, что столько долго придется дожидаться. – А 7–го ночью – придем и сорвем цветок! И все клады под землей будут наши, да?

– Не всё так просто! – Ваня нахмурился. – Не всякому ведь клад открывается! Цветок‑то тоже надо суметь добыть… Круг очертим перволучиной новогодней, или калиновым прутом, или… Ваня не успел договорить, Кровохлебка проснулась на своем окошке и заорала благим матом:

– Замолчи! Ваня, молчи, прошу тебя, не рассказывай ты этой козе лупатой все свои секреты!.. Она выведает всё и тебя погубит!.. Молчи, Ваня, как бревно в стене, молчи!

– Опять! – закричала тут Степанида Дымова, погромче даже злого растения. – Ну, с меня хватит! Долго я терпела ее выходки! – Бросилась девочка на кухню, нож схватила – Ваня, не ожидавший такого, и глазом моргнуть не успел – и перерезала Кровохлебке горло!..

– Ах ты, курва! Ты что наделала! – Ваня нож у ней выхватил, да уж поздно было… Лежала Кровохлебка, как скошенный колос, лежала барышня – и молчала, только три капли зеленой крови упали на руку мальчика.

Глава 6. Колыбельная

А Стеша, наделав делов, схватила свой рюкзак и убежала на сеновал. Мнила, Ванька за ней помчится – подумает, что насовсем она уходит, а Ваня и не побежал за ней, остался там с этой глупой травой. Ну и ладно! Прибежит еще, она подождет. Прибежи–ит, станет прощения просить – а она не простит!

Но всё ж таки хорошо, что бабушка Василиса Гордеевна ушла куда‑то… Но ведь придет она – и увидит! Ванька, конечно, тут же нажалуется… Или – не нажалуется?.. Ну почему она такая невезучая?

Девочка вздохнула и достала из рюкзака куклу. Это была старая фарфоровая игрушка, с руками и ногами врастопырку, в платье с горошками, в растерзанной соломенной шляпке, украшенной маком. Кончик носа у куклы был отбит, краска на губах стерлась, но ресницы не выпали, и глаза, как и положено, открывались или закрывались в зависимости от того, стояла кукла или лежала. Стеша посадила куколку в сено – а кормить‑то ее нечем… Хорошо, она в избу зайдет – но только, чтоб кусочек хлебушка взять, для Лели.

Стеша мигом спустилась с лестницы – и потихоньку вошла в дом. Послушала из прихожей – что там в зале делается. Ничего не слыхать! Заглянула в дверной проем: Ванька на диване сидит, на коленях горшок с остатками стебля держит. Баюкает он его, что ли?! На цыпочках прокралась Степанида Дымова в кухню, схватила пару пирожков – и бегом обратно на сеновал, сунула кусок печива кукле, чей крохотный роток был полуоткрыт так, что оттуда выглядывали два белых зуба. И что же? Рот раззявился во всю ширь куклячьего лица – и кусок оказался внутри. Фарфоровые челюсти мерно задвигались, что‑то булькнуло – и рот, захлопнувшись, стал прежней величины.

А девочка, накормив куклу, принялась с ней разговоры разговаривать:

– Куколка Леля, покушай, да моего горя послушай! А горе у меня нынче такое… Ну да, загубила я эту дурацкую траву… Но не со зла же! И что теперь делать – не знаю… Но она меня правда ведь со свету сживала! Я – человек, а она кто? Тварь зеленая! И еще голос ведь повышает, кто ей вообще давал право голоса?! Молчала бы в тряпочку, как все порядочные травы!..

Тут Стеша поняла, что переборщила – ведь и куколка, которой по чину не положено разговаривать, имеет голос… И завздыхала:

– Василиса Гордеевна меня, конечно, не простит. И Ванька, небось, тоже… Всё я испортила опять… Скажи же мне, Леля, что мне теперь делать?

Кукла открыла рот – и с пафосом продекламировала:

 
Идёт–гудёт Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И всё мне песня слышится
Одна – в лесу, в лугу:
«Люби – покуда любится,
Терпи – покуда терпится,
Прощай – пока прощается,
И – Бог тебе судья!»
 

Девочка подумала–подумала – и кивнула:

– Понятно! Терпеть, значит, и прощать! Если придут прощения‑то просить… Только боюсь – мне самой надо идти мириться… Ох, тяжело это! А ножом больше ни в коем случае не размахивать! Ладно… И не злиться.

Степанида Дымова схватила куклу и вновь как попало затолкала в рюкзак, потом спустилась с сеновала, но дальше не пошла – села на перекладину лестницы, машинально нашарила в боковине рюкзака пачку папирос, спички – и… закурила. А тут Мекеша, учуявший знакомый дым, прискакал, как конь ретивый, и встал, рогатую морду к ней тянет, дескать, угости папиросочкой‑то, жмотка! Стеша и ему сунула раскуренную папироску. Сидят – дымят на пару! Вот сейчас Василису Гордеевну‑то как принесет! – испугалась девочка и поскорее затушила окурок.

Вбежала в избу: чугунок с обрезком на своем месте стоит, на окошке, а Ванька сидит на диване, книжку читает. Стеша рядом села, за обложку взялась, глазами спрашивает: можно? Ваня, не глядя ей в глаза, плечами жмёт: как хочешь, де, мне всё равно… Девочка книжку перевернула, глянула: сборник русских сказок. Ваня молчит, и она молчит… Ну и ладно!.. Подошла к цветку – а он, хоть и больше чем на половину срезанный, вроде какие‑то звуки издает! Прислушалась: а ведь правда!

– Ой, Ванька! – Стеша обернулась, – Кровохлебка‑то живая! Сказать чего‑то хочет!

Ваня тут книжку свою отбросил, подскочил к окошку, вместе стали прислушиваться, а растение тужилось-тужилось – и выдавило:

– Дура! – и больше ни слова!

– Ругается! – закричала девочка, пихая Ваню в бок. – А ты боялся! Она еще нас с тобой переживет! И переругает!

– Да я знал, что она отрастет, – Ваня‑то, смеясь, объясняет, – только думал, когда еще это будет! Хорошо, что ты не под корень ее… Есть, значит, чем ругаться‑то…

– Есть, есть! – Стеша смеется, но в долгу не осталась: – Сама ты дура!

А помолчав, десантница и выдала:

– Всё, Ванька, приспело наше время!..

– Как это?

– Прислали мне срочное сообщение – пора, де, нам на Кавказ! Выполнять правительственное задание!

– А деньги? – Ваня удивляется. – Денег‑то ведь так и нет у нас!.. И мы же Иванова дня решили здесь дожидаться, а после уж, когда клад отыщем, за пленником ехать…

– Мы решили!!! – воскликнула саркастически Стеша. – А им там, в центре, наши планы не глянулись! Велено дожидаться 7–го июля на юге. Папоротник‑то ведь везде растет! Вот так‑то, Ваня!

– Да–а! – мальчик изо всех сил зачесал в башке. Никак не ожидал он такого поворота событий. Десантница‑то всё юлила, юлила, и сложилось у него впечатление, что никуда они не поедут… А тут – на–ко! С бухты–барахты! Ну что ж… Значит, надо вызывать постеня! Девчонке только ничего пока не объяснять, ну а когда выскочит домовик – тогда уж она сама увидит, что это за личность!

Только бы всё получилось, Шишок‑то мигом всё утрясет, разжует Василисе Гордеевне насчет полонов русских!

И, не долго думая, Ваня схватил ножницы и побежал во двор, Стеша – за ним.

«Ты чего удумал?» – кричит, а Ваня отмахивается, погоди, де. Мекеша на своем любимом месте, в сарае за пианино, полеживал, но чтоб бороду у него отхватить – это ведь умудриться надо! Ваня тогда девочке ножницы сунул и велел сделать что надо. «Зачем это?» – Стеша удивляется, и уперлась ведь, пока, дескать, не объяснишь, что к чему, не буду бороду козлу резать. «Что я, Петр Первый, что ли?» – спрашивает. «При чем тут Петр Первый?» – Ваня кричит. А Стеша ему: «Это ведь он бороды боярам резал». Вздыхал–вздыхал мальчик – да делать нечего, пришлось рассказать про Шишка, дескать, живет у них в подполе домовой рода Житных, и есть способ вытащить постеня наружу, а ежели поедет он с ними в опасную поездочку, то тогда и сам черт им не брат!.. Стеша так наземь и обрушилась! Но долго рассиживаться не стала, вскочила и с ласковыми словами к козлу подкатилась, а пока он слушал, золи развеся да млея, чикнула у него бородку‑то. Мекеша глаза открыл – ме‑ка… А бороды‑то и нет!

Клочок кудели в комоде завалялся, бороду Мекешину пополам перерезали, фонарик десантница из рюкзака своего достала. Ваня затолкал в левое ухо клок Мекешиной бороды, в правое – кудель, и со Стешиными ушами то же проделал, и – пошли они. Спустились в подполье, миновали банки да склянки, Ваня по тайной дверце ногой поколотил, землица осыпалась – а на двери‑то большой замок! Как его открыть – ключ ведь у бабушки на груди, на тесемке висит! «Делов‑то!» – девочка смеется, сунула руку в волосы, вытащила заколку, пошурудила в скважине – замок и открылся! Ване даже обидно стало за худой запор. «Не заговоренный потому что», – оправдывается.

Двинулись внаклонку по узкому подземному ходу с низкими сводами – и вот он, провал!.. Где‑то там и живет домовик. Ваня отхекался, голосу набрал и, наклонившись над ямой, как заорет:

– Эй, Ши–шок, выходи–и, хозяин тебя зове–от!

Ждал–ждал – шерсть‑то весь слух позакладывала – ничего не дождался. Да ведь в прошлый раз домовик тоже не сразу выскочил! Для верности еще по–другому решил: на Стешу оглянулся, дескать, повторяй за мной, и завопил:

– Дедушко–домоседушко! Стань передо мной, как лист перед травой! Ни зелен, как дубравный лист, ни синь, как речной вал, приходи, каков я!

Девочка послушно повторила. И – опять ничего не дождались. Светили–светили фонариком в яму – но провал шибко глубокий, свет до дна не достает. Степанида Дымова вопросительно глянула на Ваню.

– Подождем, – мальчик сказал.

Но так ничего и не дождались: не вылез домовик наружу, что же это значит?.. А Василиса Гордеевна, едва войдя в дом, тут же выметнулась обратно на крыльцо:

– А что же это с Кровохлебкой‑то? Неужто Мекеша сгрыз живинку твою?

Ваня закивал, обрадовался, что словами врать не пришлось. Да рано радовался: бабушка схватила хворостину, нашла Мекешу за пианино – и давай его хворостиной охаживать. По бокам, по бокам! Бедный козел – от нее, она с хворостиной за ним! Орет Мекеша, как ведь резаный!

Стеша исподлобья глядит – ждет, что Ваня скажет: не козел это вовсе, а паршивая девчонка!.. Нет, не сказал Ваня…

Вечером, когда всё более–менее утряслось, Василиса Гордеевна дала девочке иголку, полотно, показала, как крестом вышивать – Стеша, чтоб загладить тайную вину, старается вовсю. Хотя какое уж тут вышиванье – когда не завтра, так послезавтра опасный путь им предстоит! Бабушка глянула на долгую нитку, которую Степанида Дымова вдела в иглу, и говорит:

– У–у–у, нитка‑то ведь какая! Руку‑то разгинать приходится да далёко тянуть! Никак ведь дальняя дорога пред тобой лежит…

Стеша‑то – ни гу–гу!

Ваня тоже сидит, молчит, серп точит. А бабушка за прялкой нитку выпрядает и бает старину про то, как Добрыня женился.

Ваня тут и спроси:

– Бабаня, а домовики женятся?

Василиса Гордеевна бросила прясть, поглядела на мальчика из‑под лохматых бровей:

– А как не женятся!.. Бывает, что и женятся! Всяко бывает…

И Ваня как с горы полетел:

– А Шишок наш женатый или нет?

Бабушка Василиса Гордеевна поглядела на Ваню, после на Стешу, у которой узел на долгой нитке завязался, никак не распутается, и сказала девочке:

– Вот нитка‑то и показала, какой у тебя характер: у вредных–от девок узлы вяжутся, а добрые–те шьют да шьют!

Потом к замершему Ване обернулась:

– Про Шишка одно могу сказать: после войны‑то десять лет он в подполе безвылазно сидел – и носа в избу не казал, а не то чтобы наружу выходить… Сил набирался, высиживал плоть себе… Это ведь не простое дело для постеня – избу‑то покидать…

Ваня слушал, раскрывши рот – вот значит что! Вот значит как! Всё – было, ходили они за невидимым мелом!!! Только Шишку после той поездочки тяжелёшенько пришлось, куда тяжельше, чем Ване! Он только воспаление легких схватил, а домовик плоти лишился… Теперь, небось, опять десять лет не покажется… Нет, не десять уже – а восемь… В 2003–м году можно будет постеня звать!.. Дак Ваня к тому времени уж парнем станет… А сейчас‑то – что им делать?!

А десантница отложила тут вышиванье свое и брякнула:

– Василиса Гордеевна, зажилась я у вас… К тетке мне пора, уж вы простите меня, ежели что не так…

«К тетке… – Ваня‑то головой про себя качает. – Вот ведь вруша!»

А бабушка гуторит:

– Ну что ж – силком удерживать не стану! Езжай! Когда ехать‑то надумала?

– Да, может, завтра–послезавтра… Вот дошью узор – и поеду…

– Ладно, коли так.

Скрылась Василиса Гордеевна в своей боковой горенке, а после выходит да несет убрус, вышитый прошлой зимой! Растряхнула бабушка долгое полотенце, так что волнами оно пошло, и последняя волна до Стеши докатилась… Схватила девочка полотеничные концы, а два других – у бабушки в руках.

– Это тебе, – Василиса Гордеевна говорит, взмахнула своим краем, отпустила концы – и полотенце к девочке прилетело. – Раз ты така любительница вышиванья оказалась… Думаю, найдется местечко в твоей котомке для убруса‑то!

Стеша‑то сказала про отъезд, а Ваня не смог… И потянулись для мальчика томительные часы. И не спится ему, и не естся ему! Как бабушке сознаться в своем намерении идти незнамо куда! А десантница знай потихоньку собирается, платье‑то новое нагладила – опять надела, свое барахло в вещмешок сунула. Спрашивает у Вани, чего, де, такой кислый…

– А того, – Ваня отвечает, – не знаю, как бабушке сказаться… А не сказавшись, не хочу уезжать! Так вот и не знаю, как мне быть?!

Стеша пристально поглядела на него: нет, вроде не струсил, и кивнула, иди, де, за мной.

Десантница рюкзак схватила, шаньгу в рот сунула – и на сеновал полезла, Ваня – следом. Едва Мекешиных рогов избегли – мстительный козел преследовал теперь девчонку, так и сторожил по‑за углами, несколько раз уж доставалось ей от него.

Уселись на сене – Стеша и говорит:

– Сейчас совет получишь, как поступить…

Ваня в недоумении – зачем за советом так высоко надо было лезть, могла бы и внизу совет свой дать. А Стеша раскрыла рюкзак, выдернула из него куклу и, не глядя на Ваню, пристроила игрушку между ним да собой, потом недоеденную шаньгу протянула мальчику и велит кукле дать. Ваня руками замахал, не буду, де… Еще чего – в куклы с собой играть заставляет! Девочка тогда сама разломила шаньгу – и кусок кукле сунула… И тут… Ваня глазам своим не поверил: распялился кукольный рот – и шаньга туда провалилась! А вслед за тем – куклячьи глаза загорелись, как уголья, вроде даже кожа на облезлых щеках порозовела… Ваня отскочил подальше. А Стеша ему:

– Не бойся! Иди сюда…

И начала с той куклой разговаривать:

– Куколка Леля, покушай, да Ваниного горя послушай… А горе у него такое… Мы… на Кавказ хотим податься, так вот он не знает, говорить бабушке про это или нет… Не сказать – нельзя, и сказать – нельзя, а ну как не отпустит! А мне без него пути‑то не будет… Так вот, что ему делать?

И кукла тут плохо ли, хорошо ли, но – заговорила! И дала такой ответ:

…Он заране

Писать ко прадедам готов

О скорой встрече…

Ваня глаза выпучил! А Стеша, погладив куколку по головке, сказала:

– Молодец, Леля!

И Ване:

– Видишь – всё ясно: напишешь письмо, и в письме всё объяснишь! Дескать, скоро вернусь… Она у меня умница! – и, опять погладив куклу по свалявшимся волосенкам, нацепила на нее шляпу с маковым цветком.

Ваня долгонько молчал, потом спросил, кивнув на полезную игрушку:

– Это они тебе дали?

– Кто?

– Ну, эти… разведчики наши!

– Ну… да! – Стеша отвечает, и – оживилась: – Слыхал, небось, и авторучки такие бывают, которые ядом плюются, и зонтиком можно до смерти уколоть. Наши не то еще придумают!

– Вот–вот! – Ваня поддакивает. – Ты через куклу связь с ними держишь, да? Внутри рация упрятана? Дайко! – и собрался у куклы голову свинтить, но девочка не дала – отняла куколку.

– Даже и не думай! – орет. – Там очень капризное техническое устройство, сломаешь еще…

– А можно я сам что‑нибудь спрошу?.. – Ваня тогда.

– Ну, спроси, – Стеша протянула куклу. – Но учти, она стихами только отвечает. Чтобы врагов запутать…

– Понятно!

– И у ней только про серьезное надо спрашивать…

– Хорошо.

Ваня уж знал, про что спросить!.. Поглядел на Стешу и попросил ее удалиться, дескать, у меня секретный будет вопрос… Десантница нахмурилась:

– Уж не про меня ли расспросить хочешь? Так учти – я засекреченный агент, она тебе про меня ничего не скажет…

– Нужна ты мне! – Ваня ей полушутливо. – Про другое совсем хочу узнать…

– Ну, смотри!

И когда девчонка убралась с сеновала, Ваня, дав куколке остатки шаньги, умильно сказал:

– Куколка Леля, покушай, да моего горя послушай… Понимаешь, у меня нет отца–матери, то есть мать‑то я, кажется, нашел, да… Да толку‑то от нее!.. Конечно, мне у бабушки хорошо, даже очень хорошо, но… Узнать я хотел, а отец мой он… где‑нибудь есть? Жив, нет ли? И… знает ли про меня?

Взгляд куколки стал живым, рот открылся, и она пропела дребезжащим голоском:

 
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки–баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки–баю.
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою;
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки–баю.