Текст книги "Ведогони, или Новые похождения Вани Житного"

Автор книги: Вероника Кунгурцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

И вдруг увидели: Березай бежит, тащит что‑то – липкими желтыми кудрями завешено… Неужто…

– Нет, я больше не могу! – заревела девочка, затряслась, как осиновый лист. Лешачонок подбежал, положил им под ноги, что принес, гуторит:

– Чик! Бобо! Кловь! – но не сказал ведь, что Златыгорка мертвая – плохая.

А жаворлёночек чивиликает, молодец, де, лешак! И посылает всех искать Златыгоркино распластанное тело, дескать, чтобы до кусочка всё подобрали. И разбрелись все по полю собирать страшный урожай. Плакали да несли. Кровавыми слезами умывались. Без животных‑то ничего бы не вышло: Забой‑то выжлоком[49]49
  Выжлок – охотничья собака. [Ред.]


[Закрыть] оказался – гончим, охотничьим псом, найдет да несет. Жаворлёночек сверху высматривает. Бурушка в траве выглядывает. Девочке досталось выкладывать из кусков целое тело. На обрывистом берегу собирала страшны пазлы в одну картину. Не кричала, что болше‑то не может, обратилась в каменную деву, только руки свое делали. Вязали жилу с жилою, сухожилие с сухожилием, косточки складывали по своим местам. Не хватало печени, сердца, да левой руки по локоть, да правой ноги по колено. Жаворонок на дубу увидал черную печень, Ваня забрался на дерево, снял ее с сучка. К реке спустились, большие грабли взяли у мельников, стали в заводи искать, вылавливать недостающие части целого. Кунью шапочку нашли, всю намокшую. Забой–выжлок заплыл на середину водотечи, схватил сердце в зубы – и принес на берег. А руку да ногу до самого вечера искали – так и не нашли.

Вот и собрали посестриму, как сумели… Положили на правое плечо мертвого соловушку. Что теперь‑то? – смотрят вопросительно на жаворлёночка. Погодите, де, слетаю, погляжу ворон, весть пустопёрым снесу… Мальчик с девочкой переглядываются: не сошла ли птица с ума?

А они‑то ее слушались, выполняли страшное задание. А та велит им спрятаться, дескать, когда вороны рассядутся на кровавый пир, дак не провороньте – хватайте, де, воронёнка, и шею ему на сторону.

Стали ждать – да не того дождались. Из Деревни прибежала девушка, встречавшая их когда‑то с караваем, красавица Дена – Ваня видел ее на Колыбановом дворе. Руками машет, подолом трясет, вот, дескать, радость‑то!

Растерзанную увидала – и замерла.

– Чего надо? – Ваня‑то ей. Девушка смутилась, но, кося глазами на страшный предмет, передала, что ей дядя Колыбан велел. Дескать, ведь разделили вы Соколину‑то со Змеем, случилось небывалое: согласилась сестрица выйти взамуж! В день рождения, де, Соколины устроят состязания – и победителю девушка и достанется! Доскочить, дескать, надо состязальщикам до башенного окошечка да снять кольцо с ее белой ручушки. Все желающие в состязаниях‑то примут участие, и вы тоже, де, можете – кивает на Ваню с Березаем. В другое‑то время мальчик бы посмеялся: хороши из них с лешачонком женихи: одному одиннадцать, другому два года, – а сейчас не стал. – Всё, де? – Нет, – отвечает девушка, – дядя приготовил для вас награду: полный ларец золотых монет. – Всё?! – Ваня спрашивает, а девушка‑то не поняла, нет, дескать, еще ларец серебряных.

– Всё теперь? – Ваня тон повысил.

– Всё–о, – девушка‑то отвечает.

– Тогда иди!

Убежала огорченная вестница в одну сторону, а мальчик с девочкой – в другую помчались, прятаться в высокой траве. Бурушка‑то рядом пасется. А Березай с выжлоком наизготовке сидят в калиновых зарослях.

И вот прилетела стая воронов, расселась на Златыгоркином теле, как у себя дома, переругиваются меж собой, кому глаза девушки выклевывать, а жаворонок на калиновой изогнутой веточке сидит, насторожился. Вон и вороненок на девичий пупок опускается…

– Ату! – закричал Березай: хорт стремглав выскочил из кустов – и схватил вороненка поперек туловища. Остальная‑то стая успела в воздух порскнуть, крыла сверху выжлока по–вороньи. А как выбежали остальные из зарослей, тут и им досталось. Налетели вороны – пытаясь отбить вороненка. Ваня подскочил к хорту и без жалости скрутил черному птенцу шею. Вороны‑то заплакали, почто, дескать, так немилостиво загубили дитёку, что мы, дескать, вам сделали, девушка‑то всё равно ни на что ведь больше не годится… А Ваня подошел и на левое плечо Златыгоркино положил черную птицу.

И жаворлёночек тут зачивиликал, о чем тайно мечталось: летите, дескать, за живой да мертвой водой, и своего вернете на белый свет, и наших… Девочка с мальчиком переглянулись промеж собой: неужто правда?! Нет, не бывает такого…

Седой ворон прокаркал, дескать, ведь путь‑то туда нелегкий, нелегкий да неблизкий…

– Не прибедняйтесь! – ворчит жаворонок. – Чем раньше полетите, тем раньше воротитесь!

Вороны сгрудились над мертвыми, дескать, хорошенько сторожите‑то, стервятников да волков отгоняйте, а мы уж за ночь попытаемся обернуться.

– Сами знаем! – кричит тут десантница, впервые вступившая в диалог с птицами. – Летите уж… Стая, хлопая черными крыльями, взмыла в небо – и скрылась из глаз.

Сели вокруг посестримы с четырех сторон: с левой – жаворлёночек верхом на хорте, промеж ушей пса поместился, с правой – лешак, в головах – мальчик, в ногах – девочка. Как стемнело, развели костер. То блики от костра, то тень от дыма падают на страшное лицо Златыгорки – и кажется, что улыбается девушка, глаза пытается открыть… Глянут: нет, всё по–прежнему, лежит, не двигается собранная по частям.

Всю ночь сторожили посестриму, глаз не сомкнули. Вот и первый петух закукарекал в Деревне… Вдруг какой‑то шум раздался со стороны ночи: неужто волки! Вот перешел он в топот… Стадо каких‑то страшных зверей?.. Или это Змей?! Двуногие вскочили, оружие наизготовку: девочка лук натянула, мальчик кинжал свой вытащил, лешак дубину поднял. Жаворонок в воздух взмыл, хорт зубы оскалил, а Бурушка вдруг заржал тихонько… А из темноты ответное ржанье донеслось. И вот в свете костра показался всадник. Соскочил он с коня на землю, повернулся лицом – да это Поток…

Обрадовался почему‑то, стал рассказывать, я, дескать, после того, как мы по домам‑то разошлись после путешествия‑то по Змееву ходу, сразу отправился в горы хорошую руду искать, да, дескать, не проехал и половины пути, конь на левую ногу стал спотыкаться, да сердце чего‑то защемило, беду, что ли, почуяло – вот и решил вернуться… А вы чего, де, тут?.. Они стоят, молчат. А Поток, говоря‑то, всё высматривал, что там за их спинами на сырой земле лежит… Обошел стоящих – и увидел! Отшатнулся. Они‑то уж почти привыкли. Кто, де, это сделал?! Тут они ему и сказали, кто…

Не поверил. Чурило, дескать, конечно, горяч, ему и слова нельзя в перекос сказать; ему, де, Потоку‑то, с малолетства доставалось шлепков да пинков, но чтоб такое, это, дескать, надо так разозлить кузнеца! А после, узнав, что есть надежда оживить Златыгорку, предложил сковать девушке недостающие части тела, сносу, де, железным рукам–ногам не будет… Ваня согласился, а после другое ему в голову пришло, отвел подмастерье в сторону, пошептался с ним, и Стеше рассказал, чего надумал, – та одобрила и вызвалась к Колыбану сбегать с Потоком‑то. Умчались.

Уж светать стало, солнышко поднялось из‑за реки: из Деревни никто не идет, из поднебесья никто не прилетает. Еще полдня провели охраняльщики, отгоняя мух, слепней да выбирая муравьев с тела посестримы, когда с северной стороны показалась черная туча – и вот рассыпалась она на отдельных птиц–воронов, и каждая‑то в когтистых лапах держит не прутики для гнездовий, а дужки блестящих сосудов… Неужто принесли живую да мертвую воду? А Потока‑то со Стешей всё нет!.. Жаворонок кивнул Ване, дескать, задержи‑ка их, – и полетел в сторону Деревни.

Вороны с размаху опустили сосудики на землю, составили их в круг: и оказалось, что одни‑то пузырьки черным отливают, а другие – белым, и стоят через один. Но ни из которого не сплеснулась драгоценная жидкость – все были завинчены тугими крышками. Ваня со знанием дела стал спрашивать, точно ли это живая да мертвая вода? Седой ворон, ругаясь, дескать, вот невера‑то, вставил острый клюв в желобок на черной крышке, повел, повел крышечку против часовой стрелки – и открыл сосуд. Сказал насмешливо, попробуй, де. Ваня понюхал – и отшатнулся: тухлятиной несет! И пробовать не стал – ленул[50]50
  Полил. [Ред.]


[Закрыть] на вороненка с оторванной головкой: приросла голова к тулову, но вороненок по–прежнему был мертв. Мертвая вода! А ворон уж отвинчивал крышку на белом сосуде, теперь вел клювом посолонь[51]51
  Посолонь (буквально: по солнцу) это движение совершаемое по часовой стрелке. [Ред.]


[Закрыть]. И тут на Ванино плечо опустился жаворлёночек, чивиликает, бегут, де, наши‑то, всё в порядке! Мальчик глянул под летнюю сторону и увидел две спешащие фигуры, широкую и узенькую: Поток и Стеша. А ворон уж отвинтил крышку и опять своё: попробуй, де, этой воды… Ваня осторожно поднес ведерко размером с детский кулачок к лицу – пахнуло оттуда таким чистым духом! Лизнул языком – чуть к облаку не взлетел, будто во рту‑то сады зацвели!

А тут и Кузнецов подмастерье подоспел с десантницей. Поток‑то снимает тяжелую котомку с плеч, бухает о землю и достает оттуда… серебряную левую руку по локоть да золотую правую ногу по колено… Присел перед мертвой девушкой, приладил недостающее на свои места. Лешачонок пальцем провел по серебряной руке:

– А, цаца! – гуторит.

Ваня объяснил Степаниде Дымовой, где какая вода, и принялись они водой из черных сосудов поливать рваные раны, мазать члены по разрезам, брызгать кости по расщепам. И приросли члены, соединились рваные куски, разрезанное срослось. И золотая нога да серебряная рука сошлись с местами отрыва, как тут и были с самого рождения посестримы! Только по всему телу тонкие шрамы остались на местах разрезов‑то… Может, и у вороненка шрам на шее есть – так под перьями‑то не видать…

А вороны ворчат, дескать, оживляйте скорее нашего… Долго мы будем ждать!..

Мальчик взял блистающе–белый сосуд – и брызнул оттуда с горсти на птенца. Глядь: встряхнулся вороненок – и полетел к своим.

А мальчик‑то с девочкой уж остальные белые крышки отвинчивают да, набрав в рот живой воды, дружно брызгают на лежащую. Как вроде утюгом собрались гладить сильно помятую одежду… На лицо брызжут, на руки – на каждый перст: от большого до мизинного, на грудь, на живот, на ноги – на каждый пальчик. Перевернули да с другой стороны брызгают – на затылок, спину, алябыш, ноги. А потом растирать принялись, мазать и втирать сверху, снизу, в середине – всю растерли… Нет, не дышит посестрима, ничего не говорит им, не хватает в девке жизни…

Что делать? Глядят вопросительно на жаворлёночка, а тот уж грозить принялся вслед улетавшей черной стае, дескать, неужто обманули лукавые птицы, порченую воду подсунули в остальных‑то сосудах… Для своего, де, дали хорошую, живую воду, а для наших… И тут вдруг скрутило девушку – дугой выгнуло, как от падучей, уж било ее о сыру землю, колотило ее, колебало ее. Кашляла она, харкала она, рвала черной кровью – и в конце концов упала без сознания.

Очнулась – порозовевшая, веки дрогнули, глаза лазоревые открылись, поглядела Златыгорка с земли на стоящих вокруг нее и заплакала, зачем, дескать, меня сюда вернули! Я так, де, хорошо спала! Такие, де, лучезарные сны видела! Вот ведь неблагодарная!

А жаворонок тут заворчал, она, де, хорошо спала, ей, де, хорошо там было, а каково нам приходилось?! Нет уж, ожила, дак живи, и всё тут! И стал Ваню под локоть головкой толкать, дескать, про соловья‑то забыли!.. Соловушка от Златыгоркиных метаний на травку рухнул да лежал в стороне. Ваня заглянул во все белые сосуды – неужто ничего не осталось?! А тут десантница достает из кармана целое ведерко, не открытое, – заначила, молодец!

Девочка и оживила соловушку – вылила воду на серое тельце не жалеючи. Тот лежал–лежал – и вдруг сердечко‑то затрепыхалось, поднял птах головку и спрашивает: – По какому, де, случаю мы тут собрались? – Видать, у пташек‑то возвращение к жизни легче проходит… Да и жаворонку лапку поправили – капнув на место перелома остатками воды из черного сосуда.

А Березай гуторит:

– Посестлима холошая, посестлима живая!

А потом:

– Соловейко холоший, соловейко живой!

Тут Златыгорка заметила Потока – и стесняться стала своего живого тела, но, увидав серебряную руку да золотую ногу, обо всем забыла, закричала: а это, де, что у меня такое? Сидит – пытается оторвать драгоценные члены‑то. Кузнец с ухмылкой отвечает: а это, де, моя работа. Ну, а материал, де, ваш: золото да серебро Колыбаново, которым наградил он вас за то, что разделили Соколину со Змеем.

Девушка пальцами серебряными пошевелила, кистью потрясла, ножкой притопнула – всё действует. Засмеялась. После под лопатками себя поскребла и стала оглядываться вокруг: чем бы прикрыться‑то, а кроме куньей шапочки – больше и нечем. Шапочкой и прикрыла, что смогла. Вот ведь – совсем об одежде‑то не подумали! А Поток тут стаскивает с себя посконную рубаху – и подает девушке. Златыгорка мигом ее на себя натянула, а кунью шапку на голову – желтые кудри–те всё ведь еще в крови… Вскочила на резвые ножки, – а правая‑то, золотая ножка, еще резвее оказалась левой, – и отправились всем кагалом в Деревню. Верные птички расселись по своим местам, лешачонок идет, за руку посестримы держится, Кузнецов подмастерье – справа шагает, чтоб поддержать в случае чего ожившую, мальчик с девочкой с боков пристроились, впереди хорт бежит, сзади конёк попрыгивает…

Из груди‑то песня рвалась – Ваня и запел, я начал, де, жизнь в трущобах городских, и добрых, де, слов я не слыхал… Кто знал – подхватил.

Глава 7. Ловушка

Когда как следует выспались, – Ваня‑то дрых без просыпу целые сутки, – стали думать, что делать дальше. Решено было до дня состязаний, когда Соколину наконец выдадут замуж, оставаться в Деревне, а там видно будет… Про Змея порешили так: или он вправду был залетный, или это Мельников Пленко, но уж никак не Поток… После того как Кузнецов подмастерье выковал для посестримы новые конечности, подозревать его вот как не хотелось! Ну а то, что Чурила никакой не полузмей, а обычный человек, опять же Поток их и уверил. Ваня поспрошал девочку, как же, де, Кузнецов подмастерье умудрился сковать драгоценные части тела для Златыгорки без ведома Чурилы?! Ведь, небось, злой кузнец не одобрил бы! Стеша отвечала, что пусто было в кузне, да и в домовой пристройке тоже.

И на другой день, и на третий кузнец не объявился… Исчез бесследно.

Ребята мечтали, что негодяя (пускай он и не Змей) сыщут и посадят в тюрьму – хотя, кроме башни‑то, засадить его было некуда, а башня была покамесь занята. Да и участкового в Деревне что‑то не наблюдалось… Поток же, узнав предысторию поединка, и вовсе уверял, что кузнец только защищался, дескать, вынудила его девушка к таким действиям! Степанида Дымова перестала после этого с подмастерьем разговаривать. Самое странное, что и Златыгорка поддерживала его, дескать, да, сама я напросилася… Стеша высказывала предположение, что Чурила кинулся в реку да и утоп… Но Поток говорил, не такой, де, это человек, в реку кидаться не будет, да и с чего бы…

Он остался за кузнеца, а в подмастерья взял Златыгорку. Как‑то само собой это вышло. Посестрима‑то после передряги, которая с ней приключилась, стала сама не своя, говорит–говорит, посреди фразы замолкнет – и стоит с раскрытым ртом, хоть соловей с жаворонком залетай туда, хоть вся воронья стая! Или идет–идет – да остановится: станет в небо пялиться или травинку немудрящую разглядывать, а пуще всего полюбила на воду глядеть. Спустится к реке – и сидит смотрит, как вода течет. Час сидит, два сидит, руку свою серебряную окунет в течение – вода струится, пузырьки мелькают, мальки в руку тычутся… Вот Поток‑то и стал ее делом занимать – дескать, когда молотом‑то помашешь целый день, дак вся блажь пройдет! В самом деле, Златыгорка стала понемногу приходить в себя. Правда, птичкам в кузнице не очень нравилось. Соловей‑то ворчал, того, де, гляди, крылышки себе подпалишь, все перья сожжешь, станешь, де, голокожим, как бескрылые двуногие. А жаворлёночек жаловался на взмахи молота, не убережешься, де, ежели, – так и расшибет в блин! Поэтому во время ковки птахи сидели на кровле кузни – дожидались, когда Златыгорка домой пойдет.

А посестрима взяла вскоре новую привычку: не на водотечину глядеть, а на лицо Потока… Что уж она там увидала – непонятно. Красная от постоянной близости к огню морда детины казалась ребятам ничем не примечательной. Поднимет, скажем, Златыгорка клещами поковку с горна да и засмотрится на кузнеца – того ведь гляди уронит раскаленное докрасна лезвие будущего меча себе на ногу, одна‑то нога золотая, ей ничего не сделается, а другая‑то – простая ведь…

И могучая Златыгорка стала стесняться того, что похожа на лоскутную куклу, старалась прикрывать те места, на которых остались шрамы. Уж какая жара стояла в кузне, а девушка на шею шарф наматывала… Перед сном всякий раз поворачивалась к Стеше толстой спиной, спрашивала, нет ли там чего… Девочка, вздыхая, отвечала: новых, де, шрамов не прибавилось, но и старые, де, не исчезли.

– Влюбилась наша посестрима, – говорила Степанида Дымова, – а Поток‑то Соколину любит, вот что теперь делать?! А тут еще шрамы эти! Вот бы вывести их как‑нибудь! Помнится, вы там, у нас… говорили с Василисой Гордеевной про траву попутник, которая шрамы сводит, может, поищешь? Для Соколины‑то нашел травы, какие надо, чтоб разделить ее со Змеем, а для посестримы не стараешься… Ладно, присушку не хочешь делать, чтоб полюбил ее Поток, так давай попутник поищем…

– Да не знаю я, как он выглядит! – сердился Ваня.

Ребята шли по‑за Деревней, собирая чернику. Не в первый уж раз обсуждали они эту тему. Девочке очень хотелось устроить счастье посестримы, а Ваня, испытавший действие присушки на собственной шкуре, уверял, что приворот – дело очень опасное, не известно, чем обернется, как для той, так и для другой стороны… Ну а шрамы… Что шрамы?! Златыгорка что без них была хороша, что с ними, да и Потоку‑то наплевать на них, ежели полюбит кузнец – дак на шрамы‑то и не поглядит. Но девочка настаивала на своем. Дескать, мало, что ли, перенесла посестрима, ей сейчас только несчастной любви не хватает! А шрамы, де, лишают девушку уверенности в себе, а без уверенности кто ж ее полюбит… Ваня только глаза таращил, удивляясь таким рассуждениям.

Тут они увидели пастушонка, стадо мирно паслось, а Смеян полеживал по своей привычке на травке да в рожок наигрывал. Издали еще стал спрашивать, опять, де, что ли, травы ищете, кого‑то разделить хотите, дак ведь вроде уж разделили Соколину‑то со Змеем? Стеша и ляпнула, что думала, попутник, де, мы ищем, и не затем вовсе! А Смеян тут и говорит, знаю, де, я эту траву! Все наши знают. Хотите, сыщу вам ее? Стеша закивала, конечно, де, хотим, как не хотим! Некоторые‑то вот никак не могут ее найти – ни там, ни тут, ни на одном пути попутник им не попадается! Ваня хмыкнул. А Смеян, пощелкивая бичом, погнал свое стадо дальше, оглянулся и крикнул, ждите, де, обязательно добуду попутник!

– Да–да, – закивал досадливо Ваня, а после Стеше: – Жди, после дождичка в четверг получишь траву свою. Ребята принесли полно лукошко ягод, бабушка похвалила их и принялась рассказывать, что кто‑то, де, повадился потравы делать на пшеничных полях, топчет, ломает пашеничку да зерна–те лущит… Да не у кого‑нибудь, а у самого Колыбана! Его нивы–те сразу узнаешь, – с завистью говорила старуха, – широкие да раздольные, а пашеничка там самый смак! Небось, Змейко это Соколинин, – перешла на шепот бабушка Торопа, – прилетает мстить за то, что разделили его с девушкой. Небось, наведался как‑нибудь ночью к башенке‑то, – это уж беспременно, – а от Соколины теперь за версту несет злыми травами!.. Улетел, небось, несолоно хлебавши. Дак он теперь со злости‑то и не то еще сделает: вот помяните мое слово – подпалит урожай! Да и не у одного Колыбана загорится, а у всех…

– А вы не каркайте! – рассердилась десантница. Ване тоже стало не по себе – а вдруг вправду подпалит, и вся Деревня с голоду помрет… А кто будет виноват?.. Вот ведь ввязались – хоть и не по своей воле, да…

Тут оказалось, что весь этот рассказ только вступление, подводила бабушка Торопа к тому, что требует, де, их Колыбан к себе. Мальчик с девочкой переглянулись. Завернули в кузню за Златыгоркой, а Березай с хортом и Торопой без задержки отправились на Колыбаново подворье.

Как ребята и предполагали, старик велел хитромудрым гостям, которые не только разделили его дочь со Змеем, но оживили также растерзанную Мохнату Кочку, выследить того, кто мнет–ломает его пашеничку, вновь обещал хорошее вознаграждение, а ежели, дескать, поймаете нарушителя, кто бы он ни был, тогда награда возрастет вдвое. И опять дал понять, что отказа не потерпит… Ну и, конечно, дескать, на любую помощь с его стороны они могут рассчитывать. Что тут будешь делать!..

Степанида Дымова подумала–подумала, после стукнула себя по лбу и сказала:

– Капкан нужен! Только очень большой! Поток со Златыгоркой скуют. Поставим его на дно ямы. Провалится – и как раз в капкан угодит. Не улети–ит!

Ваня вынужден был согласиться, что придумано неплохо.

Златыгорка, получив задание, отправилась в кузню. А ребята, высмотрев, как располагаются круги, рассчитали место – по всему тут и должна быть очередная потрава. Колыбан выделил землекопов, которые по указке ребят вырыли глубоченную яму. Поскольку Колыбановы караульщики днем никого не устерегли, а ночью сторожить пшеницу опасались, решено было идти в караул ночью. К вечеру как раз и посестрима с Потоком выполнили заказ, капкан вышел знатный, землекопы‑то вшестером поднять не могли, Поток, правда, подымал – но на пару со Златыгоркой… На веревках опустили капканище на дно, покрыли яму хрупким кустарником, сверху уложили вырезанный вместе с рослой пшеницей дерн. Неподалеку от ловушки стоял овин[52]52
  Овин -хозяйственная постройка, в которой сушили снопы перед молотьбой.[Ред.]


[Закрыть], там и решили караульщики схорониться.

А пока домой отправились поесть перед очередной бессонной ночью, приходят – а у ворот их Смеян дожидается, похлопывает себя по сумке, дескать, здесь травка‑то… Вывернул охапку Стеше в подставленный платок. Трава оказалась Ване не известная, стебель извилистый, вьющееся растение‑то, немного на повитель похоже, запах горьковатый… Стеша обрадовалась, а как, де, ее применять?

– Да очень просто, – пастушок‑то отвечает, – бают, натрешься попутником, дак все вереды[53]53
  Вереды – чирьи, болячки.[Ред.]


[Закрыть] исчезнут, и ранки затянутся, и конопушки сойдут… Во как!

Услыхав про конопушки, Степанида Дымова чуть не подскочила: ах, даже та–ак?! – гуторит. Ваня‑то вслед ей орет, погоди, де, ведь проверить надо, что за трава… А та не слышит. Забежала в избу, достала зеркальце из своего рюкзака – и давай лицо натирать… Сейчас, де, испытания проведем! А и Златыгорка не отстает, скорее раздевается, листьями дерет себя по шрамам‑то, а на Ваню, попытавшегося войти в избу, взбалмошные бабы наорали, куда, де, – мы раздетые… Вот ведь!

И вышел этот попутник им боком – перекрыл путь в ночной караул. Вскоре визжать принялись посестримы‑то, Ваня забегает в дом: сам чуть не заорал. Девицы‑то как стенки стоят, с которых обои старые ободрали, только не до конца еще, кожа висит на той и другой клочьями. И больно, де, ужасно. Как будто в горниле, де, побывали. Куда уж тут идти… Терпеливая Златыгорка, может, и пошла бы – да не хотела в таком виде на глаза Потоку показываться. Не стал Ваня разочаровывать девушку, не сказал, что отверг предложение кузнеца пойти с ними. Всё‑таки небольшое сомнение насчет сути Потока оставалось – а ну как он всё‑таки Змей и есть… Если издали появится чудище – это одно, а если человек, рядом с тобой дежурящий в карауле, вдруг обратится в Змея – это совсем другое… Лешачонка, который не вовремя какое‑нибудь «бобо» может ввернуть, тоже не стал с собой брать.

Так вот и вышло, что Ваня Житный в карауле один оказался. Страшно – а что делать! Мальчик решился только наблюдать. И если затея с ловчей ямой не сработает, ни в коем случае ни в какую драку не ввязываться, не геройствовать, Змея (или кобылицу) не ловить.

Лежал – и в приоткрытую дверь овина вглядывался: чернота одна, и луна, и звездочки – все попрятались за тучами. Не видно ни зги. Только слышно, как колосья шуршат на ветру, вроде жалуются, вроде плачут. Долго ли, коротко ли наблюдал мальчик за пустой темнотой – неизвестно, стал носом поклевывать… На этот случай была у него булавка припасена, уколол себя в руку – очнулся. Дважды пришлось пустить в ход острую будилку, а потом закемарил Ваня так, что даже сон увидал: будто в яму угодила кукла Леля, лежит в капкане и с выражением читает детсадовский стишок:

 
Наша Таня громко плачет,
Уронила в речку мячик,
Тише, Танечка, – не плачь,
Не утонет в речке мяч.
 

Проснулся оттого, что плач и вправду слышался! Или это колосья шумят? Нет, вроде стоны… Неужто проспал он всё: и в яму кто‑то угодил? И вдруг рев раздался!

Подскочил Ваня и побежал сквозь хлесткие колосья к ловушке, – только самому‑то бы туда не сверзиться: грозный рев, перемежающийся плачем и ужасными стонами, стал явственнее. Мальчик, окруженный со всех сторон густой пшеницей, пошел, каждый раз ощупывая носком одной ноги почву: твердая ли… И вот нога зависла… Дальше – яма. Ваня лег плашмя, а пшеница‑то колется, высунул над ловушкой нос: темно, и рев смолк, но кто‑то там явно есть, неужто его учуяли?! Сколько мальчик ни вглядывался в молчащую темноту – ничего не мог разглядеть. Что делать? Бежать в Деревню? Конечно. Нарушитель пойман – а уж что с ним делать, пускай деревенские сами решают. И все‑таки Ване казалось, что не может он так уйти, нужно понять, кто там… Мальчик достал фонарик, осторожно направил книзу – и в круг света попало огромное, кажется перепончатое, крыло! Раздался визг – Ваня вскочил и стремглав бросился по направлению к Деревне.

Сердце его колотилось так, будто тоже попалось в ловушку и хотело выскочить наружу. Неужто он все‑таки попался?! Они поймали Змея!!!

Куда сначала?! К своим? Нет, они ведь от травы пострадавшие, не пойдут, небось, на улов смотреть… Надо Деревню на ноги подымать. В башне колокол есть на самом верху – правда, Ваню туда не пустят, а вот Колыбан пускай будит Деревню. Мальчик заколотил в ворота Колыбанова дома – переполошил всех, а после побежал к избушке бабушки Торопы. Пока домчался – и колокол зазвучал. Звонит, не смолкая. И светать уж стало. Березайка‑то, как штык, вскочил вместе с выжлоком. А посестримы дрыхнут без задних ног, вот ведь! С ним, может, Змей расправляется, а им и дела нет! Бабушка Торопа, услыхав, что Ваня поймал Змея, за сердце схватилась. «Не может быть!» – кричит, и побежала за ворота. Небось, первая к яме примчится…

Наконец и посестримы проснулись. Стеша скорее за нос свой конопатый схватилась – вгляделся Ваня: а вроде кожа‑то не висит на лице лохмотьями, да и… конопушек, кажись, нет?! Неужто подействовала трава!? Сказал Стеше и про Змея и про конопушки. Та скорее зеркало доставать, вглядывается, фонариком себе подсвечивает – белый нос, без всяких отметин, и щеки тоже без рыжинок. Запрыгала чуть не до потолка, – конечно, что ей поимка какого‑то Змея, когда у ней конопушки пропали!.. А и Златыгоркины шрамы тоже исчезли, увидел Ваня: на шее‑то нету рубца… Посестрима в закуток убежала, а Стеша за ней, рады–радёхоньки девицы – нету, де, шрамов, нигде нет! Десантница‑то гуторит: расцелую, де, Смеяна, хоть он и сопливый, обязательно расцелую!.. Ваня сплюнул сквозь зубы. Наконец о деле вспомнили, собираться стали, но девочка нет–нет да и доставала свое зеркальце – никак ей не верилось, что лицо теперь чистое, молочно–белое. Между прочим, десантница спросила, какой, де, Змей‑то из себя, сильно страшной? Ваня отвечал, там, де, увидишь, пошли, де, скорей, хватит в зеркало смотреться…

Когда из избы выметнулись, оказалось, что уж полдеревни к яме проследовало. Деревенские бежали кто с чем: с граблями, с топорами, бабы ухваты держат наперевес, малые ребятишки рогатки приготовили, а Колыбановы родичи большую сеть на телеге везут. Но многие были и с оружием, неужто самосуд учинят?.. Впрочем, какое им до этого дело, они, что обещали, исполнили…

Дошли до девятого поля, когда совсем уж рассвело. Над нивой кружили вороны, Златыгоркины пташки принялись с ними переругиваться. Жаворлёночек кричал:

– Вот ведь стервы чернобокие, учуяли поживу, слетаются на кровавый пир, чтоб им пусто было!

А соловей поддакивал:

– Да! Нет бы, как путным птицам, довольствоваться червяками да гусеницами, так не–ет…

Вокруг ямы народ стоял стеной, не пробиться. И возгласы, которые раздавались из толпы, удивили Ваню, странное говорили‑то, кто шептал, кто вскрикивал: вила, дескать, попалась, самовила[54]54
  Самовилы (вилы) – Согласно повериям южных славян, это подобие добрых русалок. Однако среди вил существуют и недобрые, завидующие людям, насылающие болезни. У злых вил – ноги с копытами, крылья, чудовищные груди, переброшенные за спину. Злюки вредят скоту, топчут посевы, иссушают водоемы – правда, в наказание за людские грехи. [Ред.]


[Закрыть]! Так ей, дескать, и надо! Ишь, курва, повадилась… Ребята переглянулись – что бы это значило? – и пожали плечами.

Деликатная Златыгорка не сумела пробиться к яме, птички, всё ругавшиеся с воронами, остались при ней. Березай и не стал лезть в людскую чащу – с хортом игру затеял в перетягивание палки. А мальчик с девочкой протолкнулись к ловушке. Наклонился Ваня и увидел на дне глубокой ямы… женщину с растрепанными косами и… с крыльями, одно‑то точно сломано, и нога изувечена – попала в тяжелый капкан. Подняла она искаженное болью лицо – и мальчик вздрогнул: это была белая Вида, их со Стешей и лешачонком помайчима, а Златыгоркина мать!