Текст книги "Возвращение к себе (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– И так не этак – и эдак не эдак, – хмуро констатировал Гареет. – Ты там про два пути толковал. Второй-то какой?

– Сейчас идти в Барн. Что скажете?

– Пожалуй.

– Да. Конечно.

– Иначе опоздаем.

Они все согласились. Но Роберт еще не закончил:

– Если кто сомневается – может уйти. Никого не держу. Ты Марк – человек сторон-ний, да еще и не совсем здоровый, пойдешь своей дорогой – никто тебя трусом не сочтет.

– Я сторонним оставался до того, как голодных детишек в погорелой деревне крестить пришлось, а потом в яме подыхать как собаке… Не гони, господин Роберт.

Глава 3

Отряд из шести конных рыцарей, одного пажа и двух заводных лошадей двигался по левому берегу лесной речушки. Дождей давно не было, сплошная вода скатилась вниз на плоские равнины. Но рукава еще бурлили и, помня недавнюю переправу, люди искали брод, где можно пройти верхом, не замочив сапог.

Роберт ехал впереди, то и дело поглядывая на ту сторону. Но там все оставалось спо-койным: кусты не трепыхались подозрительно, не срывались птичьи стайки, да и сороки трещали только на их стороне, загодя предупреждая лесных обитателей о приближении лю-дей.

Роберт не торопил с переправой: чем больше сделают крюк, тем лучше. Решение уже принято. Время само приведет их к исполнению задуманного, или – не исполнению. А пока можно было просто ехать по берегу чистой лесной речки и вспоминать.

ALLIOS

Всадники в белых бурнусах двигались на закат. Сухие, поросшие колючками пустоши Сирии, на перешейке сменились, разбегающимися до горизонта барханами. За ними пошли красноватые россыпи некрупных камней. На ночлег останавливались у колодцев или родников в оазисах с серыми припорошенными вечной пылью пальмами.

Налитое пурпуром, закатное солнце падало в фиолетовое облако. Последние лучи со-гревали тоскливым теплом окровавленную закатом равнину. За спиной шелестели листья, перекликались гортанные голоса, ржали кони, звенело железо.

Солнце неумолимо сплющивалось, будто кто-то проталкивал его под землю через уз-кую щель. Над просочившейся в преисподнюю малой толикой наплывал пузырь. Еще чуть-чуть – и его всосет. Останется темнота, необъятное пространство пустыни, тоска и одиноче-ство.

В сущности: чего бы ему, Роберту, печалиться? Сейчас он был почти свободен. Не на-до было под кнутом, ворочать на руднике камни, голодать, стоять покачиваясь от усталости на вечерней проверке, когда подвыпившая охрана намеренно долго держит усталых рабов, не пуская к закаменевшим от пота и нечистот циновкам, не надо ворочаться в полусне на этой циновке под стоны и кашель барака.

Однако здесь он ощущал себя более несвободным нежели там. Там оставалась при-зрачная, но все же надежда на побег. По дороге уставлено виселицами? Оставалась! – обор-вал он себя. Сейчас его держало нечто большее, чем охрана и пространство пустыни – его слово – внутренний барьер, через который графу Парижскому, – он это прекрасно знал, – не перешагнуть. Значит потянется время, которое в плену много длиннее, чем на воле.

Возможно, сиятельный племянник всесильно визиря, через какое-то время и соблазнится выкупом. Но обмену высокородного пленника на золото из графской сокровищницы, скорее всего, постарается помешать 'любимый' и столь же сиятельный, старший брат вельможи.

По словам Тафлара, брат Селима Малика – Омар Малик, отправленный в Антиохию к крестоносцам с посольством самим халифом, вернулся оттуда с позорной раной. Мало того, что пострадала спина посла, и недоброжелатели тут же зашептали, что такую рану мог полу-чить только трус; мало того, что пришлось объясняться с халифом и визирем, почему по-сланник мира взялся за оружие и выступил против тех, с кем недавно преломлял хлеб; так еще и сама рана оказалась столь неудачной, что даже затянувшись не давала нормально ра-ботать правой руке. Это больше всего бесило принца Омара, в прошлом первую саблю Египта.

Блистательный, но не очень умный Омар не нашел ничего лучше, как объяснить свое участие в сражении под Антиохией коварством франков. Некто, Рабан аль Париг, хитростью заманил его на позиции и ранил предательским ударом в спину. Но и сам Омар Малик не лыком шит: он сразился с Рабаном и тяжело его ранил. Добить же подлого христианина помешали франки, хлынувшие несметным числом на место их схватки и разделившие бойцов в самый ответственный момент. Что влез в драку на стороне сельджуков, исключительно из желания помахать саблей, Омар Малик, естественно, не сообщил.

Как он отнесется к представленному на всеобщее обозрение франку, который, к слову, за все время похода не получил ни одной серьезной раны? Никаких сомнений – постарает-ся убить. Во первых, чтобы избежать огласки, во вторых, чтобы залить кровью ненавистного христианина досаду. Так что, золоту в графской сокровищнице скорее всего предстоит ле-жать бестревожно.

За спиной заскрипели камешки. Кто-то подходил со стороны лагеря. Роберт обернулся. В сгустившихся сумерках светила белым просторная джеляба Тафлара абд Гасана. Ни лица, ни рук уже не разглядеть.

– Грезишь о свободе? – без обиняков, насмешливо спросил араб.

– Скорее размышляю, сколько у меня шансов остаться в живых и той свободы дож-даться.

– Как ни прискорбно, но ты прав. Очень скоро Омар узнает о твоем присутствии в Эль Кайре. Ни я, ни Селим не можем поручиться за всех своих людей. Звон золотых монет часто заглушает голос преданности и долга. У вас не так?

– Люди везде – люди.

– Кстати, о свободе… мы с Селимом заключили пари. Оговорюсь, он не верит данно-му тобой слову, но кое в чем я смог его убедить. Так вот, пари: я утверждал, что ты сдер-жишь слово, он возражал. В конце концов, он согласился, в случае если я окажусь прав, че-рез год начать переговоры о выкупе. Разумеется, если ты к тому времени еще будешь жив. Но ни он, ни я, ни ты еще не рассматривали третьего варианта.

Роберт поднялся, снизу вверх глядя на рослого араба. Он уже понял, о чем пойдет речь.

– Ты еще не слыхал вопроса, а ответ уже передо мной. Сейчас ты – весь отрицание.

И, тем не менее, погоди отталкивать руку дающего, – перефразировал известное выраже-ние Тафлар. – Приняв ислам, ты одним мановением избавишься от всех бед.

А учитывая твой опыт и воинское искусство, любая армия Востока с распростертыми объятиями примет тебя в число своих командиров. Тебе, кстати, совершенно не обязательно воевать там, где противниками могут оказаться твои соплеменники.

Войны идут и далеко на юге и в горах Персии. Ты сам только что сказал: люди везде – люди.

– Это не спасет меня от кинжала наемного убийцы.

– Нет, конечно. Такая опасность останется. Но согласись, безвестного раба намного легче зарезать, нежели человека, занимающего значительно более высокое положение. Я только не понял, чем продиктован твой вопрос: согласием или несогласием.

– Это вообще не вопрос. Так – замечание.

– Что ж, не будем пока продолжать этот разговор. Ты еще не настолько хорошо зна-ешь меня, чтобы доверять, и не настолько хорошо знаешь нас и наши обычаи, чтобы сравни-вать, – засмеялся Тафлар. – Пойдем, нас ждет трапеза.

– Почему вы едите только с наступлением темноты? – спросил Роберт, всю дорогу наблюдавший этот странный обычай.

– Сколько ты пробыл на руднике? – вопросом на вопрос отозвался Тафлар.

– Восемь месяцев и три дня.

– Значит, тебе не успели объяснить. Я с удовольствием продолжу нашу духовную бе-седу, – на слове духовная, Тафлар сделал ударение, – за столом.

На расстеленном достархане стояли чашки с вареным рисом, приправленным шафра-ном и маслом, тарелки с изюмом, курагой и фисташками. Кучкой лежали вяленые финики, огромные фиолетовые плоды тоже были финиками, только свежими. Стопкой возвышались белые лепешки. На отдельном блюде в центре стола исходило паром зажаренное на ребрыш-ках мясо ягненка.

Роберт медленно уселся на место, предложенное хозяином. Есть не начинали, пока тот не произнес молитву и не провел по лицу раскрытыми ладонями. Но и тогда Роберт не торо-пился. Как когда-то он загонял глубоко внутрь гордого рыцаря, сейчас также глубоко старался упрятать голодного раба, готового хватать все, что перед ним лежало и есть, есть, есть!

Наконец, он взял с подноса и положил в рот сладкий упруго медовый финик. Тафлар ел медленно, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Роберту удалось подавить голос голодной плоти: попробовав всего понемногу, он отодвинулся от стола. Им принесли чай – душистый желтоватый напиток пряного вкуса. Тафлар взял в руки пиалу, пригубил и только тогда поверх ее края посмотрел на Роберта:

– Ты очень сильный человек, Рабан аль Париг. Отдаю должное твоей выдержке.

Внутренняя борьба, происходящая в душе франка, была столь очевидной, или просто перед ним оказался очень умный и проницательный человек? Тафлар не дал Роберту време-ни подумать над этим, тут же сменив тему:

– Тебя удивляет, что с некоторых пор мы перестали вкушать пищу и даже пить воду в течение всего дня? Каждый год зимой или в начале весны наступает время ограничений. Мы называем его Рамазаном. Это – время поста, и прощения, время творить милостыню. Оно продолжается месяц, затем наступает праздник – Ураз Байрам – время прославлять Аллаха. Все в этот день, даже рабы, празднуют.

– У нас тоже есть посты. Великий – длится семь недель. Потом наступает Пacxa.

Хри-стово Воскресение и Рождество – самые большие наши праздники.

– В наших верах вообще много общего. Вот например у нас есть такой пророк Исса и мать его Мариам. Ничего тебе не напоминает? – хитро прищурился Тафлар.

– Возможно, но я – воин, а не богослов, мне трудно с тобой спорить, – отступил Ро-берт, сильно опасаясь, что на зыбкой почве схоластики окажется слабым противником уче-ному арабу.

– Жаль, жаль. Но я не оставлю надежды поколебать твое упрямство. У нас еще много дней пути впереди. К концу дороги, когда ты лучше будешь знать нас и наши обычаи…

– Боюсь, ты зря растратишь свое красноречие.

– Посмотрим. Все в руке Аллаха.

Ежевечерне Тафлар абд Гасан усаживал, франка за свой стол. Выдержка так ни разу и не изменила Роберту, а вот силы начали таять. Да еще постоянные попытки втянуть его в духовный диспут. Роберт использовал все свое невеликое красноречие, чтобы по возможности вежливо отклонять наскоки умного и насмешливого сарацина. Но тот только еще больше раззадорился в стремлении обратить упрямого христианина. Они так ни до чего и не договорились, когда маленький караван вступил в тень исполинской стены Эль Кайры.

Их встретил огромный город, окруженный с востока красными, падающими в прозрач-ное как слеза теплое море, скалами, а с запада – бескрайней серой пустыней. По берегу Нила и вдоль узких заполненных текучей водой каналов стояли величественные дворцы, между которыми взмывали в небо тонкие легкие минареты. Во все стороны разбегались дома усадьбы, окруженные густыми парками, дома кварталы, потом дома хижины и просто очаги, отгороженные одной двумя глинобитными стенами, да насыпью от красной пустыни. В бе-лесой дымке за широкой водной гладью Нила выступали вершины гигантских пирамид.

На пересечении узких улочек клубилось торжище. Здесь перемешались серые и черные джелябы, пестрые халаты, разноцветные плащи и чалмы, чалмы, чалмы… всех возможных оттенков.

Улицы вливались в широкие площади. На них тоже все двигалось, кричало, торгова-лось, менялось, ругалось и било по рукам. По толпе как лебедь среди уток проплыл огром-ный белый тюрбан индуса, мелькали красные фески турок и остроконечные, вышитые золо-том, шапочки уроженцев Поднебесной. Показалась и тут же пропала из виду широкополая европейская шляпа.

Город поглотил маленький караван и растворил его без следа. Роберт постоянно ловил себя на том, что боится отстать. Кружилась голова, слабость заставляла цепляться за луку седла. Роберт попытался протиснуться ближе к абд Гасану. Тот заметив, отрядил троих вои-нов. Они оттеснили Роберта на прежнее место. До самого конца пути, пока отряд не втя-нулся на широкий вымощенный желтоватыми плитами песчаника двор, франк ехал в арьер-гарде как приклеенный.

Встречать господина высыпало все население дома, за исключением, разумеется, жен-щин. Старшие по рангу выходили вперед. Кланялись все. В глазах опять зарябило, предметы начали терять очертания, превращаясь в яркие пятна. Сильно тошнило.

Роберт стоял, ухватившись за стремя своей неказистой лошаденки, и перемогал при-ступ дурноты, когда к нему бочком подошел сухой темнолицый, согнутый жизнью старик в черной широкой рубахе и такой же чалме. Он кивком приказал белому рабу, следовать за собой. Пока пробирались между потных конских боков, а потом пересекали двор, Роберт бегло осмотрел дом Тафлара. Скорее – дворец. Не очень массивный и высокий, он поражал гармонией и стройностью линий, изяществом переходов и галерей. Одна такая галерея, забранная причудливыми деревянными решетками, связывала центральное здание с правым крылом, над дальним концом которого как стрела взлетал в небо тонкий минарет с небесно голубым куполом.

Левое крыло соединялось с главным зданием переплетением лесенок и балкончиков, перил и площадок, с которых свешивалась пышная зелень.

Весь верхний ряд окон левого крыла закрывала такая же фигурная решетка как на гале-рее. Не знакомый с местной архитектурой франк вначале принял ее за тюрьму и тут же от-бросил такое предположение, сообразив: вряд ли кто-то станет тратить столько усилий, дабы украсить сие малопочтенное заведение на манер рая. Сад, дом и постройки окружал высокий забор.

Выросший и возмужавший среди суровых замков и соборов иль де Франса, сын север-ной страны оказался захвачен феерией красок и линий. Он и не представлял раньше, что та-кое может существовать! Оно было чужим и бесконечно чуждым, но от этого не станови-лось менее прекрасным.

Вслед за своим провожатым Роберт шел по коридорам, спускался по лестницам, под-нимался, опять нырял в тихие темные переходы, чтобы в конце остановиться перед невысо-кой сводчатой дверью. Старик открыл дверь и знаком приказал Роберту войти.

По полу, от стены к стене расстилались ковры и коврики, поверх них лежали пок-рывала, в дальнем углу грудой были навалены подушки.

За спиной внезапно и пугающе проскрипел голос:

– Будешь жить здесь.

Роберт обернулся. Он только сейчас смог рассмотреть лицо старика – тонконосое и тонкогубое сплетение черных морщин. Смуглыми, искривленными старостью пальцами тот теребил редкие волоски на подбородке, будто пребывая в нерешительности.

Наверное не получил точных указаний, – подумал Роберт, – запирать меня или нет.

Старик колебался не долго. Решив, что от лишней предосторожности хуже не будет, он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и звякнул снаружи засовом.

Пока шли по прохладным переходам, тошнота и головокружение чуть отпустили, но сейчас, в тишине начинался новый виток.

Вот мудрец! – усмехнулся Роберт, направляясь к окну, не забранному даже плохонь-кой решеткой. Оно открывало широчайшие возможности для побега. Проще простого – свя-зать несколько покрывал и спуститься по ним в сад. Роберт прикидывал возможности и спо-собы побега скорее по привычке, точно зная, что даже пытаться не станет.

Очевидная, по его мнению глупость – запереть дверь, но оставить распахнутым окно – имела весьма зловещее объяснение: стена обрывалась в воду проточного пруда. Тo, что в изобилии плавало по поверхности зеленой, похожей на краску воды, он вначале принял за топляк – коричнево-зеленоватые неровные стволы с потрескавшейся корой. Но вот одно такое дерево вдруг изогнулось в броске. Над водой мелькнул длинный заостренный хвост. Разверзлась продолговатая розовая пасть. Челюсти схлопнулись. То ли обладатель их поймал кого, то ли с сородичем поздоровался. Только теперь Роберт сообразил, что этими кошмар-ными созданиями пруд буквально кишел.

Граф парижский стоял у окна, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. Ги-гантская, белая пасть разевалась все шире и шире. Потом она начала вырастать из воды, пока не достигла уровня окна. Шипастое, древообразное тело поддерживали две похожие на ко-лонны ноги. Шаг…

Роберт закрыл глаза.

Я стою у стены донжона. Шероховатый, нагретый за день камень отдает свое тепло су-меркам. С северо-запада замок огибает Сена. Из-за низких туч лес на том берегу кажется черным. Вода в реке серая с фиолетовым отливом. По краю заболоченного луга разбрелись коровы. Пастух собирает их в стадо, чтобы гнать на ночь в теплый хлев. Пастух озабочен, одна из коров норовит забраться поближе к воде – вдруг увязнет среди высоких лохматых кочек… Возле уха зазвенит комар.

Их приносит ветерком с заболоченной низины… сейчас пробьет колокол… колокол… коло… маленький Роберт сбежит по каменной лестнице в галерею, потом во двор замка и пой-дет к вечерней… там, в тишине, в мягком свете лампад, под темными ликами негромкая речь священника и…

Сознание кончилось.

Обступившая со всех сторон чернота, в которой плавал Роберт, была неоднородна и прерывиста. В ней присутствовали звуки, неясные и далекие, запахи и даже ощущения. Но кратковременно – миг и опять пустое укачивающее ничто, не имеющее ни верха, ни низа. Иногда в это нечто сбоку, почему-то всегда слева вползал светлый твердый овал. Человек точно знал, что он твердый, больше того, он так же точно знал, стоит вскарабкаться на такой островок, тот вынесет его в обычную реальную жизнь. Островок проплывал мимо. Иногда до него удавалось дотянуться рукой, даже чуть опереться. Островок терпел не долго, уворачивался, выскальзывал, уплывал в черноту. В такие моменты кожа начинала ощущать холод, до слуха доносились голоса, мелькал свет.

В какой-то момент, страшно уставший Роберт, признался себе, что не очень и старается вернуться. Там где он сейчас пребывал, было спокойно. А за ГРАНЬЮ, стоит только пере-шагнуть, поджидает тягостнее и нехорошее. Что именно? Так ли это важно!

Очередной плоский, песчаный, похожий на большую тарелку островок, подплыл со-всем близко, даже приостановился. Ну, давай, вот он я, попробуй, вдруг получится?

Роберт только вяло отмахнулся, но в следующий момент, повинуясь мгновенному импульсу, рыв-ком кинул невесомое тело на плоский желтый песок.

Он лежал. Спина онемела. Руки, протянутые вдоль тела, ощупали ровную поверх-ность, покрытую чем-то мягким. Сквозь сомкнутые веки пробивался розовый свет. Ему захотелось, чтобы это было солнце, опускающееся в морскую пучину.

Потом из ниоткуда появились голоса. Только что их не было и вот уже недалеко, почти рядом – двое. Один голос пониже с густыми обертонами, другой – высокий, похожий на женский. Но это – не женщина. Разговаривали мужчины.

– Ты напрасно спрашиваешь меня, и замечу не в первый раз, что это за болезнь. Не знаю. В смысле телесного состояния – он здоров, только сильно истощен. Это понятно – в каменоломнях редко встретишь упитанного раба. Прости мой вопрос – нельзя ли было под-кормить его в пути? Усиленное питание и отсутствие тяжелой работы в короткий срок должны были сделать свое дело.

– Моя вина.

– Ты морил его голодом?

– Наоборот. Я сажал неверного за свой стол и каждый раз предлагал обильную и вкусную еду.

– Не понимаю. Он отказывался есть по соображениям своей веры?

– Всe гораздо сложнее… и мне сейчас стыдно. Хотя, какой стыд может испытывать правоверный мусульманин перед неверным? И тем не менее мне стыдно, если хочешь, – перед человеком. -?

– Я усадил его за свой стол, уже заранее испытывая отвращение, перед тем как этот варвар накинется на еду, как будет хватать фрукты, размазывая сок, рвать и запихивать в рот мясо, как будет, давиться и глотать.

– Что произошло в результате?

– Я уже торжествовал. Он смотрел на пищу как лев на заблудившуюся овцу.

– Он отказался?

– Почти. Я не верил своим глазам; он съел финик, отщипнул лепешку, взял щепоть изюма, потом долго пил воду.

– Так было всю дорогу?

– Да. Я даже как-то выразил ему свое восхищение такой сдержанностью.

– Он не стал себя чувствовать свободнее после твоих слов?

– Нет. Все повторялось от трапезы к трапезе.

– Поистине, если бы я знал тебя хуже или не видел этого умирающего – счел бы твой рассказ, по меньшей мере, преувеличением.

– Он умрет?

– Все в руке Аллаха.

– Даже жизнь неверного?

– Любая жизнь. Но после твоего рассказа я еще больше уверяюсь, что здесь имеет ме-сто не болезнь тела. Боюсь оскорбить твой слух, но мне кажется, могучий дух этого варвара, устав бороться, стремится сейчас уничтожить тело, лишь бы не быть сломленным. И он не может проиграть эту битву, как, например, солнце не может взойти с запада. Нет у него такого свойства.

Голоса замолчали, потухло красное свечение. Шарканье шагов, легкое содрогание по-ла, по векам пробежали пляшущие тени. До обоняния донесся аромат горящего масла.

Человек, раньше называвший себя Робертом, открыл глаза. Блики мягкого желтого све-та разбегались по ровным белым стенам. В пяти шагах от него на подушках за низким столи-ком сидели двое: Тафлар абд Гасан и щуплый моложавый араб с очень светлой кожей. Таф-лар тупо уставился в стену за плечом собеседника. Тот, второй, почувствовав движение страждущего обернулся.

Хорошее лицо. Такие бывают у людей, готовых помочь. Не за что-то или почему-то, просто помочь, когда в этом возникает необходимость. Рассмотреть бы получше. Но перед глазами плавала паутина, даже целые ее клочья, соединенные отдельными нитями.

Он перевел взгляд на свое укутанное покрывалом тело. Паутина была везде. Он вдруг почувствовал, сколь омерзительны прикосновения тонких, почти невесомых нитей.

Роберт поднес к лицу руку. Это, конечно, его рука. Он ее чувствовал. Только пальцы высохли. Ладонь стала похожа на скрюченную птичью лапу, обтянутую желтой кожей.

Не важно! Надо убрать паутину: зацепить, соскрести с лица и тела. Сразу станет свет-лее.

– Плохо дело, – сказал светлокожий.

– Но, он пришел в себя, – возразил Тафлар.

– Начал обираться. -?

– На тот свет собираться.

– Так сделай же что-нибудь, – взорвал тишину голос абд Гасана.

– Попробую. Но ты должен мне помочь. Отвлеки его, заставь слушать себя. Сейчас ему все безразлично. Он уже почти ТАМ. Ты должен сказать нечто очень важное, иначе, бо-юсь, он тебя не услышит.

В душе Тафлара вступили в борьбу столь разные чувства, что доведись в них спокойно разобраться, пожалуй, не смог бы, или не захотел. А хотел он одного – чтобы этот стран-ный, непонятный, благородный человек остался жив. Такие не должны уходить!

– Рабан! – араб навис над умирающим, его густой низкий голос заполнил все окру-жающее пространство. – Я, Тафлар абд Гасан, правоверный, именем Аллаха клянусь: нико-гда ни силой, ни уговорами, ни хитростью не принуждать тебя к поступкам, которые противны твоей совести. Я уважаю силу твоего духа. Ты преподал мне урок, и я не хочу, чтобы земля оскудела твоим уходом.

Паутина сама собой пропала. Только перестав ощущать ее тонкие скользкие нити, Ро-берт понял, что окончательно пришел в себя. Он даже собрался ответить, но незаметно под-кравшийся светлолицый что-то влил ему в раскрытый рот. На языке вспыхнул отвратитель-ный жгучий нарыв. Рвотный спазм уже готов был вытолкнуть лекарство, когда мягкий высокий голос попросил:

– Пожалуйста проглоти лекарство. Для меня это очень важно. Я знаю, оно горькое, но прошу.

Важно для человека с отзывчивым лицом? Для такого можно постараться. Давясь и за-дыхаясь, Роберт сделал то, о чем его просили – проглотил пылающий сгусток, не дав волне отвращения его извергнуть.

Время перевалило заполночь. Тишина за стенами дворца нарушалась только ленивым шелестом листвы. Даже от пруда с гигантскими рептилиями не доносилось ни звука.

Двое оставались в комнате. Один то и дело поднимался, подходил к больному, считал удары серд-ца, слушал дыхание, оттягивал веко. Потом он возвращался к столику, за которым в угрю-мом молчании пребывал хозяин дома.

– Тафлар, я не понимаю, чем ты расстроен? Только что ты просил спасти жизнь этого человека. Почему тебя терзают…

– Не надо, – перебил абд Гасан. – Я не юнец, согрешивший по зову плоти, и теперь снедаемый угрызениями совести. Тут другое. Я уже говорил тебе, что взял с этого франка СЛОВО. Не очень веря по началу, но он заставил меня поверить себе. И вот, я сам, по своей воле дал СЛОВО ему. Теперь мы с ним прочно и страшно связаны.

– Если то, что ты о нем рассказывал – правда, вряд ли ты когда-нибудь об этом по-жалеешь.

– Надеюсь. И еще… то, что я скажу – не для ушей правоверного, но ты – мой друг…

– Я – твой друг. И ты уже имел возможность в этом убедиться.

– За время нашего путешествия я приложил немало усилий, чтобы обратить этого не-верного.

А в результате?

– Что?

– В результате, ему же именем Аллаха поклялся не делать этого.

– Я могу порекомендовать тебе средство, скажем так… от тяжелых мыслей. Когда франк поправится, прикажи его казнить.

– То есть?! – Тафлар гневно вскинул голову. – Как ты можешь такое советовать?

– Вот и весь ответ, – тихо засмеялся гость.

– Иногда я тебя совсем не понимаю, Абу.

– Человеческая жизнь, которую ты только что спас, не особенно задумываясь о цене, перевешивает все наши мудрствования и отвлеченные рассуждения.

– В тебе говорит врач.

– А я и есть – врач.

Старый, сморщенный Джамал возил тряпкой по полу, и непрерывно брюзжал:

– Виданное ли дело: неверного прятать в доме, да еще ходить за ним как за принцем! Тьфу, – в сторону Роберта.

Тот старался отодвинуться. Лужа растекалась, подбираясь к безвольно откинутой руке. Если намокнет рубашка, Джамалу придется ее менять, а это – дополнительные стоны и се-тования.

Роберт впервые попытался сам напиться, но сил хватило только дотянуться до края ча-ши, стоявшей на низеньком столике у изголовья. Пальцы сорвались, легкая посудина пере-вернулась, и вот теперь Джамал вытирал лужу, комкая тряпку искривленными артритом пальцами.

– Да не шевелись, ты. Не дай Аллах, опять хуже станет. Прибежит этот безбожник Абу. Все бегает Тафлара смущает. Ты еще – на нашу голову. Тьфу!

Без своего 'тьфу' Джамал не мог. Оно служило ему аналогом христианского 'изыди'.

В течение месяца, пока Роберт валялся в беспамятстве, а потом неподвижный от сла-бости, именно Джамал ухаживал за ним: обмывал, перестилал постель, а в последнее время начал кормить как ребенка, с ложки.

После памятной ночи, в середине которой Роберт заглянул за грань, прошло почти две недели. Глоток жгучего черного бальзама возымел магическое действие: если раньше даже от глотка у больного начиналась рвота, и он буквально на глазах превращался в мумию, те-перь он стал помаленьку пить и даже есть. Но выздоровление затягивалось. Часто Роберт впадал в состояние полного безразличия, и Тафлару приходилось в очередной раз посылать за своим другом Абу Хакимом.

– Все ворчишь, старый башмак? – Тафлар абд Гасан вошел в комнату. Губы растяги-вались в улыбке, глаза оставались серьезными. Роберт уже неплохо изучил это бедное мими-кой лицо. Что-то случилось. Если постоит немного и уйдет – мелкие неприятности, если отправит Джамала и сядет возле Роберта – нечто серьезное.

– Иди отдохни, и передай этому черному верблюду, Мибу, чтобы меня не беспокои-ли.

Мибу, был вторым, кого допускали к Роберту. Если Джамал нуждался в помощи, при-ходил немой африканец. Старик показывал: подними, согни, переложи. Тот как куклу брал Роберта на руки, выполняя приказания.

Давно уже обретший ясность мышления Роберт догадался, что эти двое обличены осо-бым доверием господина. Старик жил в доме еще со времени сватовства отца Тафлара.

С Мибу же произошла и вовсе необычная история: чернокожий сын рабыни, предна-значенный для отправки в нубийские поместья, во время прогулки господина, углядел, при-таившуюся у тропы змею. Ребенок кинулся под ноги хозяина и конечно получил укус, пред-назначавшийся не ему. Но то ли гадюка была молода и крепкого яду еще не нагуляла, то ли организм у парнишки оказался особенным, полежав какое-то время в беспамятстве, он по-правился только оглохнув.

Тафлар оставил ребенка при себе, впоследствии ни мгновения о том не пожалев.

Теперь возле него постоянно находился преданный, могучий, безмолвный телохранитель. Роберт, однако, подозревал, что тот слышит не хуже своего хозяина.

Тафлар устроился на подушках недалеко от франка и уставился в стену за его плечом. Нехороший знак.

– Ты медленно поправляешься.

Что было отвечать? Даже ту жиденькую кашу, что впихивал в него Джамал, Роберт проглатывал с трудом. Слава Богу, хоть вода стала проходить свободно.

– Абу Хаким говорит – это от болезни духа, подчинившего себе тело. Но нам с тобой от объяснений не легче.

– Что произошло? – напрямую спросил Роберт. Тафлар перевел на него грустный взгляд:

– Слухи. Они как голодные шакалы, что бродят ночью по предместьям. Один такой слабый и трусливый зверь, конечно, не убьет, но напугать может.

– Я догадываюсь, кого напугал слух о том, что некто Рабан аль Париг находится в Эль Кайре.

– Вопреки опасениям, – сам знаешь: молва летит быстрее ветра, – Омар узнал о тебе не так давно. И как оказалось, не очень поверил. Но Селим…

– Селим бей добивается огласки?

– Не совсем. Видишь ли, оба племянника великого визиря с детства крепко любят друг друга. Так крепко, что не однажды подсылали один другому наемных убийц.

Омар зна-менитый воин, он пользуется авторитетом в войсках. У него своя партия в большой дворцо-вой игре. Селим командует личной гвардией халифа Мостали да еще тайной стражей. Его многие бояться.

– Оно и понятно.

– У него есть своя не менее сильная, чем у брата партия.

– Я плохо разбираюсь в ваших делах. Если можешь, растолкуй, чего они добиваются?

– Как это, чего? – подивился такой наивности Тафлар. – Первое и основное – ос-таться живым. Второе – конечно, милости халифа. Для этого не обязательно храбро сра-жаться на войне или, например, переловить всех разбойников в Эль Кайре, достаточно опо-рочить противника. Но не голословно! – Тафлар назидательно поднял палец. -Совершенно не обязательно говорить чистую правду. Но полуправда и четверть правда должны иметь хотя бы косвенное подтверждение. Иначе в другой раз тебе просто не поверят, а у противника появится шанс обвинить тебя в клевете. У вас разве не так?

– Никогда не участвовал в дворцовых склоках. Впрочем, если рыцаря или даже короля уличат во лжи – это позор. Для рыцаря почти несмываемый. Для короля… не знаю.

– Чем можно смыть позор?

– Кровью.

– Это туманно. Но вернемся к нашим делам. Уже в течение года между братьями идет спор, под чьей рукой должна ходить приграничная стража. Это одна четвертая всего войска и соответственно четверть содержания всей армии. Селим Малик почти убедил великого визиря в необходимости передачи командования ему. Омар Малик со своей стороны прилагает массу усилий, чтобы воспрепятствовать переменам. С твоим появлением у Селима появилась возможность уличить брата во лжи, попросту опозорить. Но для начала, не желая выносить сор из дворца на всеобщее обозрение, Селим попробовал тихо надавить на брата. К сожалению, тот не понял или не захотел понять всю щекотливость своего положения. Селиму пришлось несколько опередить события. Игра пошла воткрытую. Слухи о непобедимом крестоносце дошли до самого халифа, и тот объявил, что желает видеть поединок знаменитого франка.