Текст книги "Возвращение к себе (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Как ни старался капитан, шуму все же создавал достаточно: позванивала кольчуга, меч нет-нет да цеплял плиты пола. Роберт затаился, ожидая, что капитан будет делать, увидев залетного рыцаря в неподобающем месте. Но, наткнувшись на Роберта, Герик не смутился, наоборот, подошел вплотную и зашептал:

– Надо переговорить.

Они отодвинулись в коридор.

– Ты думаешь, страху здесь нагнал? – без обиняков начал Герик.

– Что я думаю, не твоя забота.

– Никто тебя не боится. Прикажет Петр или его подстилка, от тебя только перья полетят.

– Посмотрим.

– Ничего ты один тут не сделаешь.

– Хочешь ко мне присоединиться?

– Нет уж. Лучше – ты к нам. С ними можно справиться, если не мешать друг другу.

Я замок знаю как свою ладонь. Переловим по одному.

– А дальше?

– Уйдешь со своим вассалом, – Герик даже голос повысил. Прозвучало твердо. Но ему все равно не поверили, хуже, показная твердость кольнула и проухабила. Врет, конечно, – решил Роберт, – но шанс упускать нельзя.

– Когда?

– Завтра.

– Почему не сейчас?

– Вернулся итальянец. Сегодня будут пить и гулять. Завтра поутру разбредутся похмельные.

– У тебя люди надежные?

– Всякие. Только им и знать ничего не нужно заранее. Завтра на рассвете шепну тихонько, кому надо.

И не прощаясь, на цыпочках ушел в темноту коридора.

Один есть. Ненадежный, продажный, жадный и возможно трусливый, но знает тут все ходы-выходы. К тому же, как ни крути – не виллан, а воин, всю жизнь при оружии, что немаловажно.

Прятаться Роберт не стал: протопал по галерее, спустился вниз, миновал зал и толкнул дверь. Монаха уже не было – испарился. На ступенях крыльца бывший граф Парижский задержался. После сырого пропитанного каминным угаром помещения, дышалось по-особому. Он с удовольствие вдохнул чистый, прохладный осенний воздух.

Коней на коновязи прибавилось. Особо выделялся тонконогий каурый жеребец небольшого роста с изящной сухой головой и коротким крупом. Нездешняя лошадка.

Местные, все больше гнедые, тяжело переступали рядом мускулистыми ногами.

Вилланы и рабы суетились во дворе: один сбрасывал сено с воза. Двое других ладили что-то деревянное, в сумерках не разглядеть. Не виселица – и то ладно.

Между амбарами сновали женщины.

Когда те трое показались из-за угла здания, Роберт не заметил, был занят изучением надвратных башенок, а главным образом подсчетом стражи на них. Но стоило ему повернуть голову, средний крутанулся на пятках, и, крикнув что-то товарищам, исчез за углом. Только короткий плащ натянутый на одно плечо мелькнул в воздухе нездешним, алым языком. Двое оставшихся прошли в дверь, недобро кося в сторону Роберта, но впрочем, молча.

Ворота по вечернему времени закрывали. Створки стискивали пурпурный закат, пока от него ни осталась тоненькая горящая полоска, потом волосок, потом… тьма. За воротами вместе с холодной вечерней зарей остался мир.

Роберту остро захотелось туда: на волю, в свободные, наполненные ветром поля; в лес, устланный разноцветным ковром палых листьев; от испитых злобных лиц, от интриги, которая может привести к концу совсем не героическому, и, конечно, очень страшному; от слез Анны; от надежды, которая нет-нет да начинала теплиться в обведенных темными кругами, дымчато-синих глазах.

Кресты с распятыми на них рабами вдоль дороги… Когда он собирался бежать из сирийской каменоломни, не пустили именно эти кресты. Обречь другого на смерть, в сущности, просто… но невозможно. Для него во всяком случае. Плохо или хорошо, но изменить собственным понятиям чести он не мог. Даже там, в толпе грязных, отупевших, чужих до последнего вздоха людей.

Роберт в последний раз посмотрел на глухие черные створки, отгородившие его от заката.

– Наш друг решил отказаться от добровольного затворничества? – раздался за спиной насмешливый голос монаха.

– Дозор, посланный по окрестностям, прибыл ни с чем? Я не привел с собой отряд спрятанный до поры в кустах? – вопросом на вопрос ответил Роберт.

– Кто сказал, что дозор искал отряд? – насмешка из голоса доброго брата исчезла.

– Люди ездили по своим делам.

Ах, какие мы высокомерные и уверенные в себе! Роберту захотелось влепить этой сволочи хорошую оплеуху, чтобы и спесь сбить, и напомнить, кто есть кто.

Сдержался, конечно.

– Не кажется ли тебе, преподобный, что нам стоит поговорить начистоту?

– Может быть, может быть. Но чтобы я убедился в искренности твоих намерений, сын мой, ответь, что было в письме мужа к Анне?

Роберт шагнул вплотную к коричневой рясе и сгреб монаха за грудки:

– Пес шелудивый тебе сын! Запомнил?

Монах молчал. Роберт разжал хватку и продолжил, будто и не прерывался:

– В письме не было ничего, хоть сколько-то для тебя интересного. Последнее прости, если хочешь, родной душе.

– Тогда почему, сы… рыцарь, она кинула пергамент в огонь?

– Ты не понимаешь?

– Презрение? Наши грязные пальцы не должны коснуться святого. Не в ее положении заноситься, – из-под капюшона опять послышалась насмешка.

– Ты и твоя подруга не раз указывали мне на ее беременность. Поверь, не намекни вы, я бы и сам это заметил и сопоставил. И давай закончим на том разговор о морали. Она, как мне кажется, интересует тебя еще в меньшей степени, нежели меня.

– Как сказать, как сказать. Я бы с удовольствием устроил диспут на такую животрепещущую тему. Кроме тебя пригласил бы еще сумасшедшего капеллана, который сидит взаперти в своей келье. Это было бы замечательно…

– Ты отвлекся.

– Что ты можешь предложить за жизнь своей беременной подружки?

Роберт в очередной раз пропустил подначку мимо ушей:

– Золото.

– Его у тебя нет.

– Оно зарыто в лесу.

– Значит обмен?

– Да.

– Анна против монет?

– Анна и Филипп.

– Его нет в замке.

– Анна и Филипп.

– А не проще ли растянуть тебя на каминной решетке и слегка поджарить? В таком положении люди обычно легко сознаются где, что зарыто. Даже если зарыли не они, и никакого клада вообще нет.

– Вот и будешь до конца дней мотыжить округу. То-то вилланы посмеются.

Монах дернулся.

– Еще проще, – прошипел он из-под капюшона, – растянуть над огнем беременную хозяйку замка или ее сына.

– А теперь представь, как я стану тебе объяснять: десять шагов от старой осины, копать у черного камня…

Брат Петр замолчал на некоторое время: должно быть, сообразил, что такие вещи можно показать только на месте. Искать по окрестным лесам черный камень у осины – всей жизни не хватит.

– Мне надо подумать.

– Конечно, только помни: давить на меня или пугать бесполезно.

Темная фигура убрела к донжону. Роберт постоял еще немного, подышал холодным, смешанным со светом звезд воздухом и пошел к себе.

Зал тонул в полумраке. В камине вяло вскидывались и опадали бледные язычки пламени. Дым космами плавал в воздухе. На четвереньках у камина стоял истопник, и, что есть силы, раздувал огонь.

В темноте кто-то копошился, с поварни тянуло запахом несвежего вываренного мяса, пряностей и кислятины.

Полоска заката осталась в неимоверной дали.

Он уже сворачивал к лестнице, когда из темноты позвал тихий женский голос:

– Роберт.

В первый момент он решил, что померещилось, но из сумрака выступила знакомая фигура с распущенными волосами и бледным лицом.

– Я давно жду тебя здесь, – прошептала Герберга.

– Что угодно благородной даме?

– Поговорить.

– Говори.

– Здесь много чужих ушей. Пойдем ко мне, – может, она действительно волновалась, может, нет, но голос дрожал. Роберт не долго колебался:

– Веди.

Покои, куда женщина привела Роберта, разительно отличались от всех остальных в замке. Ярко полыхавший камин освещал уютную продолговатую комнату с гобеленами.

Нога ступала не по камню или привычному тростнику, на полу вплотную друг к другу лежали несколько восточных ковров. Звук шагов тонул в их мягком ворсе.

Сундуки, столики, поставцы, золоченый подсвечник, чеканное восточное блюдо…

Повидай Роберт меньше, глаза бы разбежались.

Но ковры кто-то безобразно извозил. Почти сплошь по ним расползлись жирные пятна.

Во многих местах к драгоценному ворсу пристали раздавленные засохшие куски и мусор. Клочья собачьей шерсти порхали по углам невесомыми клубками. Черепки разбитого кувшина, заметенные под ковер, противно хрустнули под подошвой.

Огромная кровать под балдахином, с наполовину оборванным бархатным пологом, больше походила на развороченную берлогу.

Надо было обобрать весь замок и стаскать все добро в одно место, чтобы загадить, поломать и осквернить? Впрочем, ничего другого он и не ожидал. Но одно дело предполагать, другое – видеть.

Женщина не торопилась. Сбросив теплый плащ прямо на грязный пол, она прошла к камину, встала лицом к пламени и, низко опустив голову, протянула к огню озябшие руки. Плечи вздрагивали, будто она давилась рыданиями.

Роберт молчал. Сама звала, сама пусть и начинает. А если и дальше намерена, изображать молчаливую скорбь в надежде, что заезжий рыцарь проникнется и присягнет слабой женщине, Роберт просто уйдет.

Стоять надоело, и он присел на сундук, выдвинутый почти на середину комнаты.

Крышка скрипнула. Женщина обернулась. В первое мгновение ей не удалось скрыть досады: как! мужчина, которого привели в альков, безмолвно наблюдает рыдания женщины? Он и пальцем не пошевелил, чтобы ее утешить? Но лицо тотчас приобрело страдальческое выражение, очи потупились,

– Рыцарь! Мне грозит страшная опасность.

– Какая? – тон у освободителя, будто курицу на рынке выбирает.

– Смерть!

– Она всем грозит. В смысле – все там будем.

– Не смейся, жестокий воин. Меня могут убить в любой момент.

– Кто?

– Монах, капитан, Лупо. Любой из них. Каждый только и думает, как получить деньги и разделаться с остальными. Увы, я самое слабое звено. Меня убьют первой.

– А я думал, меня.

– О, нет. Тебя будут беречь как зеницу ока. Никто не знает, где ты спрятал золото. А если покажешь, станут следить, вдруг часть утаил.

Тебе-то откуда известно, про якобы зарытые сокровища? – подумал Роберт. Я говорил об этом только с добрым братом Петром.

– Я предложил твоим людям обмен: Анна и маленький Филипп против золота.

– Несчастный! – она заломила руки. – Тебя обманут. Заберут все и лишат жизни. А потом, тот, кто заграбастает, козну разделается с остальными.

Что-то знакомое было в ее жестах, в картинной несколько позе, в низком звучном голосе. Роберт прикрыл глаза, делая вид, что обдумывает сказанное. … раскаленные за день камни мостовой. Факела по кругу. Сцена из двух сцепленных повозок… жонглеры.

Бродячие артисты кривлялись, размалеванными лицами. По сцене скакали герои с огромными носами и, такими же огромными, натягивающими штаны, мужскими причиндалами. Ненастоящая одежда, ненастоящие страсти…

Он поднял глаза и посмотрел прямо в лицо девки. Комедиантка! Удравшая из труппы и возомнившая себя невесть кем, жонглерка! Глупая жестокая тварь.

– Чего же ты хочешь от меня? – слова давались Роберту с трудом.

Женщина истолковала это по-своему. Порывисто шагнув к рыцарю, она простерла руки:

– Хочу быть твоей! С самого начала, с твоего приезда. Уверенна, ты хочешь того же. А потом мы убежим. Мы спрячемся. И все золото будет наше.

Хитрая застежка, скреплявшая половинки блио под грудью, разлетелась от одного прикосновения. Платье последовало за плащом на пол. Следом скользнула туника.

Роберт отшатнулся, когда его обдало запахом давно не мытого тела.

Герберга наступала, норовя ухватить его за шею. Мелко вздрагивала отвислая, совсем не девичья грудь, трясся дряблый живот. Еще миг, и из ее объятий надо будет выдираться силой. Не доводя до драки, Роберт со всей возможной сноровкой поднырнул под расставленные руки, и хлопнул дверью.

На замок Барн пала глухая ночь. Вилланы в деревне давно забились в свои лачуги.

Сервы в замке, расползлись по щелям. Только в большой зале ярко горели десятки факелов, бегали служанки, да стояли кучками мужчины с оружием.

За Робертом и Гаретом послали. Их еще ни разу не приглашали к столу. И вот – милость снизошла.

Роберт прикидывал: идти, не идти. Выходило, как ни крутись, идти придется.

Сегодня за столом должны собраться все участники затянувшейся пьесы. Актеры и актерки. А там и автор пожалует – сатана собственной персоной.

Женщин отправили в коморку Бины. На ее двери, как и на входной, имелся засов. Не весть какая защита, но все-таки лучше чем ничего.

Оба, Роберт и Гарет спустились к столу в полном вооружении. Плевать на этикет. В свинарнике не до куртуазности, на ратном поле не до консон.

За столом уже во всю распоряжалась принаряженная Герберга. Из-под вишневого тонкого блио выглядывала палевая туника. В ушах, на голове, на шее тускло светили желтым и поигрывали камнями украшения. Серьги, диадема, ожерелье – все тяжелое, яркое. Брала бы себе побрякушки и удирала, так нет, хочет почувствовать себя хозяйкой замка, благородной госпожой; иметь право и власть.

Взгляд зацепился за знакомую вещицу. У края выреза к ткани была прикреплена массивная подвеска. Кроваво отсверкивал овал из рубинов и золотых завитков, ниже спускались остро сияющие алмазные нитки. Сестра этой подвески покоилась в мешочке на груди Роберта.

Вот значит, в каких пьесах мы играем! Одной власти оказалось мало. Крови возжаждала!

Сожженные усадьбы в Критьене, родственники Тиссы, Теобальт-Марк… Сам собой всплыл сегодняшний разговор в алькове. Роберта передернуло. А за волной отвращения пришло: он убьет эту женщину. Еще вчера, еще миг назад не смог бы.

Сейчас сможет.

Гости между тем рассаживались. Пир, однако, начинался без привычной шумной непринужденности. Ни шуток, ни пьяных выкриков. Сидели как на поминках.

Не претендуя на почетные места, Роберт с Гаретом устроились с краю у последнего стола. Отсюда, кстати, было рукой подать до лестницы, да и до выхода во двор тоже.

Веселье все никак не разгоралось. Пили и ели тихо. К вину прикладывались только 'хозяева'. Гости пощипали лепешку, Гарет обглодал куриную ногу, Роберт отломил пирога, понюхал, но отложил – не понравилось.

Кого-то или чего-то ждали. Может итальянца? Новых людей за столом Роберт отметил и запомнил. Но ни один из них не подходил под описание Лупо.

– Эй, ты! – крикнула Герберга.

Не без удивления Роберт отметил, что она успела изрядно выпить. То есть так, что еле ворочала языком.

– Эй! – Подбежала служанка. – Отнеси кувшин гостям. Пейте! Или вы брезгуете нашим угощением?

Ни к чему было так суетиться, обращать на себя внимание. Подсунули бы тихонько ковшичек…

Пуганая ворона куста боится. Может, в вине ничего и не было, но даже под пыткой Роберт отказался бы принять угощение из чужих ненадежных рук.

К ним подошла растрепанная с синяком под глазом худенькая девочка. Кувшин в руках подрагивал. Служанка быстро сунула его на край стола и ретировалась.

– Пейте! – голос дамы Герберги гулял под сводами зала как вороний грай.

Гарет послушно протянул руку к кувшину, но толи тот стоял неровно, толи кто-то неосторожный пнул ножку шаткого стола, хрупкий сосуд, качнувшись, опрокинулся на пол. Далеко в стороны разлетелись осколки и брызги.

– Растяпа! – пьяно взревела Герберга.

Скандала, однако, не получилось. Рзборке помешали. В дверь со двора ворвался воин и сходу, пробежав до середины залы, крикнул:

– Герик убит!

Часть сидящих за столом вскочили с некоторой даже поспешностью, как показалось Роберту. Другие остались сидеть. Известие ошеломило. Герберга непрерывно орала, да и остальные не молчали. Кто, что, в шуме не разобрать.

Роберт и Гарет, встав спиной к спине, начали тихо отступать от стола. На лестнице показались трое разбойников с мечами наголо.

– Уходим в дверь,

Не очень торопясь, Роберт и Гарет двинулись к выходу. Так бы и ушли в суматохе, если бы ни монах.

– Смотрите! – его голос перекрыл общий гвалт. – Они удирают. Это они убили капитана. Хватайте их!

Стало не до чинного отступления. Рывком, в несколько длинных прыжков оба оказались у двери. Против опасения, засады с той стороны не оказалось.

– Куда? – прохрипел Гарет.

– К донжону.

Они успели. Створки захлопнулись за ними, отгораживая стылую темноту старой башни, от беснующегося света факелов и беснующихся людей. Снаружи ломились, стучали, орали. В дверь пару раз грохнуло что-то тяжелое. Само собой с той стороны им обещали все возможные и невозможные кары.

Зато можно было отдышаться. Дубовый брус надежно запечатал створки. Окна донжона, числом четыре, по одному на каждую сторону больше походили на щели и располагались на высоте пяти туазов. Ни к одному не добраться. Роберт разглядел остатки лестницы, но не рискнул бы карабкаться по трухлявым перекладинам без особой необходимости. Не подновляемая с отъезда хозяина, деревянная часть лестницы полностью пришла в негодность. Анна, поддерживающая порядок в жилых покоях, видимо рассудила, что со стороны соседей лиха ждать не приходится, а из дальних краев вряд ли кто явится воевать крохотное, затерянное в лесах баронство.

Они уселись на камень, служивший основанием лестницы.

– Попали, – одышливо выговорил Гарет. – Как думаешь, кто Герика кончил?

– Я.

Оба вскинули головы. В проеме окна зашевелилась тьма. Потом появились блики огня.

В окне образовалась сначала голова, за ней торс. Подоспел факел. Стало возможно рассмотреть собеседника. На овальном щекастом лице поблескивали черные навыкате глаза. Блестел тонкий красивый нос. Пухлые, но четко очерченные губы выдавались над чуть скошенным подбородком. И над всем – приплюснутый лоб в завитках жестких смо-ляных волос. Все черты по отдельности были правильными и даже красивыми, но собранные воедино, производили неприятное впечатление: хитрость, опасность, порок – всего понемногу. И еще: с одного взгляда становилось понятно, человек, кинувший в них признанием словно камнем, живет с удовольствием. Убивает тоже с удовольствием, но с особым извращенным удовольствием делает пакости, чтобы потом наблюдать за своими жертвами.

В общем: над ними потешался Лупо Буалъди, пилигрим, который некогда прибыл в Палестину с итальянским войском Ранульфа Салернского. За прошедшие годы Лупо набрал живого веса и уверенности, но, впрочем, узнали его сразу.

От неожиданности Роберт зажмурился. … серая земля, перебегают, подгоняемые ветерком песчинки. Ветерок шевелит полог шатра и одежду на мертвых. Генрик… за ним Райми… за ним Гумферт… за ним… Сам Роберт связан. Единственный, оставшийся в живых…

Буальди щедро наливал всем вина из своей фляжки. Только Роберт отказался.

– Вижу, вижу. Узнали, – Лупо заливисто расхохотался, довольный тем, что можно безнаказанно дразнить, загнанного в западню зверя.

Робер, однако, спросил твердо и повелительно, как некогда спрашивал с нерадивого вояки:

– Для чего ты убил Герика?

– Как это, для чего? Ты поглупел, граф Парижский. Ах, прости, оговорился. Ты уже не граф. Турнули тебя из графского фьера. Теперь ты бродяга бездомный и безземельный. Правда, не бедный. Совсем не бедный. Оно и плохо. От золота все зло. Не находишь? – Буальди опять расхохотался. – Где золото, там измена. Ты же сговорился по отдельности и с Гериком, и с помешанным монахом. С потаскухой Гертой тоже договорился? Поимел ее, конечно. Но ее только мертвый не имел. Хотя и в этом сомневаюсь. Сговориться-то ты сговорился, только не учел, что я одним простым ходом столкну вас всех лбами. Теперь люди Герика уверены, что убийца ты.

Люди Петра может, и стали бы тебя защищать, но их слишком мало. Они присоединятся к большинству. Всем хочется золота. На Герту, ах прости Гербергу, можешь не рассчитывать: она ляжет под них всех. А Петр возглавит этот священный поход. Ему все равно, лишь бы верховодить.

– Сам же сказал, что им нужно золото. С мертвых с нас, что возьмешь?

– А мне нужна твоя жизнь. И поверь, бывший граф, из этой ловушки тебе не выбраться. В Палестине ты ускользнул. Сейчас тебе конец.

– Тебе заплатили?

– Конечно. И тогда, и сейчас, и в Египте. Если я не отработаю гонорара, мне придется уехать из франкского королевства. А мне здесь нравится. Страна благородных дураков, где слову пока еще верят. Рай.

– Король?

– Как же! Дождешься от вашего Проклятого! Нет, Роберт Непарижский, мне заплатил твой сводный брат, он же бастард твоего сюзерена короля Филиппа I.

– Ты лжешь!

– Представь себе, на этот раз нет. Вот незадача: первый раз в жизни сказал правду, не верят. Сын, сын. А ты думал! Отдал бы этот старый скупердяй твое графство чужому. А тебя – в монастырь! Страшно трогать героя. Рыцари без страха и упрека набегут, могут и монарха затоптать. А так, весь спрос с Того, – Лупо потыкал пальцем в небо. – Твой сводный брат оказался умнее папаши. Ты ему безопасен только мертвым. А потому, тебе конец.

– Посмотрим.

– Тут и смотреть нечего. Я тебе прямо сейчас прикажу, и выйдешь без оружия. За дверью тебя уже ждут. Они быстро разберутся с одиночкой.

– Или мы с ними разберемся, – рыкнул из темноты Гарет.

– Я вам такого не позволю.

Сверху послышалась возня. Кто-то тоненько всхлипнул. Роберт уже представил, как на шаткую приставную лестницу загоняют беременную женщину. Но вместо ее головы в круге света обозначилась детская в спутанных светлых кудрях.

Лупо держал ребенка за шиворот. Воротник кожаной курточки сдавил тоненькую шейку. Светлые глаза вылезли из орбит. Другой рукой мучитель зажал мальчику рот.

– Как тебе аргумент? Если не выйдешь, брошу его отсюда к вам. Вниз головой брошу.

Только мозги по стенам брызнут. Потом – его мамашу. Хотя нет. Не получится. Эта корова сюда не пролезет. Задница застрянет. А у мальчишки попочка с мой кулак.

Ах, какая попочка!

– Оставь ребенка, сволочь!

– Да пожалуйста, – Лупо толкнул мальчика себе за спину. – Даю вам сроку, пока догорит огонь. Думайте, а я вас покину. Сквозняк, прохладно, да и ужинать пора.

Он канул в темноту, воткнув в щель между камнями факел.

Жизнь спрессовалась, уменьшилась до размеров крохотной площадки на дне каменной башни. Она вся сейчас входила в ладони. Роберт легко мог донести ее до ворот донжона и выплеснуть на поругание. На смерть. Или остаться здесь, высидеть, пережить смерть чужого ребенка и чужой женщины, а потом прорваться, круша всех, вставших на пути в мелкую стружку, чтобы не стать агнцем, обреченным на заклание.

Как это давеча сказал отец Иворий: 'Был один, кто добровольно пошел на муки. Но куда мне с ним тягаться!' А прорвавшись, уйдя на волю, мстить, мстить, мстить. Сначала за изломанную жизнь отца. Теперь понятно, почему тот согласился на постылый брак. Его поставили перед выбором. На одной чаше весов были жизни Роберта и Иды, на другой – королевский бастард, который получал имя. Потом – за себя. Добраться до изъязвленного сюзерена…

А за спиной все время будут стоять призраки чужого ребенка и чужой женщины, а еще Слово, данное другу. Можно с этим жить?

Нет!

Значит, нечего дожидаться, когда погаснет, плюющий искрами, факел. Надо просто выйти. И будь, что будет.

Роберт решительно поднялся. Из темноты на него надвинулась низкая широкая фигура Гарета.

– Чего торопишься? Давай посидим. Туда всегда успеется.

Говорил а сам косил в сторону, не иначе, что-то задумав.

– Ты, смотрю, не очень удивлен, признаниями нашего итальянского друга?

– Да, почитай, не очень.

– Знал?

– Наверняка – нет. Но подозрения имелись.

– Рассказывай.

– Помнишь, нет? Тебе, мессир, тогда лет семнадцать было. На охоте твой синий плащ попортили. Искали еще потом, кто так неудачно копье бросил, что чуть наследника графа Парижского не приколол.

– Тебя со мной не было. Ты заблудился, отстал от загонщиков.

– Я как раз по тем кустам блукал, откуда копье вылетело.

– Не понимаю.

– Заметил я, что человек из личной своры, дражайшего твоего сюзерена, за тобой охотится, и сам за ним пошел.

– Что дальше было?

– Я удавочку сзади ему на шею накинул и в ложок утащил.

Дно глубокой балки, заросшей по верху густым почти непроходимым кустарником, было заболочено. С краю в хлюпающей жиже густо стоял тростник, дальше лежала рыжая полянка с ярко-зеленой каймой. Из ее середки смотрел в небо черный глаз болотной воды.

Гарет нес свою добычу до самого края болота, а там, опустив прямо в чавкающую под ногами жижу, присел рядом на корточки. Удавочку приспустил, но убирать не стал, дожидаясь, пока копейщик придет в себя. Лицо у того постепенно из синего стало обычным, глаза забегали под тонкими веками.

Гарет чуть не прозевал. Подумать страшно, что могло случиться, не подоспей он в последний момент и не помешай убийце. Но пора было приступать к допросу. Он слегка натянул концы удавки – не прикончить, только постращать.

– Открывай глаза-то. Вижу, очухался.

В глазах незнакомца плавал животный страх. Он лежал, не шевелясь и почти не моргая. Гарет, испугавшись, что нечаянно перебил ему шейную жилу, и тот вовсе не сможет говорить, встал на колено и потряс убийцу за плечо.

Оказалось, зря испугался и чуть не поплатился за свою доверчивость. Убийца вскочил так стремительно, что вцепившегося в его одежду Гарета подбросило. Будь на его месте другой, не совладал бы. Но о цепкости Гаретовых рук легенды ходили.

Да и противник оказался все же хлипковат. Так что, через короткое время все вернулось к исходной позиции. Только теперь шею злодея сдавливала не удавка, а локоть. Голова убийцы запрокинулась, лицо начало бледнеть. Пока противник не впал в беспамятство, Гарет закрутил ему кисть до рвущихся жил:

– Кто приказал?

– Король, – прохрипело под руками.

– Зачем?

– Сводный брат… отпусти, дышать…

Гарет чуть ослабил хватку. Убийца воспользовался послаблением и, с шумом всосав воздух, крикнул изо всей мочи:

– Сюда! Изме…

Шейные позвонки хрустнули. Крик захлебнулся. Тело обвисло мешком.

Крик не услышали. Никакой суеты, вокруг не случилось. Гарет оттащил человека в заросли и там бок о бок с ним еще живым, потом уже мертвым пролежал до темноты.

Несколько раз в его убежище долетали далекие голоса. Звали какого-то Адальмара.

Только в темноте, когда охота откочевала в сторону поляны с обозом, Гарет утопил тело убийцы в болоте. Сам весь извозился в тине, но обустроил труп аккурат в черный трясинный глаз. Ночной дождик надежно смыл все следы. А Гарет, сделав изрядный крюк, к рассвету вышел на лагерь охотников, с другой стороны.

– И ты все время молчал?!

– Молчал. Даже отцу твоему ничего не сказал.

– Тебя же тогда…

– Договаривай. Наказать велел граф, за недогляд.

– Почему ты не сознался?

– Ты, видать, забыл. Это сейчас я рыцарь штурма и вассал. А тогда – серв, раб.

За убийство благородного, что рабу полагалось? То-то!

– Отец бы тебя не выдал.

– Еще как выдал бы. Он бы в первую голову разбирательства потребовал. А раб не свидетель. Раб убийца – тем более. Так что, куда ни кинь, висеть бы мне сначала на дыбе, потом на суку.

Гарет сидел как нахохлившийся седой воробей, глядел на грязные носки своих сапог. Роберт сообразил, что старик до сих пор боится.

– Спасибо, – голос дрогнул, рука опустилась на плечо друга. – За мной долг. Жив останусь, отплачу.

Единственный глаз подозрительно слезился, когда старик снизу вверх глянул на Роберта:

– Сочлись уже, мессир.

Надо было идти. Роберт больше не высчитывал, не прикидывал: с кем, как, что…

Осталось, выйти из-за каменной стены и в последний раз попытаться, если не защитить беззащитных, то хоть оттянуть их смерть или пытку.

– Пора. Факел догорает.

Ночь клубилась дымом. Посреди двора полыхал костер. Чадом забивало слабый свет звезд.

Люди замкового отряда и люди Герберги вперемешку толпились на площадке перед воротами донжона. В центре над маленьким Филиппом навис Лупо. Острая как бритва флисса поблескивала рядом с детской шейкой.

Предел. Порог, которого никогда не переступить. Жажда мести, досада, гнев и ненависть разбивались об эту преграду. Если схватиться с толпой, можно унести с собой десяток жизней, но унесешь тогда и эту, ради которой сюда шел.

– Бросайте оружие, бродяги! – голос Лупо перекрыл гомон толпы.

– Я пойду вперед и отдам им мечи, а ты постарайся затеряться в темноте, – тихо почти одними губами выговорил Роберт. Гарет тут же приотстал, будто споткнувшись.

Роберт ступил в круг света. Коренастую фигура плотно облегала блестящая броня.

Руки привычно лежали на оголовках мечей.

– Слушайте меня! – рука властно поднялась, призывая к вниманию. – Я, граф Роберт Парижский, предлагаю вам золото в обмен на жизнь Анны де Барн и ее сына. Я…

Филипп закричал. По детской рубашке расплывалось темное пятно, ребенок забился в руках высокого грузного мужчины.

– Бросай оружие, бродяга. Не то я перережу ему шею.

Из толпы послышались заинтересованные и недовольные голоса. Люди надвинулись.

Роберт надеялся, что достаточно привлек к себе их внимание, чтобы дать Гарету скрыться. Но рисковать дальше жизнью ребенка он не мог. Оба меча: драгоценная бхелхета, а за ней спата аккуратно легли к ногам.

Флисса все еще была в руке Лупо. С него станется пустить оружие в ход, и голова мальчика покатится по каменным плитам. Он способен… Но не сделает. Нет, не сделает. Не станет. Потому что тогда Роберт, мечи которого, послушно лежали у самых ног, вихрем пройдется по всему живому во дворе.

Нет, не сделает.

Кинулись. Роберт не сопротивлялся. Сразу несколько рук ухватили его за плечи, за волосы, выкрутили локти. Звякнул под ногами тяжелый пояс. Поползла с плеч кольчуга, за ней – гамбизон. Горячее избитое тело охватил ночной холод.

Лупо с ребенком исчезли, их место занял коричневый монах.

– Где второй? – голос брата Петра истерично дрожал. И его коснулось общее возбуждение.

Второго не оказалось. И то – радость. Немного лишних пинков – чепуха в сравнении с тем, что Гарет получил возможность выбраться.

– Растяпы! – взревел монах. – Проверить все щели. Следите за воротами, чтобы и муха не вылетела.

– Да куда ему деться? Завтра по свету поищем.

– У сумасшедшего Ивория не забудьте посмотреть.

– Обязательно.

В поясницу Роберту уперлось древко копья, между лопаток – клинок. Но на первом же шаге его подсекли подножкой. Под гогот конвоиров, Роберт рухнул вниз лицом.

Это повторялось каждые два-три шага: он падал, его рывками и тычками поднимали.

Шествовавший рядом монах не препятствовал развлечению. До середины двора таким манером они добрались нескоро, а когда уже свернули к жилым покоям, новое обстоятельство задержало процессию: кто-то забарабанил в ворота с той стороны.

Поскольку надвратные башни пустовали, – все колготились во дворе, – ответить позднему гостю оказалось некому. А тот, проявляя нетерпение, заколотил с удвоенной силой. Ворота тряслись, будто в них били маленьким тараном. Вслед за стуком донесся пьяный рев:

– Откроют когда-нибудь эту дверь?! Усталый п-путник… Гуго Гаузланский требует, чтобы ему отворили!

По кивку монаха побежали расспрашивать, но быстро воротились:

– Их двое. Впустить?

– Чего хотят?

– Слышали, что в Барне собираются вольные рыцари – явились предложить свои услуги. Говорят, поймали по дороге жонглера и притащили с собой на потеху.