Текст книги "Возвращение к себе (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Он лежал в обжитой уже тюремной келье на соломе; перед глазами плавал белый день и склоненное лицо брата Базиля.

– Тащи еще ведро, – крикнул кому-то Большой Брат. – Никак в себя не придет. Не дай Господь, помре, нам отец Бизоний все зубы пересчитает, – и тут же тихим гудом в самое ухо: – Я тебе мех с водой под солому засунул. Пей только оттуда.

Следом на Роберта пролилось еще одно ведро.

Переполох случился на девятые сутки от явления в монастыре епископа Гинкмара.

Что переполох, стало ясно по крику, топоту и колокольному звону, грянувшим одновременно. Ладно хоть не набат, значит, ни пожара, ни потопа. Потом мутно пришло: напали сарацины, легкий летучий отряд на быстрых некованых конях.

Ятаганы пускают длинные зайчики, визг, гортанные крики… залитая светом площадка перед купой маг-нолий…

Это – совсем другая сказка, – сказал кто-то трезвый и холодный внутри. Откуда сарацины? Больной бред – только и всего.

Воду оставленную сердобольным братом Базилем, Роберт давно выпил. Уже которые сутки во рту не было ни капли. Утром он собирал скудную казематную росу со стен, но ее было ничтожно мало. Тело слабело. Все чаще в воспаленном мозгу мелькала мысль о воде. Усилием воли он гнал от себя видение. Выдержать еще чуть, не протянуть руку за кувшином, что стоит на полке. Там зелье. Провалишься в глубокий, полный воды колодец и будешь пить, пить, пить… беззвучно хохотал изъязвленный урод в короне, за его плечом кривился тот, другой.

А во дворе бегали, кричали и звонили. Даже дурнота отползла под напором возбуждения, царящего с той стороны. Роберт прислушался, постепенно ему тоже начало передаваться напряженное ожидание.

Отряд въезжал в ворота аббатства по двое-трое, не торопя усталых, покрытых грязью коней. Впереди на невысоком, коренастом жеребце с мохнатыми бабками покачивался плотный молодой человек с бледным, запыленным лицом. Легкий коричневый плащ покрывала корка грязи. Кольчуга не сверкала, тускло поблескивала. Сапоги по самые колени заляпаны грязью.

Должно быть, после илистого брода отряд не остановился отдохнуть и почистится.

Так поступают, когда пройден длинный путь и до жилья осталось всего ничего.

Двадцать конных рыцарей и все слуги их сопровождающие, наконец, собрались на подворье аббатства святого Протасия. Монахи большей частью кинулись помогать.

Некоторые, наоборот, плотной кучкой собрались вокруг настоятеля.

Молодой предводитель отряда отдавал короткие приказы, ни к кому конкретно не обращаясь, чувствуя себя на земле монастыря в своем праве:

– Отмыться. Трапеза. Отдых. Коней расседлать, не поить, пока не остынут. Где настоятель?

Хрупкий аббат выступил вперед:

– Мы рады приветствовать наследника франкского престола. Жаль, Ваше Высочество, вы загодя не предупредили о своем приезде. Мы со всем рвением готовы выполнить Вашу волю, – аббат поклонился в меру подобострастно, но и с достоинством.

Наследник пристально всмотрелся в гладкое миловидное лицо отца Бизония.

Приветливое выражение аббата портили настороженные глаза. Хотя, это как раз и понятно: двадцать вооруженных людей в обители кого угодно заставят беспокоиться.

А дальше прибывший отряд, с непринужденностью уставшего воина, начал превращать подворье в бивуак. На ухоженной зеленой лужайке кучами свалили грязную одежду вперемешку с оружием и доспехами. В ручье, пронизывавшем обитель насквозь, вдвое прибыло воды: люди плескались, фыркали, оттирая, въевшуюся в кожу грязь. С поварни потянуло жареным: не один каплун сегодня расстался с жизнью.

Монахи сновали между прибывшими, помогая снять доспех. Брат Базиль легко как пустой ковшик нес перед собой бадью с отваром трав.

– Что ты нас водой потчуешь? – возмутился один из воинов. – Неси монастырского вина. Пошуруй в погребе.

– За вином послали, – степенно откликнулся Большой Брат, – к трапезе будет. Не угодно ли и вам, Ваше Высочество, испить? – низко склонился перед принцем водонос.

– Налей.

Ароматный настой плеснулся в кубок. Гостю понравилось. Базиль тупо ждал когда вернется кубок и его отпустят. Но Людовик не торопился, пил мелкими глотками пряный холодный до зубовной ломоты чай, роняя в промежутках между прихлебываниями короткие фразы:

– Переполошили мы вас. Не часто, надо полагать, к вам гости наезжают?

– Отчего же, сир, в божий дом всегда дорога накатана.

– Вот как? И кто это у нас такой набожный, что не побоялся соваться в вашу глухомань?

– Да хоть епископ Блуасский, – осторожно выговорил брат Базиль и поднял на принца серьезные глаза.

– Что этому лисенку здесь понадобилось? – Людовик заговорил очень тихо, наверное, сказалось холодное питье.

– Не знаю, Ваше Высочество. Говорят, приезжал узника проведать. Может, врут. Я при сем не присутствовал.

– Еще интереснее! А узник откуда появился?

– Говорят, из самого Парижа. Да, может, врут, как проверишь?

– Имя?

– Говорят…

– Брат Базиль! – донесся издалека голос аббата. – Да как ты смеешь своими разговорами отвлекать наследника?! Ваше Высочество, прошу извинить болтовню скорбного головой брата, что занимает ваше драгоценное время.

– Он не в себе?

– К сожалению.

– То-то я спрашиваю из чего вы варите сей чай, а он мне перечисляет все травы, что под ногами видит, – Людовик так натурально расхохотался, что настороженный аббат тут же просветлел лицом.

– По травам у нас брат Телпин. Если, монсеньер желает, я приглашу его для беседы.

– Позже.

– Тогда я с вашего позволения отправлю брата Базиля на поварню. Иди брат Базиль, помоги отцу келарю, он считает бочонки с вином и сидром. Иди, помоги таскать.

Иди сын мой. Тонкие пальцы церемонно перекрестили широкую как сковородка тонзуру великана.

К вечеру жизнь в аббатстве стала входить в какое-никакое русло. Зазвенел колокол, сзывая братию к вечерне. За монахами в церковь потянулись рыцари и сам принц Людовик. На протяжении всей трапезы и после нее он мирно беседовал с настоятелем.

Настороженность постепенно покидала отца Бизония. Прояснились теплые внима-тельные глаза, улыбка стала чистой и смиренной. Только самый закоренелый циник мог к концу их беседы усомниться в этом тонком, умном, добром и кротком как голубица сыне церкви.

После вечерни в теплом, густом от пребывающей синевы воздухе, разлилась прохлада.

Никто не собирался на покой. Расположились на лужайке у ворот. Ворота на ночь уже притворили. Людовик в чистой, подхваченной наборным поясом камизе сидел на раскладном стульчике, наблюдая за поединком двух рыцарей. Один все время нападал, другой защищался. Поединок был учебный, но это не мешало наслаждаться красотой и отточеностью движений. Как только они пройдут от черты до черты, – отметки на траве, – роли поменяются.

Чуть дальше к врытому в землю столбу приколачивали поперечину – мишень для лучников. И хоть луки были только у троих, – традиционно не рыцарское оружие, – посмотреть на срельбу сбежались все. Среди наблюдателей Людовик заметил давешнего монаха, в плечах чуть уже местной колокольни. Того не заперли, как опасался принц, не наказали за болтовню. (В том и его, Людовика, заслуга имелась). Принц загадочно усмехнулся: ах аббат, аббат учиться тебе еще и учиться.

Стрелы ложились кучно. Иногда предыдущая вздрагивала задетая пернатой соперницей.

Каждый точный выстрел сопровождался ревом одобрения.

– Эй, братия, есть среди вас кто-нибудь, кто не побоится выйти против наших лучников? – зычный голос принадлежал герольду, впрочем, распоясанному и пьяному, как и остальные гости.

– Есть.

Вперед выступил брат Базиль. Короткий франкский лук выглядел прутиком в его ручище.

– Только чего по деревяшке метиться? В деревяшку мертвую отчего же не стрелять.

И промахнуться не страшно.

– По живому стрелять собрался?

– Пойди к столбу, да на голову чего положи, вон хоть репу. Сниму, кожи не оцарапаю.

– А и пойду! – герольд, пьяно пошатываясь, двинулся к мишени. Людовик, с интересом наблюдавший за их диалогом, вновь встретился взглядом с братом Базилем.

– Стой!

Герольд сбился с шага и обернулся, пытаясь одновременно устоять на ногах и отвесить поклон принцу:

– Я принял вызов, В-ваше В-высочество!

– Стой, тебе говорят. Мы не на турнире. Откуда ты знаешь, как стреляет этот монах? Он и наголову слаб, говорят. Так что остынь. А вы, братие, тащите лучше нищего или разбойника, если таковой найдется в темнице, – принц выговаривал слова с тщательностью очень пьяного человека. Лицо обмякло, расплылось. Глаза полуприкрылись отечными веками.

Ну, хочет сюзерен развлечься, ну, настроение такое.

– Из малой кельи…который тать… из малой… – голоса перебегали по толпе монахов, как опасные, синие огоньки, по догорающим головешкам. Аббат Бизоний, находящийся чуть в отдалении придвинулся к принцу:

– Достойно ли Вашей славы и чести, Ваше Высочество, устраивать подобные игры?

Полдня проведенные в мирной беседе с царственным увальнем, и то, как грузный наследник внимал духовным наставлениям и изречениям из писания, которыми аббат пересыпал сою речь, толкнули отца Бизония на столь опрометчивое замечание.

Ответом был недоуменный, пьяный, пьяный взгляд принца. Настоятель почувствовал, что зарвался и пошел напопятный:

– Ваше Высочество, в стенах аббатства всегда царили мир и покой. И нищий и даже разбойник могли найти здесь защиту. Жестоко подвергать сирых сих опасности.

– Кто здесь говорит об опасности?! Ты? Ты считаешь моих людей негодными воинами?

Тех, кому я доверил свою жизнь?!

Из темноты на аббата надвинулось сразу несколько расхристанных, благоухающих вином и луком фигур. Из толпы крикнули:

– Давайте аббата поставим.

Кто кричал, было не разобрать.

Смелость и самообладание отца Бизония дали позорную трещину. Всесильный среди послушной братии и безответных сервов, он живо представил, как пьяная толпа грубых, жестоких воинов, тащит его к столбу, как привязывают, как в лоб – средоточие ума и драгоценных знаний – целится оперенная смерть.

Такого он допустить не мог. Да и столь ли уж велика опасность? Рыцари все пьяны, принц от них не отстает. Вряд ли они узнают в жалком полуживом узнике блестящего графа, покинувшего родину почти десять лет назад.

– Слово Вашего Высочества для меня закон, – пролепетал аббат. – Брат Эмунд, брат Баэиль, приведите разбойника. Только заткните ему рот. Его мерзкие речи не должны оскорблять благородный слух наших гостей.

Обернувшись с речью к монахам, аббат не увидел, как мгновенно изменилось лицо принца: мягкие щеки затвердели, глаза превратились в две узкие подковки, губы сжались в нить, сделав его похожим на большую прищурившуюся сову, которая прикидывает момент для удара, чтобы безошибочно с одного рывка добыть зазевавшуюся мышь. Факельщики встали редким полукругом. Свет теперь падал на площадку перед наследником франкских королей.

Весь день узника тревожило напряженное ожидание, предчувствие чего-то необычного.

Даже бредовое марево, в котором плескалась и искрилась вода, чуть поблекло. На всякий случай Роберт перебрался в дальний угол кельи: вдруг в забытьи встанет и напьется отравы… или придут. Ему казалось, у порога труднее обороняться.

Отдохнув, он сам себе усмехнулся. Что собственно он может противопоставить сытым дюжим молодцам, которых, вполне возможно, за ним уже послали? Только не дать зарезать себя безропотно, сопротивляясь до последнего. Хотя бы из чистого упрямства.

Брат Базиль прихохатывал. От него тянуло кисловатым винным духом. Вторым, конечно, был пустоглазый. От этого пахло смертью.

– Вставай, тать, предстанешь сейчас пред ясные очи самого принца, – огромные ручищи, легко приподняли исхудавшее тело пленника, поставили на ноги. – Испугался? Не боись, поиграем, отпустим.

Пьяненькая тирада оборвалась от тычка в бок. Брат Эдунд недвусмысленно дал понять своему напарнику, что его треп неуместен. Дальше сборы проходили в молчании. Роберту связали руки за спиной, но вместо кляпа брат Эмунд достал из складок своей рясы черную кожаную повязку, тонкие веревочки которой затянули на затылке.

Горящая факелами ночь, пьяный от лесных ароматов ветер и витающее в воздухе возбуждение, обрушились на Роберта как водопад.

Давно в Сирии, в страшный, переломный момент его жизни была дорога к эшафоту под безразличным взглядом Слима. Тогда он загнал все, что было рыцарем Робертом в самый отдаленный неприступный для чужих, уголок души. Тогда страдало тело.

Сейчас, телесные муки не шли ни в какое сравнение с душевными. Обнаженная, истерзанная, преданная всеми и вся душа рвалась и корчилась. Казалось, даже земля жжет подошвы, отторгая ненужного ей сына.

Людовик сидел в окружении своих людей – мальчик, к которому Роберт когда-то был искренне расположен; юноша, который вопреки приказу отца осмелился прискакать в Корье, дабы проводить уходящее Христово воинство. Тот мальчик, повзрослел, стал мужчиной и примкнул к остальным, стоявшим у трона. Что он бросит в лицо опальному графу? 'Я тебя туда не посылал' – как отец, или: 'Вы сделали свое дело, пора удалиться'.

Несмотря на слабость, Роберт старался ступать твердо. Плечи расправились. Чтобы ни ожидало впереди, он встретит это с гордо поднятой головой. Можно отменить графа Парижского, но никто не отменит достоинство Роберта Робертина.

С полпути, повинуясь приказу аббата, его поволокли к столбу. Что-то такое обронил брат Базиль про забавы. Неужели станут расстреливать безоружного? Кто его знает, какие нравы привились при королевском дворе за прошедшие восемь лет?

Людовик сквозь прищур рассматривал длинноволосого пленника в изодранной одежде и мысленно примерял к нему всех опальных, либо просто неудобных сеньоров, с которыми желал бы поквитаться его отец. Ответа не находилось, и это еще больше разжигало его любопытство. Кто перед ним? Ну, уж никак не простой виллан. Одежда – да – грязная. Вонь шибает даже на расстоянии. Но… нет, не виллан. Что-то…

Аура что ли? От напряжения стало покалывать кожу на ладонях. Мысль мелькнула и пропала, но даже от мимолетного предположения принца чуть не подбросило.

Померещилось???

Принц заставил себя расслабиться, все равно скоро все выяснится. Ничто теперь не помешает ему узнать правду. Даже если придется украсить ворота аббатства изящной фигурой отца Бизония… остальных монахов можно развесить по стенам, – мысленно прибавил он и усмехнулся.

Что настоятель старается держать пленника подальше от гостей, стало понятно, когда того с полдороги потащили к мишени. Людовик сделал легкое движение рукой, незаметное в темноте посторонним, и к нему тут же склонился давешний герольд, правда, резко протрезвевший:

– Что прикажешь?

– Пусть стреляет только Сеульф.

– Попасть или промахнуться?

– Что бы и волосок с головы не упал.

– Будь спокоен, монсеньор, скажу Сеульфу чтобы метил в небо.

– Нет. Все должно выглядеть естественно. Мы же состязаемся.

– А монахи?

– Тот, здоровенный пусть стреляет. Остальных не пускать.

Герольд пьяной походкой двинулся в сторону лучников. Что приказ будет выполнен, принц не сомневался. С ним остались самые преданные, кто не побоялся гнева короля, сохранив верность ему, опальному принцу, кто прошел с ним от Реймса до Гаттина.

Пленник стоял у столба прямо. Широкая выпуклая грудь медленно вздымалась. Даже в сумеречном свете факелов было видно насколько он изможден. Но он не дрожал, не рвался из рук, не пытался пасть на колени. Поистине – королевское достоинство.

Людовику опять стало не по себе.

Первый выстрел сделал Сеульф, стрела вошла в перекладину на локоть выше головы пленника. Рыцари недовольно загудели, монахи заржали. Брат Базиль повертел в руках небольшой лук, прицелился и… его стрела легла точнехонько на середине между предыдущей и головой несчастного. Сеульф разделил оставшееся расстояние еще надвое. Толпа притихла. И те и другие напряженно следили за поединком.

Людовик же неотрывно смотрел в лицо жертвы. Глаза. Тот не зажмуривался, не следил за смертоносным наконечником, способным в следующий миг оборвать его жизнь. Он смотрел только на принца: прямо и требовательно. Не с просьбой: помилуй. С вопросом. Кто ты? С кем ты?

Нарастающее чувство тревоги за того у столба и почему-то за себя, заставило принца остановить состязание. Стрелы ложились одна подле другой. Последняя пришпилила к столбу прядь спутанных волос.

– Довольно!

– Монсеньер, позволено ли будет увести этого несчастного? – прямо в ухо зашептал голос аббата. В нем мешались возбуждение и вкрадчивость.

– Нет.

– Вы хотите еще развлечься? Но не стоит ли пожалеть его? От страха он может сойти с ума.

– Оставь, преподобный, – в голосе Людовика не чувствовалось и тени прежней пьяной расслабленности.

– Но…

– Как его зовут?

– Он называется разными именами, в том числе и очень славными.

– И все же?

– Я не знаю.

– Придется спросить самому.

Людовик внезапно обернулся и глянул на Бизония. Лицо настоятеля больше походило на маску ненависти. Показалось даже: не будь рядом людей, со святого отца сталось бы вытянуть из складок мантии стилет и пустить его в ход. Может, и рука бы не дрогнула. Но на то они и ближники: четверо появились из темноты, как бы сами собой, плотно окружили аббата и оттеснили в сторону. Людовик сосредоточил внимание на человеке у столба.

Того уже отвязали. Брат Базиль положил руку на плечо невысокого по сравнению с ним пленника и подтолкнул вперед.

– Развяжите его.

– Но… – пискнул аббат.

– Развязать! – принц высказывал властное нетерпение.

Когда брат Базиль наклонился распутать узлы, рядом, на границе света и тьмы шевельнулась верткая тень.

Пустоглазый образовался внезапно, будто сотканный из темноты морок. Базиль возился сзади. Никто кроме Роберта не мог различить в руке брата Эмунда узкий длинный стилет. Потому как двигался мелкий монах, как держал оружие у бедра, как слегка согнул спину и отвел лопатки, стало понятно, у него были неплохие учителя. Но все же школа была не та. Не та школа.

Что полагалось делать жертве? Стоять смирно. Ну может чуть трепыхаться. Не мельтешить, в общем, потому как на любое резкое движение, набегут и потопчут, не спросив, кто такой. Монашку осталось нанести одни короткий прямой, почти незаметный в темноте удар и исчезнуть. Ищи-свищи. Приказ исходил от самого настоятеля, а может кого и повыше.

Того, что случилось в следующий миг, брат Эмунд предвидеть не мог. Только что умиравший от истощения и жажды узник, подпрыгнул и, опершись спиной об устойчивую громаду брата Базиля, ударил босыми ногами в грудь подкравшегося монаха. Стилет выскочил из руки отлетевшего шагов на десять брата Эмунда и блестящей рыбкой порхнул к ногам принца. Принц проворно выдернул его из земли и поднес к глазам.

К поверженному монаху уже бежали. Брат Базиль обхватил Роберта поперек груди ручищами и прижал.

– Заклинаю, убейте его! – голос аббата Бизония сорвался на визг.

– Кто бы ты ни был, – принц не надрывал глотку, его и так услышали, – приказываю тебе, оставаться на месте. Если ты не нанесешь увечья никому больше и будешь стоять спокойно, обещаю тебе справедливый суд.

Кожаная повязка все еще закрывала Роберту пол лица, но для ответа не понадобилось слов. Узник встал на колено и приложил руку к груди.

Потом он рывком поднял голову, длинные пряди отлетели, маска упала к ногам.

На принца смотрели такие знакомые и такие забытые глаза. Как же он сразу не узнал его?!

– Роберт!

– Да.

Принц споткнулся. Нужна была передышка. Вдох, два, три… Все!

– Слушайте! – Людовик, уже прозванный за свое сложение Толстым встал со своего места, перекрывая шум громким, полным власти голосом. – Этого человека оболгали.

Я, наследник франкского престола Людовик Капетинг, удостоверяю в том вас, мои вассалы и вас, добрые братья. Я знаю этого человека. Я беру его под свою защиту.

Тишина, замершая, пока принц говорил, взорвалась: кричали рыцари, им вторили монахи. В гудящей как улей толпе молчали только Роберт и Людовик.

***

Мальчик весело и преданно смотрел в глаза молодого рыцаря. Он отобрал шлем у оруженосца и протянул своему кумиру.

– Вы не посрамите честь нашего дома. Я знаю.

– Фортуна изменчива, Ваше Высочество…

Этот же мальчик кричал после боя: -… Роберт, я знал, я верил. Вы победили! Вы победили! Когда я тоже стану рыцарем, мы будем сражаться рядом.

– Вы станете королем, Ваше Высочество. И я буду сражаться за вас.

***

Роберт сидел в бочке с водой, блаженно прикрыв глаза. С трех сторон трещали факела. Тянуло горячим смолистым духом. Шевелиться не было сил.

Только что он выпил, наверное, бочонок воды. Ему предлагали вино, он отмахивался и пил только воду, так долго остававшуюся мечтой, больным видением. Он пил пока брат Базиль не отобрал ковш.

– Хватит, мессир. Обопьешься.

– Ты злодей, добрый брат. Дай еще.

– Неа.

– Говорю же – злодей.

Потом Базиль засунул его в бочку и пошел за мылом, которое варили здесь же в аббатстве. Мыльная пена отдавала острым травяным запахом. Глаза и даже кожу на голове щипало.

– Ты решил меня извести каким-то изуверским способом?

– Неа. Только извести насекомых с вашей головы.

– Тогда продолжай, а попутно расскажи, что делается в обители.

– Что-что? Тарарам делается, – исчерпывающе сообщил монах. – Рыцари ревут как бешеные. Монахи по кельям сидят, Наследник с аббатом поговорили. Отец Бизоний требует тебя обратно в келью. Говорит, убил мирного монаха. Тот, мол, только веревку собирался разрезать.

– Точно убил?

– Живой. Дышит… пока.

– А Людовик?

– Сидит во дворе.

– А Бизоний?

– Тоже сидит, только под замком. Да у дверей четверо охраны. Чтобы, стало быть, настоятелю никакого урона не принесли злоумышленники всякие.

– Н-да! И как же теперь ты? Ну… с Бизонием?

– Ничего. Сделаю морду тяпкой, стану твердить, что ни о чем не догадывался. Хотя, конечно, не поверит. Уходить придется. Так мне не впервой. Найду другую обитель.

Я сюда из Сен Дени пришел. Тишины искал, покоя… Видать, дураком родился, дураком и помру. Потому как в самый вертеп попал. Не глухой монастырь, а прямо трактир на распутье. Люди какие-то приезжают-уезжают, Гонцы туда сюда скачут.

Аббат наш благостный сам, что ни месяц отъезжает. Облаченье, стало быть, в сундук, монахов оружных с собой. Сам разряженный как дама. И нет его неделю, а то и две. Так что уйду я.

– А дадут?

– Если вместе с отрядом принца, кто ж станет препятствовать? Да вот, согласится ли?

Брат Базиль искоса, вопросительно посмотрел на Роберта.

– Думаю, согласится.

– Тогда с ним и пойду.

Расположились на воздухе. В душной трапезной воняло, мухи щекотали лицо, мешали есть. Здесь, на лугу их разгонял ветерок. Факела трещали, отдавая последний свет.

Но и его хватало, чтобы не пронести кусок мимо рта.

С поварни натащили снеди: жареных каплунов, рыбу, куски холодной говядины, огурцы, бобы, репу, морковь. Местное сладковатое вино плескалось в кубках.

Людовик изредка отщипывал то одного то другого, зато Роберт, как ни сдерживался, до сих пор не мог остановиться.

О многом уже переговорили. Роберт вкратце рассказал о своих странствиях. Теперь говорил принц:

– Я почти не бываю в Париже. Шесть лет назад король отправил меня в Реймс, там взбунтовались горожане. Со мной ушла личная охрана и такое войско, с которым только против безруких и безногих воевать. Так начался мой первый поход. – Людовик говорил тихо. Его люди рассредоточились широким кругом. Речь принца предназначалась только для ушей Роберта. – Я все время тогда тебя вспоминал, прикидывал, как бы ты поступил на моем месте. Ошибок конечно наделал. Но смуту мы все же усмирили. Домой я вернулся гораздо позже, через два года. А там возле трона уже вьется… бастард.

– Что и у тебя тоже?

Принц не ответил, только коротко и остро глянул на Роберта.

– Я уже, грешным делом, думал: может, они надеялись, что я вообще из Реймса, не вернусь, – продолжил принц.

– Тут далеко не все так просто, – отозвался Роберт. – Посадить на трон бастарда ко-нечно можно. В Нормандии они сидели на высоких столах друг за дружкой. Один сменял другого. Но то – норманны, дикие викинги, только-только севшие на землю.

У них незаконнорожденный, чтобы пробиться среди законных претендентов, должен обладать выдающимся умом и силой. И жестокостью, кстати, тоже выдающейся. Но уж когда пробился, возобладал и укротил, он становился признанным владыкой, хотя бы его волчица в зубах из леса принесла.

У нас – другое дело. Здесь такой на троне долго не продержится, даже будь он трижды умен и силен как Голиаф. Его не потерпят синьоры. И уберут, будь уверен.

Кроме того, подобный шаг приведет к полному краху. Франкское королевство развалится. Оно и сейчас-то существует главным образом на пергаменте.

– К сожалению, мой венценосный родитель в последнее время слеп и глух к доводам разума. Боюсь, он может стать послушной марионеткой в руках ловкого проходимца, пусть это и его собственный сын.

– Значит твоя задача – выжить.

– Понимаю. Но ожидать смерти отца, как избавления… душа ноет.

– Ты говоришь так, будто воспитывался не в королевском замке, а в оруженосцах у замшелого рыцаря, который без старого кодекса нужды не справит.

– Странно такое слышать от тебя.

– Я не в укор и не в насмешку. Но есть слова, есть кодексы, а есть жизнь.

Представь: ты вернулся в Париж, припал к стопам старого, больного отца, всплакнул от умиления собственным благородством. Пока будешь утирать слезы, тихо подкравшийся соперник перережет тебе горло. А папенька, вполне допускаю, скажет сбежавшейся че-ляди, что так и было. Постой, – Роберт поднял ладонь, останавливая вскинувшегося было Людовика. – Повторю, все сказано не в насмешку, а для наглядности. Если с тобой случится несчастье, канут надежды очень и очень многих. И опять же развалится королевство. Так что ты уж побереги себя ради государства, ради верных тебе людей, ради… меня, если хочешь.

– Ты остаешься со мной, Роберт?

– Я был бы рад тебе служить не за повинность, а за совесть, но остаться сейчас в твоем отряде не могу. Такое приведет к окончательной конфронтации. Используя мое присутствие как повод, начнут нападать на тебя. Ну а меня-то постараются убрать в любом случае.

– Со мной верные люди.

– Луи, поверь, на свете существуют наемные убийцы, перед которыми не устоят ни какие стены. Раньше, до того как мы повидали другие страны и обычаи, я бы тоже понадеялся на хорошую охрану, да на меч друга. Теперь я точно знаю, что смерть, купленная за золото, может просочиться в любую щель. Убийца прикинется агнцем и совьется змеей под подушкой. Из Святой земли мы привезли не только победу и золото. Оттуда идет другая мораль. И хотим мы того или нет, она будет вплетаться, уже вплетается в нашу жизнь.

– Что же, не осталось ничего незыблемого, постоянного, благородного?

– Осталось, конечно. Один умный человек, сарацин, между прочим, назвал это нравственностью, законом внутри тебя. Прости, что туманно выражаюсь. Всю жизнь махал железом и только сейчас начал задумываться над такими простыми вещами.

На некоторое время над столом повисла тишина. Наследник франкского престола обдумывал сказанное. Роберт не торопил.

– Куда ты направишься?

– Сначала найду своих друзей. К востоку от Нормандии, ближе к побережью стоит маленькое баронство Барн. Мне придется туда наведаться. А дальше видно будет.

– А ты… Ты принесешь мне клятву верности? – наследник, уткнувшись взглядом в столешницу, поджал губы, от чего стал походить на разволновавшегося мальчишку.

– Конечно, Луи. Я приношу ее тебе сейчас.

– Спасибо, Роберт.

– Не стоит. Береги себя. Да, еще, если тебе не трудно, забери с собой из обители брата Базиля. Не думаю, что ему дадут долго прожить после нашего отъезда.

– Скандал с епископом Парижским Годфруа мне обеспечен.

– Я обязан жизнью этому монаху.

– Хорошо, Роберт. Я позабочусь о нем.

– Спасибо.

– Ты поедешь прямо сейчас? – спросил принц.

– На рассвете. Надо немного отдохнуть. Доспехи и оружие мне вернули. Не стоит задерживаться.

– С Богом.

– С Богом.

***

Октябрь догорал последними погожими деньками: бликами прохладного, подернутого туманной дымкой солнца, сверканьем зацепившейся паутинки. Птицы тянулись к югу беспорядочными стаями, пунктирными линиями и косыми клиньями. В воздухе разлилось ожидание.

Четвертые сутки Роберт по переменке с Гаретом сторожили Анну. Бина носила с поварни кое-какую еду. Жажду утоляли водой. Вина им давать было не велено.

Давило напряжение. Под дверями, на которых Гарет подправил сломанный засов, постоянно кто-то крутился. По десять раз на дню по коридору, крича и топая, пробегала пьяная ватага. Грозились, конечно. Но что-то их сдерживало.

Полудобровольное заточение в четырех стенах доводило до иступления. Злость на бандитов мешалась со злостью на собственное бессилье. Расчет на помощь Катлы не оправдался. Слава Богу, что женщина осталась жива, ушла. Только вот, как теперь послать весточку о себе друзьям? Как предупредить, что золото, которое заботливо сохраняли всю дорогу, может понадобиться в любой момент?

Дотянувшись до высокого подоконника, можно было рассмотреть крохотный уголок сада. Когда-то, наверное, ухоженный и чистенький, сейчас он представлял собой нагромождение камней, срубленных деревьев и грязи. Из этого хаоса тянулись поздние, блеклые, одичавшие за лето цветы. На кустике шиповника остались последние, похожие на капли запекшейся крови, ягоды. В дальнем углу багряным столбом светилась осина.

Бина вбежала в комнату, еле переводя дух.

– Гнались за тобой что ли? – насторожился Гарет.

– Лупо вернулся. Коней расседлывают. Говорят, маленького Филиппа с собой привезли.

– Сама видела?

– Куда мне. По пятам ходят, шаг в сторону сделать нельзя. Что на поварне услышала, то и донесла.

Время закручивалось в тугую смертельно сжатую пружину. Дело вплотную подошло к развязке.

– Я тебя одного не отпущу, – наступал Гарет.

– Женщины…

– Закроются.

– До первого удара. Налягут с той стороны, и слетит с петель твоя дверь.

– Может, они и не придут…

– Не спорь, рыцарь де Гильен. Сиди здесь и сторожи. Если станет вовсе туго, пробирайтесь к подземному ходу. Помнишь, как девчонка учила, поворачивать камень?

Не забыл?

– Помню. Только…

– Все!

– Я хотел сказать, не пойдет Анна без сына. Бина, вертихвостка, уже разболтала.

– Я бы ей и сам сказал. Но ты прав. Сделаем так: сиди и посматривай. Если удастся, уговорить Анну двигайся к подземелью. А я уж, так и быть, постараюсь вернуться живым.

В коридоре, ведущем к галерее, против обыкновения никто не околачивался.

Беспрепятственно добравшись до балюстрады, Роберт осторожно выглянул. По залу слонялись люди, у приоткрытой двери, сунув нос в щель, стоял Брат Петр и наблюдал, происходящее во дворе.

Роберт уже собрался по стеночке, в обход зала пробраться к лестнице в хозяйственное крыло, когда услыхал осторожные шаги.

Герик шел точно так, как только что Роберт: мягко ступая и прижимаясь к стене.