Текст книги "Возвращение к себе (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Барон выдохся. Сидел, ссутулясь на своей лавке, глядя в пол. Роберту стало неловко:

– Прости, Бенедикт. Я и, правда, нехорошо подумал. Только за последние полгода…

Восемь лет всего прошло, а я будто в другую страну вернулся. И места для меня в ней не нашлось. Прости еще раз. Завтра договорим, если захочешь.

Он легко нашел нужную дверь. Камин погас, но в комнате еще держалось уютное тепло, приправленное запахом древесного дыма. Несмотря на тяжелый день и трудный этот разговор, Роберт с удивлением отметил, как до предела скрученная внутри пружина – отпускает. И хотя трезвый и циничный внутренний голос предостерегал: подожди радоваться, что не оказался Бенедикт Критьенский сволочью, на душе стало легче.

Что маленький, даже хорошо вооруженный отряд попробует напасть на укрепленный замок, вероятность все же была небольшая. Если только они не были разведкой, вслед за которой грянет настоящая сила. А потому барон всемерно укреплялся.

Из кузницы доносилось размеренное буханье, перемежающееся пристукиванием молоточков, на стены затаскивали камни и корчаги со смолой.

Хаген обнаружился на самом верху – помогал людям разобраться со старой, лет пятьдесят, наверное, не используемой катапультой. Раздевшись по пояс, и обвязав голову рубашкой, работал с видимым удовольствием. Столпившиеся вокруг помощники были мало не на голову ниже седого гиганта. Соль у баронской коновязи придирчиво осматривал животных. Лерн, надо полагать, тоже пребывал где-то тут. Рачительный Гарет вытащил на солнышко седла и, не обращая внимания на тревожную суету, старался просушить и починить поизносившуюся за дорогу конскую амуницию. Не видно было только Дени. Но за него Роберт не беспокоился. В пути не пропал, не заблудился, в укрепленном замке подавно ничего с ним не случится.

У пустых возов, Бенедикт что-то объяснял столпившимся вокруг вилланам. Те собрались за травой для скота. Одних их за ворота барон не отпускал, только в сопровождении оружных.

Хорошо было хоть ненадолго сбросить постоянное бремя настороженности. Сев у стены донжона на солнышке, Роберт прислонился спиной к теплым камням и прикрыл глаза.

Все вокруг крутилось и творилось без его участия.

И, слава Богу.

ALLIOS

Граф Парижский брел по мертвому Иерусалиму.

Наполнившая воздух в начале штурма, сизая пыль не оседала, наоборот, становилась плотнее. Тут и там раздавались удары, звон, скрежет, крики, хохот…

Но город все равно оставался мертвым. Все жившее здесь вчера, горевавшее человеческим горем, и радовавшееся человеческой радостью сегодня либо вырезали, либо загнали в подвалы и катакомбы.

Улицы разбегались и пресекались, жуткой головоломкой уходя вверх и вниз, обрываясь из-под ног лестницами. На пыльных, засыпанных мелкой каменной крошкой, плитах валялись трупы и части трупов. Чем ближе Роберт подходил к Храму, тем больше их было. Похоронные команды еще не начали свою работу.

Роберт не чувствовал левой руки – удар буздыхана пришелся в плечо. Правая была не многим лучше. Вообще все тело болело и мелко тряслось. Слезились глаза.

Порванная во многих местах кольчуга, звенела при каждом шаге, выбившимися колечками. Пропитанный своей и чужой кровью, гамбизон помаленьку высыхал, царапая кожу.

Целиком сегодняшний день вспомнить было невозможно – только отдельные эпизоды, яркие как болезненные видения.

Они ворвались в Вифлеемские ворота, рубя все, что попадалось на пути. Мелькнул чей-то разинутый рот, и такая же разверстая рана, как второй рот на шее; случайно отбитое копье – он его не видел, махнул мечом совсем по другой надобности… потом провал… потом лестница без перил, каждую ступеньку которой надо было отбивать у неприятеля. Люди кричали, срывались вниз… на их место вставали другие.

Потом была площадка. С нее открывалась часть города: холм Мория, купол Храма.

Толком он ничего не разглядел, понял только, что там, как и здесь идет бой.

Мелькнула мысль о Бригитте. Она была где-то там.

Подъем продолжался. Защитники башни ожесточенно сопротивлялись, ступени стали скользкими. На одной такой залитой кровью плите христиане остановились. Уже не оставалось сил. Хуже – не осталось времени. Время кончалось.

Онемевшая левая рука болталась как тряпичная, Роберт продолжал махать мечом, отбиваясь от напиравших сверху орущих людей, в развевающихся на ветру широких бурнусах, и белых головных повязках.

Короткое затишье наступило внезапно. На площадке остались он, да еще, ревущий, как бык, гигант в обрывках синего нарядного плаща поверх кольчуги. К тому времени Роберт уже потерял шлем. Голова гудела от удара и усталости. Мельком глянув вниз, он увидел франков по одному подбегающих к подножию лестницы. Первые двое или трое уже прыгали по ступеням.

– Держись, – крикнул Роберт незнакомцу, с которым столько времени сражался спина к спине, – наши подходят.

– Держусь, – гигант, воспользовавшись передышкой, сам сбросил шлем. На плечи упали мокрые, рыжие кудри.

Дальше опять провал.

Только на самом верху, на смотровой площадке, заваленной трупами нападавших и защитников, Роберт огляделся. Раненый в плечо, Рыжий сидел у стены, безуспешно пытаясь остановить кровь. Левая, не пострадавшая рука дрожала. Конец тряпки вырывался.

Повязка, соскальзывала, только напрасно промокая кровью. Роберт пошел к нему. В две трясущиеся руки, они кое-как справились.

– Я – Бенедикт Критьенский, а ты?

Дома, среди турниров и торжественных вызовов, на состязаниях, а то и на дуэлях, в пространстве, пронизанном томными взглядами красавиц, подобная бесцеремонность могла покоробить. Но здесь, у забрызганной кровью, горячей от июльского солнца стены, сидели уже не чужие друг другу люди,

– Роберт Парижский.

– Слышал о тебе.

Роберту нечего было ответить. Он не знал, где находится Критьен. Но какое это имело значение?

Он откинулся головой на горячий камень, закрыл глаза и погрузился в короткий полуобморок-полусон.

А сейчас он брел по улицам мертвого города к Храму.

Граф Александр Сильвестр Оберан Альбомарский по прозвищу Соль, сидел на плоском камне у входа. С другой стороны от окованных медью высоких резных дверей, привалившись к стене, полулежал незнакомый воин. Услышав шаги, Соль поднял голову. Роберт споткнулся, будто налетел на невидимую стену. Никогда он не видел у мудрого, благороднейшего из благородных, гордого потомка римлян такого лица: заострившиеся черты с печатью обреченности, бледно-серая кожа и пустые – ПУСТЫЕ! – глаза.

– Соль, это – я, Роберт, – сорванным голосом окликнул граф.

– Роберт?

– Соль, ты ранен?

– Нет. Не сильно.

– Ты меня видишь?

– Да, – он отвечал таким же хриплым, как и у Роберта голосом. Крови видно не было. Удар по голове? Но раз не обеспамятел – ничего страшного.

Граф Парижский шагнул к храмовой двери.

– Стой! – Соль попытался ухватить друга за край одежды. – Не ходи туда.

– Почему? Оцепление меня пропустило.

– Не ходи.

– Что там?

– Не ходи!

Бригитта! Роберт рванулся к двери. Тяжелая створка покачивалась на одной петле.

Он протиснулся между искореженными половинками и замер на пороге сумрачного зала.

Все огромное пространство от входа до дальней, покрытой веселенькими арабесками стены, заполняли трупы. Сотни, тысячи трупов. Женщины, старики, мужчины, дети.

Почему так много детей? Всюду взгляд выхватывал из этой свалки маленькие, неподвижные тела. И ни одного воина! Все они были при жизни обычными, мирными людьми…

Здесь не было сражения!!! Здесь была бойня. Люди пришли искать спасения к Богу.

А Он…

Роберт очнулся. На лицо лилась вода. Над ним склонилось багровое лицо с большим похожим на клюв носом. Правый глаз воспаленно поблескивал, левый прикрывала широкая, промокшая кровью повязка.

Гарет плескал воду из фляги. Роберт видел это, чувствовал, но чувствовал как-то не так; будто кожа на лице онемела.

Кое-как повернув голову, он увидел, что лежит на площади у высоких дверей Храма.

Рядом сидел Соль, вперив невидящий взгляд в пространство.

***

– Граф, говорят, вы с каким-то бароном первыми ворвались на башню Вифлеемских ворот? А мы с Бригиттой в числе первых были у Храма.

Маркиз де Бо улыбался напоказ всеми своими неровными зубами. Улыбка на костистом, обрамленном жидкой бородой, лице походила на оскал черепа.

– И что? – граф Парижский не хотел задавать этого вопроса. Само вырвалось.

– Бригитта – настоящий воин. Она показала, на что способна.

– Вы вошли в Храм?

– Ворвались! Неверные падали направо и налево.

Детские тела были везде: под ногами, на алтаре, в нефах, они были даже в маленькой часовне… и на самом Священном Камне…

От них ему теперь было не уйти.

Граф Роберт Парижский Робертин не мог покинуть торжественную службу в храме Гроба Господня.

***

– Ты уезжаешь?

– Какое тебе дело?

– Просто спрашиваю. Но почему?! Только-только началось самое интересное. Неужели ты откажешься от дележа?

– Я забрал свою долю военной добычи.

– А земли?

– Я не за тем сюда шел.

– Мы все шли освобождать Гроб Господень, – красивые губы женщины дрожали от возмущения. – Но это не значит, что я откажусь от своей доли земель в Палестине.

– Бригитта, откуда у тебя это кольцо, подвески и обруч? Их раньше не было.

– Кольцо подарил маркиз. А подвески и обруч я добыла сама. Ты, наверное, забыл что я – воин?

– С кем ты воевала, Бригитта?

***

– Ты не завтракал? – голос Бенедикта вырвал Роберта из воспоминаний;

– Нет еще.

– Пойдем.

Вытирая на ходу руки о край туники, барон повел своего гостя в дом. На столе стояли миски с вареным мясом и овощами. Посередине на доске покоился пышный каравай. В камин для света бросили пару поленцев.

Ведь можно и так, – подумал Роберт, – каждое утро садиться за такой же стол и чтобы рядом копошились дети – вон их рыжие головенки мелькают в зале – чтобы жена толковала о хозяйстве, а во дворе вертелась повседневная жизнь, которая и есть – жизнь.

После еды сидели, потягивая кисловатое вино. Роберту не хотелось вносить сумятицу собственных проблем в мирное течение утра, но барон ожидал продолжения вчерашнего разговора. Пора было расставить точки над 'i'.

– Ты когда из Святой Земли уехал? – спросил Роберт.

– В 99 – осенью. К лету 1100-го был дома.

– После взятия Иерусалима, когда начался всеобщий дележ, я почти сразу ушел в пограничье.

Хотя, это сейчас более или менее понятно, где та граница проходит. Тогда все было зыбко. Какие-то земли освобождались, какие-то переходили из рук в руки по несколько раз. Я со своими людьми, кто пожелал, конечно, ушел на юг к Аскалону.

Слава Богу, хватило ума собрать тогда такие регулярные отряды, иначе все рассыпалось бы, еще не начавшись.

Потом были, три года патрулирования той самой эфемерной границы: разведка, поиск, стычки. И нападать и убегать случалось. Выучился арабскому…

Сельджуки и египетские отряды захватывали людей. Кого продавали в рабство, кого возвращали за выкуп. Торговля рыцарями стала на Востоке прибыльным делом. Бывало и такое: увозили в пустыню, раздевали и бросали просто так, в назидание. Война как война. День за днем.

Хаген попал в плен раненым, потерял речь, да и надежду уже потерял, когда до нас с Солем дошли слухи, что какой-то франк, прикованный к колодезному вороту, качает для правоверных воду. Пришлось наняться погонщиком в караван. Благо, Соль лучше меня по-арабски, да и другие языки знает. Как тогда с больным Хагеном к своим выходили, не спрашивай. Думал, все – конец. Но вышли, а там и меня зацепило.

ALLIOS

Сюда в глухомань юго-восточного порубежья долетали только отголоски сражений, бушевавших в Тивериаде, Антиливане, Эдессе и Галебе. Главным образом, новости приносили воины, заступавшие на смену тем, кто погиб или отправился домой.

Многие, не выдержав испытания пустыней, отчаивались завоевать свое княжество.

Со смертью Готфрида Бульонского всеобщий хаос и раздор настолько усилились, что Роберту одно время казалось – до полного краха остался один шаг. Балдуин, помазанный на престол Иерусалима, вскоре после кончины Блюстителя Гроба Господня, попытался навести хоть какой-то порядок. Лагерь Роберта перестал испытывать недостаток в провианте и ору-жии. Но вместе с тем в порубежье хлынули толпы рыцарей и простолюдинов самого сомни-тельного свойства. Приходилось мириться и с этим. Откажись Роберт – остался бы с горст-кой верных людей, которых что ни день становилось меньше.

Назавтра назначили выход большого обоза с ранеными в Иерусалим. Там, в больнице при Храме, с давних времен обосновалась община монахов настолько искусных в врачева-нии, что слава о них распространилась далеко за пределами Палестины.

Соль отправлялся с обозом. Во-первых, он сам был неплохим медикусом, во-вторых, кроме него некому было доверить командование обозом. Да и сам граф Альбомар настолько измотался за последнее время, что вот-вот мог свалиться с ног. И лучше ему там будет, – решил Роберт. Вдалеке от непрерывной мелкой, но такой же как и крупная, убийственной войны, в тишине монаше-ских келий, в заботе о страждущих, возможно к блистательному Солю вернется душевный покой, утраченный на пороге Храма в день взятия Иерусалима.

Хаген, которого они нашли в крайне плачевном состоянии в забытой Богом сирийской деревне, до сих пор болтался между жизнью и смертью. Его устроили на одной из телег. Ря-дом уложили Гарета. Накануне, к вечеру, у того приключился сильный жар на смену кото-рому пришел понос. За прошедшие сутки Гарет потерял, наверное, треть собственного веса. На Роберта смотрел, глубоко запавший, лихорадочно блестящий глаз.

– Держись, старик, – Роберт, наклонившись над Гаретом, говорил тихо, чтобы не тревожить уснувшего Хагена. – Тебе только до Иерусалима дотянуть, там монахи мертвого на ноги поставят.

– Ничего со мной не будет. Отлежался бы и здесь. – Голос бывшего слуги, а нынче рыцаря штурма был необычно слаб. – Вели, Роберт, чтобы меня назад в шатер отнесли. Не хочу тебя оставлять.

– Ну что ты как нянька над младенцем?

– А я и есть нянька. Душа за тебя болит.

– Уймись, старик! Выздоровеешь, отдохнешь в городе, за добром нашим присмот-ришь, и назад. Не торопись особенно.

Но Гарет не хотел слушать разумные слова. С незнакомым чувством стеснения, Роберт заметил слезы у того на глазах.

– Роберт, душа у меня за тебя…

Его позвали. Сегодня ночью предстояло идти в рейд. Небольшой отряд сельджуков, как шакалы рыскавших в порубежье, напал на армянское сельцо. Всех вырезали, похватали, что смогли унести – и в пустыню. Роберт надеялся догнать разбойников, но надо было поторапливаться. Уже давно никто так нагло не орудовал на его участке границы. Сарацины знали – он не оставит ни одной попытки нанести урон ему или людям, которых он ох-ранял.

Кони стояли оседланными, люди почти все уже собрались. Отдав последние команды, он вернулся к обозу. Гарет лежал, сонно смежив веки. Роберт недолго постоял и уже соби-рался уйти, когда старик открыл глаза:

– Послушай, – голос звучал еще тише, чем прежде, – меня отравили.

– Брось. Это просто болезнь. Полвойска ею переболело. Дня три-четыре и подни-мешься.

– Отравили. Будь осторожен. Я твоему отцу клялся на кресте, что буду беречь тебя пуще самого себя.

– Так это когда было? Лет тридцать прошло, наверное?

– Неважно. Не ходил бы… душа… – голос затих, глаза закрылись. Роберт приложил ла-донь ко лбу больного. Кожа холодная, но живчик тоненько пробивался.

– Я ему дал сонного отвара, – сказал подошедший Соль. – Дорога тяжелая, да и живот закрепит. Только знаешь, Роберт, боюсь, он прав, непохожа его болезнь на обычную, что у других случается сплошь и рядом.

– И ты туда же! Ладно, хоть, Больстад молчит, а то и он бы взялся уговаривать.

– Не гневайся. Возможно, я не прав, но… и у меня…

– Душа?

– Она.

– Все, я пошел. Выходите одновременно с нами. Отряд у тебя в подчинении надеж-ный.

Думаю, доберетесь без происшествий. Только прошу тебя, Соль, довези их!

– Береги себя, Роберт.

К разоренному армянскому селу вышли с рассветом; передохнули, сменили коней на заводных и двинулись на восток. Следы уводили в сторону порубежного оазиса.

Мусуль-манский поселок встретил настороженно. Здесь находники не тронули никого – единовер-цы. На вопросы франков, жители оазиса отвечали неохотно. Куда ушел отряд сельджуков? А вон туда, нет – туда, нет – не знаю. На том и весь сказ.

Вода в колодце, слава Богу, оказа-лась чистой, удалось нацедить полные бурдюки и фляги. Залетный отряд ушел в безводные места.

Если бы ни свежие следы, Роберт отказался бы от преследования. Всю дорогу он ловил себя на том, что хочет обернуться, будто спину буравил недобрый взгляд.

Накаркал старый черт!

День преследования по солнцепеку ничего не дал. Сельджукский отряд, гораздо лучше знавший местность, без особого труда уходил по балкам, прятался за невысокими, покрыты-ми серой сожженной солнцем растительностью, холмами. Роберт решил, что завтра утром развернет людей обратно. Ему и раньше, если поиск заводил в глухие, опасные места, иногда приходилось отказываться от преследования. Гораздо больше воинской славы командир франков ценил жизнь своих людей.

Поздно ночью, когда раскинули походные палатки и расставили часовых, выяснилось, что новичок итальянец, вопреки приказу графа захватил с собой флягу вина. Люди, прибы-вающие из Европы на кораблях венецианцев в последнее время, зачастую были далеки от идеала пилигрима. Роберт уяснил себе это давно. Дома, то есть в своем укрепленном лагере, он примерно наказал бы ослушника, здесь же под негостеприимными колючими звездами пустыни ограничился выговором. Да и фляжка была не столь уж велика, чтобы его воинство перепилось. Роберт пить отказался, но прилипчивый итальянец, чувствуя, должно быть, за собой вину, подсел к графу и под назойливые уговоры все же плеснул вина в его кружку с водой. Роберт еще некоторое время бодрствовал, даже проверил посты…

Сон навалился как толстая, пыльная кошма: ни продохнуть, ни выбраться. Несколько раз ночью выныривая из поморока, Роберт пытался и не мог открыть глаз; понимал, что надо проснуться – не хватало сил.

Пробуждение обернулось продолжением ночного кошмара. Тяжелая как чугун голова едва поворачивалась на затекшей шее, глаза слезились. Потянулся протереть… и только то-гда понял, что связан. Звуки за тонкими стенками палатки оформились в чужую речь. Топта-лись и всхрапывали кони, звякало оружие. И – никаких признаков боя.

Его за ноги выволокли из палатки и оставили лежать у входа. По всей ложбинке были разбросаны тела людей. Их резали сонных. Часть палаток уже свернули, приторочили к сед-лам. Одежду, доспехи, сапоги с убитых успели снять. Напавших было до оторопи мало – пятеро. По виду – поджарые, легкие – битые волки пустыни.

Сельджук в бурнусе из краше-ной шерсти и такой же чалме склонился над Робертом:

– Попался, христианская собака!

– Ты кто? – спросил Роберт на его языке.

– Я Касым бей, подданный эмира Кербоги, да пролит Аллах его дни. А ты должно быть эмир аль Париг?

Роберту и раньше приходилось слышать такую интерпретацию собственного имени. По всему – речь должна была пойти о выкупе. Он подтвердил догадку Касым бея.

Назовись чужим именем, могут и зарезать, сочтя дешевым товаром.

– Это плохо, что ты понимаешь по-нашему, – пробормотал Касым, еще ниже склоня-ясь над пленником. – Придется отрезать тебе язык.

– Полагаешь, выкуп за немого будет больше?

На вопрос Роберта кое-кто из ватаги сельджуков обернулся. Разговором заинтересова-лись. Это заметил и Касым. Выхватив короткий, кривой нож, он встал коленом на грудь франка:

– Ты прав, не стоит портить товар. Но если произнесешь еще хоть слово – останешь-ся без языка.

Роберту завязали глаза. Пить не дали. Во рту с самого пробуждения стоял тошнотвор-ный металлический привкус. Его перебросили через седло и привязали. В голове скоро начало мутится так, что часть пути он провел в забытьи. Очнулся, когда, не развязав глаз, его кому-то передали.

Пленника погрузили на скрипучую арбу и, слава Богу, напоили. Только по тому, как солнце припекало бок, он сообразил – везут на юго-восток. Еще через двое суток произош-ла очередная передача.

Новые хозяева – работорговцы, ни мало не заботились об удобстве передвижения знатного франка. Невольников, привязывали к длинному шесту попарно. Восемь разнопле-менных, усталых, голодных, покрытых пылью рабов, тащились, едва переставляя ноги.

Надежда на переговоры о выкупе с его теперешними хозяевами, растаяла после первой же попытки. Под свист кнута, оставлявшего на спине, вздувающиеся, темно-фиолетовые по-лосы, Роберту объяснили, что вырежут язык, если произнесет хоть слово.

Пленник не понимал, что происходит. Приказ Касым бея? Обычай? Что-то еще…, но постоянно ловил на себе косые, ненавидящие и одновременно трусливые взгляды охраны.

За две недели пути убили двоих. Один на полдороге к очередному колодцу, ломая строй, сел на землю и закашлял кровью. Веревку аккуратно отвязали, оттащили скрюченное, содрогающееся в конвульсиях тело, за ближайший холмик, за которым быстро наступила тишина. По хмурым лицам погонщиков Роберт догадался – люди потеряли деньги и очень о том горевали. Однако, когда другой раб попытался бежать – убили не рассуждая.

Роберт давно за ним наблюдал. То ли человек ждал подмоги со стороны, то ли высмат-ривал и запоминал дорогу. Трудно было не заметить его постоянного напряженного внима-ния. Но охрана, подуставшая за время пути, присматривала в основном за франком, плюнув на остальных.

У очередного колодца рабов отвязали и по двое стали подводить к поилке для лошадей и верблюдов. Шагавший впереди, беспокойный раб, изловчившись, накинул веревку на шею ближнего охранника. Роберт потом не раз прикидывал: будь они в паре, удался бы побег или нет? Местность вокруг простиралась холмистая, с оврагами и небольшими скальными массивами. Существовала крохотная вероятность, что при известной и очень большой доле везения, им удалось бы уйти. Но, скорее всего, печальная участь одного постигла бы обоих.

Напарник бунтаря, вместо помощи товарищу, кинулся на землю, прикрывая голову ру-ками.

Справиться с охраной и живым балластом человек не смог. Его в шесть рук оттащили от надсмотрщика и тут же на глазах у остальных рабов перерезали горло. Щелкая бичами, надсмотрщики прогнали своих подопечных к воде и обратно мимо мертвого тела.

До того как попасть к работорговцам, Роберт и сам дважды пытался бежать, но его хо-рошо стерегли – попытки пресекались в зародыше.

На медном руднике, куда пригнали невольников, прошла последняя окончательная пе-редача рабов, сопровождавшаяся придирчивым осмотром, и клеймением. На плечо графа Парижского опустился раскаленный железный кружок. Отныне он был клейменый раб.

Ему опять запретили говорить. Теперь уже новые хозяева насторожено косились на длинноволо-сого франка. Впрочем, волосы скоро обрили.

Стража неотступно следовала за невольниками. Из барака их вели в карьер, наблюдали там за работой, а вечером провожали полуживую, спотыкающуюся толпу обратно. И так день за днем. Одуревшие от жары и бесконечного однообразия надсмотрщики, иногда уст-раивали себе развлечение: провинившегося раба привязывали к, врытому на площадке перед бараками, столбу для наказаний, над головою рисовали мишень и устраивали состязание лучников. В тот памятный день одна из стрел вошла точно в переносье высохшего как скелет старика с пепельно-серой кожей. Вряд ли это была оплошность, скорее – раб уже не представлял интереса для своих хозяев, и его приговорили, совместив рядовое уничтожение порченого товара с развлечением.

Ноги трупа обмотали веревкой. Из шеренги рабов выдернули двоих: Роберта и юношу араба с обезображенной оспой лицом. Железные ошейники обоих соединили короткой це-пью. Рабам вручили концы веревки и погнали в сторону дальних отвалов. Впереди шел фа-кельщик. По бокам и сзади, – все те же крепко выпившие стражники.

Еще в дороге, после второй неудачной попытке побега, Роберт понял, что если не заго-нит на самое дно сознания все, что собственно, было графом Парижским, потомком королей и гордостью франкского рыцарства – сойдет с ума. Сознание патриция не хотело мириться с рабским состоянием тела. Оно будоражило, не давая спать по ночам, в краткие часы отды-ха, толкало на непокорность и дерзость. И вот в очередной раз, лежа под кнутом сарацина, с каждым обжигающим сердце ударом, он загонял свое я на самое дно души, в глубины суще-ства. Осталась только цель – выжить. Он все равно уйдет. Разорвет этот свитый из смерти аркан и уйдет. Тело содрогалось от ударов, в луже мочи, а разум твердил: 'Это не ты, ты – далеко, Тебе просто надо остаться живым. Живым и относительно здоровым, чтобы в нуж-ный момент выпустить на волю Роберта Робертина'.

Они долго с натугой тащили, оказавшееся не таким уж легким тело. Стражники гоготали. Руки трупа раскинулись и цепляли все, что попадалось на дороге.

Казалось, покойник в последнем, отчаянном усилии хватается за землю. Почему-то именно это забавляло пьяных надсмотрщиков больше всего.

Роберт не раз замечал, как большие черные птицы кружат над дальним отвалом.

Секрет открылся, когда они подтащили тело к раю заброшенной выработки. Свет факела выхватил на дне, начисто обобранные зверьем и птицами, выбеленные солнцем кости. Веревку распу-тали, и тело раба полетело вниз, увлекая за собой поток мелких камешков. Тут так хоронили.

Но стража не торопилась возвращаться. Как оказалось, развлечения еще не кончились.

– Что пялишься, длинноволосый? И тебя туда столкнут, хоть ты и колдун. Ха! Хри-стианский колдун сдохнет, и достанется на корм стервятникам!

Чужеземный колдун? Так вот чего они боятся – надо же! Ерунда. Только не нарывай-ся, – шепнул внутренний голос. Но чернобородый иранец, бывший в толпе стражников заво-дилой, опять принялся задирать Роберта:

– У вас, христиан, мужчины как женщины. У тебя длинные волосы, значит ты – женщина. Ха-ха. А знаешь, что делают с женщинами?

Чернобородый потянул пряжку на поясе штанов.

А это уже было за гранью. Вопрос, выжить – умереть, в данном случае, не имел права на существование. Молчаливый раб отступил перед ринувшимся из глубин сознания рыца-рем.

Подхватив увесистый камень с острыми краями, Роберт пошире расставил ноги и при-гнулся.

Оставался юноша за спиной. Если он будет мешать, Роберт просто размозжит ему голову, а потом прикроется телом как щитом. Франк быстро оглянулся. Молодой араб под-хватил, оказывается, такой же камень и встал спиной к спине напарника.

Мгновения растянулись в нить, давая додумать последнюю мысль – он убьет первого, кто сунется, и будет сражаться, пока его самого не убьют. Другого – не будет.

Чернобородый перс давно служил на руднике. Будучи изрядно пьян, но все же сообра-зил – дело кончится не просто кровью – трупами. Невысокий широкогрудый франк, у ко-торого под грязной, в разводах, кожей перекатывались желваки мускулов, меньше всего по-ходил на слабую женщину, скорее на загнанного в угол дикого барса. Такой способен в бою за свою жизнь и честь унести с собой и жизни неосмотрительных охранников.

Вниз их гнали ударами кнутов. Юноша споткнулся. Роберт не раздумывая, подхватил его и взвалил на плечи. Сил почти не оставалось, но он знал, что дойдет.

На пятачке перед бараками, у столба для наказаний, связанному исполосованному би-чами франку обрили голову.

Возможно, стражники связывали его длинные волосы с колдовскими способностями и, таким образом старались оградить себя от мести, но добились иного – Роберт избавился от вшей, которые нещадно донимали его в последнее время.

Стараниями рябого история стала известна остальным обитателям барака. Рабы уже не так сторонились, вынужденного все время молчать Роберта. Как-то утром он обнаружил у изголовья длинный лоскут серой тряпки. Сосед, спавший справа, знаками объяснил, как надо обматывать голову от жгучего весеннего солнца. Для верности он потыкал пальцем в зенит. Осмотревшись, нет ли поблизости стражи, Роберт тихо прошептал по-арабски:

– Я понимаю твою речь. Говорить запретили, но слушать-то я могу.

Доброхот тут же отполз подальше.

Он теперь был занят: все время смотрел и рассчитывал, рассчитывал и смотрел. Воз-можность бежать отсюда должна была объявиться. Он уже точно знал, когда идет смена над-смотрщиков, когда наезжает на рудник толстый, вечно недовольный управляющий; дaжe дни праздников, когда вся охрана напивалась, несмотря на строгий запрет, записанный в их священной книге – Коране. О праздниках Роберта предупредили товарищи по несчастью.

Он уже не был изгоем. В отличие от своих хозяев, лишенные всего, кроме невыноси-мой жизни, рабы меньше боялись франкского колдуна. Да и охрана, убедившись, что ника-кой волшбы от франка не видно, стала сквозь пальцы глядеть на его разговоры.

Сближению способствовало и то, что Роберт никому не отказывал в помощи, бывало, и из карьера выно-сил, когда заморенный непосильной работой человек, падал от усталости или заходился обычным тут кашлем.

Здесь, как и везде, уважали силу, а невысокий кривоногий христианин с тяжелыми плечами был чудовищно силен. Как-то по знаку начальника стражи, – поспорили они там что ли, – он отвалил глыбу руды, с которой не справились перед этим трое. Но Роберт не обольщался. Силы остались от вольной и сытой жизни владетельного синьора. Пройдет еще немного времени, и он как остальные ветераны рудника, начнет падать к концу дня от уста-лости или кашлять, выплевывая на камни куски вонючей крови.

Он уже наметил себе в спутники троих, не самых сильных, но, похоже, еще не слом-ленных, когда случилось…

Немилосердно палило весеннее солнце. А что будет летом? Говорили, что в самые жаркие полуденные часы рабов загоняют под навес, и дают пересидеть смертоносное время в тени. Но уже сейчас солнце свинцовым водопадом поливало головы. К радости рабов, надсмотрщики, которых сегодня прибавилось вдвое, вынуждены были жариться на солнцепеке вместе со своими подопечными. Раздраженная, уставшая стража уже не обра-щала внимания на разговоры. Пусть их, пока управляющего с высокими гостями нет.

– Кого ждем? – прогнусавил Роберт, не разжимая губ.

– Селима Малика, племянника визиря Аль Афдаля, – отозвался рябой Мусса.

– Эй, Амир, ты из Аль Кайры, наверняка с Селимом знался?

Толпа рабов отозвалась тихим смехом.

– Я врагу такого не пожелаю… да будут долгими его дни.

– Кого? Врага или Селима?

– У врагов бея долгих дней не бывает.

– Крутой?

– Тайная стража и мамелюки.

– А чего он сюда пожаловал?

– Так это ж его рудник.

Разговор потихоньку захватил всех. Оказалось, грозное имя Селим Малика известно многим. Но слух Роберта выхватил из общего тихого гула иное: -… когда на Сарипском руднике двое бежали…

– Что? – переспросил он.