Текст книги "Пора Познакомиться. Книга 2. Молодость (СИ)"
Автор книги: Вера Гончарук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Глава 11. Роды и будни роддома.
Время до родов пролетело в заботах по дому и обычных делах. Ссор больше не было, всё текло ровно и хорошо. В субботу 16 сентября в пять утра мы с ним пошли в лес. Несмотря на свой довольно большой живот, я не могла отказаться от прогулки по грибы.
Срок родов мне ставили 20 сентября, так что я не волновалась. Мы всё гадали, кто родится, он хотел мальчика и хотел назвать его Валерием, в честь ещё одного двоюродного, нелепо погибшего брата.
Он погиб на охоте, его пристрелил нечаянно напарник, так иногда случалось во время охоты. Вот Виталий и хотел мальчика, а его мать хотела девочку. У них у всех сестёр и родных и двоюродных были сыновья и они мечтали о внучке. Узи тогда ещё не делали, только редко по особым показаниям, а при нормальном течении беременности нет.
А в августе, я чуть совершенно не забыла об этом сказать, умерла жена дяди Юры. Умерла от рака пищевода, как и бабушка. Только бабушка болела много лет, а тётя Ирочка буквально сгорела за полгода, как объяснили врачи у молодого организма метаболизм проходит много быстрее, поэтому всё так стремительно развивалось.
Так вот на её похороны меня не взяли из-за беременности, боялись, что мне станет плохо, а мама с Виталием ездили. Именно тогда дядя Юра и попросил, если родится девочка, назовите Ирочкиным именем. Так что для девочки имя не выбирали, оно было готово заранее.
Грибов мы набрали много и очень быстро, я ползала на четвереньках, как собачка,и потому собрала много грибов. Особенно белых. Корзина у нас была громадная, трёхведерная, верхом. Тащил её он. Дома я села обрабатывать грибы, а он собрался и поехал в деревню.
За три часа, с 9 до 12, я управилась с грибами, почистила, засолила, а белые сунула сушить. Потом поела и занялась стиркой. Не знаю, что на меня нашло. Я перестирала всё бельё, а стирали мы вручную. Стиральной машины у нас не было. Прополоскала, развесила и потом решила ещё помыть пол.
Когда вечером пришла с работы мать, она ахнула и сказала, что я сошла с ума,а я сидела, держась за поясницу и говорила, что просто сильно устала.
Ещё бы не устать, пол у нас некрашеный, его нужно мыть не просто тряпкой, а с корчёткой. Это такая спутанная проволока, которой драят некрашеные доски, чтобы грязь не въедалась. Но я справилась, не в первой,к тому же драила не ногами, как обычно, а рукой.
Спала я без задних ног, как говорится, хотя во сне сильно стонала и металась. Мать прислушивалась и переживала.
Утром я начала беспрерывно бегать в туалет, впустую. Закрутит живот бегу и возвращаюсь обратно, только лягу, снова крутит.ёю
Я же не понимала, что это начались схватки, а мать собралась бежать вызывать скорую, но я начала кричать, чтобы она не смела, что она ничего не понимает, что у меня срок 20. В общем мать, трижды рожавшая не понимает, а я соплюшка, умница такая.
Тут мама велела мне успокоиться, накинула пальто прямо на ночнушку, сунула ноги в калоши и сказав что пойдёт в туалет убежала.Вот в таком виде она помчалась с утра на угол Советской, где возле почты стоял ближайший телефон-автомат.
Смешно вспомнить, но у нас в городе тогда было не более десяти автоматов, по одному на каждый район. Вот какой «прогресс». А домашние номера телефонов были примерно у 150 абонентов, всех руководящих или значимых людей города, для остальных ещё АТС не построили.
Ну и конечно на производствах и в школах. Правда в школах один номер на всю школу у директора в кабинете. Вот так шикарно жили в 60 е.
В больницах тоже два-три номера городских и несколько внутренних,служебных, через коммутатор.
В общем скорая и мама появились одновременно в 7.50 а схватки шли уже через каждые 20 минут, причём вместе с потугами. То есть скоро родить. Меня осмотрели и велели немедленно собираться. Я ещё пыталась отнекиваться, но мне быстро всё объяснили.
Мы с мамой, которая хотя бы одеться успела нормально, едем в роддом, вернее не в роддом, который недавно построен на Ногинке, рядом с той больницей, где я лежала, а в больницу Семашко, в родильное отделение.
С этим связано смешное, ведь Виталька, вернувшийся вечером и узнавший о рождении ребёнка, напьётся с друзьями на радостях и не потрудившись узнать, где я рожала, побежит с компанией именно к новому роддому, где они всю ночь будут петь под гитару, как мартовские коты, пока утром не выяснится, что меня там нет.
Меня принимают и располагают в предродовом отделении. Предродовая, отделена от лестницы, на которой толпятся родственники довольно тонкой фанерной перегородкой, сверху стёкла, закрашенные белой краской. Больница старая, ещё дореволюционной постройки, потолки пятиметровой высоты с лепниной, двери с фигурной выделкой и бронзовыми ручками, полы мраморные, стены окрашены в бледно-зелёный цвет.
Моя койка стоит прямо у этой фанерной перегородки. Их три, одна за другой и у окон ещё три напротив. Ранее это явно был холл общий с лестницей, потом его отгородили.
Направо от него идёт длинный коридор с палатами для уже родивших, детской, ординаторской и сестринской комнатами. Примерно посредине расположен сестринский пост. Налево, в угловой части всего здания расположены родовая и хирургическая комнаты. Вот и всё отделение.
Палат, где лежат уже родившие пять, по десять коек. То есть одновременно в отделении могут пребывать 50 рожениц и столько же детишек. А перед входом в предродовую, напротив лестницы, также отгороженное от лестницы приёмное отделение и пост дежурной сестры принимающей передачи и сообщающей родственникам о рождении детей.
Я лежу, корчусь от болей, но молчу. Мама много раз говорила мне, чтобы я не смела кричать во время схваток, это мол потеря сил. Плохо и ребёнку и тебе. Ты лишаешь ребёнка воздуха и он дольше не рождается и может даже задохнуться.
Я очень этого боюсь и стараюсь не кричать, но постанываю, а чтобы не закричать, хватаюсь руками за прутья в изголовье и больно упираюсь в них головой, чтобы одна боль, перешибала другую.э
Нам зачем то принесли завтрак, по кружке кофейного напитка и куску хлеба с маслом и яйцом. Но мне совсем не хочется есть и другим тоже.
В предродовой одновременно со мной ещё три женщины. Одна периодически громко вскрикивает, почти взвизгивает, вторая измождённо подвывает извиваясь всем телом в такт вою, а третья ходит ногами по кровати, басом приговаривая, «ой тошно», а на предложение лечь, а не ходить, садится на подоконник с этим же ,"ой, тошно".
Нянечка протирает пол. Поравнявшись со мной и видя мой способ борьбы с болью она говорит:Тю, милая, что ты мучишь и увечишь себя. Ну-ка слушай меня, давай вместе со мной глубоко и протяжно вдыхай в себя и сильно выдыхай. Давай.
Я начинаю дыхательные упражнения, как говорит она и вскоре обнаруживаю, что пока я сосредотачиваюсь на дыхании боли утихают. Жду новой порции и снова начинаю дышать при этом начинаю реагировать в промежутках между схватками на окружающее.
Потом ко мне подходит акушерка, смотрит и говорит, а вот в чём дело, сейчас исправим. Она прорывает пузырь и говорит , скоро пойдём. И отходит, а я лежу уже в сырости.
Слышу голос моей мамы. Она плачет, ой, доченька, как она мучается. И слышу, как ей отвечают:– И моя тоже.
Потом чувствую, что что-то меняется и кричу:– Подойдите ко мне пожалуйста. Но они сидят все за столом, завтракают, весело перешучиваются и на мой зов не обращают внимания.
Я начинаю лихорадочно соображать, чем привлечь их внимание, вижу кружку с напитком, хватаю её и с размаху бросаю на пол. Напиток разбрызгался на свежевымытом полу, а железная кружка загремела громко. Ко мне подбежали:– Ты что хулиганишь, и тут же ,– Ой, ой подожди, не тужься, давай скорей, пойдём миленькая, суют в руки пелёнку и причитая, только осторожней, только тихонько, ведут в родовую. Головка ребёнка уже наполовину вышла.
Дальнейшее проходит почти мгновенно, кроме того момента, когда я засмеялась. Они помогали головке освободиться, а мне стало щекотно. Акушерка сказала, что такую мамочку, чтобы смеялась при родах видит впервые.
А потом мне показали ребёнка, он вылетел пробкой за пределы приставленного столика, акушерка еле успела поймать.
Девочка, мне показывают её и уходят обрабатывать, а меня оставляют в родовой одну. Минут через десять акушерка вернулась и сообщила вес 3 кг рост 52 см, ребёнок нормальный, дефектов нет.
Наконец вышла детская сестра и показав мне дочку ещё раз, понесла её в детскую. Тут в родовую привели ту женщину что вскрикивала с визгами и занялись ею на втором кресле.
Вокруг неё крутились уже трое, роды были тяжёлыми, женщина обессилела. В 33 года, первый ребёнок, схватки прекратились и сейчас решали вопрос рожать или делать кесарево.
Остановились на рожать и стали жгутами из полотенец выдавливать ребёнка, а потом врачу пришлось поворачивать его, он лежал поперёк. Впервые я увидела, как рука по локоть погружается внутрь человеческого тела.
Они вертелись около неё, а я смотрела на её лицо. Оно посинело а они не замечали.
Я закричала, о том, что она синеет и тогда они сразу бросили изымать ребёнка и занялись ею.
Ей сделали укол и потом массировали грудь, остановилось сердце. Потом она вздохнула и ей тут же дали кислородную подушку. Пока роды приняли ей сменили три подушки.
Но мальчика извлекли живого и она тоже была уже вне опасности.
А мне после всего пережитого страшно захотелось есть и мне сказали, что сейчас принесут. Мама всё металась по лестнице и рыдала, когда нянька высунулась в окно и сказала ей ' «ну чего здесь мокреть развела, дочка давно родила. Внучка у тебя»-" Да как родила, вон она кричит, стонет"-" Вот Фома неверная, говорят тебе, твоя родила, не пикнула даже, жрать просит, беги быстрей, купи чего-ничего"
Мама со всех ног бросилась на площадь, купила хлеб с сыром и бутылку кефира и виноград. Она принесла и та же нянечка пришла в родовую и плюхнула это всё мне на грудь, "ешь'. Сила , а не антисанитария. Но съела я всё моментально.
В родовой я пролежала два часа. За это время с меня стекло всё и далее больше за все 9 дней пребывания в роддоме не капнуло. Оказывается это было тоже плохо. Потом, когда мне приносили кормить ребёнка, у меня начинались дикие боли, хуже чем при родах, и мне стали делать уколы обезболивающие и смягчающие сокращения.
Сокращения на сухую это хуже всего-, сказала врач, и выдала фразу, -как бы вторыми родами вам не умереть, милочка. Эта фраза потом чуть не стоила жизни моему второму ребёнку.
Я попала в третью палату, где уже лежали шесть женщин и четыре кровати оставались ещё пустыми. Мне досталась вторая кровать слева от входа. Пустовали кровать рядом, кровать у окна справа и вторая от входа справа. Туда потом и поступили женщины бывшие со мной вместе в предродовой.
На кровать рядом со мной через час доставили измученную первородку, на кровать у окна положили «ой,тошно», двадцатилетнюю женщину со спутанными , свалявшимися в колтых волосами, кажется очень давно немытыми. На кровать справа от двери привезли ту, что жалобно с подвываниями стонала при схватках.
Это была женщина 47 лет, тоже первородка. Мучилась она более трёх суток и просто удивительно, как выжил при этом её ребёнок и почему ей не оказывали помощь.
Она была одинокая, устала жить одна и решилась родить ребёнка, в столь позднем возрасте, ради того, чтобы было для кого жить. Мальчик у неё родился крупный 5,400 так что понятно, отчего она так мучилась.
Катя пришла в себя после родов на третьи сутки и оказалась очень доброй, общительной и приятной женщиной.
Остальные женщины поступившие ранее нас, запомнились мне менее. У окна в нашем ряду лежала Люся, родившая ночью. Ей ещё не приносили ребёнка на кормление, она мне запомнилась оттого, что наших детей перепутали.
Кормить детей нам принесли в 6 утра следующего дня, в понедельник. По коридору загремело, потом распахнулись двустворчатые двери палаты и въехала большая каталка, на которой в рядок, как полешки лежали плотно запелёнутые малыши.
Вели они себя по разному, кто-то уже пел песни, во всю Ивановскую, кто-то зевал, а кто-то мирно посапывал носиком. Потом я узнала, что прежде, чем везти на кормление их слегка прикармливали, оттого некоторые и спали. А вот обработкой и пеленанием, занимались после кормления, чтобы деток дважды не крутить, так что привозимые на кормление, изрядно попахивали. Такие были порядки.
Нам стали раздавать детей. Начали с нашей стороны. Я получила кулёк, собралась прикладывать его к груди, как показала детская сестра и тут же уставилась на ребёнка, он явно не был похож, на того, что мне показывали в родовой.
Интересно, но когда в фильмах бывает сюжет про то, как в роддоме подменили и перепутали детей, я в это не верю. Это может быть только в одном случае, если мать рожала в бессознательном состоянии, что нереально, или через кесарево, что вполне реально. В остальных случаях, того краткого мига,когда тебе показывают младенца, достаточно, чтобы запомнить своё дитя и отличить его среди других.
Сестра ещё продолжала разносить остальных детей, когда на всю палату прозвучали два наших голоса « это не моя», «это не мой». Она остановилась и сказала нам:– Ну что вы выдумываете, бирки посмотрите. Я выпростала ручку малыша и громко сказала Казаков, в то время как Люда воскликнула Сычёва.
Сестра тут же бросилась извиняться и менять детей. Одеялки у всех были одинаковые, только у моей было подпалённое пятно в ногах, по нему эта сестра потом всё время сверялась. А позже, когда я встала и управлялась со всем, то просто вталкивала каталку в палату,заявляя:-" Деловая, раздавай". И детей раздавала я.
Я пыталась начать кормить дочку, но она спала. Тогда сестра сказала, чтобы я зажала ей носик и она откроет рот. Смотрела на крохотную пуговку, усеянную белыми пятнышками, словно манкой и не могла понять, как зажму этот крохотный носик, но сестра велела действовать смелее.
Крылья носика оказались неожиданно твёрдыми и никак не хотели зажиматься. Пришлось сестре помогать неумелой робкой мамочке, после чего девочка открыла ротик и крепко ухватила грудь, а у меня потемнело в глазах и я упала без сознания на кровать. Вот тогда-то мне и помогли и врач сказала эти страшные слова.
Укол стали делать перед кормлением ежедневно. Одного хватало на сутки.
Сосала девочка активно и быстро набирала вес.
А у соседки Лиды, той самой тридцатитрёхлетней ничего не получалось со сцеживанием молока. Ей кормить малыша пока не приносили из-за разного резуса, и нужно было сцеживать молоко. Грудь у неё стала стеклянной, она стёрла её до ран, но ничего не могла сделать, а сестра показав приём один раз, более к ней не подходила.
Меня всем наукам сцеживания научила мама, поэтому я предложила ей свою помощь. Она была так измучена, что с радостью согласилась.
В общем я её раздоила, сил при этом затратила немало. Грудь была очень большой. Но результат в итоге оказался хорошим, она больше не мучилась и справлялась сама.
Вообще я встала быстрее всех, словно никогда и не рожала и тут же включилась в заботу обо всех обитателях палаты. Это было для меня своего рода приятным времяпрепровождением и спасением от долгого течения времени в условиях больницы.
Я жутко не люблю больницы с их замкнутостью, поэтому всегда стремлюсь чем-то занять себя. Мне не составляет труда принести судно, попросить у сестры-хозяйки пелёнки для женщин или оказать любую другую услугу. Мне так комфортней.
Оттого и получалось всегда и везде, что люди быстро со мной сходились, я становилась им нужной и словно бы близкой.
Очень скоро я плотно опекала Машу, ту двадцатилетнюю роженицу. Она сама была не из Серпухова, приехала откуда-то из глубинки России в Серпухов работать в совхоз Большевик по набору. Совхоз был богатый, работников не хватало и они набирали по оргнабору, так это тогда называлось. Её молодой человек, пока не муж, отец ребёнка был из Сибири, тоже приехал на работу трактористом. Видимо здесь платили больше.
Жили они в общежитиях при совхозе. Маша была из очень глухой деревни, настолько глухой, что не умела даже обращаться с мылом. Если бы мне сказали, что такое бывает, я бы не поверила.
Но позже посмотрев фильм «Печки-лавочки» и вспомнив Машу, я поняла, что в таком беспросветном мраке жила половина населения глубинки, особенно в глухих деревнях. Наверное поэтому они, невыездные, по сути привязанные к своим сёлам крепостные, так старались вырваться в города. А наш совхоз Большевик был по сути городским почти промышленным производством.
На третий день после родов, её почти насилком заставили встать из кровати, так она боялась вставать,хотя, когда привезли после родов, норовила вскочить, но её отругали. Она пользовалась судном, посмотрев, как это делают другие женщины.
Но взявшись за него неловко, опрокинула его на кровать, после чего я сбегала к сестре хозяйке, попросив сменить ей постель. Девочки рядом, увидев, как она руками пытается стряхнуть всё с постели, убежали из палаты, с позывами к рвоте. А мне было её жалко.
Я заставила её встать и идти в туалет. Там подвела её к раковине, дала мыло и велела мыть руки и лицо. Кран пришлось показывать, как открывается, так как в совхозе они пользовались простыми нажимными умывальниками.
Маша стала умываться, при этом возя по лицу куском мыла. Женщины, которые находились рядом, зашлись громким хохотом, а я терпеливо объяснила ей, как нужно пользоваться мылом. За то, что я не смеялась и проявила о ней заботу, она привязалась ко мне, как бродячая собачка и шагу не могла сделать без меня.
А Лиду продолжали преследовать неприятности, у неё вдруг началась грудница, температура поднялась под сорок, груди снова остекленели. Её срочно начали лечить, а ребёнку уже сделали необходимые процедуры и его нужно было начинать эх кормить, а чем?
И я вызвалась кормить его, ведь у меня было очень много молока. Теперь я брала двоих детишек и прикладывала их к груди одновременно. Плюс был в том, что они хорошо старались и сцеживать молоко мне больше не приходилось.
Теперь кровать моя, в то время, как я отлучалась была всё время завалена гостинцами, несмотря на отказ, девчонки заваливали меня. Мне и из дома приносили и они нагружали. Мы стали съедать всё сообща, так я настояла.
Виталька приходил ежедневно, но толку. Мы на 4-ом этаже, окно открывать не разрешают, видим друг друга и то плохо. Но он всё равно прибегал и стоял под окном, я показывала ему наш кулёк, но в основном мы общались записками.
Однажды, во время кормления ,вы конечно помните, что моя кровать вторая от входа, а Машина у окна, я взяла как обычно своих птенчиков, приложила к груди, они дружно присосались и трудились. Я сидела лицом к Лиде, чтобы она могла смотреть на своего сынишку.
Маша устроилась кормить ребёнка весьма своеобразно. Одну ногу она спустила с кровати, вторую поджала под себя. На ноги положила подушку, на подушку ребёнка.
Э
У неё была весьма своеобразной формы грудь, длинная вытянутая, так вот она двумя руками взяла эту грудь и стала пихать её в ротик ребёнку, его при этом не держала. Получилось, что вместо того, чтобы попасть ему в рот, она толкнула его и грудью и руками и он стал падать.
Про мраморный пол я уже рассказывала. До сих пор не знаю, как это получилось, но я успела отбросить двоих детей на кровать, так, чтобы они не свалились и в два прыжка, очутившись возле неё подхватить ребёнка у самого пола.
Что со мной случилось я не знаю, но я вдруг со всей дури влепила ей пощёчину и безобразно на неё накричала. Я обозвала её рохлей и коровищей неуклюжей, а потом разревелась злыми слезами.
При этом поправляя её позу, пристраивая ребёнка в её руке и показывая, как правильно давать грудь, чтобы ребёнок не давился и не захлёбывался, тем паче не падал. Всё это произошло много быстрее, чем я описываю.
Потом я вернулась к своей кровати и продолжила кормить своих детей. Это как ни странно не обидело и не отвернуло от меня Машу, а ещё крепче привязало. До этого она кормила ребёнка лёжа и таких заморочек не случалось, но глядя на других она захотела кормить сидя и чуть не угробила сынишку.
Её доверие ко мне настолько возросло, что она дала мне прочесть письмо её кавалера, с тем чтобы я помогла ей правильно ответить ему. Ей понадобился мой совет. С чего она решила, что я больше знаю и более опытна в жизни, не пойму.
Честно скажу, что письмо я читала давясь от смеха, но стараясь не показывать этого, чтобы не обидеть Машу. Ну и как можно было спокойно читать письмо, которое начиналось буквально так « Сдрастуй дарагая Машинка!»
Далее я думаю продолжать не стоит.
Я продиралась сквозь дебри повышенной грамотности с большим трудом, пытаясь понять о чём писал автор, иногда приходилось переспрашивать у неё. Хорошо что это чтение шло не в палате, а в коридоре у окна, иначе вся палата угорала бы в истерике. Мы обсудили письмо, я подсказала ей некоторые вещи.
Потом она сказала мне что при выписке ей хотелось красиво выглядеть, а я же вижу, что с её головой. Так вот, она попросила помочь расчесать тот колтых, что образовался из её волос. Честное слово, этот вшивый домик легче было бы срезать к чёртовой бабушке.
У Маши были длинные, до половины спины, густые тёмные волосы и вот на этих волосах она соорудила в парикмахерской, за две недели до родов Бабетту. Крутой начёс с которым она всё это время ходила, причёску берегла, во время родов свалялся, сбился набок, но благодаря лаку держался стойко набекрень.
Какой уж мастер так постарался или Маша дополнительно брызгала лаком, не знаю. Но время, убитое мной на разборку Эйфелевой башни, в которой каким то чудом оказались вкрапления сосновых игл и листьев сухих, словно её головой возили по земле в лесу, равнялось ровно двум дням, с перерывами на кормление и сон.
Итог был плачевным. Волосы я расчесала, но при этом по кругу, вокруг затылка оказался весьма основательно прореженный участок, словно кто-то прошёлся бритвой. Почти как тонзура, но с остатками волос в центре. Несмотря на всю осторожность, проявленную мной, волосы просто выпадали.
Потом я мыла ей голову и в итоге оставшимися волосами удалось кое-как прикрыть проплешины. Руки у меня болели безбожно, после таких упражнений. А она была счастлива, это было видно по всему.
Глава 12. Жизненные сюрпризы.
Ещё в те же дни случилось нам наблюдать одну картину. В соседней палате, много раньше нас, дня на три четыре, случилось так, что молодая одинокая женщина, родившая казалось бы здорового мальчика, через два дня лишилась его, а она ведь уже кормила ребёнка. Не помню почему он умер. Умер ночью в детской.
К ней наутро пришли врач и медсестра сообщить о смерти ребёнка и перевязать грудь. Сначала она была как омертвевшая, дала перевязать себя и легла отвернувшись ото всех лицом к стене. А через некоторое время с громким плачем и криками, она принялась срывать с себя тугие повязки. Там собралась масса персонала, они старались удержать, уговорить , успокоить её. Это было страшно. Но она не давалась повторно перевязаться.
В этой же палате лежала холёная жена капитана из военного училища. Он там преподавал. Так вот,жена капитана наоборот настояла в первый же день, чтобы ей перевязали грудь, так как она не хочет портить свои формы притоком молока и ходить потом с обвисшей грудью. Не знаю как, но она своего добилась.
Так вот эта девушка, тоже кстати Маша, попросила разрешить ей кормить малыша соседки по палате. И ей пошли навстречу, вместо того, чтобы на следующие дни выписать, её оставили и она кормила мальчика. Видимо капитанша заплатила им.
Не знаю как она потом думала перемочь своё горе, ведь всё равно с ребёнком пришлось бы расставаться.
Но вышло по иному. Их выписывали в один день, причём Маша должна была уйти раньше, но кто-то видимо постарался её задержать. Персонал больницы страшно возмущался поведением капитанши, по другому её не называли, видимо они всё и подстроили.
Капитанша красивая, стройная, пышнотелая женщина с крашеными пышными белокурыми волосами собиралась, красилась, наводила лоск.
Маша в отдельной комнатке, возле второго выхода с этажа, переодевалась. Маша тоже не была страшненькой, просто неброской приятной наружности,обычная девушка с естественной белокурой косой.
А в то время, как они собирались, каждая по отдельности, приехал капитан и нянечка, та самая, что принимала передачи в сердцах вылепила ему всё, что он мол свою королевну откармливал да обхаживал, а она даже ребёнка кормить не желала, грудь свою берегла.
Услышав это он попросил сказать ему всё подробно.
Итогом оказалось следующее. Нянька обежала все палаты, а историю капитанши и Маши знали все. Как обычно слухи быстро носятся:– "Ой, девки, что щас будет, вон гляньте в окна."
Ну мы конечно все повисли в окнах. День был тёплый, даже открыть окна разрешили. Подьезд наш находился по правую руку от палаты внизу, а тот через который выпустили Машу слева, довольно далеко, но видно.
Когда вынесли ребёнка и отец взял его на руки, он велел жене следовать за ним.
При выписке он как положено, одарил акушерку, детскую сестру и нянечку цветами и конфетами, а жене букет не отдал, велев идти за ним. Этого мы не видели, это нянька потом рассказывала.
Мы увидели их уже выходящих из подъезда. Нянька вышла с ними и за спиной у капитанши, показала ему на выходящую из другого подъезда Машу. Вот тут всё и произошло. Эх
Слов мы не слышали, это как в немом кино. Он с ребёнком сел в машину, закрыв дверцу перед носом жены и велел трогать. Она стояла в растерянности, а он догнал Машу, которая уже почти дошла до ворот, сунул ей в руки сына и стал в чём-то горячо убеждать. Это длилось довольно долго, за это время, опомнившаяся жена, бросилась бежать к ним.
Но не преуспела, потому что видимо Маша согласилась с капитаном и села в машину, которая уехала из-под носа капитанши. Обо всём этом в лицах и красках, нянька злорадно и с явным удовольствием рассказывала. А мы ревели,просто мелодрама в жизни.
Сразу скажу ,город– то маленький, так что всё не скрыть. У них потом был не только развод, но и суд, который признал-таки право Маши на ребёнка и лишил прав на него капитаншу. Потом они уехали из города. Он получил другое назначение и увёз Машу, а капитанша осталась с носом.
Вот и такое бывало в жизни, а не в кино.
Через несколько дней выписывали нас. Тогда выписывали на десятый день, а не как теперь на четвёртый или пятый. Ребёнок успевал и сменить первородную кожицу и пупочек заживал полностью. Мои дела тоже были отличными, сокращения прекратились и болей больше не было.
За мной пришли большой компанией , четыре парня, вместе с Виталькой, Галчонок с ними увязался. Когда мы вышли сестра детская растерялась, кому отдавать ребёнка, кто отец, но ребята подпихнули Витальку вперёд. Он смущённо раздал всем подарки и взял дочку на руки.
Смешно и неумело, маме пришлось помогать ему прилаживая его руки, как нужно. Они были без машины. -Машина придёт позже– сказала мама,– к дедушкиному дому, так как бабушка с дедушкой просили зайти к ним, показать ребёнка.
Идти до их дома всего двадцать минут, по короткой улочке мимо моей первой школы и Гортеатра, через парк и мы дома. Когда мы подходили, пошёл дождь, короткий, почти летний и мама сказала, хорошая примета ребёнок входит в дом под дождём.
У дедушки с бабушкой мы пробыли недолго, но вполне достаточно, чтобы все успели налюбоваться на малышку, я её покормить а они накормить всю нашу компанию.
Потом приехало такси и мы отправились домой, причём трём ребятам пришлось добираться пешком. Все делились впечатлениями о ребёнке.
Когда её развернули интересно было наблюдать за их реакцией. У некоторых на лице было выражение брезгливости, мол паучок какой-то, у кого-то изумление, у Витальки и страх и гордость и радость. Страх оттого, что как браться за эту кроху, чтобы ничего не сломать.
Теперь начались дни полные хлопот, бессонных ночей, разных страхов. В общем всё , что обычно сопровождает молодых неумелых родителей. При этом Виталька перестал настаивать на нашем уходе на квартиру, видимо понял, что у меня пока не хватает опыта.
Не к моей чести будет сказано, но тогда во мне ещё не проснулось по настоящему полноценного материнского чувства, точнее полной ответственности. Видимо понимание того, что мать всегда придёт на помощь, способствовало некоторой расслабленности.
То есть я любила свою дочку, мне нравилось её кормить пеленать, купать, гулять, словно играючи в живую куклу и в тоже время меня страшно раздражало, когда она плакала ночами. Мне хотелось спать, а она не давала и стыдно признаться, но это так, я срывалась на крик, истерила. Тогда вставала мама и забирала у меня ребёнка.
Через неделю мы собрались идти регистрировать дочку в Загс, и тут примчался дядя Юра. Он приехал из Москвы специально, сказать, что имя тёти Ирочки, не Ирина ,а Ираида, чтобы мы назвали правильно.
Из-за имени нам долго пришлось пререкаться с заведующей Загса, которая уверяла, что такого имени нет, но в конце концов из-за того, что мы настаивали, она открыла справочник и обнаружила, что это имя есть даже в святцах, после чего извинилась перед нами и зарегистрировала. Так в моей жизни появилась Ираида Витальевна Сычёва, моя дочь, первенец.
Глава 13. А просто жизнь.
Жизнь продолжается. Я уволилась с работы, получив декретные деньги. При увольнении мне не сказали в отделе кадров, о том что я имею право сидеть с ребёнком до года, с сохранением за мной рабочего места.
Тогда только вышел этот указ, правда без оплаты по уходу за ребёнком, с оплатой примут много позже. А сейчас кадрам невыгодно сообщать женщинам об этом указе, так как лучше на их место взять постоянных работников, чем временных,обязанных освободить место мамочке пожелавшей работать дальше.
Отсюда и обследование гинекологом, во время приёма на работу, чтобы, не дай Бог, не принять беременную, возись с ней потом.
Я ещё слишком молода, чтобы разбираться в этих вопросах, а мама жила при других порядках, когда сначала нужно было выходить на работу через две недели, после родов, а потом через два месяца.
Так что правовая неграмотность народа была вещью обыденной, а просвещать его никто не торопился. Просто на семейном совете решили, что я буду сидеть дома с ребёнком минимум до года.
Ну и все домашние заботы, помимо забот о ребёнке также легли на мои плечи, а как же иначе, я же свободна.
Так что я стала вести активную жизнь домохозяйки у которой на руках трое детей; сестра 13 лет, требующая особого пригляда, брат первоклассник и дочка грудничок. А сама-то ещё неопытная.
Мама с Виталькой зарабатывают деньги, а я за хозяйку. Уставала за день изрядно, уроки с детьми сделай, еду приготовь, дом прибери, за всем проследи, а ещё кормление по часам и гуляние с малышкой.
