Текст книги "Дом на Монетной"

Автор книги: Вера Морозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Трое вышли последними

Казалось, такие игрушечные проулки и дома, прикрытые утренним туманом, существуют только в сказках. Дома в два окошка с вросшими в землю наличниками и покосившимися крылечками. Лавочки, скрытые бузиной, в зеленых чешуйках. Узенькие тропки к дому в один кирпич. На всем чернота от копоти и толстых слоев пыли, чернота от времени и дождей.

Мария Петровна осторожно шла вдоль улочки, зажатой заборами. Бил косой дождь, по-весеннему теплый и липкий, от которого не спасал старенький зонт. Крупные капли падали за воротник жакета, застилали глаза. Доносился звук колотушки да ленивый перебрех собак.

В тишине журчала вода по желобам, глухо ударялась по распухшим кадкам. Послышались-голоса. Мария Петровна осторожно открыла калитку, слилась с черными стенами забора. Всхлипывала грязь под копытами, виднелись расплывчатые силуэты.

– Есть кто? Выходи!

– Есть, есть, ваше благородие! – Грязь зачавкала громче, показался сторож с колотушкой. – Никаких личностей не обнаружил…

– Смотри не дрыхни! – Жандарм перегнулся в седле. – В эти чертовы закутки и не заедешь… Проверим через часок…

И опять захлюпала грязь. Сторож чиркнул спичкой. Лениво зевнул, перекрестил рот. Мария Петровна смотрела на его оплывшее лицо, подсвеченное огоньком. Дождь загасил спичку. Сторож ударил в колотушку и медленно двинулся вперед, заглядывая в окна, залитые дождем.

«Пронесло! – облегченно вздохнула Мария Петровна, вытирая мокрое лицо. – Словно сошли с ума: весь город заполонили патрулями, караульщиками…» Заскользила быстрее, опасаясь напороться на жандармов. Капли дождя все сильнее и сильнее били по лицу. Огляделась. Кажется, дорога правильная. Третий проулок от станции. У дома корыто под желобом. Значит, здесь. По желобу весело плескалась вода, оставляя пенистые пузыри. Калитка поддалась легко, без скрипа. Женщина прошла по тропке к дому, прикрытому косой пеленой дождя. Постучала трижды, отрывисто, торопливо. Приоткрылась занавеска в крайнем окошке. Робкий свет закачался на чахлой рябине, припавшей к забору. На крыльце вырос человек. Мария Петровна переступила порог. Глаза с трудом привыкли к темноте. Дверь закрыли на засов, провели в горенку.

– Ба, знакомые все лица! – рассмеялась Мария Петровна. – Святая троица!

– Жаркий денек… – Воеводин крепко пожал руку. – Все ушли, осталась наша троица.

– А сколько ушло?

– Восемь троек… Как говорили, каждая через двадцать минут.

Мария Петровна подошла к столу. На клеенке разложены афиши, отпечатанные на гектографе: рабочий с красным знаменем звал на первомайскую демонстрацию. Мария Петровна провела рукой по шершавой бумаге, задержала взгляд на фигуре рабочего.

Потрескивали дрова в русской печке. Попахивало дымком и чуть подгорелым хлебом. Пожилая женщина старательно размешивала клейстер большой ложкой. Воеводин раскладывал листовки, поплевывал на пальцы.

– Зря рискуете, Мария Петровна! – сказал с укором. – Сами справимся… Как братва налетела на листовки, афиши брали с бою!

Работали споро. Листовки рассовывали по карманам пиджаков, афиши убирали за пазуху:

– Предельная осторожность! Город переполнен казаками, словно ожидают бунт… Еле добралась… Патрули… Дворники… Шпики… – Мария Петровна, обхватив тряпкой чугун, начала разливать клейстер по жестяным банкам.

Кажется, предусмотрели все. В банках через ушки продели длинные шнуры. Из-под ремней топорщились щетиной плотные самодельные кисти. Порядок твердый и проверен неоднократно: первый старательно намазывает клейстером заборы, второй нахлобучивает листовки, третий прикрывает отряд, рассовывая воззвания под двери домов.

– Афиши развешивайте по самым людным местам… Намазывайте гуще, чтобы сдирать было труднее. – Мария Петровна говорила негромко. – Доберитесь до Верхнего базара: день праздничный, наверняка народу соберется много… Да и соборы рядышком – богомольцы повалят. Листовки расклеивайте по рабочим кварталам и на виду. С типографией худо, жаль, если труд пропадет попусту.

Воеводин взял кисти для клейстера, потрогал щетину. Его напарник, черноглазый паренек, через плечо повесил банку с клейстером, натянул дождевик. Отобрал кисть у Воеводина, положив в наружный карман. «Конечно, так сподручнее!» – подумала Мария Петровна. Третьим был новенький. Нерешительный, медлительный. Взглянув на Воеводина, начал торопливо рассовывать листовки под ремень. Воеводин вытащил их, хлопнул паренька по плечу:

– Чудило! А если удирать придется, что останется от твоих прокламаций… Нет, уж мажь заборы, а я пойду первым.

Паренек старательно припрятал банку. «Ничего, привыкнет!» – решила Мария Петровна, помогая ему натянуть старенькое пальто. Подошла хозяйка, сунула каждому по куску хлеба, посыпанного крупной солью, а Воеводину еще и луковицу.

– Что ж! Через десять минут можно выходить! Да, а по том домой… Мало ли что может случиться – хозяйка подтвердит: спали и к смутьянам отношения не имеете. – Мария Петровна задумалась и спросила: – А клея-то хватит?

Воеводин заглянул в свою банку, присвистнул, покрутил головой:

– Правда… Мы же не визитные карточки оставляем, а афиши с приглашением на маевку! Клейстеру кот наплакал. Добавляй, Петровна!

Старушка засуетилась. Подбросила поленце в печь, начала кипятить воду, чтобы заварить клейстер. Воеводин подсел поближе к огню, закрутил цигарку.

– Хороший сегодня день! Демонстрация! Листовки! – Голос звенел от радости.

Мария Петровна взяла листовку, повертела, краска оставляла жирный отпечаток на руках, читала вслух:

–  Товарищи!

Оглянитесь кругом себя! 1 Мая, весна, природа разорвала оковы зимы и теперь торжествует победу над холодом и мраком. А рядом наша жизнь, серая и неприглядная, наша родина – смрадная душная тюрьма, где миллионы рабов-тружеников задыхаются в тисках произвола и невежества!

Тем ближе, тем дороже нам этот день.

– Здорово… Весна… Природа разорвала оковы… – Воеводин мечтательно подпер подбородок рукой. – Вот только про цепи капитализма нет ничего…

Мария Петровна потрепала его по вихрам. Поправила очки и вновь послышался ее ровный спокойный голос:

–  …В России капиталистический гнет сильнее, чем в других странах: его поддерживает более могучее правительство, правительство самодержавное. Уничтожение этого правительства есть первый шаг к освобождению русского пролетариата. На демонстрации в честь 1 Мая мы открыто заявим: «Долой самодержавие! Да здравствует народное правление! Да здравствует политическая свобода!»

В России голод и безработица: одни работают до изнеможения, другие благодаря этому не находят заработка. Мы потребуем: «Работы безработным».

Саратовские рабочие решили отложить празднование 1 Мая до ближайшего воскресенья. Приглашаем вас, товарищи, все саратовские рабочие и ремесленники, приглашаем всех, кому дорога свобода и справедливость и ненавистно зло и насилие, на демонстрацию 5 мая в 12 ч. дня на Соборную площадь. Пусть приниженные рабочие гордо поднимут свою голову, пусть голодные труженики бросят укор сытым тунеядцам, пусть все бесправные потребуют себе прав!

Воеводин вслушивался в такие знакомые и каждый раз новые слова. Конечно, эти драгоценные листовки нужно расклеивать наверняка и непременно на полицейское управление, неподалеку от Липок. Рискованно. Только бы проскользнуть мимо гауптвахты, а там следи за часовым: зазевался голубчик у полосатой будки, а ты в то же мгновение бац листовку намертво на двери полицейского управления. Пускай утречком побесится господин полицеймейстер! Пока Марии Петровне ни слова, а то…

– Смотри, Воеводин, без лихачества! На двери участков листовки не наклеивай! А к полицейскому управлению и близ ко не подходи… – словно читая его мысли, заметила Мария Петровна.

Лицо Воеводина вытянулось. Только в карих глазах полыхал лукавый блеск. Наклонился, чтобы скрыть улыбку. Мария Петровна заговорила строже, резче:

– Не рискуй! В партии много дел, требующих настоящей смелости… Не форси! Стыдно… Кстати, перестань среди бела дня рассовывать солдатам листовки. Ребят вводишь в искушение! Александр Македонский! На Немецкой заприметил солдата, так сразу к нему бросился и за обшлаг листовку: «Почитай, служивый!» Солдат оторопел, а ты деру! Глупость одна! А если солдат не растеряется и тебя арестует? Пять лет тюрьмы! К чему?!

Воеводин почесал в затылке. Узнала все же… Плохо. Он посмотрел на Марию Петровну сбоку и понял, что рассержена всерьез… Конечно, права. Больше форсу, чем смысла. Только надоело осторожничать.

– Жаль, что вам не придется участвовать в маевке! – сказал, чтобы переменить разговор, встряхнув махру в цветастом кисете. – Хорошо хоть, на Зеленом острове послушали нашего брата… Страсти-то какие разгорелись!

– Хитер! Далеко пойдешь! – откровенно расхохоталась Мария Петровна. – Дипломат… Дипломат…

Собрание на Зеленом острове было памятным. От Бабушкина взвоза до острова добирались на лодках. На берегу в ресторане, Приволжском вокзале Барыкина, гремела музыка. Пьянствовали купцы. С реки вокзал был очень красивым – двухэтажный, резной, с шатровыми крышами и золочеными шпилями. Занавеси на лоджиях второго этажа натянулись парусом – отчего он казался белым, воздушным, как чайка в полете. В солнечных лучах рассыпались фонтаны. На широкой лестнице, заплетенной диким виноградом, плясали цыгане.

А рядом покосившиеся домики, прилепленные друг к другу, словно ласточкины гнезда. Темнели крыши кабаков, вывески трактиров Миллионной улицы, заселенные волжской беднотой.

На Зеленый остров Мария Петровна выезжала вместе с мужем Василием Семеновичем. Дул ветерок. Василий Семенович поднял воротник парусинового пиджака и недоуменно смотрел на пьяный разгул Приволжского вокзала Барыкина. Он не переносил шума, купеческого молодечества. От пристани отвалил пароход «Жертва». Расходились волны, лодку стало раскачивать. Мария Петровна опустила руку в воду, испытывая упругое течение и приятный холодок. Волга бурлила, полноводная, стремительная. «Быстрина», – сказал гребец и, поплевывая на заскорузлые ладони, приналег на весла…

И здесь, в тихом домике, Воеводин опять заговорил о демонстрации, об оружии, о том, что волновало его и заботило.

– Нет, нельзя идти без револьверов на башибузуков! Казачков, как всегда, подпоят и по нашим спинам запляшут нагайки! – Мальчишеский голос звенел от возмущения. – Нас будут лупить, а мы песни петь?!

– В партии есть дисциплина. Приняли решение – не брать оружия! Значит, не брать! – Мария Петровна взглянула на огорченное лицо Воеводина, добавила мягче: – Хочется, чтобы решения выполняли сознательно. Оружия мало, с регулярными частями рабочим не справиться, да и боевой выучки нет. Первый же выстрел даст повод для расправы. Солдаты будут расстреливать демонстрантов, а царские суды приговаривать к виселицам!

– Так и хвостист кричал на митинге! – горячился Воеводин; его смуглое лицо покраснело, стало бронзовым. – В голове дурака не дозрело, вот и кричит: мол, нужно выжидать…

– Выжидать нечего! Демонстрация состоится – это большое дело! Но оружие положения не спасет, а вреда принесет много. Демонстрация превратится в избиение! – закончила Мария Петровна.

– Рабочие под казачьи плети не пойдут! Драки мы не боимся! Лишь бы драка пошла на пользу революции! – Воеводин прихлопнул рукой по колену. – Камень, палки, гайки – все оружие!

– Что ж! Нужно быть готовым! – Мария Петровна разлила клейстер. – Пора, товарищи! Встретимся в одиннадцать…

Дверь хлопнула. Трое вышли последними. Прихватив пачку листовок, распрощалась с хозяйкой и Мария Петровна. Она также хотела до рассвета добраться домой. Листовки же разбросать у Архиерейской усадьбы, близ полицейского управления, места людного и шумного, куда запретила приближаться Воеводину.

Соборная площадь

У дома купца Бендера, богатого сарпинщика, Мария Петровна остановилась. Чадил уличный фонарь с конопляным маслом, забытый с ночи. На горбатом мостике, приподнимавшемся над канавой для стока воды, торчал городовой. Доносился звон конки с Московской улицы. У католического собора, серого, неприветливого, народ. Уныло позванивали колокола. Тащились возы на Верхний базар. По булыжнику цокали копыта.

В полуциркульных окнах лавки Бендера красочные материи, дорогие сукна. Мария Петровна неторопливо зашла в магазин, придерживая большую корзину, с которой частенько ходила на рынок.

Сегодня она оделась особенно тщательно: широкая потертая юбка, жакет с буфами, отделанный витым шнуром. Старомодный, с чужого плеча. Стоптанные полусапожки с задравшимися носами. Цветастый нарядный платок. Кухарка из богатого дома… Дом Бендера угловой, удобный для наблюдения: просторные окна, несколько выходов. Проплывали приказчики, словно призраки, среди висячих полотен сарпинки. Озабоченные. Усталые, которым так мало дела до всего происходящего. Она не спеша обошла полотна сарпинок и заторопилась к противоположному выходу. Сделала несколько шагов. Никого. Перешла на другую сторону. Мостовая поблескивала после утреннего дождя. Еще раз оглянулась. Дом Бендера украшала арка с громоздкой скульптурой «рыкающих львов», одна из городских достопримечательностей. На сером мраморе застыли львы, выставив огромные морды с обнаженными клыками. Эти рыкающие львы, аляповатые, громоздкие, обычно веселили ее, но сегодня она едва обратила на них внимание.

Обогнув дом Бендера и минуя лавки, направилась на Верхний базар. Налево осталась городская биржа, красное двухэтажное здание, украшенное арками с городскими гербами– тремя звездообразными стерлядями. Вечерами эти гербы, освещенные фонарями, были особенно заметны. Сразу же от биржи начинались торговые ряды, каменные, крытые, построенные на века. За рядами виднелась церковь Петра и Павла в белых резных кокошниках. Рядом ночлежки. Ободранные, с отвалившейся штукатуркой. Номера. Убогие. Одноэтажные. С кривыми завлекательными вывесками. Из номеров выбегали мальчики с ведерными чайниками. Заливалась гармоника в трактире.

Торговля в воскресный день шла бойко. Рядились покупатели, били по рукам. Гнусавили продавцы квасом. По лавчонкам со скобяным товаром ходили крестьяне, унизанные связками баранок. Ссорились торговки, нагловатые и бойкие. Млели в клетках откормленные гусыни с красными бусинками глаз… Базар жил своей обычной жизнью – стонал, кричал, плакал, ухал…

Мария Петровна, купив саратовский калач, прошлась по рядам. Приценивалась, рядилась с торговками. Ударили часы на бирже. На толкуне появилась публика, столь непривычная для рынка. Студенты в зеленых тужурках с блестящими пуговицами. Рабочие в суконных пиджаках. Праздничные. Принаряженные. Фельдшерицы с кружевными зонтиками. Интеллигенты в дымчатых очках. Засновали затасканные шпики в шляпах с опущенными полями, «трехрублевые», как презрительно называли их рабочие.

Кажется необычных посетителей заметил и городовой. Начал озираться по сторонам, нетерпеливо сжимая свисток, болтавшийся на толстом шнуре. Девушки собирались группами, переговаривались. Рабочие окружили старьевщика, разложившего на холстине свой небогатый товар. На базаре промелькнул Воеводин, свежий, подтянутый, будто и не знал бессонной ночи. Неприметно кивнул Марии Петровне, заторопился к лоткам. Кинул пятак слепому, нырнул в толпу. Вновь его заметила Мария Петровна в рядах, в которых кустари обычно продавали поделки из дерева: расписные матрешки, деревянные грибы, бочонки, палки, трости. Воеводин, наклонившись к продавцу, выхватил из груды разложенного товара тросточку, смешно помахал и отложил. Покопался в зонтиках и также отложил. Заинтересовавшись, она подошла поближе.

– Нет, служивый… Покажи мне палку, которой бы от цепных собак можно отбиваться, – послышался его хрипловатый голос.

– Поувесистей?! – с готовностью переспросил инвалид из отставных солдат.

– Конечно!

– Попробуй вот эту!

– Легковата! – Воеводин подбросил палку. – Живу у черта на рогах – у Агафоновского поселка… Возвращаюсь с завода ночью. Темь. Грязь… А собак тьмуща… Злые, как торговки на рынке…

– Эва! Эва! Не задевай, господин хороший! – шутливо надвинулась на Воеводина грудастая молодуха, пристукнув по корытцу валиком для белья.

– Бабы – завсегда злее собак! – пробурчал инвалид.

– Ах, не приметил! – Воеводин, лукаво посмеиваясь, вновь принялся перебирать палки. – Нашел!

Он довольно ощупывал палку, суковатую, увесистую, настоящую дубину. Этими палками заинтересовалась не только Мария Петровна, но и рабочие. Перебросившись с ним короткими словами, молодежь окружила продавца. Начали разбирать палки, не торгуясь. Даже барышни покупали тросточки. Продавец растерялся от такого спроса на товар.

– Слава богу! Отродясь эдакой торговли не припомню! – Инвалид перекрестился, уговаривал: – Добирайте, господа, тросточки… Легонькие, будто перышки…

От тросточек большинство покупателей отказывалось, а палки расходились с небывалой быстротой. Опять отзвонили часы на бирже. Двенадцать. Мария Петровна перешла в зеленной ряд. Глаза ее настороженно и пытливо оглядывали толпу, разраставшуюся на Верхнем толкуне. Еще немного, и начнется… Пора! Высокий молодой человек пронзительно свистнул. Сигнала ждали все. Молодого человека окружили студенты, рабочие, интеллигенты. Кто-то из-за пазухи достал красное полотнище, водрузил на древко. Над толпой затрепетало знамя. Красное знамя в Саратове! Одно… Другое… Третье… Ветер расправил знамена, весело перекатывал красный шелк, отливавший на солнце тяжелым блеском. На груди у демонстрантов вспыхнули красные банты. Яркое солнце и блеск знамен… У Марии Петровны захватывало дыхание.

– Долой самодержавие! Да здравствует социализм! – прокричали из толпы демонстрантов.

Воеводин, смеющийся, счастливый, выхватил из кармана пачку прокламаций и веером бросил их вверх. Ветер подхватил, поиграл, медленно белыми голубями уложил на площадь. Листовки расхватывали, припрятывали.

– Бунт, православные! Бунт… – истерично закричал шпик из «трехрублевых». – Студенты лавки громят…

Базар шарахнулся. Качнулся. Толстая торговка опрокинула горшки. Густая сметана поползла по затоптанной пыли. Покатилась с лотков картошка. Закудахтали куры. Заметалась гусыня, роняя белый пух. Послышался крик. Топот бегущих. Но суматоха длилась недолго. Демонстранты стояли спокойно, и на базаре установилась выжидательная тишина. Черной птицей поплыло вверх полотнище. Траурное знамя в память казненного Степана Балмашева. Три красных и одно черное… Перекрывая базарный гул, взмыла над толпой широко и раздольно песня:

 
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
 

Процессия колыхнулась и, расцвеченная знаменами, направилась к Театральной площади. На тротуары вывалил народ, с жадным любопытством глядевший на шествие. При виде черного знамени снимали фуражки, шляпы. Крестились. Степан Балмашев был хорошо знаком саратовцам. Казнь его потрясла многих. Демонстранты обогнули городской театр с шатровой крышей. У подъезда застыли чугунные фонари с закопченными стеклами.

За процессией на некотором расстоянии следовала Мария Петровна. Сердце ее ликовало. Впервые сонные купеческие улицы волжского города огласились революционными песнями, заполыхали красными знаменами. А она не имела права принять участия в этом празднике, не имела права рисковать. Таково решение комитета. Должна, вернее, обязана уцелеть на случай возможных арестов и провалов. На ней – транспортировка «Искры» по Поволжью, связи, явки, нужно сохранить и преемственность в партийном комитете. И если бы не долгие годы работы в подполье, привычка подавлять свои чувства и желания, то вряд ли она смогла бы остаться зрителем в этот день!

Демонстранты шли быстро. Все дальше оставался городской театр с овальными окнами в глубоких нишах. Вот уже свернули на Александровскую улицу, застроенную высокими каменными домами. Опять замелькали крикливые вывески купеческих лавок, наводнявших город. Процессия протекала посередине мостовой. Балконы домов облеплены, будто ласточкины гнезда. Воеводин высоко держал красное знамя. Мария Петровна заметила, как один из рабочих выхватил у него знамя, передал другому. Да, конечно, знамя нести одному не следовало. Опять у знамени Воеводин… Нет, он только придерживал край…

– Слышали… Слышали… Студенты разграбили магазины… Задумали убить министра! – Чиновник в клетчатом костюме наклонился к своему спутнику, испуганно вращал круглыми глазами.

– Тсс! Царя!.. – Купчина снял цилиндр, обтер платком лоб.

– Да-да! И царя! – простонал чиновник и заморгал белесыми ресницами. – Опять социалисты надумали вернуть крепостное право! Нас всех – в рабство!

Кружась, неподалеку от чиновника упала листовка. Чиновник поморщился, быстро огляделся по сторонам и, не приметив городового, воровато подхватил ее. Мария Петровна, невольная свидетельница этой сцены, подтолкнув чиновника корзиной, прошла вперед.

Вдоль Александровской улицы у закрытых ворот стояли дворники с начищенными бляхами, городовые в штатских, не по росту подобранных костюмах. Громыхая железными колесами по булыжнику Александровской, проехал ломовик. Здоровенный верзила озверело нахлестывал лошадь кнутом, словно не замечая демонстрантов. К удивлению Марии Петровны, ломовик врезался в процессию, расстроил ее ряды. Началось замешательство, но демонстранты продолжали свой путь.

Гостиница «Россия», к которой подходила процессия, с надутыми ветром парусиновыми занавесями напоминала корабль. Теперь демонстрантам оставалось пройти гостиницу и повернуть на Немецкую, главную улицу города. А там и Соборная площадь, где должна состояться манифестация.

Мария Петровна увидела, как от гостиницы «Россия» отделилась кучка обывателей. Рослые. Чем-то знакомые, они двинулись навстречу красному знамени. Процессия остановилась. Кто эти люди? Запоздавшие демонстранты? Нет, погромщики… Конечно, погромщики… Теперь Мария Петровна поняла, кого напоминали эти молодцы – московских охотнорядцев…

Приказчик в коричневой чуйке вскочил на тумбу, взмахнул пудовым кулачищем. Крикнул глухо, зло:

– Бей смутьянов! Православные, круши!

Послышался свист, грязная ругань, и погромщики врезались в процессию. Воеводин выступил вперед, но его повалили на мостовую. Красномордый приказчик, выломав балясину из ограды, размахнулся. Воеводин увернулся, поднялся и кинулся с палкой, купленной на базаре. Наконец-то пригодилась! Замелькали кулаки, дубины, булыжники. Толпа шарахнулась. Закричала. Демонстранты сгрудились у знамен, стараясь уберечь их от наседавших городовых. Отбивались ожесточенно, упорно. Знамя, ближайшее к Марии Петровне, взметнулось пламенем и исчезло. Кто-то из демонстрантов спрятал его на груди. Демонстранты окружили черное полотнище, которое то взлетало вверх, то припадало к земле. Мария Петровна успела прочитать слова: «Балмашев казнен. Вечная память герою»… Траурным облаком шелестело знамя, которое городовые вырывали у невысокого человека, вцепившегося в него двумя руками. Подлетел приказчик, воровски ударил знаменосца со спины. Невысокий человек, избитый, окровавленный, падал, поднимался. На черное полотнище капала кровь.

Мария Петровна до боли сжала кулаки. Отвернулась, не в силах глядеть на начавшееся избиение. Но везде одно и то же. Городовой тащил за рукав девушку. Шляпа ее с весенними цветами валялась на мостовой, длинные косы били по плечам. Девушка царапалась и громко кричала. Из толпы на помощь бросился мастеровой, ударив палкой городового. Тот качнулся и отпустил девушку. Мастеровой, подбадриваемый криками, размахнулся и начал тузить городового. Девушка, обессиленная, лежала на тротуаре. Мария Петровна видела ее разгоряченное лицо, ужас в глазах. Девушку подхватили, укрыли в парадном.

Из дома Санина, неподалеку от гостиницы «Россия», вывалилась орава пьяных городовых. И опять замелькали кулаки; дубинки. Рабочие сплотились теснее, отбивались палками, выхваченными из недостроенного забора гостиницы. Дрались отчаянно, зло. Знамен уже нет. Одни укрыли, другие стали добычей охранки.

– Рас-хо-дись! – доносился крик до Марии Петровны. – Рас-хо-дись!

Только расходиться-то невозможно. Демонстранты в плотном кольце городовых, погромщиков, пьяных приказчиков. Прогрохотав, на Театральную площадь проехала артиллерия. Из дворов показались солдаты, припрятанные там заботливыми властями. По Немецкой улице гарцевали конные жандармы. Хорунжий с осоловелыми глазами поднял лошадь, направил в толпу, запрудившую тротуары. Между домами заметались крики отчаяния. Полиция, взявшись за руки, цепью наступала на горожан, прижимала к домам.

Марию Петровну вместе с другими зрителями теснили к парадному входу гостиницы «Россия». Зазвенели зеркальные стекла, трещали двери. Толпа опрокинула швейцара и потащила Марию Петровну на второй этаж. Промелькнули разрисованные стены, золоченые рамы картин… Толпа выплеснула ее на балкон, опоясывавший гостиницу вдоль второго этажа.

Мария Петровна жадно вдыхала воздух. В сутолоке она потеряла платок. Остановилась, потрясенная. Сверху побоище, разыгравшееся на улице, выглядело еще страшнее. Били правого, били виноватого. Городовые нападали на демонстрантов, а в воздухе падали листовки и гремела песня. Толстый купец, владелец бакалейной лавки, выхватил у мастерового листовку. Приподнял двумя пальцами, словно змею:

– Городовой! Городовой! Вот она – пакость!

Пьяный городовой тупо уставился на купчину. Неожиданно шагнул и широко размахнулся. Купчина попятился, выставив вперед руки и прикрыв глаза. Поскользнулся, упал. Городовой топтал его ногами, зло ругался:

– Сицилист проклятый! Всех перевешаю!

В толпе хохотали. Свистели мастеровые, желчно кричали:

– Получай, толстосум! Не фискаль!

Городовой рванул купчину за пальто и поволок к воротам дома Рыбкина. Туда заталкивали всех, заподозренных в участии в демонстрации.

На Александровской улице потасовка не затихала. Рабочие пустили в ход палки, купленные на базаре, городовые – шашки. Серебряная рукоять шашки обрушилась на человека в сером пальто, Мария Петровна увидела, как зашатался человек, взмахнув полами пальто, с трудом сохраняя равновесие, но устоял. Расправил плечи, чуть пригнул голову, шагнул вперед и выдернул шашку у городового. Вот он обнажил шашку, взмахнул, расплескивая блестящие широкие полосы. Полицейские отступили. К человеку в сером пальто пристроились демонстранты и пошли на прорыв.

Теперь уже конные жандармы очищали улицу от толпы, за ними стеной городовые. Людей заталкивали в парадные, у дверей вырастали дворники.

Александровская улица стала пустеть. У тополей с клейкими листами валялись шляпы, трости, зонтики, утратившие хозяев. Тяжело печатая шаг, промаршировал полк. Послышалась резкая команда, и солдаты заняли улицу.

Арестованных волокли к двору Рыбкина, укрытому старыми вязами. В глубине его у двухэтажного особняка торчала телега с поднятыми вверх оглоблями. У телеги – первые арестованные.

Тоненькая девушка в светлом платье перевязывала голову рабочему.

– Почему же?! Почему же началось избиение?! – доносился снизу ее звонкий голос. – Мы шли мирно, мы же не начинали драки?!

Мария Петровна стояла на балконе, выходившем во двор Рыбкина, следила за разыгравшейся трагедией.

– Мы вышли против них, а они начали избиение! Все вполне естественно! – пророкотал высокий мужчина, пытаясь пристегнуть оторванный рукав пальто булавкой. – Да-с, на войне как на войне!

– Но мы шли с мирными целями… Мы не нападали. Когда городовой ударил Петра, я бросилась объяснять… – защищалась девушка. – Думала, происходит досадное недоразумение.

– Наивно, весьма наивно! Но каковы рабочие! Сколько силы! – восхищался высокий мужчина, недоуменно поворачивая пенсне, пострадавшее в свалке. – Разбили, черти! Придется пользоваться как моноклем…

В калитке, открывавшейся как мышеловка, показался Воеводин. Очевидно, он сильно сопротивлялся. Но вот его подбросили, и он, широко раскинув руки, пролетел от самой калитки до телеги, у которой находились арестованные. Упасть ему не дали, подхватили товарищи.

– Чертушка! Чертушка! – тормошил его все тот же высокий мужчина. – Да становись же на ноги!

Воеводин поднялся, ощупал голову, выплюнул выбитый зуб. Почесал правый глаз с огромным кровоподтеком. Поежился. К нему заторопилась тоненькая девушка. Мокрым платком начала обтирать лицо.

– Братцы! Что на улицах! Народ надвигается от Липок… Такая же толпа и с Немецкой. Закрыть улицы солдаты не могут, хотя подвезли артиллерию. Полиция стоит в три ряда, а народ напирает. В солдат летят моченые яблоки, тухлые яйца, а уж сколько слов хороших… – Воеводин запнулся, по казал глазами на женщин.

Арестованные рассмеялись, требовали подробностей:

– Что же все-таки происходит?! Досказывай! Воеводин выпил воды из ведра, переданного из особняка студентами. Сидя на земле и блаженно щурясь от солнца, прерывисто дышал, но говорил:

– На Немецкую приехал губернатор в сопровождении полицеймейстера. Остановил пролетку и вошел в толпу, собравшуюся около ресторана. Длинный, тощий. Поднял руку в белой перчатке, попросил разойтись. Полицеймейстер не дышал, забежав вперед, раздвигал толпу. Конечно, толпа раздвигалась. Слушали сладкие слова молча, а потом опять смыкались стеной, как ни просил губернатор, – закончил Довольный Воеводин, жадно затягиваясь папироской. – Вот какие дела…

– Был на улице, а к губернатору не просунулся! – пошутил кто-то из арестованных.

Во дворе загрохотали. Воеводин, размазывая по широкоскулому лицу сочившуюся кровь, недоуменно пожал плечами:

– Почему не просунулся?! Меня тащили волоком, когда ко двору Рыбкина подъехал его высокопревосходительство…

Последние слова Воеводина покрылись хохотом. Рабочие от удовольствия даже присели. Хохотал и Воеводин. Глаза с хитрецой горели на смуглом лице.

– Что ж губернатор?! Понял, что за птицу поймали, – простонал от смеха студент, пытаясь пришить оторванную полу шинели.

Губернатор молчал, буравил меня глазами. А полицеймейстер, подлец, смеялся. Потом подозвал шпика с козлиной бородой, моего приятеля. Сколько раз поджидал его около дома, все о темной ночке мечтал… Да не удалось его проучить… Так этот козел что-то шепнул губернатору, тот махнул рукой. Меня подхватили и по воздуху перебросили к вам!

И опять во дворе хохот. Мария Петровна с балкона потеплевшими глазами смотрела на своих товарищей. Через официанта переслала арестованным корзину с провизией. Предложила чаевые, но тот чаевые не взял, более того, обиделся. Конечно, народ сочувствовал демонстрантам.

– Сволочи – фараоны! Зазнались! Поквитаемся! – не успокаивался Воеводин.

Как хорошо быть вместе с друзьями… Арест, неволя, суд, тюрьма – все не страшно, когда рядом друг! А она – в стороне! Жадными глазами впитывала происходящее. Главное – запомнить, переслать материалы в «Искру» к Ленину, тогда саратовская демонстрация, избиение арестованных станут фактом общероссийского значения.