Текст книги "Дом на Монетной"
Автор книги: Вера Морозова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Часть вторая
На Саратовском вокзале
По перрону прохаживалась публика. Нарядные дамы в весенних туалетах с большими шляпами под цветными вуалями. Молодежь в студенческих фуражках и потертых тужурках с медными пуговицами. Чуть поодаль рабочие в коротких полупальто и сапогах, грязных от распутицы. Бабы, закутанные в пестрые платки, с тяжелыми узлами за плечами. Крестьяне с мешками. Несмотря на поздний час, вокзал непривычно оживлен. Из окон ресторана доносилась музыка. Падал яркий свет. Виднелись захмелевшие купцы. Среди всей этой разношерстной толпы выделялись студенты с цветами и пакетами. Ждали московский поезд, в котором, как стало известно, должны проследовать в Сибирь участники студенческих беспорядков. Отправляли их с большими предосторожностями, боялись встреч, манифестаций… И все же молодежь узнала об их приезде, провожала в Сибирь…
Мария Петровна Яснева была на вокзале задолго до назначенного часа. Как и все, она боялась, что станционное начальство, заметив скопление народа, поставит поезд на запасный путь. Сидела на скамье под железным навесом, прикрывавшим перрон. Сидела и ждала. Жизнь ее круто изменилась за последние годы. Вот уже пять лет, как она в Саратове. У нее семья, дети, дом. Как только Василия Семеновича освободили из Сибири, так они встретились. Из Иркутска, где он отбывал ссылку, приехал в Смоленск, вызвал ее… Потом они переехали в Саратов. Теперь у них две девочки. Василий Семенович служит секретарем земской управы, а она целиком на партийной работе…
От раздумий ее отвлек Балмашев. Худощавый молодой человек с красивым продолговатым лицом и едва приметными усиками. Серые глаза его смотрели с редкостной серьезностью. Он обрадовался Марии Петровне, другу отца, подошел.
– Читали о студенческих волнениях в Москве? – Балмашев нервно повел плечами, зябко поежился. – Много врагов у Ники-милушки, ох как много! Злонамеренный люд в России все прибывает… Ох как много его стало, тьма-тьмущая.
Степан Балмашев, сын известного народовольца, в городе появился недавно. Он был студентом Киевского университета, в числе тех 183, отданных в солдаты «за участие в сходках и беспорядках, учиненных скопом». Балмашева заслали в полк, расквартированный в Смоленской губернии. Солдатчины не вынес, тяжело заболел, к тому же открылась чахотка… Балмашев получил по болезни отпуск и возвратился в Саратов. Жил уроками. На беду, отец его вновь попал в ссылку в Вятскую губернию и помогать больному сыну не мог.
Балмашев снял студенческую фуражку с зеленым бархатным околышем, зажав ее в руке, распахнул поношенную шинель. «Нуждается, очень нуждается! – подумала Мария Петровна, не отводя пытливых глаз. – Да и болен…»
– Нас отдавали в солдаты… Теперь иное время. Цивилизация! – Балмашев иронически улыбнулся. – Ника-милушка эшелонами гонит студентов в Сибирь! Вот она, награда за свободомыслие. Хорошую песенку услышал… Хотите?..
В Боголепопа влепили!
Сам же виноват.
Сами же стрелять учили,
Вот вам за солдат!
В министерскую траншею
Залетел снаряд
И попал министру в шею,
Это за солдат.
Ордена, чины и ленты.
Целый воз наград —
Вот награда от студентов,
Я ужасно рад!
Балмашев вопросительно поглядел на Марию Петровну, прислонившуюся к спинке скамьи. Помолчав, она задумчиво заметила:
– Да… В Сибирь прошло уже несколько поездов – и в каждом арестантские вагоны. Увозят студентов. Даже либералы возмущены. Только, Степан, пули – не лучший путь борьбы… Убили министра Боголепова. Что ж? Карповича замуровали в Шлиссельбурге…
– Вы знаете другой путь борьбы?! – запальчиво перебил ее Балмашев. – Если циркуляр подписывает Сипягин, если отправкой в Сибирь ведает министерство внутренних дел, то министр Сипягин понесет наказание… Негодяи должны знать, что действия их безнаказанными не могут оставаться!
Мария Петровна с грустью смотрела на его разгоряченное лицо.
– Слышали, как отправляли студентов в Москве?! В Сибирь гнали университетских добрую сотню. Перевезти политических из Бутырок – дело не легкое! Изменили даже порядок отправки. Раньше на партию уголовных разрешалось двое политических, а теперь идут специальные составы. К вечеру в «сборную» Бутырок сводили политических. Шум, крик, неразбериха. За порядком следил губернатор! Злоумышленников, студентов в тужурках, сквозь строй полицейских проводили к тюремным каретам. – Балмашев поморщился, словно от зубной боли. – Каторжники казались безобидными детьми в сравнении со студентами!
– Откуда все эти подробности, Степан? – спросила Мария Петровна, желая дать ему время успокоиться.
– Слухами земля полнится! Студентов усадили в кареты… Оконце с решеткой на крыше… Карета – гроб, вернее, фура собачников! На козлах – конвой! За городом арестантов погрузили в товарные вагоны. Духота, смрад! Конвойный офицер словно оглох, когда его попросили открыть окна. Тогда студенты пригрозили разбить стекла кандалами…
Мария Петровна слушала молча. Саратовский комитет поручил ей передать деньги, теплые вещи…
На станции появились усиленные наряды полиции. Цепью выстраивались вдоль перрона, оттесняя публику к зданию вокзала. Мария Петровна поднялась, подошла к городовым.
– Разве не дозволено встречать московский поезд?! – гневно спросила жандармского ротмистра.
Ротмистр, в длиннополой шинели, перетянутый портупеей, повел плечами, посмотрел нагловатыми черными глазами и ответил скороговоркой:
– Завтра, мадам! Завтра… Проходите… Освободите помещение.
Балмашев зло рассмеялся. Действительно, бравый ротмистр усердствовал не в меру.
– Мои родственники приезжают сегодня… Завтра они будут за Уралом… Не потешайте людей своим прилежанием!
– Слишком много родственников развелось! – огрызнулся ротмистр.
Мария Петровна, вскинув голову, демонстративно прошла сквозь цепь городовых. За ней студенты, курсистки. Цепь смяли. Публика стала на краю перрона, нетерпеливо поглядывая на стальные рельсы, сливавшиеся вдали. Возвышалась красная водокачка с деревянной вышкой. Тоскливо перекликались рожки стрелочников. Издалека донесся густой гудок паровоза. Все пришли в движение. На лацканах пальто, на шинелях, на тужурках заалели красные банты. Из крохотных муфт курсистки вынули букеты первых подснежников. Появился дежурный в форменной тужурке, на серебряном шнуре болтался свисток.
Над паровозом клубился кольцами дымок. Слышалось тяжелое сопение. Прогромыхав колесами, выпуская струи пара, поезд замер у перрона.
К вагону третьего класса кинулась толпа. Запыхавшись от быстрого бега, Мария Петровна схватилась руками за холодные решетки. Приблизила лицо к стеклу. Все они, обросшие, запыленные, сливались для Марии Петровны в одно лицо – смеющееся, белозубое, озорное…
– С каких факультетов? – громко прокричали из-за ее спины.
– Химики!
– Технологи!
Городовой саженного роста шагнул к вагону. Мария Петровна, вцепившись в решетку, просила:
– Товарищи, опустите окна! Здесь для вас передачи! – И, повернувшись к жандарму, прибавила: – Мой брат в этом вагоне… Нужно отдать теплые вещи, провизию…
Окно опустили. Но у окна торчали стражники, из тех, кто сопровождал студентов в Сибирь. Незадача! Но что это?! Стражник получил увесистый толчок от веснушчатого студента. Ура! Стражника оттащили. В окно полетели свертки, книги, пакеты с продуктами.
– Господа! Господа! Прошу от поезда! – Ротмистр широко раскинул руки. За ним все тот же городовой саженного роста.
– Гоните прочь царских опричников!
– Долой рабов!
Вагон грохотал. Ротмистр засвистел. Из вагона, в котором нарастал шум, высунулось почти до половины молодое веснушчатое лицо. «Староста», – решила Мария Петровна.
– Песню! Песню! – стараясь перекричать гул, посоветовала она.
Студент понял, засмеялся, поднял руку и запел сочным баритоном:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры
Ненавистен нам царский чертог
Дружно вторил вагон. Песню подхватили на перроне:
Мы пойдем к нашим страждущим братьям,
Мы к голодному люду пойдем;
С ним пошлем мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его позовем.
Городовые испуганно забегали! Скандал! Политический скандал! Песня, революционная песня! В окне вагона рядом со студентом вырос конвойный офицер. Черноусый, со сросшимися бровями. Начал уговаривать веснушчатого студента. Тот отрицательно встряхивал головой. Потом неохотно поднял руку. Песня смолкла. В неожиданной тишине лишь вздрагивал стальным телом паровоз.
– Господа! Прошу прекратить пение! Очень прошу! – выдавил конвойный офицер.
– При одном условии, – заметил весело студент, – городовые будут удалены от вагонов… Нам предоставят возможность проститься по-человечески с родственниками!
– Только без эксцессов! Господа, без эксцессов! – простонал ротмистр, не вытерпел и добавил ядовито: – Родственники в каждом городе, на каждой станции.
Мария Петровна видела, как отступили городовые, освобождая место у окон, как ретировался конвойный офицер. Она встретилась взглядом с глазами городового саженного роста, злыми, ненавидящими.
– Спасибо! Спасибо, братья по борьбе! – кричал веснушчатый студент. – Нас частенько на запасные пути принимают! Только шила в мешке не утаишь! И на запасных ждут! Саратовское начальство сплоховало, приняло на первый путь…
– Товарищи! – кричал рабочий в засаленной брезентовой куртке. – Товарищи!
Лицо его Мария Петровна разглядела плохо. Черное, замасленное. Выделялись сверкающие глаза, в густых ресницах. Метался по перрону разгневанный ротмистр. Шныряли шпики. Свистели городовые.
– Мало вас, голубчики! Народ-то уж очень темен! – шепелявил купец, схватив студента за руки.
– Ничего, папаша! Светлого народа с каждым днем становится больше!
– Неужто законы, окромя царя, будет Дума издавать!
– А как же, браток, с царями-то?! – доносились до Марии Петровны отрывки разговоров. Она передала пакет с деньгами, получила письма для отправки, и теперь среди этого грохота и гвалта осматривалась по сторонам. Кланялись женщины низко, отрешенно, как издавна на Руси кланялись арестантам. К начальнику станции подбежал ротмистр. Зло что-то выговаривал. Начальник взглянул на часы, недоуменно развел руками. Сдвинув на затылок фуражку, поднял вымпел дежурный. Паровоз дал слабый гудок. Загромыхали буферные тарелки. Поезд откатился назад, словно собираясь с силами, и упрямо застучали колеса. Степан Балмашев, размахивая фуражкой, бежал за вагоном.
Мария Петровна долго стояла на перроне и смотрела вдаль удаляющимся красным огонькам.
Адъютант великого князя
Апрель. На Невском прогуливались столичные франты. Короткое пальто, узкие брюки со штрипками. Проносились пролетки с закрытыми верхами по случаю ненастной погоды.
Молодой человек, стройный, худощавый, в поношенном коричневом пальто, остановился у витрины магазина готового платья купца Сагалова. Манекены с застывшими улыбками зазывающе протягивали руки. Мертвые картонные пальцы сжимали перчатки. Молодой человек скучающим взглядом окинул витрину. Внимание его привлек блестящий военный мундир, увитый серебряными шнурами. Манекен задорно топорщил усы, улыбался напомаженным ртом.
Молодой человек открыл дверь, вошел в магазин купца Сагалова. Зазвенел колокольчик, показался старший приказчик. Увидев покупателя, по привычке низко наклонил голову, бросил изучающий взгляд. Очевидно, покупатель не внушал доверия. Старший приказчик незаметно кивнул, к молодому человеку подлетел другой приказчик, такой же вежливый и предупредительный, но рангом пониже.
– Прошу-с! – Приказчик, завитой, как оживший манекен, подвел молодого человека к витринам.
Костюмы, фрачные пары, крылатки, вышедшие из моды, молодого человека не интересовали. Покупатель снял мягкую гороховую шляпу, взглянул на приказчика. «Нет, не солидный человек!» – окончательно подумал продавец, отметив залоснившийся бархатный воротник пальто и обтрепанные пуговицы.
– Здесь несколько устаревшие пальто деми, – начал приказчик вкрадчиво и заметил: – Магазин поношенного платья, как и студенческих шинелей, не имеет… Их можно приобрести у купца Черепанова в гостином дворе…
Казалось, покупатель не слушал продавца. Быстрым шагом перешел к витринам с военными мундирами. Уланские… Гусарские… Лейб-гвардии… Молодой человек заметно оживился, покрутил манекен в армейском мундире…
– Мне нужна адъютантская форма… Сюртучная пара, пальто с погонами поручика-адъютанта по пехоте. Все отличного качества! Есть ли у вас готовая? – озадачил он приказчика.
– Адъютантская форма для господина поручика?! – смекнул приказчик.
Подставил лестницу, вскарабкался на верхнюю ступеньку, поспешно начал сбрасывать на прилавок коробки. Подошел старший приказчик. Заметив, как придирчиво рассматривает молодой человек офицерские шинели, стал помогать, расхваливая сукно.
– Нет, только отличное качество… Цена не интересует… – мягким приятным голосом сказал молодой человек, отставляя коробки. – Есть ли у вас приличный закройщик, который за сутки изготовил бы мундир и шинель?!
Старший приказчик наклонил голову с ровным пробором. Нажал кнопку звонка. Презрительно оглядел приказчика, который не сумел распознать настоящего клиента, и величественным жестом распахнул занавеску кабины. Явился закройщик с резиновым аршином. Начал снимать мерку.
– Мундир для моего брата. Его произвели в адъютанты большой персоны, и мне хотелось сделать подарок… Мы – близнецы, фигуры одинаковые. Единственное условие – все лучшего покроя и качества… Тончайшее английское сукно! Мода! – Молодой человек протянул визитную карточку. – Быков… В Петербурге проездом из Гельсингфорса. Остановился в Северной гостинице… Да, получите задаток – сто рублей.
Молодой человек небрежно бросил конверт с деньгами и, поклонившись ошеломленному приказчику, удалился.
– Покупатель – всегда загадка! – нравоучительно поднял палец старший приказчик. – Кто бы ожидал серьезного клиента в молодом человеке?! Зря не предложили серебряную шашку и портупею… Наверняка взял бы для полного парада…
К вечеру погода заметно исправилась. Перестал сыпать мокрый снег. С реки подул ветер, осушил Невский проспект. Заиграли в лучах заходящего солнца рекламы, витрины модных магазинов.
Блестящий магазин купца Павловского издавна славился офицерскими вещами, редкостным оружием. У прилавка вишневого дерева стоял все тот же молодой человек. Стройный, худощавый. Только на сей раз на нем длинное серое пальто с черным кожаным воротником. Пальто не по росту, узко в плечах. Шляпа с большими полями закрывала лицо. Молодой человек влюбленно рассматривал браунинги в красных коробках, сверкающие сабли, золоченые ножны… На витрине за толстым стеклом мерцало оружие, подсвеченное синим светом. Приказчик, старый добродушный немец, открыл витрину и замшей протирал невидимую пыль. Из футляра достал браунинг, отливавший тяжелым блеском, начал обмахивать щеткой.
Молодой человек закашлялся.
– Что, приглядели покупку, сударь? – добродушно улыбаясь в усы, спросил приказчик, запирая витрину на ключ.
– Да… Мне нужна офицерская фуражка с кокардой. – Молодой человек не отрывал глаз от оружия.
Немец достал круглую коробку, предложил примерить фуражку. Передвинул зеркало. Молодой человек, едва взглянув в зеркало, попросил:
– Не забудьте приделать кокарду… Еще шашку с темляком и серебряную портупею… Решил сделать подарок брату… Его произвели в адъютанты!
– О! – искренне обрадовался немец и, незаметно оглядев молодого человека, переспросил: – Так портупею прикажете серебряную?!
– Да, разумеется… Серебряную!
– У нас лучшие бельгийские браунинги… Легкие, словно игрушки! Не хотите преподнести своему брату личное оружие?
– Нет, оружием не интересуюсь! – неожиданно отрезал молодой человек.
Немец завернул покупку и протянул чек с аккуратной колонкой цифр. Молодой человек достал портмоне, небрежно вытащил деньги. За столиком сидела рыжая кассирша в буклях. Она попыталась заглянуть в лицо, молодой человек отвернулся. Принял от приказчика коробку, сверток с портупеей и, вежливо ответив на поклон, направился к двери. В магазин заглянул жандармский офицер. Молодой человек неслышно захлопнул дверь.
В полдень в кафе мосье Жакле посетителей почти нет. Мраморный зал уставлен высокими лампами на витых ножках. От розовых абажуров падал мягкий свет. Мраморные столы окружены вызолоченными креслами. У дверей, украшенных резьбой, застыли официанты с накрахмаленными салфетками.
Часы под стеклянным колпаком отбили двенадцать. Старый официант расставлял по столам букеты фиалок. Затем засеменил к мраморному столику и положил пачку свежих газет. Заслышав шаги, оглянулся. По мягкой дорожке неторопливо приближался блестящий офицер. Добротное драповое пальто с адъютантскими петлицами. Широкий серебряный пояс перетягивал тонкую талию. Длинная шашка била по лаковым сапогам. Офицер кивнул официанту, бросившемуся снимать шинель.
– Чашку шоколада… Да, любезнейший, если будут спрашивать поручика Игнатова, позовите! – Офицер поднял руку в замшевой перчатке. – За мной должна прийти карета… Так скажите кучеру!
Офицер расстегнул воротник шинели, положил на стол папку жатой кожи. Потом снял фуражку, провел рукой по завитым русым волосам. Развернул газету.
На серебряном подносе официант подал шоколад, вазу с печеньем, сахарницу. Офицер кивком головы поблагодарил его, налил в чашку шоколад. Густой. Пахучий. Сделал несколько глотков. И опять официант подметил, что шоколад офицер пил без удовольствия! Шоколад мосье Жакле!
– Карета подана! Карета подана, господин поручик! – повторил официант, убедившись, что офицер его не слушал.
– Ну хорошо! – проговорил поручик, будто с огорчением. – Пожалуй, еще шоколаду….
Официант удовлетворенно ухмыльнулся, подал новый поднос. И опять неторопливо глотал офицер шоколад, и опять большие серые глаза стали задумчивы и печальны.
Наконец офицер поднялся. Бросил на поднос серебряную монету. И, не взглянув в зеркало, удалился четким шагом.
Карета, запряженная рысаками, рванула. Офицер, прижав к груди черный жатый портфель, бросил прощальный взгляд по сторонам. Лошади бежали легко. Невский… Адмиралтейство с высокой золоченой иглой, сверкавшей на солнце. Позади осталась строгая Английская набережная с гранитными львами. Карета мягко покачивалась на рессорах. Офицер откинулся на подушках. Улицы… Площади… Набережные… Вдалеке наплывал Троицкий мост. Офицер вздрогнул и, открыв оконце, приказал кучеру:
– В Государственный совет!
Карета, оставив след дутых шин на снегу, повернула. Кучер в высоком цилиндре картинно держал ременный кнут. У Синего моста через Мойку, вспенившуюся от ледохода, возвышался Мариинский дворец, где заседал Государственный совет. Кучер вопросительно оглянулся на седока.
– К левому подъезду! – глухо сказал молодой человек. Надвинулся громоздкий памятник. Николай Первый в гвардейском мундире восседал на массивном коне. Лицо офицера скривилось в усмешке. Кучер натянул вожжи, и карета замерла у парадного входа. Распахнулись двери, окованные медью. Вышел швейцар в белых чулках, увитый золотыми кантами, галунами. Придержал дверцу. Офицер легко соскочил на ковровую дорожку, расстеленную на снегу.
– Будет ли егермейстер двора его императорского величества тайный советник Дмитрий Сергеевич Сипягин? – спросил офицер, переложив в правую руку портфель.
– Господина министра внутренних дел Сипягина еще нет. – Швейцар расправил широкую бороду. – Но товарищ министра господин Дурново прибыли на заседание.
Офицер глубоко вздохнул. Прощально оглянулся. Обошел швейцара, начал подниматься по лестнице.
Весеннее солнце заливало дворец. Дробились отражения в многочисленных зеркалах. В золоченых рамах теснились картины итальянских мастеров. Сверкали узоры цветного паркета. Переливались хрустальные люстры. Офицер держался просто. Достойно. На вопрошающий взгляд швейцара заметил:
– Прислан великим князем Сергеем Александровичем с важным пакетом к господину министру! Не известна ли причина, по которой задерживается Дмитрий Сергеевич?
– Не могу знать! Обычно господин министр не опаздывает на заседание Государственного совета без крайности… – Швейцар любовался выправкой офицера. – Здесь ожидать министра неудобно… В швейцарской господин министр долго не остается… Только переодевается в мундир…
Офицер мягко улыбнулся. Сбросил шинель на кресло. Темно-зеленый сюртук с белыми аксельбантами облегал его фигуру. Из-под сюртука виднелась крахмальная рубашка с перламутровыми запонками. «Видно, кто-то из новых у великого князя», – подумал швейцар, поднимая шинель. Офицер расстегнул портфель, вынул пакет с каллиграфической надписью.
– Обязан передать лично. Времени у министра много не займу. – Помолчал и прибавил с достоинством: – Обстоятельства весьма важные!
Швейцар с неудовольствием покачал головой. Офицер отчужденно сдвинул русые брови и замер у бюста Екатерины Второй.
Серебристо прозвенел колокольчик. Дверь распахнулась. Протиснулся огромный Бобров, выездной лакей министра. За ним Сипягин. Невысокого роста. Тучный. Министр торопился, на ходу расстегивал шубу на бобровом меху. Лакей удалился и тотчас вынес расшитый золотом мундир в орденах. Министр вытер раскрасневшееся лицо платком. Швейцар снял шубу. Сипягин посетителя встретил неприветливо. Офицер вытянулся, ждал, пока на него обратят внимание. Наконец министр взглядом подозвал офицера. Тот подошел, звякнув шпорами, наклонил голову.
– Ваше высокопревосходительство! Прислан великим князем Сергеем Александровичем…
– Кем прислан? Кем?! – скрипучим голосом переспросил министр, повернув толстую шею.
– Великим князем! – твердо ответил офицер, протянув левой рукой пакет.
Правой рукой офицер вынул из кармана сюртука браунинг. Раздалось два выстрела, коротких, молниеносных. Качнулись хрустальные подвески на люстрах. Метнулись в зеркалах испуганные лица. Министр схватился за сердце. Медленно оседал, не спуская удивленного взгляда с офицера. Подскочил Бобров, огромный, словно разъяренный медведь. Облапил офицера, пытался вырвать браунинг. Офицер оружие не выпустил. Прогремели беспорядочные выстрелы. Три, один за другим.
Бобров заученным приемом вывернул офицеру руки. Откинул ногой браунинг. Из кармана офицерского сюртука выпала облатка с ядом. Бобров наступил сапогом, боясь, чтобы ее не поднял неизвестный.
Запыхавшись, вбежал в расшитом золотом мундире Дурново. Удивленно заморгал, воспаленными глазами. Увидев окровавленного министра, всплеснул руками:
– Что?! Что здесь случилось?!
Министр лежал на полу на разостланной шубе, подвернув руку. Дурново опустился на колени.
– Какое несчастье! Дмитрий Сергеевич, голубчик! Держать этого молодца… Держать покрепче! Врача! Врача! – прокричал Дурново.
Офицер, схваченный швейцарами, не пытался бежать. Смотрел на суматоху невозмутимо, как человек, исполнивший долг. Появился врач, короткий человек, с короткими руками. Приготовил шприц, ввел мускус под кожу… Быстрыми пальцами сдернул с министра галстук, разорвал батистовую рубаху.
Дурново поднялся, подошел к офицеру, спросил враждебно:
– Вы не офицер?
– Раз научили стрелять, значит, офицер! Балмашев. Прикажите меня не держать! Я никуда не уйду! Пули – вот единственно возможный язык для разговора с господином министром.
Дурново вертел конверт, который для него подняли с полу. Балмашев гордо вскинул голову, скрестив на груди руки. Дурново гневно смотрел на него.
– Адрес написан плохо! – желчно заметил товарищ министра, поворачивая конверт.
– Не беда! Конверт сделал свое дело. Не трудитесь, – сказал Балмашев, заметив, что Дурново пытается его распечатать. – Там две брошюры… Вряд ли они могут вас заинтересовать…
– За что вы его?
– За студентов!