Текст книги "Дом на Монетной"

Автор книги: Вера Морозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Держись, братва, не унывать! Нас еще по городу поведут в тюрьму! Новая демонстрация может получиться! – поддерживал друзей Воеводин.

Марии Петровне показалось, что он так громко кричал специально для нее. Она перегнулась через перила, лицо просветлело.

Кондитерская Жана

В кондитерской Жана на углу Соборной площади непривычно шумно и людно. Мария Петровна с трудом отыскала свободный столик и усадила своих девочек: благо кондитерскую посещали частенько и семью Голубева, секретаря земской управы, здесь знали.

Василий Семенович не одобрял желания жены провести часок в кондитерской, да из дома выбрались с трудом. Сквер Липки, вытянувшийся подковой, полиция закрыла. Около недостроенного памятника Александру Освободителю – в каре полиция, вдоль Немецкой улицы – шпалерами войска. Мостовая, зажатая солдатами и полицейскими, непривычно пустынна: ни извозчиков, ни конки, ни пешеходов. Казалось, весь Саратов высыпал на улицы. Даже Архиерейская усадьба, желтое двухэтажное здание, ломилась от публики. Молодежь висела гроздьями на балконах, на подоконниках музыкальной школы Экслера. А крыши… Удивительно, как они выдерживали: не только молодежь, но даже люди весьма солидного возраста торчали с полевыми биноклями.

Мария Петровна, обычно столь невозмутимая, волновалась. Василий Семенович знал ее хорошо. Волнение проглядывало во всем: и в том, с какой нежностью обращалась с девочками, и в замедленной речи, и в нарочитой неторопливости движений. Да и одета щеголевато. Модный сиреневый жакет, отделанный белкой. Английская шляпа с круглыми полями. Сумка крокодиловой кожи. Говорила нараспев и только по-французски. Обычно она щегольством не отличалась… Сколько пришлось пережить, когда утром она ушла на Верхний базар! Конечно, всего Василий Семенович предположить не мог, но из прокламации явствовало, что демонстрация назначена на Соборной площади в двенадцать часов. Откуда было знать, что партийный комитет, боясь провала, назначил местом сбора Верхний базар, на который и отправилась Мария Петровна. Покупки жены явно затянулись. Пришла она во втором часу, возбужденная, с пустой корзиной, потеряв платок. Пришла и сразу потребовала, чтобы вся семья собиралась в кондитерскую Жана. Василий Семенович поначалу отказался. По городу ползли слухи об арестах, об избиении демонстрантов, но Мария Петровна сдвинула густые брови, и он понял – спорить бесполезно. Уйдет одна! У резной ограды Липок торчал городовой, на калитке – замок! Пришлось пробираться мимо Нового собора Александра Невского, увенчанного крестом. Увидев наплыв солдат и полиции, Василий Семенович понял, почему с такой тщательностью одевалась Мария Петровна – пропускали лишь чистую публику, и то с большим разбором.

Мария Петровна щурила близорукие глаза и громко удивлялась: неужто они не могут зайти в кондитерскую Жана? Она даже начала кокетничать с офицером! Уж этого качества за ней Василий Семенович не знал… Девочки запросили шоколад. Мария Петровна картинно развела руками. Леля и Катя, наученные матерью, бабочками подлетели к офицеру. Тот сдался, прокричав по-французски, чтобы они никуда не выходили из кондитерской.

Под сводчатыми потолками кондитерской, расписанной красными маками, стояли уютные столики. Официант, не спрашивая заказа, принес обычное – шоколад девочкам, ситро и мороженое для супругов. Расставляя крошечные чашечки, сокрушенно покачал головой:

– В городе-то что творится…

Мария Петровна пренебрежительно махнула рукой, процедив:

– Образуется! – И, словно убеждая себя, повторила: – Да, образуется!

Василий Семенович придвинул вазу с мороженым, поднес серебряную ложечку. Но тут случилось непредвиденное. Заслышав с улицы грохот барабанов, Мария Петровна поднялась и отрывисто сказала:

– Смотри за девочками! – Возражения слушать не стала. Немецкая улица напоминала развороченный муравейник.

Впереди арестованных, вытягивая носок, двигались солдаты с ружьями на плечах. Темнели гимнастерки и скаты шинелей. Роту вел молоденький поручик, которого явно смущал этот небывалый напор публики. За ротой, окружив тесным кольцом демонстрантов, также шли солдаты. Поблескивали на солнце штыки да золотые погоны офицеров. Арестованных было человек пятьдесят. Руки им приказали заложить за спину, как обычно конвоировали арестованных. Через штыки виднелись высокие женские шляпы, поломанные картузы. Арестованные шли гордо, смело вскинув головы, по четыре в ряд. На многих окровавленные бинты, повязки. Воеводин волочил ногу, подбитую в свалке. Тоненькая девушка, возмущавшаяся насилием, под мышкой несла кружевной зонтик.

Мария Петровна, стоявшая на углу, горько усмехнулась: кружевной зонтик в тюрьме!

– Арестованных доставят в полицейское управление! В полицейское управление! – доносились голоса. – Вести через весь город в тюрьму побоялись…

С нежностью вглядывалась Мария Петровна в дорогие лица друзей, грудь разрывалась от боли и страдания. Воеводин звонким ломким голосом запел|

 
Мрет в наши дни с голодухи рабочий,
Станем ли, братья, мы дольше молчать!
Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать?
 

Офицер взмахнул рукой, решив заглушить недозволенное пение. Сверкнул на солнце вороненой сталью револьвер, с которым он не расставался. Барабанщики, идущие впереди роты, подняли палочки, загрохотали барабаны. Гулко печатали шаг солдаты, перекрывая барабанную дробь. Арестованные смолкли, выровняли ряды. Шаг их стал тверже. И снова в грохоте барабанов зазвучала песня:

 
Нам ненавистны тиранов короны,
Цепи народа-страдальца мы чтим,
Кровью народной залитые троны
Кровью мы наших врагов обагрим…
 

С балкона музыкального училища Эсклера посыпались цветы. Настоящий цветочный дождь – красные маки, подснежники, фиалки… Арестованные их подхватывали: мужчины засовывали за лацканы пальто, женщины – за ленты шляп. Толпа, запрудившая улицы и площадь, неистовствовала:

– Сла-ва ге-ро-ям!

Студенты технологического училища скандировали с крыш солдатам:

– На-силь-ни-ки! Убий-цы!

Всех охватило небывалое волнение. Возмущались все – молодые и старые, мастеровые и интеллигенты.

Демонстранты, не обращая внимания на окрики конвоя, приветливо поднимали руки, улыбались, размахивали шляпами. Они не напоминали поверженных, нет, они были победителями. Смешно вступила в драку с мальчишками рота солдат, смешно громыхало по булыжнику артиллерийское орудие, которое почему-то везли за арестованными. Через двадцать шагов за процессией на сытых рысаках катила пролетка с полицеймейстером. Насмешки летели градом, словно камни. Улица клокотала, неистовствовала. У недостроенного памятника Александру Освободителю выросла толпа мастеровых, вооруженных булыжниками и палками. И тут по команде офицера процессия остановилась. Воеводин что-то кричал мастеровым, те радостно махали руками. Приветствия нарастали, крики, волнения.

– Кру-гом! Шагом арш! Ружье на пле-чо! – разрядила напряжение команда офицера.

Солдаты повернулись, не понимая смысла этой команды. Полицейское управление виднелось с площади. Да нет, испугались. В толпе заулюлюкали, засвистели, насмешливо захохотали. Теперь порядок шествия изменился. Впереди оказалась рота, ранее замыкавшая процессию. Далее арестованные в кольце солдат, к которым присоединились и полицейские. И опять рота солдат и пушка, подпрыгивавшая по булыжнику. Громыхнули барабаны, и взлетела песня:

 
Месть беспощадная всем супостатам,
Всем паразитам трудящихся масс.
Мщенье и смерть всем царям-плутократам.
Близок победы торжественный час.
 

«Испугались, побоялись, трусливые мерзавцы! Отбили, наверняка отбили бы. Сколько мастеровых… Какой гнев вызвала расправа у народа… Нет, демонстрация продолжается. Успех… Вот она, настоящая первомайская демонстрация…»

Мария Петровна стояла и радостно слушала «Интернационал».

Ноябрьской ночью 1902 года по Саратову начались обыски и аресты. Не обошли и дом Голубевых на Соборной.

Предстоял суд над участниками первомайской демонстрации. Губернатор депешей попросил расквартировать в городе казаков, боялся эксцессов.

Арестованных привезли из Самары, в которой они находились во время следствия. Содержали в тюрьме при Окружном суде. Проникнуть на суд Мария Петровна не смогла. Пускали родственников, и то по специальным билетам. Но родственников удалось уговорить вести записи судебных заседаний.

А ночью новый обыск… Вновь разбросанные книги. Василий Семенович, как всегда после обыска, недовольно косился на жену, жаловался на сердце. Она уговорила его пройтись в Липки с девочками: прогулки по саду всегда его успокаивали.

Мария Петровна уселась за работу. Приходилось сличать записи, дополнять, готовить их для отправки в Женеву Ленину…

Председатель суда остановил Воеводина:

–  Господин Воеводин, мы видим, что вам неприятно русское правительство, но зачем вы так резко отзываетесь о нем?

–  Какое там неприятно! Я ненавижу это подлое самодержавное правительство и всю жизнь свою буду бороться против него. Я с радостью начал подготовлять демонстрацию, на которой во всеуслышание можно кричать: «Долой самодержавие!» И скоро вся рабочая масса повторит этот боевой клич, потому что, только перешагнув через труп монархии, русский рабочий может быть свободен и счастлив…

Перед Марией Петровной ожило скуластое лицо Воеводина с озорными глазами, упрямыми складками на чистом лбу и крепко сжатыми губами. Судьба его тревожила: парню нет и восемнадцати… Может быть, смягчат наказание? Нет, едва ли.

Я один из тех тысяч, которые с раннего детства обречены на непосильный труд и всевозможные лишения. 16 лет я был ни за что ни про что арестован и посажен в тюрьму, затем выслан из Екатеринослава, где я имел заработок, работая литейщиком на заводе, в Саратов, город мне незнакомый… Были дни, когда я не имел не только квартиры, но даже хлеба.

…Мне, как и всему рабочему классу, не оставалось ничего другого, как выйти на улицу и кричать: «Долой капиталистов, долой самодержавие!..»

Мария Петровна делала пометки. Теперь все зашифровать и отправить в «Искру»…

Она отложила перо. Попался Канатчиков. Что-то будет с ним? Ведь она предупреждала. У мастерской вертелись шпики. Канатчиков, почувствовав неладное, отнес гектограф и нелегальщину в надежное место. Ареста ждали, почистились основательно. Только портрет Николая Второго после долгих споров решили оставить… Ранним утром к мастерской подкатили полицейские пролетки. Ввалились жандармы. На складе лежала мебель, которую не удалось вывезти. Но о ней они, видно, не догадывались. Искали нелегальщину, листовки, прокламации, гектограф. Верно, кто-то донес. Канатчиков сидел спокойно. Курил. Жандармы поднимали крючьями половицы, выстукивали потолок, пока не отваливалась штукатурка, перекопали землю во дворе – разыскивали тайник. Шарик охрип от злости, сорвался с цепи и улегся у ног Канатчикова, воинственно скаля зубы. Обыск результатов не дал. Сняли портрет Николая Второго, на обратной стороне которого обнаружили Карла Маркса. Пристав чувствовал себя неловко, препровождая в участок портрет его императорского величества! Арестованных усадили в пролетки, напротив каждого – полицейский с маузером!

Воеводин… Теперь Канатчиков…

Встреча с «Шикарной»

– Как славно отоспалась! – Зинаида Васильевна сладко потягивалась.

Мария Петровна с радостью смотрела на свою старую приятельницу– Эссен. Агент «Искры» приехала в Саратов с паспортом Зинаиды Васильевны Дешиной. Стоял ноябрь 1903 года. Последний раз они виделись в Смоленске. Тогда Эссен арестовали, сослали в Сибирь…

Эссен ввалилась ночью, перепугав Василия Семеновича, решившего, что опять с обыском явилась полиция. Поезд опоздал из-за беспорядков на железной дороге почти на сутки. Мария Петровна встретить ее не смогла. Да она и не предполагала, какого гостя должна встречать.

– Ну, матушка, и грязища же в вашем дорогом Саратове! На вокзале остаться побоялась. Такая роскошная дама… Выплыла из вагона первого класса, за мной – кондуктор, увешанный коробками, как рождественский дед. И вдруг ночевать на станции, как бродяжка! – Эссен говорила быстро, чуть прищурив красивые серые глаза.

– Послушай, как изощряются наши поэты в «Саратовском дневнике». – Мария Петровна обняла подругу.

 
Уж если грязь, то грязь такая.
Что люди вязнут с головой,
Но, мать-природу обожая,
Знать не хотят о мостовой!
 

Эссен стояла заспанная, в зеленом капоте. Невысокая, стройная. Лицо задумчивое, в золоте густых волнистых волос.

– Выпей кофе! Миндальное печенье из кондитерской Жана. – Мария Петровна налила кофе, придвинула вазу. – Потом уж будешь рассказывать.

На письменном столе разбросаны открытки, распечатанные письма, чистые конверты.

– Что это у тебя? – поинтересовалась Эссен.

– Открытки выпускаем! – лукаво улыбнулась Мария Петровна. Придвинула пачку.

И правда, в пачках – открытки на глянцевой бумаге. Черным наплывом карикатурные контуры добропорядочных обывателей. Тонкий и толстый. Шляпы надвинуты на глаза. Под мышками зонты. Модные короткие пальто. Тонкий давал прикурить толстому. Рядом городовой с огромными усищами, большущей шашкой и револьвером. Подпись: «Разойтись! Стрелять буду! Толпой больше одного не собирайся!»

– Вот именно – «толпой больше одного»… – засмеялась Эссен.

– Да, остроумно.

– Ну рассказывай о себе! – Эссен намазывала маслом черный хлеб. – Представляешь, что со мной было, когда получила явку к Голубевой Марии Петровне!

– Рассказывать? К «Искре» меня привлек Арцыбушев. Ворвался ночью, вроде тебя. Бурно-пламенный. Глаза горят. Голос сиплый. В ссылке стал социал-демократом, а ушел по делу Заичневского! Он также из якобинцев. Мы с давних пор дружим. Помнишь, я ездила в Сибирь к Заичневскому, видела и Арцыбушева, говорила о знакомстве с Ульяновыми. Когда вышел первый номер «Искры», Арцыбушев и прикатил ко мне, предложив добывать деньги для издания газеты. Убеждать не пришлось. Народничество стало для меня делом прошлым. В те дни 1901 года я вступила в партию. Ждали «Искру». Надо было готовить адреса. В марте мы уже по этим адресам получали газету. Но тут Арцыбушева арестовали. Транспортировка литературы легла на меня…

– А как с деньгами?

– Деньги переводим регулярно. «Делать деньгу» поручено мне – концерты, платные вечера, сборы… Даже провинциальную звезду Касперовича привозила из Самары. К «Искре» тянутся многие. Дело доходит до курьезов. Граф Нессельроде, чудак и меломан, по двести рублей платит за прочтение каждого номера. У него библиотекарь Шустова, наш человек. Было время, когда «Искру» прятали в его особняке…

– Интересно!

– Скорее, здорово! – Мария Петровна была довольна. – Нессельроде – либерал, и интеллигенция изредка пользовалась его библиотекой. И я тоже, а заодно прихватывала свертки, ставила их среди античной литературы, до которой граф великий охотник, а потом уж разносила их по городу.

– А граф?

– Он доверял Шустовой… Ой как сложно было с первым транспортом! Пришло известие, а куда принять?! Обошла всех интеллигентов – рабочих пока не хотела впутывать, – отказываются: кто боится, кто бережет себя для большого дела! Вот когда пригодились мои два чулана с тайничками в полу… Потом дело разрослось, создали мастерскую, выпустили «прятки». У меня и сейчас есть полено, а Канатчикова из столярной посадили…

– Это вы славно придумали: мастерская «пряток»!

– Ну хватит обо мне! – возмутилась Мария Петровна. – Даже не рассказала толком, как удалось тебе бежать из Якутии. Слухи доходили фантастические!

– Ну уж, фантастические! Бежала из этого Олекминска, забытого богом и людьми. До железной дороги две с половиной тысячи. Друзья отговаривали – уйти из Якутии зимой! Верная смерть… Мороз… Голод… Полиция… И все же бежала! Поддержал Ольминский. Запеленали меня в шубу, словно куклу, и уложили на дно саней тайком от ямщика. В санях восседал Кудрин, с которым нас вместе судили. Молодец, приехал выручить с другого края света. Он ехал открыто, а я в гробу. – Эссен, перехватив испуганный взгляд Марии Петровны, добавила: – Ко дну саней приделали ящик, меня туда и затолкали. Настоящий гроб. Добирались без малого две недели. Кошмар! Вспомнить страшно! Потом добыли паспорт у монашенки. Такая сердобольная оказалась – предлагала даже кружку для сбора подаяний! Мария Петровна смеялась.

– А как же исправник? Неужели не дал телеграмму о розыске?!

– Вот тут-то потеха. Исправник проверять ссыльных по квартирам не ходил: куда денешься – тайга да глушь! Городок крошечный, единственная улица. Для камуфляжа ссыльные после побега стали прогуливаться по этой улице. Ходили шумно, громко переговаривались, называли меня… Да, да… Один товарищ, ты его не знаешь, надевал мою шубу, шапочку, а на лицо опускал густую вуаль. У бедняги отросла борода, с этой мужской добродетелью ему не хотелось расставаться. В моей комнате вечерами светился огонек. Маскарад прекратился после перехода границы… Исправник заболел от горя.

Мария Петровна восхищенно слушала – она понимала, какого мужества потребовал побег, столь шутливо рассказанный Эссен.

– Оказалась я в Женеве. Познакомилась с Лениным, по знакомилась с «Искрой». Владимир Ильич интересовался тобой, обрадовался, когда узнал, что мы дружны, обещался написать… – Эссен, заметив, как посветлела Мария Петровна, протянула руку. – Потом махнула в Петербург, вошла в комитет, но выдал провокатор. А законспирировалась блестяще: поселилась на Фонтанке с подлинным паспортом на имя Детиной. Приметы сходились: круглое лицо, нос и рот умеренный, волосы русые, рост средний. Хозяйка была от меня в восторге. Парижское произношение, парижские шляпки, дворянка по паспорту! В комнате пианино, на котором я с таким наслаждением играла. Но продержалась всего семь месяцев. Мой арест взбесил эту милую даму: дворянку, приехавшую учиться музыке, хватают, словно нигилистку! Меня ждала каторга за побег, но спас случай. Я отправилась в Киев, чтобы узнать правду из первых рук. Закончился Второй съезд, и в столицу доходили слухи о расколе, о борьбе с меньшевиками…

Закончил здесь 171

– В Киеве нашлись участники съезда?

– Конечно. Больше всех я сошлась с Землячкой… Работы невпроворот: надо было объездить комитеты с докладами о съезде пятнадцати городов – Петербург, Москва, Тула, Воронеж, Тверь… К вам последним закатилась: соберем комитет, сделаю доклад о съезде, главное – провести резолюцию, поддерживающую ленинское большинство! – Эссен вопросительно взглянула на Марию Петровну.

– Комитет у нас сильно изменился за это время, что я секретарствую. Думаю, все пройдет хорошо, «Искру» поддерживают многие, но меньшевиков хватает, и без борьбы не обойтись! Кстати, нужно подумать, как забрать твои вещи с вокзала… Четыре места…

– К сожалению, четыре… Шпики меня сопровождают открыто, теперь уж по два. Сажусь в поезд и знаю: в соседнем купе молодцы с квадратными челюстями, скоро возьмут, связи выявляют. – Эссен говорила спокойно, буднично. – Только я не так проста! Связей им не видать: шпики меня теряют на вокзалах, а находят при отъезде в поезде. Садимся ладком и едем рядком, как в сказке… Жаль, с паспортом Дешинои придется расстаться!

– Давай квитанции от вещей, багаж получим и укроем литературу. Ты здесь отдыхай. Обычно вещи получает моя Марфуша– я стала слишком заметна. Шпик только что не здоровается. Худенький, подслеповатый. Его даже Леля узнает – твой «спик»… А недавно такая неожиданность: в дом вломился студент, грохнул об пол корзину с литературой и отрезал: «Я от бесов!» Представляешь! Василий Семенович побледнел. В доме гости… Подхватила корзину и оттащила в детскую. Ох и досталось же ему, идиоту, взялся не за свое дело! Пришлось всю сеть будоражить – менять пароль, явки, шифр, писать за границу…

– Действительно, идиот! Какая чудесная кукла! – Эссен с удовольствием разглядывала куклу в кружеве оборок. – Лели?

– Да, Лели… Кукла эта, безусловно, замечательная. – Мария Петровна осторожно сняла парик из кудрявых черных волос. – Вот тут шифры, явки, пароли – все самое секретное. При обысках Леля всегда держит ее на руках… Ты отдыхай, а я побегу!

По дорожкам городского сада, усыпанным крупным желтым песком, прогуливалась Мария Петровна. В золоте осени стояли пушистые березы, затенявшие скамьи. Здесь все знакомо, привычно. Музыкальная раковина, в которой так часто играли ее девочки, прячась между скамеек. Цветник из георгинов, громыхавший по вечерам фонтан. Маленькие струйки воды выплескивали амуры, надув тугие, как шары, щеки. В бассейне карасей укрывали водяные лилии и круглые листья кувшинок. Мария Петровна присела на мраморный круг, раздвинула кувшинки и осторожно кидала хлеб, прихваченный из дому. Рыбы подплывали, смотрели круглыми выпученными глазами.

Мария Петровна, подняв воротник черного пальто, отошла к уединенной скамье. Недавно уехала Эссен, уехала раньше назначенного срока, едва не провалившись в Саратове.

На городском вокзале торчали шпики, жандармы. Конечно, Эссен ждали. Она запретила себя провожать. И все же Мария Петровна пришла, чтобы проследить за ее отъездом. Сидела на вокзале и держала на руках Катю. Почти перед самым отходом поезда Эссен появилась у вагона первого класса. Изящная. Надменная. Густая черная вуаль скрывала ее лицо. Она знаком подозвала дежурного жандарма и попросила посмотреть за коробками и желтым саком. Не спеша повернулась на каблуках и, шурша шелковой юбкой, направилась в буфетную. У топтавшегося шпика отвисла нижняя челюсть, он испуганно пятился – Эссен шла на него. Шпик не мог поверить, что эта роскошная дама и была предметом его забот. Как ни привыкла Мария Петровна к искусству перевоплощения, но Эссен поразила ее. Она стала словно выше ростом, изменила походку, говорила по-французски. Провожал ее крупный адвокат, столь же изысканно одетый. Марии Петровне пришлось долго упрашивать адвоката, прежде чем он согласился на эти проводы. Ударил вокзальный колокол. Эссен величественно протянула адвокату руку, презрительно кивнула жандарму. Проводник подавал ее коробки в купе. Лишь на минуту она оглянулась на притаившуюся Марию Петровну, блеснув серыми озорными глазами. Загудел паровоз, покатились вагоны. Эссен, чуть приподняв вуаль, приветливо взмахнула рукой. Смешно топтался шпик, переговариваясь с дежурным жандармом. Они о чем-то спорили. Жандарм недоуменно пожимал плечами и отрицательно качал головой.

Мария Петровна, рассмеявшись, крепко расцеловала Катю и двинулась в толпе зевак в город. Хорошо, что все обошлось. А могло быть…

После заседания комитета, на котором столь долго воевали с меньшевиками, они возвращались домой. Мария Петровна, взглянув на осунувшееся лицо Эссен, раздумывала, что бы такое приятное сделать для дорогой гостьи. Не пригласить ли друзей на музыкальный вечер? Эссен в редкие минуты отдыха не отходила от старенького пианино. Вдруг она почувствовала, как Эссен сжала ее руку, замерла у яркой афиши. В музыкальном училище Эсклера давали концерт камерной музыки. У Марии Петровны заныло сердце, когда увидела, какой жадностью полыхнули глаза подруги. А что на музыкальном вечере могла ей предложить Мария Петровна?! Поспорили: Эссен решила идти на концерт, она возражала, но потом уступила, хотя понимала все безрассудство. Василий Семенович взял билеты. Концерт превзошел ожидания. Гастролировал известный московский пианист. Прикрыв глаза, Эссен наслаждалась музыкой Бородина. Сидела праздничная, строгая, с побледневшим от волнения лицом. Тревога, не покидавшая Марию Петровну, постепенно улеглась, и она, успокоившись, все реже поглядывала на своих соседей. Музыка властно захватила и ее. Кажется, ничего не было подозрительного. Она даже радовалась, что они решились рискнуть. Эссен получила такое удовольствие! В антракте вышли в буфет. С гимназической непосредственностью Эссен ела мороженое, лениво переговаривалась с офицером. Прозвенел звонок. В зале в третьем ряду партера на соседнем кресле сидел жандармский ротмистр. Мария Петровна поежилась, как всегда в минуты опасности. Эссен невозмутимо попросила у соседа программу. Оправдывалось худшее предположение: ротмистр вынул из-за обшлага мундира карточку, взглянул быстро и чисто профессиональным жестом засунул обратно. «Сверяет!» – зло подумала Мария Петровна. Придвинулась к подруге, осторожно взяла у нее бинокль. Свет погас. Эссен поднялась, вышла в вестибюль. За ней Мария Петровна, вызывая недовольные возгласы. Они начали уже торопливо спускаться по лестнице, когда послышался звон шпор, гулко разносившийся в темноте. По чугунным ступеням сбегал ротмистр. До полуночи пришлось блуждать по темным переулкам и проходным дворам города, уходя от преследования.

Дорогой товарищ! Чрезвычайно рад я был узнать от наших общих знакомых (особенно от Зверя – не знаю, под той же ли кличкой Вы ее знали), что Вы живы и заняли солидарную с нами политическую позицию. Мы виделись и были знакомы так давно (в Самаре 1892–1893 году), что без посредства новых друзей нам трудно бы и возобновить дружбу. А возобновить ее мне очень бы хотелось. Для этого посылаю Вам, пользуясь адресом, подробное письмо о наших делах и усердно прошу ответить лично и поскорее. Без регулярной переписки немыслимо вместе вести дело, а Саратов до сих пор упорно отмалчивался целыми месяцами. Пожалуйста, поверните это теперь иначе и начните писать сами пообстоятельнее. Без подробных писем от Вас лично нельзя будет выяснить ни Ваше личное положение в деле, ни вообще саратовские условия. Не поленитесь потратить 2–3 часа в неделю.

Шлю Вам большой привет и крепко жму руку.

Ленин. Октябрь 1904 г.

В тот же день Мария Петровна обстоятельно ответила. Но, очевидно, письмо не дошло до адресата, что случалось нередко при всех трудностях переписки. И опять пришло письмо из Женевы, опять шифрованное, опять от Ленина.

Писал Вам в Саратов, но ответа не имел. Напишите, что это значит: не получили ли письма? или мы разошлись в путях? Если первое, то Ваше молчание все-таки непростительно: мы чуть не год добиваемся связей с Саратовом. Откликнитесь же наконец!

Мария Петровна огорчилась: информацию все это время она посылала аккуратно. Может быть, Владимир Ильич не знал, под какой кличкой она работает – в подполье загадок много! И все же письма дошли до Ленина. Это поняла в день получения тревожного письма из Женевы:

Пожалуйста, немедленно приступайте к сбору и отсылке всех и всяческих корреспонденции по нашим адресам с надписью: для Ленина. Крайне нужны также деньги. События обостряются. Меньшинство явно готовит переворот по сделке с частью ЦК. Мы ждем всего худшего. Подробности на днях.

Ленин посылал это письмо, посылал другу, на которого можно положиться.

А однажды товарищи, по просьбе Владимира Ильича, посоветовали ей перебраться в Петербург, благо, закончился срок гласного надзора. Она дала согласие на переезд. Василий Семенович ворчал: столица отпугивала его, расставаться с Саратовом не хотелось. Но Мария Петровна торопилась. В Петербурге нужна конспиративная квартира. Опыт в этих делах немалый, организовать все поручили ей.

Осенью 1904 года супруги Голубевы покинули Саратов.