Текст книги "Последняя война"

Автор книги: Василий Росляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Слава, ты смегть фашизму? – спросил он Славку.

– Правильно, Володя, так отряд называется.

– А папка тоже смегть фашизму?

– И папка тоже.

– И дтугие дяди смегть фашизму?

– Да, Володя, весь наш отряд.

Получив ответ на свои вопросы, Володька только после этого обнял Славку за шею и сдавил сколько было сил.

За столом, вокруг картошки, подрумяненной на вольном духу в печке, обменивались новостями, у кого что накопилось.

– Твои, – сказала хозяйка о мамаше Сазонихе с ребятами и Танькой, – к брату переехали в Дворики, дед глухой сгорел. В погреб не захотел лезть и сгорел вместе с хатой. Девки с матерью живут там, в погребе.

– Ты, мать, про Марафета скажи, – перебил ее дядя Петя.

– Марафета, Слава, повесили.

– Кто? – удивился Славка.

– Они, кто же еще. Самого, жену его и двоих детей, всех вместе повесили перед станцией. Три дня висели. На нем надета была фанерка "главный партизан". Не думали, что Марафета повесят.

– Хотел между трех огней прожить, – вспомнил Славка Марафетовы слова. – А вы как тут? – спросил дядю Петю.

– Пужаем их понемногу. То машину перестренем, то обоз какой, один раз пленных привели, двоих.

– Ну и куда их?

– А куда ж, унистожили.

– Не женился, Слава? – перевела хозяйка на другое.

– Что вы? Кто же сейчас женится? – Славка не любил такие разговоры.

– Мало ль у вас партизанок. Вон Катерина записалась, так и другие.

– Мама! – Катя посмотрела на мать, и та замолчала.

8

Первый день комплектовали боевые группы. Одна за другой они уходили на задания. После Дебринки Славка определился как пулеметчик, поэтому Арефий назначил его в группу, которая отправлялась в засаду на большак. Идти нужно было далеко. В первый день запасались провизией, отдыхали. Старшим группы был Васька Кавалерист. У Васьки, огромного сутулого детины, были кривые ноги, как у настоящего кавалериста, и длинные, с тяжелыми кистями руки, ниже колен. Ваську хорошо знали в отряде. Он был в некотором роде даже знаменит. Как-то так получилось, что он стал специализироваться по истреблению старост и других предателей, работавших на немцев. Делал это Васька лихо, с жестокой выдумкой, потом долго рассказывал о своих операциях всем и каждому. На подобные дела ходил он всегда один. Вторым пунктом его славы были женщины, согласно его собственной терминологии бабы. О них он тоже рассказывал всем и каждому, при этом на хрящеватом его лице оживлялся хрящеватый же нос, вздувались ноздри, граблями-ручищами показывал он, как брал этих баб.

– Я ее как возьму вот эдак... и она у меня дышать перестает.

Славке Васька был неприятен, хотя по храбрости с Васькой никто не мог сравниться, этот человек совершенно не понимал страха.

Васька не интересовался, как к нему кто относится. Ему было на это наплевать. Также и о Славкиной неприязни он не знал и не хотел знать. В дороге он подошел к нему, отнял пулемет.

– Давай-ка, отдохни немного.

Было похоже, что ко всем людям он относился одинаково, жалел всех подряд за их физическое несовершенство. Сам же он был совершенством. Кривоног был сильно и ладно, ничем с земли сбить его нельзя было, высок и сутул тоже ладно, тяжелые руки висели ниже колен ладно, таили страшную силу. Он мог одной рукой задушить человека, сутулой спиной поднять лошадь, ловко двигался, рубил дерево, винтовка в его руках была детской игрушкой.

– Фрицев, – говорил он дорогой, – надо стрелять всех до одного, они не виноваты, их пригнали сюда, но мы больше не виноваты, – значит, надо их стрелять.

Славка и все другие слушали рассуждения Кавалериста, не спорили, возражал один Витя Кузьмичев.

– О! – баском восклицал Витя. – Как же не виноваты? Жгут наших, вешают, а не виноваты.

– Они не сами вешают, – стоял на своем Васька, – их заставляют.

– О! – не соглашался Витя. – Заставляют их на фронте, а тут кто их заставляет детей жечь или в колодец бросать?

– Гитлер так устроил в своем государстве, что все у них зверями делаются. Как устроил? Это секрет. Никто не знает. Даже Сталин не знает.

– Это почему?

– А потому, если б мы знали, то рассекретили, и ихний бы пролетариат встал бы против Гитлера, не пошел бы против нас. Раз он пошел, значит, секрет у него, у Гитлера. Фрицев всех стрелять надо. Понял?

– Это я и без тебя понял.

– А ты пойми окончательно. А вот наших сук, предателей, стрелять не надо, это им незаслуженный почет, их надо во как. – Васька сгреб рукой воздух, сдавил его, вроде чью-то шею сдавил, потом приподнял немного и отбросил в сторону. – Понял? Чтоб ни звука не было.

Ночевали в деревне, где не было ни партизан, ни немцев, ни полиции. К обеду вышли к большаку, залегли. Ругался потом Васька, что не обоз попался, не колонна, а всего три машины. Хотел пропустить, но это расходилось с его понятиями об этой войне, пропускать было нельзя. Он бросил гранату под первую машину; когда граната взорвалась, вышел на дорогу, стал на пути перед остановившимися машинами, поднял автомат и закричал:

– Вылезай!

Никогда этого с немцами не было. Они всегда, в любых условиях сопротивлялись. Но тут, на Васькино везенье, машины шли пустые, уже выгрузились или шли еще за грузом, и в каждой из них было только по два фашиста, шофер и сопровождающий. И все они, в том числе и из первой, искореженной машины, послушно повылазили на дорогу, подняли руки. Васька выстроил их поперек шоссе, обезоружил и по одному из автомата перестрелял. Оставил только последнего, шестого. Подошел к нему, взял за ворот шинели и кулаком ударил по голове. И у этого немца, наверно, лопнул череп.

Машины подожгли. Васька сказал, что это не операция, что возвращаться они не могут, шли так далеко не за этим, но оставаться на месте тоже не было смысла. И группа передвинулась вдоль большака в новый район.

– Ты не имеешь права так поступать, – сказал Славка Кавалеристу, когда углубились в лес.

– Как, Холопов? – ничуть не обидевшись, спросил Васька.

– А так. – Славка хотел сказать, но почему-то не сказал.

– Ну, как, Холопов?

– А выходить на дорогу, – вывернулся Славка, – может, не уверен был, может, струсил неизвестно отчего. – Убьют, а мы отвечать будем.

– Я тут командир, – спокойно ответил Васька.

В другом месте и точно попали на колонну. Завязался настоящий бой, даже потери были, ранило самого Кавалериста. Правда, ранило смешно, пулей оборвало мочку левого Васькиного уха.

Он оказался не только лихим командиром, но и сметливым, расчетливым. Засаду расположил так: растянул вдоль большака цепочкой, по одному. Первым считался тот, с чьей стороны покажется колонна, первый должен пропустить машин семь, восемь, если это будет колонна, затем по команде первого все должны одновременно бросать гранаты.

Три машины были опрокинуты взрывом, четыре машины подожжены зажигательными немецкими пулями. Потом ранило Ваську в ухо. Он стал прикладывать снег, прикладывал, бросал, снова доставал из-под наста чистого снегу, но кровь не останавливалась, тогда он плюнул, спустил шапку-ушанку и подвязал под подбородком, – пусть там, под шапкой, льется, небось перестанет. Сам же от злости подполз к Славке, который бешено строчил из пулемета, потому что его пугала непривычная близость противника. Васька подполз, отодвинул Славку, сам залег за пулемет, хотелось ему душу отвести. Но к искореженной колонне подходила новая, немцы сразу разобрались в обстановке, обрушили на партизан страшный огонь, и Васька приказал отходить. Опять, как в Дебринке, Славка прикрывал отход своим пулеметом, потом прикрывали его, потом он снова ложился и стрелял до тех пор, пока последний из партизан не прошел мимо него. В глубь леса немцы не посмели пойти.

На обратной дороге, когда были уже в безопасности, Васька отодрал присохшую к уху ушанку, ребята заставили его перевязаться. Тот, кто обматывал бинт вокруг головы, сказал:

– Один бы сантиметр, от силы полтора, и тебя бы уже не было на свете.

– Какой там полтора, тут и одного бы хватило, – возразил ему другой парень. Он зашел с левой стороны и уточнил: – Пять миллиметров – и было бы точно. А вот в судьбу не верют, есть судьба, а то бы пять всего миллиметров, и крышка.

Васька поглядел на всех сверху вниз, снисходительно улыбнулся.

– Знатоки, – сказал он и матерно выругался. – Я же голову принял правей, надо было поболе принять, и этого ничего б не было.

– О! – воскликнул Витя, ему было ужасно весело. – Ты что, пулю видел, да?

– Если б не видел, то голову не принял бы, – спокойно ответил Васька.

– Ха, – сказал Витя, и ему стало совсем смешно. – У нас командирам здорово везет, Арефия в пятку ранило, тебя, Вась, в ухо вон. Специально, что ли?

– Специально, Витя. Гляди, как бы она тебя в другое какое место не тюкнула. Тогда посмеешься по-другому, красным смехом.

– Не каркай, командир, нехорошо.

– Я шучу. Пошутить нельзя, что ли?

– Лучше не надо.

9

В лагере жизнь была оседлая, а тут пошла кочевая, походная, на ногах все да на ногах. В Голопятовку приходили на день-два, раны зализать, отдохнуть перед новой дорогой. Уже Ваську по второму разу ранило, в плечо на этот раз, но кость не задело, и Васька не оставил своего командного поста, а продолжал ходить с группой по дальним маршрутам.

– Ты гляди, как только командиром поставили, так ранение за ранением, сперва уху оторвали, потом вон куда саданули, в плечо. Арефия дак в пятку, а Ваську вон куда, в плечо. Других не трогает, а его раз за разом.

– Это они убить меня хотят, но достать не могут. Меня достать нельзя.

Ранило и Витю, в руку, неделю лежал в деревне. Одного убило, тоже Виктором звали, тихий, неразговорчивый был, раньше вроде на дирижабле плавал, то ли сбили дирижабль, то ли еще как попал парень в окружение, а потом и в отряд, словом, убило тихого Виктора, интеллигента. Славка же был цел и невредим, обходилось пока, и втайне, про себя, он твердо верил, что теперь, после дебринских происшествий, с ним ничего уже не случится.

И по черной тропе находились вдоволь, и по черному лесу. Снег сошел вовсе, позеленели стволы осин, покраснели прутики в березовых рощах, набрякшие почки всюду пооткрывали свои птичьи клювы, и оттуда уже повысовывались пламенные зеленые язычки. Апрель был на исходе. Васькина группа вернулась после очередной вылазки сплошь вся грязная, заросшая щетиной, до смерти уставшая. В деревне застала она связного из лагеря, который сообщил, что можно писать домой.

– Куда домой, к фрицу, что ль?

– Пиши к фрицу, если он тебе дом.

– Зачем же, пиши так: Брянский лес, Серому волку.

– А вы знаете, что волк из Брянского леса ушел? Куда? Через линию фронта, на Урал, частично в Сибирь.

– Вот сволочь, ушел. А медведь как, не слыхал?

– Медведь тоже ушел.

– Ну, ладно, ты давай серьезно. И в Москву, что ли, можно?

– Можно.

– А в Дебринку?

– В уккупированные места нельзя, во все другие концы можно.

– Видишь, в Дебринку, за семь километров, нельзя, а в Москву, – где она, та Москва! – выходит, можно. А курорт Сочи – Кисловодск тоже можно?

– Пиши, можно.

Славка сразу подумал о доме и о Москве. Домой-то, в Прикумск, он знал, как писать, а в Москву – думал, думал – некуда, где Оля, он не знал.

Не верил, что все это всерьез, что дойдет письмо, что мать прочтет, узнает о нем, не верил, а писал. "Может, вы думали, что меня уже нет, а я вон где оказался, в партизанском отряде. Как оказался, это целая история, после войны расскажу, а сейчас бьем фашиста с тылу, фронту помогаем, а живем, конечно, хорошо, как на войне".

Отдавал треугольничек связному и все не верил, как-то не похоже было все это на правду. А через полмесяца пришел ответ. Мало что ответ, пришло целых три письма – конверт, треугольник и открытка.

Через полмесяца взвод Арефия вызвали в лагерь. Сам-то Арефий оставался на месте, его назначили командиром созданного тут, в Голопятовке, отряда. Народу прибывало каждый день, отовсюду шли, из соседних деревень, из-за Десны, так что образовался новый отряд, и Арефия поставили командовать им, а взвод передали по рекомендации Арефия Ваське Кавалеристу. Когда пришли в лагерь, комиссар, Сергей Васильевич Жихарев, торжественно раздал первые письма с Большой земли. Конверт был от матери, треугольник от отца, открытка от Оли. Носился Славка со всем этим по лагерю, места не мог найти и все тянул, оттягивал эту минуту, чтобы начать читать. Уже заглядывал на обратную сторону открытки, где химическим карандашом было написано – "Здравствуй, мой Славик", а дальше все исписано тесными буковками, местами размыто было, слилось все, и Славка томился в предчувствии, когда сядет где-нибудь, забьется куда-нибудь и станет расшифровывать непонятные, размытые места и, конечно, прочтет, расшифрует все до зернышка, до последней буковки.

Оля была на Урале, с институтом. Как она не поверила, когда написала Славкиной маме, не знает ли мама что-нибудь о сыне, "и тут же получила ответ и твой, Славик, адрес. Не верила, а когда получила, расплакалась, и сейчас все плачу, когда пишу тебе открытку".

"Дорогой сыночек, – писала мать без знаков препинания, – значит ты живой чуть не умерла я как получила письмо и отец тоже слава богу живой а вот Ванюшки нету убили его гады фашисты без памяти я лежала как узнала что его нету но переживать надо отец пишет что надо переживать и терпеть работаю и терплю тут у нас вакуированная научила на блюдцах гадать и вызывать кого хочешь вызывали мы Александра Невского но не отозвался давно ж он был а потом вызывали Пушкина и он ответил спросили мы что будет с нами и когда война кончится сказал что война будет долгая но окончательно мы победим так и отец пишет ды и мы так думаем мой сыночек".

Отец писал своим красивым почерком и с ошибками в каждом слове, что воюет хорошо, что был в окружении, "но вышел и даже вывел командиров по звездам, по-крестьянски, а у них были компасы, но поверили мне, и я их вывел. В настоящее время изматываем силы противника в жестоких боях, уже не далек тот час, когда и на нашей улице будет праздник, и мы доберемся еще до самого логова, то есть до Берлина. Твое письмо, Слава, взял корреспондент, будет печатать в газете, очень заинтересовался, все у нас, в нашей части, интересуются партизанами, поздравляют меня, что сын нашелся, да еще в партизанах".

Все отступило из-за этих писем на задний план, и молодая трава на полянке вокруг лагеря, и свежая зеленая краска, разбрызганная по дремучей черноте елок – это березки опушились глянцевым листиком, – и встреча с Анечкой, которая бегала теперь по лагерю и рада была, встретившись со Славкой и с Женей. Все ушло на второй план. А в лагере было как-то по-новому, непривычно. Во-первых, эта весна, во-вторых, эта Анечка, ее капризный голосок, казалось, раздавался одновременно из двух-трех мест, и в-третьих, опутанный проводами Фомич, как паучок, сидел в землянке и слушал через наушники Москву, все-таки наладил приемник. Славка застал как раз этот день, когда приемник заговорил, но слушать можно было только через наушники. У Фомича выстроилась очередь. Славке досталась песня. Она растрогала его до слез. "Давай закурим, товарищ, по одной, давай закурим, товарищ мой", – чуть слышно доносила Москва свою новую песню до Славкиных ушей. По-мужски, по-братски пел какой-то хороший незнакомый человек. И письма, и эта песня, как настоящая встреча с Большой землей, с домом.

Славкин взвод вызвали в лагерь, чтобы отправить в главный штаб для охраны. Объединитель все-таки добился своего, создал объединенный штаб партизанских отрядов. Перед отправкой Сергей Васильевич построил взвод и выступил перед ним с напутствием. Часто обращался к Ваське, который стоял скучающим великаном, переминался с ноги на ногу. "И чтобы, – говорил Сергей Васильевич, – никаких эксцессов, товарищ Беленький (это у Васьки была такая фамилия). Что такое эксцессы, надеюсь, понятно?" – "Понятно, товарищ комиссар!" – Васька щелкнул по своему горлу щелчком. "И это тоже относится, – сказал комиссар. – Чтобы ни одного пятнышка не положили на свой отряд. Ты, Беленький, лично представишься Дмитрию Васильевичу, командиру объединенного штаба".

Но еще за день до отправления, до этой напутственной речи, в лагере случилось событие, которое Славка тяжело переживал и долго не мог забыть. Утром, когда все вышли на завтрак, Славка открыл пианино, не мог он пройти мимо, открыл черную крышку, и из полутьмы, стоявшей в землянке, на него потек свет от белых клавиш. Он взял одну ноту, придавил наугад одну клавишу и долго слушал ее, пока звук постепенно не умер. Так же бережно закрыл крышку и с чудным этим звуком в ушах направился к выходу. Оттуда, сверху, послышался в эту минуту пронзительный крик Анечки. Славка выскочил одним махом наружу. Анечка висела на шее светловолосого парня, голубоглазого красавца, рядом стоял в ожидании невысокий сумрачный человек неопределенного возраста. Ни одного из них Славка не знал, никогда не видел. Дядя Митя был инструктором, старшим над этими девчонками-радистками, заброшенными в партизанские леса. Однако в качестве радистов посылали и парней, например вот этот белокурый красавец Вадим, он учился в одной спецшколе с Анечкой.

– Дима, как я рада, что с тобой все хорошо, как я рада. Дядя Митя тоже ведь не знал, что с тобой.

Дима напряженно улыбался. Дядя Митя теперь знал все, и ему не было весело и радостно, как Анечке. Прилетев сюда с первым самолетом, сделавшим посадку, дядя Митя стал объезжать всех подопечных своих, ездил на повозке не спеша, из отряда в отряд. Он знал еще в Москве, кто где у него работает, в каких отрядах и в каких районах, сбивчивые сведения были только от Вадима, потом вообще связь с ним оборвалась. И вот, проезжая по полю, в пятнадцати – двадцати километрах от партизанского отряда "Смерть фашизму", от его лагеря, где он уже был, где он прожил несколько дней, дядя Митя встретил – на войне и не такие бывают чудеса – встретил Вадима. "Наконец-то и этот нашелся!" – так подумал в первую минуту дядя Митя.

Ехали шагом, и Вадим рассказывал дяде Мите свою историю. Сбросили его по ошибке где-то в районе Брянска, парашют опустился прямо в расположение немцев, какой-то маршевой части. Доставили Вадима в Брянск. Умирать ему не хотелось. В таком возрасте, Вадим считал, вообще умирать глупо, к тому же еще он считал, что все равно потом сумеет перейти к своим, – словом, чистосердечно рассказал обо всем на первом же допросе: кто он, откуда и зачем выброшен, – рассказал и согласился работать у немцев. Установил связь с Москвой, получил удостоверение, в котором говорилось, что владелец удостоверения (аусвайса) имеет право свободного передвижения в городе Брянске, а также в его окрестностях, в пределах тридцатикилометровой зоны. Эту бумажку Дима вынул из внутреннего кармана пиджачка и протянул дяде Мите. Дядя Митя обстоятельно изучил все написанное на немецком бланке и, свернув осторожно, положил к себе во внутренний карман.

– И вот я бежал. Если бы мне сказали, что первого человека встречу вас, дядя Митя, дал бы руку отсечь, а не поверил. – Дима улыбнулся. Он был уверен, что ему повезло неслыханно.

Комиссар, как только уловил суть дела, не стал дальше слушать дядю Митю, не стал читать протянутую им бумагу, пропуск-аусвайс.

– Вы не подумали о том, – сказал он дяде Мите, – что привели в партизанский лагерь немецкого разведчика, что ваше разгильдяйство может стоить нам крови?

Сергей Васильевич не стал заниматься Вадимом, а передал это дело Мишакову. Мишаков изолировал парня от дяди Мити, от Анечки, взял его под вооруженную охрану и после долгой беседы один на один в лесу, там же, в молодой березовой чаще, поставил скамью, положил несколько школьных тетрадей и велел писать. Все писать, подробно, начиная от подробной автобиографии и кончая изложением всех обстоятельств, всех разговоров, всех действий, связанных с пребыванием и службой у немцев.

Славка недоумевал, как можно согласиться работать на фашистов? Работать на них? Значит, против нас, против своих людей, против своей матери, отца, против Анечки, против Родины... Но ведь он же на время согласился, не насовсем? Согласился, чтобы остаться жить – и уйти к своим. Уйти? А кто поверит? Кто может точно знать об этом? Но если даже и так, Вадим ведь уже предал один раз, был уже предателем, значит, может и в другой раз, и в третий, и всегда? Значит, верить ему нельзя, никто не имеет права верить – ни Мишаков, ни комиссар, никто, потому что он всегда может предать, встать против своих, против Родины...

10

В самой глубине лесов небольшая полянка, шагов двести в длину, а в ширину и того меньше. В одном углу, что пониже, высокий деревянный дом на сваях, с двумя выходами, в другом, на взгорочке, еще дом, поменьше первого и не на сваях, а на простом фундаменте. В первом, высоком доме разместился штаб, главный штаб партизанских отрядов южного массива Брянских лесов. Во втором доме жил взвод охраны. Между этими домами, в сторонке, ближе к лесной стеночке, стояла еще сараюшка, где была развернута кухня и где готовила на всех и спала там же молодая и красивая хромоножка Настя.

Между прочим, в первый же приход, когда на обед пришли, Васька показал своим подчиненным, как он берет женщин, ну, играет, что ли, с ними. И правда, Настя сперва потеряла дыхание от неожиданности и от, конечно, Васькиной хватки, а уж потом, придя в себя, замахнулась на него половником и сказала: "Чертов конь".

Питание тут было хорошее, и готовила Настя отменно. Но Славка обратил внимание на другое. В первое свое дежурство, когда стоял на посту у дверей, то есть у высокой лестницы крыльца, он почувствовал такой размах военного дела, о котором у себя в отряде и не догадывался.

Все время приезжали верховые, все новые и новые, просили доложить из такого-то отряда, из такого, из такого, из такого... Сколько же их было, этих отрядов! Не только прибывали конные, в хороших седлах, но даже и на мотоциклах. А однажды не въехал и даже не прискакал, а пролетел по поляне и стремительно спешился в окружении почти десятка ординарцев человек на белом коне, в бурке и в смушковой заломленной папахе, с саблей на боку и – Славка подумал, что ему все это мерещится, – при усах. Вылитый Василий Иванович из кинокартины "Чапаев". Это было так ошеломительно, что, когда Славка узнал, что всадника звали Василием Ивановичем, он уже не удивился. Это было уже сверх всякого удивления. Правда, фамилия его была другая – Василий Иванович Кошелев, конечно же командир отряда.

Иногда выходил на площадку высокого крыльца сам командир объединенных отрядов, Дмитрий Васильевич Емлютин, тот самый, Славка помнил его, весь черный, кожаный, скрипучий, быстрыми и занятыми глазами выглядывал куда-то, а может, просто выходил немного размяться. Появлялся и главный комиссар, поскромней, в защитном сукне, с умным и добрым лицом, Алексей Дмитриевич Бондаренко. Несколько раз Славка заходил вовнутрь помещения и видел там еще начальника штаба Гоголюка, видел его со спины, потому что Гоголюк всегда сидел наклоненный над картой или над картами. И весь день стучала на старом "Ундервуде" девушка-машинистка. Ее слышно было со всех точек, даже от караульного помещения. Были внутри дома и другие люди.

Как и наказывал Сергей Васильевич, Васька представился самому Емлютину.

– А-а, жихаревцы! Ну что ж, принимайте службу. – И больше ничего Емлютин не сказал Ваське, даже глаза его не изменились, остались, как и были, занятыми, глядевшими не на Ваську, а как бы сквозь него.

11

АКТ О ЗВЕРСТВАХ НЕМЕЦКИХ ФАШИСТОВ

В с. НОВАЯ ПОГОЩЬ СУЗЕМСКОГО РАЙОНА.

Составлен настоящий акт дня 22 мая месяца 1942 г. в присутствии

командира 6 роты Шейко, политрука роты тов. Сергий, с одной стороны,

и колхозников с. Новая Погощь о зверствах фашистских палачей в

с. Новая Погощь Суземского р-на Орловской области 19 мая 1942 г.

При входе в дер. Новая Погощь фашистских палачей были зверски

замучены колхозники: 1. Терехов П. С., 2. Драньков М. З., 3.

Драньков А., 4. Макряков М., 5. Хролков Иван, 6. Горбатенко Н., 7.

Зазулин В., 8. Долженков Н.

Фашистские палачи собрали всех вместе и стали зверски казнить

колхозников: отрезали носы, уши, выкололи глаза, все тела трупов

были избиты и поколоты штыками. У многих трупов были вывернуты руки,

ноги, в конечностях перебиты кости. Тела убитых были брошены в

уборную.

В чем и подписались

Лейтенант (Шейко)

Политрук (Сергий)

1. Качурина В. А., 2. Качурина В.,

3. Москалева М., 4. Качурин В., 5.

Качурин Г., 6. Терехова В., 7.

Москалева Ульяна, 8. Москалева А., 9.

Макрякова Д., 10. Меренцова Е., 11.

Ямпольцева, 12. Ходнев В. З.

Начальник штаба партизанских отрядов

военнослужащих имени тов. Ворошилова

No 2 лейтенант (Лопатин)".

АКТ О ЗВЕРСТВАХ ФАШИСТОВ

В СЕЛАХ НАВЛИНСКОГО РАЙОНА.

Мы, представитель политотдела партизанских отрядов западных

р-нов Орловской области Калистратов Василий Васильевич, с одной

стороны, председатель Салтановского с/с Навлинского р-на Орловской

области Агунов Трофим Никитич, секретарь РК ВЛКСМ Навлинского р-на

Орловской области Легкова Лидия Михайловна, боец партизанского

отряда им. Свердлова Митроченко Михаил Андреевич, с другой стороны,

составили настоящий акт.

Ворвавшиеся фашистские мерзавцы в с. Салтановка Навлинского

р-на Орловской области сожгли все село полностью:

1. 450 домов мирных жителей и надворные постройки колхозников.

2. 5 колхозных построек: молочнотоварную ферму, школу,

больницу, клуб и здание сельсовета.

3. Угнали жителей в количестве 861 чел. – стариков, женщин и

детей – неизвестно куда.

4. Немецкие фашисты зверски замучили в этой деревне:

а) Матюшкину Анну с 1923 г. рождения, дочь колхозника. Немецкие

солдаты поймали ее и изнасиловали, потом отрезали груди, уши,

выкололи глаза, после чего искололи штыками и бросили в огонь.

б) Прошину Анастасию с 1922 г. рождения, захватили ее в окопе,

кричали на нее "партизанка", вывели ее из окопа и в упор

расстреляли. Нанесли ей пять ран и, забросав ее мусором, думая, что

она погибла, ушли, но она, придя в чувство, добралась до окопа и

пролежала пять дней. Раны ее загнили, после чего партизаны

освободили ее и доставили в партизанский госпиталь.

в) Семь девушек были изнасилованы, после чего фашисты отрубили

каждой уши, руки, ноги, нос, выкололи глаза, а потом облили горючей

смесью. Они обгорели, и поэтому не удалось установить ни фамилий, ни

имен – все они были колхозницы.

г) В пос. Зелепуговка того же с/с фашисты изрубили на куски

пять колхозников и бросили их в огонь, а десять стариков колхозников

бросили живыми в огонь. Фамилии их установить не удалось. Фашисты

сожгли 260 домов и все постройки.

5. В с. Ворки того же с/с немецкие фашисты и солдаты

изнасиловали девушек, в их числе есть девочки от 7 до 10 лет, затем

их живыми бросили в глубокий колодец. Всего в колодце обнаружено 26

трупов женщин и девушек, имена которых не удалось установить.

6. В той же деревне 35 детей фашисты бросили в горящее здание.

Дети сгорели. В числе сгоревших были грудные дети в возрасте от 9

месяцев до двух лет, имена детей не установлены, так как родители

были угнаны или замучены.

7. В с. Салтановка немцы захватили врача Малиновскую Александру

Алексеевну, 36 лет, она была сильно больна и не могла скрыться.

Немецкие солдаты вытащили ее из дома и бросили в огонь. Врач

Малиновская сгорела.

8. Всего из с. Ворки немцы угнали 380 семей неизвестно куда, о

чем составили настоящий акт.

Представитель политотдела

(Калистратов). Председатель

Салтановского с/с Навлинского р-на

Орловской области (Агунов). Секретарь

РК ВЛКСМ Навлинского р-на Орловской

области (Легкова). Боец партизанского

отряда им. Свердлова (Митроченков)".

Божий мир сиял зеленым и голубым. Славка щурился от этого сияния, стоял с винтовкой перед высокой деревянной лестницей штабного крыльца, слушал сердитый стук "Ундервуда", прерывистый и жесткий голос Дмитрия Васильевича Емлютина. Теплынь стояла в лесу, и дверь штаба была распахнута. Когда Дмитрий Васильевич задумывался, когда затихал скрип его сапог, а "Ундервуд" тоже молчал в ожидании новых слов, тогда Славка слушал, как на разные голоса пели птицы в лесной чаще.

НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА ПАРТИЗАНСКОГО

ДВИЖЕНИЯ БРЯНСКОГО ФРОНТА

О РАЗРУШЕНИИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО

ПОЛОТНА НА УЧАСТКЕ БРЯНСК – ГОМЕЛЬ

...Доношу о мерах, принятых по разрушению ж. д. на участке

Брянск – Гомель.

На участке Брянск – станция Полужье действует Выгоничский

партизанский отряд.

На участке ст. Полужье – Красный Рог действует Почепский

партизанский отряд и на участке ст. Красный Рог – ж.-д. будка, что

на реке Судость, действует Хомутовский партизанский отряд.

Наряду с этим действуют мелкие диверсионные группы на участках

Унеча – Почеп, Почеп – Красный Рог.

В район ж. д. Брянск – ст. Полужье, Брянск – Синезерки мною

переброшен с юга один из сильнейших военных отрядов, имея задачу

полностью парализовать движение поездов на этих участках. К

выполнению задачи этот отряд приступил.

За последнее время...

По данным разведки...

...Согласно Вашим указаниям приняты меры по разрушению

железнодорожного полотна на магистрали Брянск – Гомель, на перегонах

Брянск – Пятилетка, Пятилетка – Полужье, Полужье – Выгоничи,

Выгоничи – Бородино, Бородино – Пильшино, Пильшино – Красный Рог,

Красный Рог – Почеп, Почеп – Жудилово, Жудилово – Унеча.

На линию железной дороги нами направлено 6 партизанских отрядов

и более 15 групп...

Командир объединенных партизанских

отрядов группы районов Орловской области

(Д. Емлютин)

Начальник штаба капитан (Гоголюк)

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА СЕКРЕТАРЯ ОРЛОВСКОГО

ОБКОМА ВКП(б) В ЦК ВКП(б) О СОСТОЯНИИ

ПАРТИЗАНСКОГО ДВИЖЕНИЯ И БОЕВЫХ

ДЕЙСТВИИ ПАРТИЗАН ОРЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ

НА 1 ИЮНЯ 1942 г.

2 июня 1942 г.

В 49 районах и 4 городах Орловской области, временно

оккупированных немецко-фашистскими захватчиками, на 1 июня 1942 года

насчитывается 60 действующих партизанских отрядов с общим

количеством 25240 чел., в том числе за отчетный период заслано в

оккупированные районы области 16 партизанских отрядов с количеством

320 человек и 322 диверсионных группы с количеством 620 человек.

В освобожденных партизанами районах Суземском, Трубчевском,

Комаричском, Навлинском и Дятьковском созданы из числа действующих

партизанских отрядов 100 групп самообороны с количеством 16000

бойцов...

Итоги боевых действий партизан

За десять месяцев Отечественной войны партизаны Орловской

области нанесли немецко-фашистским бандитам значительный урон в

живой силе и боевой технике. По неполным данным, партизанскими

отрядами за этот период уничтожено: 13746 немецких солдат и

офицеров, взято в плен 72 немецких солдата и 74 офицера. Взорвано,

сожжено и разгромлено: штабов 9, эшелонов с танками и самолетами 4,

эшелонов с боеприпасами и живой силой 23, мотоциклов 12, цистерн с