Текст книги "Верен до конца"

Автор книги: Василий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

8

Как две девушки пленили эсэсовца. – План один – воевать! – Создание главного штаба. – «Внештатный» интендант. – Арест нижинских комсомолок. – Партизаны освобождают девушек.

Спустя несколько дней явился Евстрат Горбачев. С ним пришли семь подпольщиков, которые до того времени оставались на конспиративных квартирах в районе Любани. Пришли также ребята из Нижина – члены подпольной комсомольской организации. Это они помогли Горбачеву осуществить подготовленную им операцию.

– Важная птица, – проговорил Горбачев, указывая на приведенного эсэсовского офицера, – сын крупного фабриканта.

И помолчав, добавил:

– А вот Фене Кононовой и еще одной любанской подпольщице теперь уж нельзя работать в своих зонах.

– Почему нельзя? – спросил Варвашеня.

– Эсэсовцы на их след напали.

Потом он рассказал, как ему удалось захватить фашиста.

Когда в Любань прибыла особая эсэсовская рота, Горбачев сразу же установил за ней наблюдение. Через связных он знал все, что там делалось. Однажды он получил донесение от медицинской сестры Любы. Она давно была связана с партизанским отрядом Долидовича, и Горбачев знал ее. Девушка сообщила, что к ней на квартиру стал захаживать обер-лейтенант, заместитель командира роты. Это натолкнуло Горбачева на мысль схватить эсэсовца у Любы. Но одной Любе было не справиться, и он отправился в район Нижина, вызвал на конспиративную квартиру Феню Кононову и сказал:

– Есть одно задание.

– Давайте, – тихо ответила Феня.

– Ну так слушай! В Любани стоит особая рота эсэсовцев. Это одно из подразделений крупной гитлеровской части, присланной для подавления партизанского движения. Обкомом поставлена задача выведать планы гитлеровцев, чтобы своевременно принять необходимые меры. Нужно достать «языка», и притом из офицеров.

– Что от меня будет зависеть, все сделаю, – заверила Феня.

– План мой такой, – начал объяснять Горбачев, – ты пойдешь в Любань и на некоторое время останешься там.

– У кого? – спокойно спросила Феня.

– Есть там одна наша девушка. Люба, медицинский работник. Недавно я с ней виделся, она будет ожидать тебя. Вот тебе пароль и адрес. Будешь жить у Любы в гостях как двоюродная сестра. От тебя мы ждем, во-первых, самых подробных донесений о любанском гарнизоне, а во-вторых, ты вместе с Любой поможешь нам захватить гитлеровского офицера. Там один обер заходит к Любе. Понимаешь?

На другой день Феня отправилась в Любань. Ее приход был замечен гитлеровцами. Любу вызвали и предупредили, что если ее гостья окажется человеком подозрительным, то хозяйка будет повешена. Люба заверила, что Феня – ее двоюродная сестра, дочь нижинского кулака, который недавно вернулся из ссылки, что она надежный человек.

Кононова осталась жить в Любани. Вскоре она еще раз встретилась с Горбачевым, и вдвоем они уточнили план операции. Люба должна была пригласить гестаповца к себе в гости, познакомить его с Феней, напоить его. О дне и часе «угощения» обера Феня должна была уведомить Горбачева через связного. К назначенному времени Горбачев с группой подпольщиков должен пробраться в Любань, спрятаться на чердаке дома и ждать сигнала Фени.

Так все и сделали. Офицер охотно принял приглашение «барышень». На всякий случай он привел с собой двух солдат, которых оставил возле дома. Пил он мало, с оглядкой, но это не имело особого значения. Горбачеву важно было дождаться, пока на улице все стихнет.

Время приближалось к полуночи. Горбачев дал команду приготовиться, а сам спустился вниз и притаился в темном коридоре. С пустой тарелкой в руках вышла Феня. Горбачев взял ее за руку.

– Как только вернусь, – тихо шепнула Феня, – подам сигнал.

Она приоткрыла дверь во двор и негромко, но строго сказала солдатам:

– Отойдите от окон, пан офицер приказал. Идите на улицу!

Двое часовых, которые все время торчали под окнами, вышли за калитку. Феня потихоньку пошла за ними и неслышно закрыла калитку.

– Через две минуты, – шепнула она Горбачеву, вернувшись, – я брошу на пол тарелку.

Когда Феня вошла в комнату, эсэсовец стоял перед Любой с рюмкой в руке.

– Выпьем за настоящих, отважных воинов! – думая о Горбачеве и его товарищах, сказала Люба и подняла бокал.

Немец выпил. Феня поднесла ему закуску и тут же, будто нечаянно, выпустила из рук тарелку. Люба бросилась поднимать осколки. Немец тоже нагнулся. В этот момент Феня наставила на него пистолет.

– Руки вверх!

Партизаны вихрем влетели в комнату. Пока эсэсовец сообразил, в чем дело, ему заткнули рот, скрутили его веревкой.

Феня взяла с постели заранее приготовленное покрывало и накинула на фрица.

– Так лучше будет, – сказала она Горбачеву. – Если увидят часовые, подумают, что женщина пошла. Мы с Любой сами выведем его за огород.

Девушки быстро оделись и повели связанного обера, а партизаны пошли следом. Когда вышли за огород, Горбачев велел девушкам спрятаться, а сам с подпольщиками повел фашиста.

Выйдя за поселок, партизаны сняли с обера покрывало, надели на него шинель, шапку, даже перчатки отдали, чтобы эсэсовец был в полной форме и чтоб всем было видно, что пойман крупный зверь. Вели нарочно через деревни, через партизанские лагеря.

И вот обер стоит перед нами…

На совещание в обком прибыли все командиры и комиссары отрядов, секретари райкомов партии, руководители подпольных групп. Пленный фашист привлекал внимание. Решено было тут же допросить его. Это было нелишне перед началом совещания, на котором должны были обсуждаться важные тактические и политические задачи партизанского движения.

Зашли в землянку, конвоиры ввели туда эсэсовца и развязали ему руки.

– Из какой части? – спросил я.

Эсэсовец медленно поднял глаза на меня, а потом перевел их на Горбачева.

– Воды! – попросил он.

Гальченя дал ему берестяную кружку с желтоватой водой. Обер, должно быть, принял ее за остывший чай, глотнул, потом сморщился, покрутил носом и плюнул себе под ноги.

– Вы ест партизаны или коммунисты? – спросил он.

Герасим Маркович объяснил, что мы и коммунисты и партизаны.

Из допросов и документов гитлеровца мы получили очень важные сведения. Разгром под Москвой и те огромные потери, которые понесли захватчики под ударами Красной Армии, вызвали у них большую тревогу. Они готовились к новым решительным боям.

Эсэсовец говорил об этом сквозь зубы, злобно, исподлобья бросая на нас колючие взгляды. Ему хотелось видеть, какое впечатление производят на нас его слова. Он говорил с явным расчетом на то, чтобы смутить нас. Зная, что это последние часы его жизни, он всеми силами старался показать, что и мы не жильцы на этом свете.

– Мы не будем отступать под Москвой, – злобно шипел он, – мы будем только выравнивать фронт. А если отступим, после нас останется только шварц земля и – это… шварц пепел. – А потом, немного помолчав, добавил: – Пусьтыня.

В полевой сумке эсэсовца были найдены копии приказов командования центральной группировки войск СС. В них указывалось, что в связи с ухудшением положения на фронте надо более энергично и более жестко взяться за «наведение порядка» на оккупированной территории. Эсэсовской дивизии и отрядам СС, расположенным на территории Слуцкого, Старобинского, Копыльского, Гресского, Любанского, Осиповичского, Глусского, Октябрьского районов, приказывалось немедленно уничтожить партизан, очистить от них территорию и коммуникации, создать благоприятные условия для маневрирования и перегруппировок фашистских войск.

Специальной инструкцией определялись формы и методы диверсионной и шпионской работы. Намечалось создание провокационных партийных органов в городах и районных центрах, организация провокационных партизанских отрядов и групп, открытие диверсионных школ во многих городах Белоруссии, в частности в Слуцке, Бобруйске и Борисове.

Засылая в отряды шпионов и диверсантов, фашисты рассчитывали разложить партизанское движение, дезорганизовать его, сыграть на некоторых слабых сторонах партизанской жизни. Инструкция о выведении из строя командно-политического состава партийного подполья была разработана особо.

Материалы допроса оказались очень полезными. Все то, что мы услышали от пленного эсэсовца, о чем узнали из документов, еще раз убеждало в своевременности нашего совещания и важности тех вопросов партизанской войны, которые мы собирались обсудить.

Совещание должно было разобрать конкретный план совместных действий отрядов и групп на зиму 1941/42 года. Мы понимали, что если не укрепить отряды, не объединить их действия, то некоторые зимой ослабят свою деятельность. Нам же надо расти и умножать свои силы.

Совещание началось вечером. Собрались почти все, кого мы вызывали. От имени обкома я предложил следующий план действий: все отряды должны обеспечить себя транспортом, примерно одни сани и пара лошадей на трех-четырех человек, объединить отряды под единым руководством, провести большой рейд по районам Минской, Полесской, Пинской и частично Барановичской, Молодечненской и Могилевской областей.

Задача рейда: разгром немецких и полицейских гарнизонов в деревнях и районных центрах, разрушение мостов, складов, нефтебаз; проведение широкой политико-массовой работы среди населения и вовлечение его во всенародную борьбу с врагом.

Предложение обкома было единодушно принято. Никто не сомневался, что население всюду поддержит и обеспечит нас всем необходимым. В свою очередь и мы поможем населению. В гарнизонах много складов с зерном, продуктами, одеждой. Все захваченное будет роздано людям. Это еще больше поднимет авторитет партизан и укрепит нашу связь с массами.

Мы учитывали также, что у партизан не хватает оружия. Рейд поможет нам решить и эту задачу.

Таким образом, выходило: оставаться на зиму в лесу на одном месте – значит рисковать отрядами; идти же в рейд, в смелое и решительное наступление на врага – значит расти, крепнуть, закаляться в боях, расширять связи с населением, воспитывать в народе веру в великую жизненную силу Советской власти, в победу Красной Армии.

На этом же совещании был создан главный штаб из семи человек. В него вошли Мачульский, Бондарь, Бельский, Варвашеня, Горбачев, Корж и я. Позже мы распределили обязанности между собой. На меня как на секретаря обкома были возложены обязанности командующего партизанскими отрядами Минской и Полесской областей. Мачульский и Корж были моими заместителями по руководству боевыми операциями; Бондарь – по разведке и контрразведке; Бельский и Варвашеня занимались работой подпольных партийных организаций, выпуском листовок и газет, массово-разъяснительной работой среди населения.

Так мы объединили все партизанские отряды под единым руководством. Но это не означало, что отряды лишались самостоятельности и не имели права проявлять собственную инициативу. Наоборот, создание единого оперативного руководства способствовало более полному использованию инициативы отдельных отрядов. Все зависело от условий и обстановки. Если нужно, отряды могли действовать самостоятельно. В случае необходимости массированного удара они должны были выполнять общий план штаба.

Командиры разошлись. В лагере снова стало тихо. Эсэсовца увели в один из отрядов. Его следовало бы доставить в Белорусский штаб партизанского движения или в штаб фронта, но мы такой возможности не имели. Нам необходимо было как можно быстрее переправить за линию фронта документы, отобранные у фашистского офицера.

Бывает, что последние осенние деньки вдруг захотят порадовать людей теплом и светом. И не хочется верить тогда, что зима на пороге и со дня на день нужно ожидать морозов и метелей.

Один из таких дней. В землянке никому не сидится. Даже Алексей Георгиевич вышел вместе со всеми и примостился возле огонька. За последнее время он заметно поправился и понемногу начал ходить.

Два маленьких костра горят возле землянки. Так более удобно и практично. Когда в холодную погоду горит, потрескивая, огонек, каждому хочется подойти к нему, погреть руки. А места возле маленького костра на всех не хватает. Раскладывать же большой нельзя: будет виден дым. Поэтому и горят два маленьких костерка, возле каждого сидят по три-четыре человека, свободные от службы.

Горбачев разговаривает с нижинскими комсомольцами. Они пока еще здесь, только ночью снова пойдут на свои конспиративные квартиры. Рядом с Горбачевым сидит Адам Майстренко, секретарь Любанского райкома комсомола. Разговор идет о Фене Кононовой, руководительнице нижинской комсомольской подпольной организации. После похищения эсэсовского офицера оккупанты ищут ее. Специальные разведотряды рыскают по всем деревням.

К огню подошли и вступили в разговор Бельский и Варвашеня.

С комсомольским подпольным руководством в области до сих пор не ладилось. Правда, у нас уже был обком комсомола, большинство районов имели райкомы комсомола, но работали они еще слабо. В первые месяцы войны комсомольское подполье возглавлял бывший секретарь Минского обкома комсомола Мальчевский. Но он показал себя человеком неустойчивым и малонадежным.

Подпольный обком партии обратился в ЦК КП(б)Б к товарищу Пономаренко и в ЦК комсомола Белоруссии к товарищу Зимянину с просьбой прислать на Минщину крепких духом, проверенных комсомольских работников. Вскоре были присланы Евгений Коноплин, Анатолий Денисович и Степанцов. Михаил Васильевич Зимянин прибыл в штаб Минского партизанского соединения и оттуда руководил работой по вовлечению молодежи Белоруссии в активную борьбу с фашистскими захватчиками. Комсомольское подполье стало быстро укрепляться.

Слуцкая, копыльская, стародорожская, любанская, гресская и старобинская комсомольские организации были самые сильные. Из деревенских самой крупной и активной считалась нижинская комсомольская организация. В этом была большая заслуга Фени Кононовой. И теперь мы задумались: не ослабнет ли работа в Нижине, если Феню перебросить в другое место? Это особенно беспокоило Ивана Денисовича Варвашеню, который бывал в нижинской организации, знал почти всех комсомольцев и помогал им в работе.

Бюро обкома детально обсудило ближайшие задачи некоторых подпольных молодежных групп, в том числе и нижинской. Мы пришли к выводу, что Кононову необходимо перевести из Нижина и направить на работу в Любанский райком комсомола. У нее имеется богатый опыт, пусть связывается с деревенской молодежью и комсомольцами, помогает им включиться в подпольную борьбу.

Родственников и близких Фени, которым мог угрожать арест, решили забрать в отряды или переселить в отдаленные деревни района, где их никто не знал. Осуществить это поручили Адаму Майстренко.

Возле другого костра сидели Бердникович, Гальченя и председатель колхоза Андрей Трутиков. Из посторонних только Трутиков знал тропинку на наш островок. Он был хорошим помощником во всех подпольных и интендантских делах. Трутиков вывел из окружения многих бойцов, создал несколько складов оружия и уберег почти все колхозное добро. Когда к району приблизились оккупанты, Трутиков с колхозниками разрушили мосты, завалили дороги срубленными деревьями, в нескольких местах засыпали мелиоративную канаву. Теперь летом оккупантам не так-то легко попасть в Озерное. Там были большие запасы хлеба, овощей и скота. Недаром партизаны называли эту деревню центральной партизанской базой. Старый Андрей выручал партизан, когда в каком-либо отряде кончались продукты.

Хозяйственный и заботливый Трутиков организовал помол зерна. В первые месяцы партизанской борьбы это имело большое значение. Зерно у нас было: при разгроме гарнизонов мы забирали немецкие запасы, его давали нам и колхозы, а вот муки в достаточном количестве не имели. Мельницы теперь нигде не работали, да и вряд ли кто отважился бы привезти на мельницу сразу несколько мешков зерна: это вызвало бы подозрение оккупантов. Поэтому Трутиков молол понемногу, будто бы лично для себя. Позже он нашел еще один способ увеличить помол: пустил в ход все жернова, какие только были в деревне, сделал новые. Колхозники вертели жернова вручную. Разумеется, это не разрешало проблемы, но все же помощь была значительная.

Спустя некоторое время Трутиков усовершенствовал мукомольное дело. Неподалеку от деревни стояла старая, почти уже сгнившая ветряная мельница. Заглянув однажды на эту мельницу, Трутиков постучал пальцами по оголенным стропилам, осмотрел фундамент и решил: «Вчера это была куча дров, а сегодня ветрячок может пригодиться! Кто догадается, что здесь партизаны мелют себе муку?» И колхозники взялись за работу. Укрепили стояки, подняли наверх новые жернова, крылья облицевали – и завертелась мельничка. Кажется, и ветра нет, а она себе вертится и вертится. Привозят колхозники зерно, просушенное в печах, чтобы камни не заклеивались и мука была бы полегче. На всякий случай на мешках пишут свои фамилии – в случае проверки, на-ка, выкуси, – каждый имеет право смолоть себе муки.

Когда вблизи немцев нет, мельница работает, а как только они появляются, зерно прячется в тайник, переплет с крыльев снимается, шестерни разбираются, и снова мельница стоит никому не нужная, заброшенная.

Герасим Гальченя, подбрасывая время от времени в огонь небольшие сучки, жаловался Трутикову:

– Поверишь, Андрей, когда выбирал я это место для штабного лагеря, примеривался со всех сторон, и все, кажется, было хорошо. На лошади сюда не подъедешь и пешком, не зная дороги, не доберешься. Зимой сюда идти незачем. Дров нет, лыка не надерешь. И все-таки я замечаю, что здесь кто-то бывает.

– Может, тебе показалось? – спросил Трутиков.

– Нет, не показалось, – возразил Гальченя. – Вчера шагов за сто от штабного лагеря кто-то срубил две орешины. Это не наши: у нас один топор, и тот всегда у меня. Срубил кто-то из деревенских, должно быть на обручи. Кто тут у нас поблизости бондарит, не помнишь? Ты ведь сам когда-то бондарил, на весь район славился.

Андрей Трутиков начал перечислять всех местных бондарей. Приподняв кверху широкую, коротко подстриженную бороду, он загибал пальцы один за другим и считал.

– В Пластках: Иван – раз, Иван – два, Никанор, Петро… В Озерном: Зеленуха, Ахрем, Чигирь, Кастын, Пилиповка. Кто ж из них мог тут лазить? – спросил он, глядя на Гальченю, как будто тот должен знать об этом. – Следов не осталось?

– Да какие там следы! – озабоченно ответил Герасим Маркович. – Снежок было присыпал землю, да скоро растаял. Если б были следы, никуда бы он от меня не скрылся, нашел бы я его хоть под землей. Тут главное – дознаться, кто это и видел ли он лагерь?

Трутиков опустил голову, уперся бородой в рыжеватый воротник дубленого черного полушубка.

– Не тревожься, Маркович, – вдруг заговорил он. – Не думай ничего плохого, я все улажу. Я спрошу, кто приходил, мне скажут. Тогда гляну в глаза тому человеку и узнаю, что у него на душе.

– А если человек видел лагерь? – не успокаивался Гальченя. – Что тогда?

– Тогда скажу ему, чтобы держал язык за зубами, и будет держать.

В сумерки Адам Майстренко и нижинские комсомольцы простились с нами и пошли на Нижин. В густых зарослях между Нижином и Бариковом их должна была встретить Маруся Кононова, сестра Фени и жена Адама Майстренко.

К вечеру подморозило, под ногами шуршали листья и даже поскрипывали немного, будто снег в сильный мороз. Лесом идти трудно. Комсомольцы разделились на две группы и пошли проезжей дорогой: одна группа впереди, другая чуть позади.

К условленному месту пришли поздно, однако Маруся ждала их. Вид у нее взволнованный, лицо похудело, вытянулось, даже при лунном свете можно было разглядеть синие круги под глазами. Видно, она много плакала.

Маруся рассказала, что эсэсовцы перетрясли весь Нижин, многих арестовали, в том числе Фениных и ее подруг. Их родную хату сожгли. Марусе не жаль было ни хаты, ни вещей – пускай подавятся ими бандиты, – она волновалась за своих подруг, попавших в лапы фашистов. Среди девушек были комсомолки, были и такие, которые не состояли в комсомоле, но принимали участие в работе подпольной организации. Как будут вести себя девчата? Уж очень молодые есть среди них, только что семилетку окончили, некоторые даже из шестого класса. Начнут гестаповцы мучить, может, не выдержит какая-нибудь. А тогда смерть не только ей, но и всем остальным.

– Кто арестован? – спросил Майстренко.

Маруся перечислила, и, когда назвала имя последней девушки, голос ее задрожал.

– Может, с ними надо быть там Фене или мне, – неожиданно сказала она. – Им легче было бы…

– Неверно! – резко прервал Майстренко. – Знали бы девчата, что ты так говоришь, обиделись бы на тебя. Мало веришь им, – значит, плохо знаешь! Я уверен, что ни одна не дрогнет!

– Разве только Лида, – задумчиво сказал один из парней, – Такая она еще слабенькая, несамостоятельная… Недавно брошку потеряла, так чуть не час плакала.

Маруся тотчас же заступилась за Лиду; она, наверно, заступилась бы за каждую из арестованных девушек.

– Не знаешь ты Лиду! – горячо запротестовала она. – Не знаешь! А если так, то и не говори. Вот на, смотри.

И Маруся протянула хлопцу небольшой клочок бумаги.

– Читай! – шепотом приказала Маруся. – Читай, что здесь написано. Брат Лиды мне принес, Адамка.

Парень набросил на голову свитку, включил фонарик и начал читать.

«Дорогие мои девочки и все, кто остался! – писала Лида. – Не думайте ничего плохого о нас и не бойтесь. Мы не подведем! Клянемся!»

– Куда их погнали? – спросил Майстренко. – Далеко?

– В Кузьмичи пока, а может, в Постолы, – ответила Маруся, – там у них отделение гестапо.

– Надо передать им письмо, – немного подумав, сказал Майстренко. – Теплое письмо, сердечное. Надо, чтобы они знали, что мы получили записку, что верим им и надеемся на них.

– Верно, – ответила Маруся. – Адамка отнесет.

– Не Адамка, а ты, – возразил Майстренко. – Там ведь надо еще суметь передать.

– Адамка сумеет! – сказала Маруся. – Ему это легче сделать. Когда нужно было, мы ему и не такие задания давали. Везде проберется, все высмотрит, все узнает.

– Давайте сейчас же напишем, – предложил Майстренко. – А ты, – обратился он к Марусе, – обеспечишь передачу.

Хлопцы пристроились под кустом, накинули на головы плащ-палатку и при свете фонарика начали писать, а Маруся тем временем вышла на дорогу.

Глянула в одну сторону, в другую, прошла немного вперед, хотела уже повернуть обратно, как вдруг черная фигура с винтовкой в руках преградила ей дорогу.

– Ты куда? – спросил хриплый, приглушенный бас.

– Домой, в Нижин, – стараясь быть спокойной, ответила Маруся.

– Откуда? – Изо рта полицая резко пахнуло самогонным перегаром.

– Из Барикова иду.

Подошел еще один полицай, взглянул в лицо Марусе и захохотал:

– Старые знакомые, слава богу!

– Я вас не знаю, – твердо сказала Маруся, хотя она сразу узнала в полицейском кузьмичского пьяницу и проходимца, которого в деревне никто и за человека не считал. На лице у него был длинный синевато-красный шрам, поэтому везде и звали этого долговязого нескладного лодыря «шрамоватым». Маруся поняла, что она наскочила на засаду.

– Стыдно не признавать старых знакомых, – насмешливо говорил «шрамоватый». – Ты, Кононова, не выкручивайся, а говори правду, так лучше будет. К муженьку ходила? Знаю, знаю твоего муженька. Если бы нарвался он на меня, всей обоймы не пожалел бы, ей-богу. – И, повернувшись к другому полицаю, прибавил: – Старые счеты с ее коханым, понимаешь?

– Это же, должно быть, сестра Кононовой, – тихо сказал полицай.

– Какой Кононовой? – равнодушно спросил «шрамоватый».

– Ну той, которую ищут теперь.

– Они ищут свое, – хвастливо сказал «шрамоватый», – а мы свое. – Он резко махнул рукой, и от этого так повело его в сторону, что, сделав несколько шагов, он чуть не повалился на куст.

– Тихо ты! – подхватил его полицай, стоявший на ногах чуть потверже.

– Ты знаешь, кто ее муженек? – продолжал «шрамоватый». – Вряд ли знаешь. Это же над всем комсомолом начальник. Понял? А главное – мой давнишний враг. Понял?

Первый полицейский замолчал, видно «шрамоватый» был здесь старшим.

– Значит, к муженьку ходила? Есть ему носила… Носи, носи, а то подохнет в лесу с голоду.

– Мой муж эвакуирован, – решительно заявила Маруся, – и нечего зря болтать языком.

– Эвакуирован? – «Шрамоватый» скривил широкий рот в ехидную улыбку. – Врешь ты, молодуха, он здесь. Может, даже вон в тех кустах где-нибудь сидит, ты, видать, не издалека идешь.

– Я в Барикове была.

– Об этом мы спросим у бариковцев, – заметил «шрамоватый». – Только вряд ли ты там была. Кто там у тебя?

– Тетка.

– Врешь! Никакой тетки там у тебя нет. У нас в Кузьмичах твоя тетка. Но ты к нам не ходишь. А тетка тоскует перед смертью.

Последние слова кольнули сердце. «Почему перед смертью?» – подумала она. Потом отбросила тяжелую мысль: мало ли что скажет пьяный полицай.

– В Барикове у меня другая тетка, – сказала Маруся, сестра моего отца.

– Проверим! Теперь мы все узнаем, можешь нам поверить: самого дальнего родственника не пропустим.

Подошел еще один полицай и, отозвав «шрамоватого», доложил, что в дальних кустах блеснул огонек. Сначала один раз, потом другой.

– Где? – спросил «шрамоватый» и как-то сразу отрезвел.

– Вон там, – показал рукой полицай.

Маруся догадалась, о чем они говорят. Должно быть, свет фонарика на момент вырвался из-под плащ-палатки, и полицай это заметил. Что же теперь делать, как спасти ребят? Услыхали ли они разговор, догадались ли об опасности? Может, увлеклись составлением письма и не чуют беды? Маруся стала говорить громко, чтобы ребята услыхали. Подошел «шрамоватый» и поднес к ее лицу кулак:

– Тише! – и злобно спросил: – Сколько их там? Говори правду.

– Двадцать человек, – громко сказала Маруся.

– Не кричи!

– Правда, двадцать! – еще громче подтвердила Кононова.

– Не кричи! – И он с размаху ударил ее прикладом в грудь.

Маруся упала. Полицай кивнул одному из своих; тот быстро побежал по дороге к Нижину, откуда вскоре примчались еще трое полицейских. «Шрамоватый» что-то приказал своему «войску», потом отозвал одного из полицаев в сторону и, указав на Марусю, усмехнулся и что-то сказал.

Полицай подошел к Марусе. Держась за верстовой столб, она пыталась встать, ноги подкашивались, мучил тяжелый кровавый кашель, шумело в голове.

– Вот мы тебе поможем, молодичка, – с издевкой промолвил он и протянул руки.

Маруся оттолкнула их и, собрав все силы, встала.

– Вот и хорошо! – издевался полицай. – Поднялась сама – столб помог. А чтобы ты снова не упала, мы привяжем тебя к этому столбу… Вот так… Под ноги вот этот камень подложим… Будешь стоять выше всех… Если твой коханый начнет стрелять, пуля и тебя не минует. Чтобы этого не случилось, ты скажешь своему коханому, чтоб не стрелял… Пусть живым сдается, потому что лучше живому в пекле, чем мертвому в раю.

– Ада-ам! – крикнула Маруся изо всей силы. Ночное эхо подхватило ее голос и понесло далеко-далеко. – Ада-ам! Полиция!..

Но ребят уже не нужно было звать. Заметив, что Маруси долго нет возле них, они стали ее искать и услышали голоса. Вскоре Майстренко с комсомольцами был уже возле самой дороги. Не успели полицаи развернуться, как ребята ударили из автоматов. Один предатель упал на землю, отполз в чащу и начал стрелять в Марусю, но не попал. Майстренко пустил по нему очередь, и он замолчал.

Партизанская пуля подбила «шрамоватого». Бросив винтовку, он спрятался в кустах. Искать его не стали. Остальные полицейские рассыпались в темноте, как испуганные зайцы, и, только отбежав более километра, начали беспорядочно стрелять.

Так в эту ночь и не удалось комсомольцам добраться до Нижина. Маруся еле стояла на ногах, ей нужен был хотя бы короткий отдых. Да к тому же было ясно, что в эту ночь не будет спокойно ни в Нижине, ни в Кузьмичах…

Подпольщики дошли до Барикова и нашли Настю Ермак. Настя оживилась, стала энергичной, деловой, когда увидела, что партизаны нуждаются в ее помощи. Марусю она взяла к себе и устроила в боковушке, в которой когда-то лежал больной Бондарь. Сейчас же напоила ее отваром мяты, растерла спину и сделала компресс.

Маруся пробыла у Насти несколько дней, а потом совсем перебралась в партизанский отряд. Туда же вскоре пришли нижинские комсомольцы. Все они стали партизанами.

Перед уходом в лагерь они связались со своими односельчанами и передали записку арестованным девушкам.

«Не теряйте веры, дорогие! – писали ребята. – С вами мы все, все наши партизаны и партизанки, все честные люди. Держитесь, скоро мы придем к вам на помощь!»

Спустя несколько дней хорошо вооруженные партизаны во главе с Розовым и Майстренко получили задание освободить арестованных нижинских девушек. Вместе с ними пошла и Феня Кононова.

Проводниками у партизан были нижинские комсомольцы. Приблизиться к школе нужно было тихо и незаметно, без единого выстрела снять часовых, войти в школу и вывести арестованных. Разведкой было установлено, что ночью около школы дежурят местные полицаи. Это облегчало задачу – они не так старательно несут охрану, как немцы.

Партизаны подошли к школе поздней ночью. Патрулей не видно и не слышно. Возможно, они находились на другом конце деревни. Полицейский пост с пулеметом партизаны благополучно обошли. Около школы часовой устало переставлял ноги: ступит шаг, потом остановится, немного постоит, потом снова шагнет.

Розов и Майстренко ползут впереди, вслед за ними – два партизана. Если первых двух постигнет неудача, то двое других придут на выручку.

Часовой остановился около входа в школу, поставил одну ногу на ступеньку и наклонил голову над дулом винтовки. Розов молнией подлетел к нему и схватил сзади за руки. Майстренко выхватил у полицая винтовку и приставил к его подбородку дуло пистолета.

– Тихо! – угрожающим шепотом приказал он.

Полицай послушно закивал головой и опустился на колени.

– Ты один здесь?

Полицай теперь уж закрутил головой, а рта не раскрывал, видно, боялся промолвить слово.

– Где он? – спросил Розов, связывая полицаю руки.

– Там, – тихо сказал он и показал за угол. – Он спит. Мы тут по очереди ходим. Если хотите, я заберу у него винтовку, я все сделаю.

Связав часового, Розов и Майстренко двинулись вдоль стены, но не прошли и нескольких шагов, как послышался шепот.

– Товарищ Майстренко!

Это шептал связанный полицай.

– Там у него граната в кармане, смотрите, осторожно.

– Я тебе дам «товарищ», – пригрозил кулаком Майстренко и пошел дальше.

Другой часовой действительно спал. Проснувшись, он начал яростно обороняться. Пришлось слегка «погладить» его по голове и заткнуть рот.

Первый полицейский показал, где спрятаны ключи от школы, и провел партизан в класс, в котором находились нижинские подпольщицы. Девчата спали на полу, прижавшись друг к другу. Тяжелым и тревожным был их сон, но усталость брала свое. Никто не пошевельнулся, когда Майстренко и Феня вошли в класс. Майстренко включил электрический фонарик, а Феня стала осторожно, чтобы не напугать, будить девчат.