Текст книги "Верен до конца"

Автор книги: Василий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

12

В чужой монастырь со своим уставом. – Сселение хуторов. – «Упартый» Андрей Чепурко. – Бабий «бунт». – О тех, с кем работал. – ЧП в рыбхозе «Волма».

Четырнадцатого июля я вместе с первым секретарем Минского обкома партии Александром Павловичем Матвеевым прибыл в Червень. В этот день там открылась районная партконференция.

Районный актив уже знал, кто я и зачем меня привез Матвеев. «Старобинский. Секретарь молодой, без году неделя. Был директором МТС: хозяйственник» – это уже все повторяли. Посматривали с интересом, а кто и с недоверием. Я тоже исподтишка поглядывал на червенцев и размышлял: если выберут, на кого из этих людей можно будет опереться, кто станет помощником в подъеме хозяйства, культуры?

Еще никого не зная в Червене, я был убежден, что среди партактива есть много дельных, серьезных работников, которым что-то мешало развернуться, показать свои способности. Их только надо найти, развязать их инициативу. Это мне подсказывал опыт всей предшествующей работы в Старобине. А кому из червенцев придется дать бой за лень, разгильдяйство, бюрократизм? Ведь именно с ними мои предшественники «посадили» район.

– Пошли, – тронул меня за локоть Матвеев. – Открывают.

Когда вас рекомендуют на новый пост, то надо сидеть скромно, спокойно, побольше наблюдать – так уж принято. Мне было интересно сразу и поближе познакомиться с людьми. Достаточно увидеть, как кто выступает, какие ставит вопросы, какое находит им разрешение, – и ты поймешь: дельный человек перед тобой или «дежурный оратор», попросту говоря, болтун. Я надеялся, что уже на партконференции увижу кое-кого из тех активистов, на которых смогу опереться на первых шагах.

И надо сказать, я не ошибся. Таких людей я сразу взял себе на заметку.

С огорчением, однако, я убедился, что дельных выступлений не так уж много. И чем больше я вглядывался, вслушивался, тем больше меня удивляла обстановка, царившая на партконференции. Далеко не все выступавшие касались вопросов, стоявших на повестке дня. Каждый говорил о том, о чем хотел. Порой о мелочах, которые должны решаться в рабочем порядке. Некоторые по нескольку раз просили слово и уводили конференцию в сторону. Поразило меня и другое: руководители района принимали все это как должное.

«Слабовата тут дисциплина», – подумал я.

В зале все время стоял шумок, многие переговаривались, выходили покурить, то и дело скрипела, хлопала дверь.

Особенное внимание обратил на себя один из делегатов: пухленький, в защитном кителе, с черным хохолком над узким лбом. Он то и дело бросал реплики с места, вскидывал руку, не дожидаясь разрешения председательствующего, бежал на трибуну. Выступал он раз пять и все говорил о делах, не имевших прямого отношения к существу вопроса.

Я не вытерпел, сказал на ухо Матвееву:

– Дайте мне слово, Александр Павлович. Нельзя же себя так вести! Он мешает работе всей конференции.

– Сиди, Василий Иванович, – также шепотом ответил мне Матвеев. – Сиди. Тебе сейчас выступать нельзя. Обидятся: новенький, а уже начинает нас учить. Могут забаллотировать, – И шутливо добавил: – Ты ж на смотринах. Должен понравиться червенцам. – Он улыбнулся еще шире, – Знаешь, конечно, как раньше этот город назывался? Игумен. Пойдут толки: приехал, мол, в чужой монастырь со своим уставом.

Я продолжал наблюдать. Шум не смолкал. На трибуну, ораторов почти не обращали внимания. Да и кому, в самом деле, интересно слушать выступления не по существу?

«Не может быть, чтобы все коммунисты потеряли ответственность! – размышлял я. – Просто нет организованности. Видно, в Червене давно все пущено на самотек. Жалко, что Матвеев не советует мне выступать. Я бы рассказал делегатам, как проходят партконференции у нас в Старобине».

И тут вновь со своего места сорвался пухленький, с черным хохолком. Он опять поднялся на трибуну и стал что-то выкрикивать, пытаясь перекричать шумный зал.

Это уже было выше моих сил. Я поднялся со стула:

– Может, мне и не следовало бы сейчас выступать, товарищи. Но дальше молчать я не могу. Я очень коротко и по существу…

Обычно из-за стола президиума поднимается только председательствующий. И когда встал я и заговорил, это, конечно, сразу привлекло к себе внимание. Голос у меня громкий, слышно его было во всех углах большого зала. Делегаты затихли. Все были удивлены, тишина разлилась напряженная.

– Не мне вам объяснять, – продолжал я, – что такое партконференция и какой авторитет у нее должен быть в районе. А тут я вижу, что некоторые выступающие превращают конференцию в цирк. Ведь так же невозможно! Вам предстоит разобрать ряд важных вопросов; неужели нельзя придерживаться порядка, какого-то регламента? Вот этот товарищ, – указал я на полненького с хохолком, – фамилии я его не знаю… он просто дезорганизует всю работу. Ведь это неуважение к делегатам, оставившим свой колхоз, свое предприятие и собравшимся здесь. Время-то всем дорого. Таких надо лишать мандата.

Какое-то время в зале было слышно, как шелестит листва за открытым окном в саду. Потом раздались голоса:

– Правильно!

– Давно бы надо!

Пухленький на трибуне как стоял с открытым ртом, так и забыл его закрыть, только черный хохолок его вроде как бы опустился. Потом он стал что-то возражать, но тут уже со всех сторон поднялся целый лес рук. Большинством голосов делегаты лишили его права присутствовать на конференции. На многих лицах я читал явное одобрение.

Улыбался и Матвеев. Поощрительно кивнул мне:

– Смело ты, Василий Иванович. Кажется… попал в цель.

То, что я «попал в цель», выяснилось, когда стали голосовать за выдвижение меня секретарем Червенского райкома партии. Матвеев выступил и рекомендовал меня от Минского обкома. Я рассказал свою автобиографию.

Коммунисты избрали меня единогласно. Никто не выступил против, не сделал отвода. Значит, мое «незапланированное» выступление было понято правильно.

Я уже накопил некоторый опыт партийной руководящей работы. Знал, за какие вопросы браться в первую очередь, как налаживать политическую и хозяйственную работу.

Местные товарищи острили, что поскольку их город начинается на букву «ч», а это одна из последних букв в алфавите, то поэтому им как бы судьбой положено плестись в хвосте.

Я видел, что в Червене даже самые добросовестные люди, те, кто желал перелома и поэтому сочувствовал мне как новому руководителю, рассуждали примерно так: «Серьезный вроде мужик Козлов. Да что он может сделать с таким запущенным и отсталым хозяйством? Покрутится, покрутится, а потом его снимут как «несправившегося» или переведут куда-нибудь в другой район».

Надо было разбивать такое настроение. Я понимал, что успех в работе будет зависеть от того, сумею ли я вдохнуть уверенность в людей.

Первую неделю я ездил по району, приглядывался, узнавал, какие колхозы сильные, какие слабые, как работают предприятия, кооперация. Словом, собирал всевозможные сведения. В подшивках республиканских газет «Звезда» и «Советская Белоруссия» особенно внимательно перечитал материалы, посвященные району: об уборке, обмолоте, выполнении текущих кампаний. Конечно, уделял большое внимание и своей местной двухполоске «Коллективист». Между прочим, сразу увидел, что делается она жиденько, без огонька. Записал себе в блокнот: «Познакомиться с редактором».

Оглядевшись в районе, я собрал партактив: членов райкома, членов исполнительного комитета, председателей сельсоветов, колхозов, руководителей предприятий, ведущих работников просвещения. Решил со вторым секретарем райкома Элькиной заранее обсудить план проведения актива. Поделился с ней своими соображениями. Она слушала внимательно, но сама помалкивала. И не поймешь, одобряет или нет.

…Народ потихоньку подходил, зал заполнялся. Двигали стулья, переговаривались, и я поймал не один взгляд, полный интереса, ожидания. Это было первое совещание, которое проводил я как новый руководитель райкома. Как-то оно пройдет? «Чего ты сто́ишь? – как бы спрашивали взгляды, которые я ловил. – Вот сейчас и узнаем».

Еще не успела установиться тишина, как вдруг из-за стола поднялась Элькина, скороговоркой объявила:

– Заседание партактива считаю открытым. Слово имеет товарищ Элькина.

Назвала сама себя! Конечно, я очень удивился: как же так? Я ведь первый секретарь, мне открывать надо. Улыбнулся, но сижу, слушаю, что будет дальше.

– Товарищ Козлов – человек у нас новый, – говорила между тем Элькина. – Поэтому я хочу сказать в порядке информации. Конечно, наш Червенский район в числе отстающих. Но все это в основном уже позади. С весны этого года мы начали работать гораздо лучше, и у нас уже более высокие показатели…

Я сижу, слушаю и по-прежнему диву даюсь. «Откуда Элькина все это берет? Где эти лучшие показатели? Разве так надо поднимать актив на борьбу с отставанием?»

Я громко, со значением кашлянул: дескать, остановитесь, куда вас занесло? Элькина будто не слышит. Я деликатно дернул ее за полу жакетки. Она опять никакого внимания на мои сигналы. Что мне оставалось делать? Оборвать ее? Нехорошо, нам же вместе работать.

«Ладно, – уговаривал я себя. – Вытерплю твое выступление». Откинулся на спинку стула и поглядываю на Элькину даже с любопытством: «Что ж ты за человек? И зачем так себя ведешь? Хочешь таким образом убедить людей, что я без тебя ни на шаг?»

Возраста Элькина была среднего: лет тридцати пяти. Черноволосая, с коротко стриженными волосами, которые она иногда энергично откидывала назад. Ходила быстро, держалась уверенно. Что я еще успел узнать о ней? Одинокая, семьи нет. Как она работала? Полюбил ли ее тут народ? Дружно ли работала с моим предшественником? Не знаю. Одно пока ясно: Элькина – женщина себе на уме.

Говорила она минут сорок, и все в том же духе – общими, округлыми фразами. Вижу на некоторых лицах насмешливые улыбки: что, дескать, взял вожжи в руки?

Только кончила Элькина, как слова попросил заведующий отделом агитации и пропаганды райкома Трестинский.

Поскрипывая хромовыми сапогами, он мелкими деловитыми шажками засеменил к трибуне. «Вот как! – думаю. – Уже завели машину и собираются действовать по старинке, будто меня здесь и нет. Ну, такой номер не пройдет!»

Я поднялся, остановил движением руки Трестинского: «Погодите немного». Обращаюсь к активу:

– Товарищи! Давайте придерживаться положенного распорядка. Сперва я вам объясню, зачем райком оторвал вас от дел…

Говорок, покашливание, поднявшиеся было до этого в зале, утихли.

– Мне кажется, что мы не с того конца начали свое совещание. Мы сюда собрались не для того, чтобы успокоительные пилюли принимать. Не о каких-то сдвигах к улучшению надо сейчас говорить, а о том, как добиться настоящего улучшения. В Белоруссии, как вы знаете, около сотни районов. Наш Червенский не только не попал в первую полусотню, а тянется в последнем десятке. Оторваться от хвоста и перейти хотя бы в середку – это наша генеральная задача на сегодняшний день. Бюро и решило созвать вас всех, чтобы посоветоваться, как нам начать работать по-новому.

Зал настороженно помалкивал. Я продолжал:

– Ездил я по району, знакомился. У меня, к сожалению, не сложилось такого радужного впечатления, как у товарища Элькиной. Нам надо прежде всего поднять урожайность. Развивать животноводство: скот беспородный, надои сиротские. Осень на носу, значит, особое внимание сейчас кормам, чтобы зимой не ревел голодный скот. Механизацию надо шире вводить. У нас МТС очень слабая, это я как бывший директор скажу вам прямо. А тракторы, комбайны – наше будущее. Я своими ушами слышал, кое-где люди говорят: не нужны нам машины, уберем и серпами. – Я загнул все пальцы на левой руке, стал загибать на правой. – Сами знаете, сейчас колхозы переходят на севообороты. О каком переломе можно говорить?!

Я выставил два сжатых кулака.

– Видите? Пальцев на руках не хватает, – Вот сколько прорех! А это я все говорю только о первоочередных задачах нашего сельского хозяйства. Не трогаю местную промышленность, кооперацию, школы. Но есть еще одна задача, с которой тоже никак нельзя тянуть, потому что она гирей висит на наших ногах. Это сселение хуторов. У нас их до пяти тысяч. Не буду вам говорить, какая это неотложная и ответственная работа, на ней у вас кое-кто шею сломал.

По всем рядам прошла волна движения. Актив хорошо помнил, что за срыв кампании по сселению хуторов была снята с работы и отдана под суд секретарь райкома Васильева.

Я продолжал:

– Предлагаю раскрепить актив по сельсоветам, по колхозам, чтобы каждый персонально отвечал за порученный ему участок. Спрашивать за работу будем строго, предупреждаю заранее. Поэтому с завтрашнего же дня поезжайте туда, куда вас направят. Сам я буду постоянно помогать тем, у кого возникнут затруднения. В случае нужды звоните ко мне в райком или на дом в любое время дня и ночи.

Я еще не сел на место, как Трестинский, давно рвавшийся выступить и присевший перед самой трибуной на свободный стул, вскочил и поднял руку, прося слова. И тут же, не дожидаясь разрешения, заговорил. Видно, в червенскои партийной организации так было принято.

– Конечно, мы должны поднять район, – сыпал оратор скороговоркой. – И, как сказала товарищ Элькина, хорошо знающая местную обстановку, мы это уже делаем. Но какие методы для этого предлагает наш новый первый секретарь? Я прямо скажу, в глаза: устарелые. Было разъяснение ЦК, что уполномоченные теперь не нужны.

С переднего ряда встал плотный мужчина. Черты лица у него были властные, движения спокойные, неторопливые. Я уже знал, что это народный судья.

– Я полностью присоединяюсь к мнению товарища Трестинского. Пора покончить с изжившими себя методами работы.

Послышались одобрительные выкрики, правда, их было немного. «Как это понимать? – размышлял я. – Неужели эти двое выразили мнение большинства?»

В разных концах зала поднялись руки, люди вскакивали, прося слова. Я решил ответить сам на предыдущие выступления.

– Мы с вами, товарищ Трестинский, видимо, по-разному понимаем разъяснения ЦК. Там сказано, что не следует посылать уполномоченных туда, где без них могут обойтись, что уполномоченные не должны подменять местных руководителей. Но ведь у нас положение особое, авральное… И едем мы помогать секретарям первичных парторганизаций, председателям колхозов, сельсоветов. На месте лучше видно, чем из кабинета, и легче руководить, чем по телефону. И еще вам скажу: если вы устали от работы, то отдохните. А мы сейчас распределим, кому куда ехать. Каждый член бюро должен досконально разобраться в работе хотя бы одного сельсовета.

Тут опять подал голос народный судья:

– Я за весь район отвечаю, а вы меня в сельсовет запихиваете!

– Если мало одного сельсовета, прибавим еще один.

В зале послышался смех. Судья не нашелся что ответить.

Были и другие выступления против моего предложения. Особенно активно выступал заведующий райземотделом Коптелович. Одет Коптелович был щеголевато, видимо следил за своей внешностью. Услащал речь шуточками, поговорками, рассчитывая вызвать улыбки у слушателей. Речь его тоже сводилась к тому, что посылать уполномоченных в колхозы нецелесообразно.

– Мы разошлем всех руководителей в глубинки, – говорил он, – а кто останется в учреждениях? Работа от этого пострадает. Сейчас у нас в сельсоветах, в колхозах опытный народ, они и сами справятся.

Когда он кончил, я сказал:

– Удивляете вы меня, товарищ Коптелович! Ведь сселение хуторов – это прямая функция райземотдела, который вы возглавляете. Вам бы радоваться, что весь партактив идет вам на помощь, кричать во все горло: «Давай, давай! Поехали!» А вы упираетесь, кричите: «Стой! Тпру!»

Смех в зале раздался еще более громкий и дружный. Я заметил явный перелом в настроении присутствовавших. Коммунисты отлично понимали: нельзя дальше мириться с отставанием района. Один за другим поднимались на трибуну, поддерживая мое предложение. Энергия, которую проявила сколотившаяся вокруг меня группа коммунистов, живительно, воодушевляюще подействовала на собравшихся.

И опять меня удивило поведение второго секретаря Элькиной. В самый разгар обсуждения она помалкивала, будто ее оно и не касалось. «Как же так? – возмущался я. – Она же мой заместитель, ближайший помощник. Почему же она публично не поддерживает меня? Ничего не пойму!»

Элькина, как бы невзначай, поощрительно улыбалась острым, удачным выражениям «оппозиционеров» и тем самым, как говорят, лила воду на их мельницу. И у меня закралось подозрение: а не знала ли Элькина заранее о таких выступлениях?

Здесь же, на партактиве, мы распределили коммунистов по участкам, и я предупредил:

– Районный комитет партии придает большое значение этой кампании. Никому никакой поблажки не дадим! Если подводить будет первый секретарь – бюро притянет и его к ответу.

Уполномоченные разъехались. Я понимал, что дни предстоят очень напряженные и, пока не наметится благоприятный перелом в работе, об отдыхе нечего и думать, спать и то придется урывками.

Машина в райкоме была одна – «газик-вездеход». На нем ездили все секретари. Вскоре после партактива поехал на нем по сельсоветам и я.

Шофер Аладка – курносый, с глубоким шрамом на подбородке – уверенно рулил по пыльной проселочной дороге. Рубаха на нем была в клетку, рукава засучены по локоть, руки жилистые, загорелые. Сидит плотно, зорко смотрит вперед. Машина у него в полном порядке. С таким шофером приятно ехать.

– Местный? – спросил я Аладку.

– Местный.

– Значит, хорошо знаешь все овраги и ухабы? Не перевернешь секретаря райкома?

– Зачем? Если вас кто и пустит под откос, так не я…

Усмехается, спокойно крутит баранку; «газик» бежит ходко, позади нас пыль столбом.

– А кто ж, например? – спрашиваю.

– Есть такие. Которые любят долго поспать да сладко поесть… И все это в рабочее время.

Опять намеками отвечает. Но видно, мужик наблюдательный, разбирается в окружающей обстановке.

Позади остался сосновый лес, заросший папоротником и вереском – почва здесь была песчаная. Потянулись поля ржи, льна, картофеля.

«Не хочет говорить Аладка, – подумал я. – Боится. А может, не надеется, что я удержусь в Червене?»

Расспрашивать шофера я не стал.

Приехали в Рованичи, остановились возле сельсовета. Аладка поставил машину в тени березы. Я поднялся на крыльцо просторной избы с красным флагом.

Председателя Гололоба не было: сказали, что он недалеко, на колхозных огородах. Послали за ним дежурного по сельсовету. Пришел Гололоб, бурый от солнца, потный, в пыльных сапогах, в выгоревшем пиджаке. Поздоровался я с ним, поговорили о делах.

– А где уполномоченный? – спрашиваю.

Замялся.

– Кто к вам прикреплен?

– Да вроде товарищ Савченко.

Действительно, уполномоченным был сюда послан директор районной школы по подготовке кадров Савченко.

– Значит, его нет?

– Пока не видали.

Вот тебе и на! Два дня уже прошло, как мы вынесли решение на партактиве, а уполномоченный даже и не показывался в сельсовете. Хорош коммунист! Из разговора с Гололобом я понял, что и раньше районные работники наведывались сюда больше «на словах»: в лучшем случае показывались и тут же уезжали. Руководили из кабинетов, по телефону.

…Дорога повернула к перелеску, вдали показались хаты.

В селе, куда мы приехали, уполномоченным был закреплен районный прокурор Лопух. Я спросил секретаря сельсовета: здесь ли он?

– Поехали с председателем в колхоз «Жнивень».

– А вчера был?

– Товарищ прокурор у нас, почитай, днюет и зорюет. Только ночевать и уезжает в Червень. Спасибо ему, кирпича нам достал. Теперь бы еще раздобыть стекла. Клуб достроить надо. Тогда к нам кинопередвижка приезжать будет.

– Раздобудет, – пошутил я. – Уполномоченный-то у вас такой, что стоит ему лишь слово сказать, как стекло будет.

Всю кампанию по сселению хуторов и подготовке к уборочной Лопух провел отлично. Человек он был грузный, часто вытирал платком лысину, крепкую, толстую шею. Очень любил повеселиться, но это не шло во вред делу.

Забегая вперед, скажу: когда фашисты вторглись в Белоруссию, Лопух вместе с группой попавших в окружение бойцов решил перейти линию фронта, чтобы влиться в Красную Армию и продолжать борьбу с врагом. Надо было выждать темноты, переправиться через реку. В деревне Пальчики (колхоз имени Осоавиахима) они зашли в сарай, спрятались в сене. Однако их заметил один из тех негодяев, которых Лопух привлекал к ответственности за расхищение социалистической собственности, донес немцам. Гитлеровцы окружили сарай и всех расстреляли.

Поговорив с прокурором, расспросив, как у него идут дела, я поехал дальше.

Распорядок дня у меня в Червене был такой же, как и в колхозе «Новый быт», и в Старобинской МТС, и в Старобинском райкоме – везде. Вставал я рано и выезжал в сельсоветы, в колхозы. Домой возвращался к обеду, разбирал с работниками райкома текущие дела, принимал людей. Бюро мы обычно проводили в шесть часов вечера, в строго установленные дни.

Каждое утро, когда городок еще только просыпался, перед подъездом старинной одноэтажной гостиницы останавливался вычищенный, вымытый «газик-вездеход», и Аладка спрашивал меня:

– В какой нынче угол поедем?

В Червене было двенадцать сельсоветов и сто тридцать восемь колхозов, небольших конечно (укрупнение тогда еще не прошло). Мне хотелось все их повидать своими глазами, присмотреться на месте к тому, как работают руководители, составить о каждом мнение, кто слаб и требует замены, кому какая помощь нужна, а на кого можно надеяться, выдвигать на более ответственную работу.

В конце недели на заседании бюро я встал и заявил, что некоторые наши партактивисты ведут себя недостойно.

– Из чего, Василий Иванович, ты сделал такой вывод? – спросила Элькина.

– Из фактов. Савченко так и не видели в Рованичском сельсовете. А Трестинский только лишь показался. Он даже там председателя не дождался. Как говорится, отметился – и назад. Есть интересные сведения о Коптеловиче… Этот был, да работу-то проводил не на полях, не по хуторам, а… с кладовщиком да с какой-то веселой разведенкой. Люди, из ее хаты слышали: «Шумел камыш, деревья гнулись…» На другой день к вечеру уехал домой на колхозной подводе и увез бараний задок. Допустимо ли так позорить нашу организацию?

– Не может быть! – раздался голос судьи.

– Сейчас убедитесь сами.

На заседание этого бюро я вызвал всех вышеназванных товарищей. Коптелович не явился, сказавшись больным; остальные дожидались в соседней комнате.

Вызвали их.

Савченко сразу стал отпираться. Достал из кармана френча какие-то сводки, вырезки из нашей районной газеты и стал докладывать, как обстоят дела в колхозах его сельсовета.

«О, да тебя дробью не возьмешь, – подумал я. – Поднаторел! И этот человек столько времени заведует школой по подготовке кадров. Чему же он там учит людей? Фрукт!»

– Вот тебе, Василий Иванович, и данные по сельсовету, – сказала Элькина. – Может, вы с товарищем Савченко разъехались?

– Это бывает, – подтвердил кто-то.

– Мне передавали, что вы наведывались в Рованичи, – тотчас сказал Савченко. – В среду.

Это было верно.

– Кто ж вас информировал? – спросил я.

– Кто? Гололоб. Председатель сельсовета. Я в этот же день был, только позже.

Маленькие глазки Савченко бегали, и я не мог поймать их взгляда. Но стоял он прямо, отвечал громко, при этом рубил воздух короткопалой рукой.

– Вот видите, – с насмешкой сказал судья и откинулся на спинку стула.

Я попросил вызвать Гололоба и секретаря парторганизации колхоза. Когда они вошли в кабинет, Савченко сразу сник, его стриженая голова, казалось, еще глубже ушла в плечи. Видно, он никак не ожидал очной ставки. Наверно, надеялся задним числом обработать руководителей сельсовета и колхоза и выйти сухим из воды.

– Видели вы хоть раз за эти дни товарища Савченко у себя? – спросил я.

– Нет.

– Обмануть хотели бюро райкома? – повернулся я к Савченко.

Он стал что-то мямлить. Честно говоря, даже жалко его стало. Но о какой жалости тут говорить, если человек так отнесся к партийному поручению?!

Я поставил вопрос об исключении Савченко из партии. Никто из членов бюро не встал на его защиту.

Трестинский повел себя еще более развязно. Он уверял, что попутно собирал материал для газеты, ездил по колхозам, вот поэтому-де его лишь мельком и видели в сельсовете. Очень он мне не понравился на этом бюро! Я все больше поражался: такой человек возглавляет идеологическую работу, и он же как редактор районной газеты формирует общественное мнение! Совершенно ясно, что Трестинский не должен занимать тех должностей, которые занимает. Я предложил снять его.

Мнение бюро разделилось. Все же большинство поддержало меня. Трестинского освободили от работы.

От Червеня Минск находится в шестидесяти километрах, и в середине второй недели я приехал в обком, зашел к Матвееву. Он усадил меня в кресло.

– Огляделся на новом месте, Василий Иванович?

– Да вроде бы огляделся.

– С народом познакомился? Кое в каких сельсоветах побывал?

– Весь район объездил, Александр Павлович. Общее представление имею и о городе, и о селе.

– Выкладывай, что увидел свежим глазом.

Я обрисовал секретарю обкома положение в Червене, информировал, как у нас идут сселение хуторов, уборочная, какие меры мы принимаем для подъема хозяйства. Объяснил, за что исключили из партии Савченко, возбудили дело против Коптеловича. Последнего привлекаем к ответственности не только за невыполнение партийного поручения, а и за нарушение Устава сельхозартели.

Рассказал о поведении Элькиной. Попросил, если это только возможно, отозвать ее из Червеня, а на ее место прислать другого человека, на которого можно было бы положиться.

Вопросы все эти для нас были важные, я волновался.

Матвеев не перебивал меня, слушал внимательно. Зазвонил один из телефонов на столе. Секретарь обкома послушал и опять повернулся ко мне:

– Все?

– И так вам тут навалил с три короба. Небось подумаете, вот Козлов размахался кулаками! Но без таких крутых мер, Александр Павлович, толку не добьемся. Партийная организация у нас здоровая, вот только некоторые подрывают веру в ее боеспособность, расшатывают дисциплину. Оздоровить обстановку необходимо…

Я замолчал, взглянул на Матвеева, не считает ли он наши меры слишком крутыми? Но останавливаться на полдороге я никогда не любил и, твердо и прямо глядя ему в глаза, закончил:

– Червенское бюро просит областной комитет поддержать нас.

Матвеев закурил.

– Не беспокойся, Василий Иванович. Примиренческими настроениями мы, в обкоме, не страдаем и потакать антипартийным поступкам не станем. Действуйте смело. Только не торопитесь.

Постепенно партийная организация района прониклась доверием к новым мероприятиям бюро, ежедневно я чувствовал растущую поддержку коллектива.

А вскоре я получил хорошую подмогу: обком партии на место Элькиной рекомендовал нам вторым секретарем Романа Наумовича Мачульского. Я с первого взгляда поверил в него, почувствовал к нему расположение. Здоровенный, плечистый, голос громкий, говорит открыто то, что думает, смело берется за любое дело.

Первая большая кампания, которую мы проводили вместе с Романом Наумовичем в Червене, – это сселение хуторов.

Эти хутора были для нас сущим бедствием.

Обособленная жизнь в лесу, где-то на отшибе, делала многих людей закоренелыми собственниками, чурающимися всего нового. Вот почему в гражданскую войну на хуторах гнездились белобандиты, скрывались дезертиры – «зеленые». Небезопасно было попасть туда и в годы нэпа, и в годы «великого перелома», когда началось решительное наступление на кулаков. Чаще всего именно на хуторах гноили в ямах хлеб, прятали его в колодцах.

Не всякий решался ехать в дальние, глухие хутора: там случались ограбления, а то и дела пострашнее. Лютой ненавистью встречали хуторяне активиста, уполномоченного, селькора, представителя власти. Например, у нас на Червенщине хуторяне убили председателя Валевичского сельсовета Ерошевича.

Когда прошла сплошная коллективизация, стало ясно, что хутора, точно палка в колесе, тормозят артельную работу.

Какой же, в самом деле, колхоз, если усадьбы членов артели разбросаны одна от другой?! Людей очень трудно собирать на работу. Пока бригадир обойдет все хаты, скличет народ, объяснит всем задание на день – на дворе уже полдень. На работу хуторяне выходили нехотя, один прикинется больным, второй сошлется на то, что ребенок прихворнул и оставить его не с кем. Поди проверь каждого! Хуторянам-«бирюкам» было выгодно жить особняком. Рядом – хорошие выпасы для скота, а с колхозных полей темной ночкой можно утащить несколько снопов жита, накопать себе картошки.

Кроме того, мы ведь мечтали о культурной жизни для села – о клубе, хороших школах, детских яслях, электрификации; как же все это воплотить в жизнь при такой разбросанности?!

Весной 1938 года было опубликовано специальное постановление ЦК партии Белоруссии: как только закончится сев, переселить хуторян в села и провести эту кампанию до уборочной… В Старобине мы справились с этим раньше, а в Червене с сселением сильно замешкались, именно эта разобщенность крестьян и была одной из причин отставания района.

Уполномоченные наши разъехались по всем двенадцати сельсоветам. Каждые два-три дня мы собирались, слушали их отчеты, советовались, какие лучше принять меры в том или ином случае, кому и чем помочь.

Много воды утекло с той поры, а память хранит многие эпизоды той нелегкой кампании. Многие хуторяне упрямо отвергали все доводы, ни за что не хотели переселяться. Кое-где на уполномоченных даже кидались с вилами.

С одним из таких упрямцев, «упартых», как у нас говорят, пришлось иметь дело и мне. С районным уполномоченным Комитета заготовок Плоткиным приехали мы на один из хуторов Руднянского сельсовета к колхознику Андрею Чепурко. Он наотрез отказывался переезжать. Плоткин шесть раз побывал у него – и один, и с местными активистами. Толку чуть! Теперь вот должен был я попытаться сагитировать Чепурко.

…Места вокруг дикие, почва песчаная, бедная. Бревенчатая хата стоит в негустом леске, на огороде рядами «бульба», маленькие огурцы выглядывают из грядок, на кустах висят зеленые помидоры. У коровьего хлева стожок сена нового укоса, погреб для хранения картошки.

Постучались в дверь:

– Дома хозяева?

Нам никто не отозвался.

Плоткин шагнул в сени, я за ним.

Оказалось, вся семья дома. Хозяин, лохматый, давно небритый, налаживал стенные засиженные мухами «ходики» с полустертыми, еле видными цифрами. У пылающей печи возилась старуха с рогачом, на загнетке стоял чугун с дымящейся «бульбой». На застеленной рядном кровати играла с тряпичной куклой девочка лет четырех.

Хозяева оглянулись на скрип двери и продолжали невозмутимо заниматься своими делами. Лишь девочка, положив куклу на колени, смотрела на нас с явным любопытством.