Текст книги "Верен до конца"

Автор книги: Василий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Неласково встречаете, – сказал я хозяевам. – Надоели такие «гости»? А мне вот Самуил Борисович, – кивнул я на Плоткина, – тоже говорил: «Ох, как надоело мне по хуторам ходить». Да нельзя не ходить: государственные интересы велят.

Снова нам никто не ответил. Не предложили сесть.

– Это партийный секретарь из Червеня, – представил меня Плоткин. – Пришел с вами поговорить.

Лишь после этого хозяин угрюмо встал, принес из горницы табуретку и молча поставил ее передо мной.

– Спасибо, – сказал я, – я и на лавку присяду.

Огляделся с любопытством. Обыкновенная хата. Нары, скобленый стол. Из красного угла смотрит темный лик иконы. На окнах пожелтевшие бумажные узорчатые занавесочки. В открытую дверь видна горница, фикус в щербатом чугуне. К бревенчатой стене приклеена какая-то выцветшая картинка. Ближе к печи, на длинном почерневшем шесте висит заношенная одежонка, которую в народе метко называют «рыззе» – лохмотья.

– Что ж не хотите переезжать в деревню, Андрей Михайлович? – спросил я хозяина.

Он отложил часы, закурил, и было непонятно, собирается ли вступать в разговор или нет. Старуха сердито оглянулась на меня и еще проворнее заворочала рогачом в печи.

– Правительство идет вам навстречу: кредит дает, лес. Вам специальная бригада поможет разобрать дом, сарай, выделят транспорт, чтобы перевезти все на новое место. В деревне вы даже получите возможность построить хату побольше… Чего уперлись?

– Нам и тут добра[1]1
  Добра – хорошо (белорус).


[Закрыть], – вдруг от печи резким голосом отозвалась старуха. – Отцы наши этот хутор ставили, тут их могилки, и мы отсюдова никуда не поедем. Вот и весь разговор.

И опять ожесточенно загремела рогачом. Сразу чувствовалось, что вся семья в руках у этой властной старухи. Сорокалетний же Андрей Чепурко ни в чем не прекословил ей. Я попытался было втянуть его в разговор; отвечал он вяло, односложно:

– Никуда не поедем. Нет нашего согласия. Что хотите, то и делайте.

На крыльце послышались шаги, и в хату вошел парень лет восемнадцати в рубахе-косоворотке, в коричневых парусиновых туфлях с кожаным носком. Не надо было к нему долго приглядываться, чтобы понять, что это сын хозяина: такой же нос с горбинкой, чуть оттопыренные уши, крупные руки. Только взгляд открытый и любознательный да волосы посветлее.

Парень оглядел нас, вежливо поздоровался.

– Это вам тут добра, мамаша, – ответил я старухе. – Молодежь не к могилкам привязана, а к жизни. У них все впереди.

– Детям неохота жить в лесу, молиться колесу, – поддержал меня Плоткин. – В селе же клуб есть, школа, там кино показывают, читают интересные лекции, доклады, танцы бывают. Там вам не придется сидеть вечерами с керосиновой лампенкой: электричество и радио будут осенью проводить. Рядом лавка кооперативная, можно купить что надо.

– Деды наши обходились без кино, и мы проживем, – отрезала старуха.

Очевидно, парень сразу понял, по какому делу мы пришли. Он напряженно прислушивался к нашему разговору.

– Вы-то проживете, – вдруг сказал он запальчиво бабке, – а мне неинтересно! Мы на этом хуторе… как медведи в берлоге. Соседи давно переехали, а мы все сидим. Мне на товарищей смотреть стыдно, хоть на комсомольское собрание не ходи. Смеются. «Вы, – говорят, – в предрассудках погрязли».

Сразу было видно, что спор здесь поднимался не однажды. Парень говорил горячо. Старуха метнула разгневанный взгляд на Чепурко. Хозяин кашлянул, сурово остановил сына:

– Помолчи, Петро, когда старшие говорят. Без тебя разберемся.

И, обращаясь ко мне, твердо сказал:

– Не с руки нам, товарищ, с хутора переезжать. Тут обжитое хозяйство, все привычное. Каждый кол в заборе своими руками поставлен. Зачем нам менять милое на постылое? И отсюда можем в колхоз на работу ходить.

– Обутки не напасетесь, – возразил Плоткин.

Старуха стукнула держаком рогача об пол:

– Хоть хату разоряйте, никуда отсюда не уйду! Тут родилась, тут пускай и похоронят.

– Ну и живите сами! – воскликнул парень. – А я уйду от вас. Я комбайнером хочу стать. Устроюсь в деревне жить.

– Напрасно горячитесь, мамаша, – сказал я старухе, – Жизнь идет, и ее не остановить. Мой покойный дед, как и ваш, лапти носил, был неграмотный, бурлачил на Днепре, а я вот комвуз кончил. Старшая дочка моя, школьница, уже об университете мечтает. А почему бы и вашим внукам туда не поступить? Дорога каждому открыта, перед Советской властью все равны. Думаете, удержите молодежь в этом темном углу?

– Вы разве не рабочий? – вдруг спросил меня хозяин.

– Рабочий. Но родился я в деревне. А жизнь заставила и бросил свой двор, работал ремонтником на железной дороге, слесарил в депо, учился… А вам, товарищи, придется все-таки отсюда уйти: заявляю это ответственно. Все земли вокруг колхоз запашет, и вам ни проходу, ни проезду, все равно будете вынуждены переселиться. Только тогда уже землю под усадьбу получите не на выбор, а где останется, и не дадут вам транспорт, и плотники не помогут собрать дом. Лучше соглашайтесь.

Мы с Плоткиным встали.

– Подумай еще хорошенько, Андрей Михайлович, – сказал я на прощанье. – И не пропусти удобный момент. А то как бы не пожалеть.

Впоследствии мне рассказали, что Андрей Чепурко еще с неделю упирался, а потом все-таки переехал в деревню. То ли победил здравый смысл, то ли сын настоял. Не знаю. За сутолокой дел некогда было заехать к нему на новоселье…

Хоть мы и запоздали с сселением хуторов, до уборки не уложились, но к осени в основном кампанию закончили.

На всю жизнь запомнилась мне та уборочная…

Хлеба мы стремились убрать своевременно, без больших потерь. Для этого ускорили ремонт тракторов, сельхозинвентаря. Жалели, что молотилок марки «МК-1100» маловато, очень они нас выручали. А зерно надо было сдавать быстрее государству – выполнять «первую заповедь». Решили поднять народ на обмолот вручную: где катками, а где и цепом.

Хлеб потек на приемные пункты.

Но вдруг ударили дожди. Большинство токов открытые, без навесов, подмокший хлеб стал согреваться, гореть. Снова заседаем, ломаем голову: как выйти из положения? Решили срочно сооружать свое сушильное хозяйство.

В Червене раньше о сушильнях ничего не знали. И вот мы впервые в колхозах «Октябрь» и «Первое мая» начали их строить. Мобилизовали всех печников, столяров, приспособили сараи, у кого какие были, клали каменки, ладили навесы, нары. А пока суть да дело, все комсомольцы стали брать сырое зерно по домам, рассыпать на печах, на полатях, в хатах на полу. Все коммунисты района, весь советский актив были брошены на спасение хлеба. По грязи в непогоду возили его машинами, подводами, таскали мешками. Ни в селах, ни в хуторах никаких приспособлений для массового хранения зерна не было, все приходилось придумывать на ходу.

Вырастить такой щедрый урожай и потерять его по вине стихии? Нет, с этим никто не хотел мириться. Члены бюро райкома неделями не показывались домой, в Червень, так и жили в селах, на токах, в мастерских, ходили пропыленные, с красными, воспаленными глазами, в стружках, в мякине.

И вот внезапно, когда мы явно застряли с уборкой, из одного колхоза пришло ошеломляющее известие: там идет к концу обмолот, обещают первыми закончить хлебосдачу. Вот удружили! Вот выручили! Председатель райисполкома от радости послал поздравительную телефонограмму. Вызвал сотрудника нашей районной газеты «Коллективист», предложил ему поехать в колхоз и дать большую похвальную статью.

– Не жалей красок! – воодушевленно наказывал он корреспонденту. – Поярче опиши! Твою статью из рук рвать будут.

– Только получше на месте разберись, в чем дело, как это они сумели всех опередить, – предупредил я.

Меня точил червь сомнения: машин мало, положение авральное – и вдруг такой успех. Откуда он?

– Что ты за Фома Неверующий, Василий Иванович! – кипятился председатель райисполкома. – Все решает энтузиазм масс.

Увы, подозрения мои оправдались. Ну и оконфузились бы мы, поспеши корреспондент с хвалебной статьей!

Видно, наши стенания все-таки дошли до «небесной канцелярии»: дожди наконец-то утихли. Снова августовское солнышко загуляло по небосводу, земля стала парить, просыхать.

Правда, почва в Червене скверная – суглинок. Глянешь – земля вроде сухая. Но вот попробуй ступить… Раз, помню, во время дождей трактор «ЧТЗ» отошел от дороги метров на двадцать и безнадежно завяз. Чтобы вытащить его, пришлось рыть траншеи.

Наконец земля по-настоящему высохла. Можно было продолжать уборку, быстрее вести хлебосдачу.

В разгар уборочной наша Червенская МТС разбогатела: пришли первые комбайны. Все мы воспрянули духом, любовались этими великанами: теперь-то наверняка и скосим, и обмолотим хлеб в срок. Словом, торжество было полное. При распределении машин долго спорили, кому в первую очередь дать комбайны. Решили, лучшим колхозам, как бы в премию. Они быстро уберут хлеб, и тогда степные корабли поплывут на другие поля.

Так и сделали.

Ждем первых вестей. И ждать пришлось недолго.

Я сидел в кабинете, просматривал утреннюю сводку уборки по сельсоветам, когда зазвонил телефон. Снял трубку, в уши мне ударил тревожный, запыхавшийся голос:

– Райком? Райком?

– Слушаю вас.

– Кто это? Товарищ Козлов? Товарищ Козлов, у нас… бунт в колхозе.

Меня точно по виску ударило.

– Какой бунт? Где? Вы, случаем, не с похмелья?

– Истинная правда, товарищ Козлов… Несознательные элементы.

– Кто вы такой? Откуда?

– Из Клинка. Колхоз имени Ленина. Бригадир я полеводческой.

– Объясните толком, в чем дело.

Выяснилось следующее: вчера комбайн начал убирать на колхозном поле озимую рожь. С вечера в деревне было неспокойно. Женщины собирались группами на улицах, о чем-то шушукались. Затем целая толпа их привалила в правление и стала требовать, чтобы комбайн отправили обратно в МТС: обойдутся, мол, и без него.

Как их не урезонивали председатель, секретарь парторганизации, колхозницы стояли на своем.

Сегодня утром на поле высыпали чуть ли не все женщины деревни. Одна группа принялась жать рожь серпами, вручную. Вторая плотной стеной выстроилась перед комбайном, не давая ему возможности работать.

В телефонной трубке я слышал взволнованный голос бригадира:

– Грозятся, товарищ Козлов! Если комбайн продолжит косить, то эти несознательные бабы начнут кидаться под ножи. Какое нам указание будет? Остановить машину? Или как?

– Указание может быть лишь одно: урезонить женщин, – ответил я. – Разберитесь спокойно, выясните причину недовольства. Я сейчас же выезжаю к вам.

Что и говорить, происшествие было чрезвычайное. Я немедленно вызвал Аладку с «газиком-вездеходом», заехал за директором МТС, и мы покатили на место «антикомбайнового бунта».

Денек разгорелся ясный, хоть бы одно облачко на небосклоне, и от этого мне было еще досадней. Только наступило долгожданное ведро, сейчас работать бы и работать, наверстывать упущенное в непогоду, а тут, на тебе, придется терять золотое время!

– Нет ли там какой кулацкой агитации? – предположил директор МТС Дубовский. – Сами женщины вряд ли начали бы.

Что мне было на это отвечать? Я сам ничего толком не знал.

– На месте разберемся.

Шофер некоторое время прислушивался к нашему разговору, а потом и говорит:

– Дело-то проще пареной репы. Просто пожадничали колхознички: жалко десятую долю урожая отдавать за уборку МТС. В колхозе, где отец мой работает, такая же волынка случилась.

Что ж, вполне могло быть и так.

Кончился лесок, показались крытые соломой хаты села.

В правлении колхоза имени Ленина руководителей не оказалось: все были у комбайна. Но счетовод и учетчик нам подтвердили, что Аладка был прав: колхозникам просто-напросто стало жалко десяти процентов, поэтому они и запротестовали против механизированной уборки.

Мы отправились на поле.

– Сколько председателей просили комбайн, – возмущался по дороге директор МТС Дубовский. – Отказали. Решили Клинок премировать. И вот благодарность! Отнять у них машину да перебросить в другой колхоз!

Я с этим не мог согласиться. Нужно было во что бы то ни стало разбить антикомбайновые настроения, тем более что они, оказывается, были характерны и для других сельхозартелей. Сплетня всегда преувеличивает факты до нелепых размеров, и я не хотел, чтобы слухи о «бунте» загуляли по району, поколебали уже сложившееся отношение к машинам и у других колхозников.

Еще издали мы увидели комбайн. Он стоял посреди поля, а перед ним женщины – как наседки перед коршуном. Тут же вертелись растрепанный председатель колхоза, секретарь парторганизации, сельсоветчики. Комбайнер в стороне нервно курил папиросу. Хлеба волновались под ветерком, высокие, густые, бело-желтые. У дороги, прямо на земле, горой возвышалось зерно: высыпали из бункера. То ли подводы не успели подогнать, чтобы перевезти его на ток, то ли вообще про зерно забыли.

Когда мы подошли, чей-то резкий, визгливый голос оповестил всех:

– Районные начальники.

Женщин к нам будто ветром повернуло. Вид у них был решительный, взгляды воинственные. Я громко поздоровался, спросил:

– Что у вас тут за митинг происходит?

Женщины сразу загалдели, замахали руками, придвинулись к нам вплотную. Из общего гама я мог только разобрать отдельные выкрики: «Не хотим! Не дозволим! Не пустим! Забирайте назад!» Смысл был такой, что они лягут на жнитво, пусть их режут ножи хедера, но комбайн не пустят убирать хлеб.

Я поднял обе руки, так же спокойно сказал:

– Тише, женщины! Не все сразу. Пускай одна из вас говорит. Ну вот ты, к примеру… И не размахивай перед моим носом кулаками, я и так пойму.

Та, к которой я обращался, черноглазая, в голубеньком платочке женщина, сразу смутилась, чуть попятилась, растерянно оглянулась на товарок.

– Что ж ты задний ход даешь? – спросил я. – Рот-то разевала больше других. Говори: чего вы хотите?

Женщины примолкли. Потом стали подталкивать черноглазую: «Говори, Анна! Смелей! Мужику-то своему небось десять слов на одно скажешь, а тут оробела?»

Приободренная Анна сразу пошла на крик, замахала большими загорелыми руками:

– Не хотим вашего комбайна! Забирайте его от греха! Сами управимся!

– Сами, значит, хотите работать? – переспросил я Анну. – А почему?

Она твердила одно и то же, точно боялась сбиться:

– Не желаем! Не уйдем отсюда. Добром просим. Угоняйте его.

Снова загалдели все женщины:

– Уберем своими руками!

– Иль кос, серпов нету?

– Сами справимся! Испокон веков так деды работали. Девчат и баб хватает!

Я опять поднял руки, добился тишины и сказал:

– О том, чтобы работать, как деды, и думать теперь нечего. Отцы наши лапти носили, а вы теперь все в сапогах, полуботинках да в туфельках щеголяете. Чего же не хотите одеваться по старинке? Домотканое полотно забываете, все ситчик набираете в магазине, сатин…

На какое-то время установилась тишина. Женщины недоуменно переглядывались, кто-то даже смущенно хохотнул. Потом они опять заговорили все разом:

– Так это же одежа!

– Ты нам зубы не заговаривай! Мастера вы там в районе…

Директор МТС Дубовский не выдержал:

– Подняли тут гам! Как воронье какое!

Слова его выплеснулись, словно вода на горячую плиту. Женщины, казалось, готовы были вцепиться в Дубовского. Вот-вот протянут руки и схватят.

– Ты нам рот не закрывай!

– Вот придет охотничья пора, над зайцами командуй!

Охота была слабостью Дубовского, и, видно, об этом знали клинокские колхозницы. Директор смешался, отступил. Я незаметно сжал ему руку, мол, веди себя спокойно, не кричи на людей.

Характерно было то, что «бунтовали» одни женщины. Мужчины сперва на поле не показывались. Но, узнав, что районное начальство у комбайна, кое-кто из них тоже подошел. Было очевидно, что именно они науськали женщин и теперь пришли их поддержать, боясь, как бы не уговорили баб.

Какая-то бабка с клюкой, крест-накрест перевязанная платком, прошамкала мне:

– От дьявола ваши машины. Всю нам землю опоганили.

Знакомые речи! Еще в двадцатых годах, когда появились первые тракторы, в деревне пустили слух, будто машины «давят» землю, прессуют ее, обливают керосином и от этого-де хлеб будет родиться пустоколосый и горький.

– Насчет дьявола, бабушка, к попу обращайся, – сказал я старухе. – Я не специалист по нечистой силе. Раньше, как старики говорят, у нас в Белоруссии и черти водились, и лешие в лесу, и русалки на болотах, но мне лично не случалось с ними встречаться. Может, в гражданскую с белополяками в Польшу сбежали?

Снова послышался смешок. Настроение немного разрядилось, однако по-прежнему оставалось воинственным. Кроме меня и Дубовского женщин агитировали два председателя: сельсовета и колхоза, присоединились еще несколько коммунистов, местный учитель.

– Надо же когда-нибудь заменять тяжелый ручной труд машинным, – урезонивал я толпу. – Рабочие старались для вас, делали комбайны по-ударному, а вам они, оказывается, ни к чему. Иль вам и без уборки ржи дела мало? Ну, начнете вы сами жать серпами, застрянете тут надолго, а кто будет работать на огородах? На фермах? Сколько вам тут с серпами гнуться? Недели и недели, зерно осыпаться начнет. А комбайн за считанные дни все уберет. Да еще тут же и обмолотит. Может, вы и за цепы возьметесь? Поймите, товарищи: механизация в сельском хозяйстве будет расти из года в год. О вас же государство заботится, чтоб вам работалось легче.

Снова женщины замололи языками – одна об одном, другая о другом. Дельного возразить они ничего не могли и лишь без конца повторяли, что раньше обходились без комбайнов и сейчас обойдутся. Высокий пронзительный голос выкрикнул:

– Знаем мы вашу помощь! Потом десятую меру сдерете!

– А вы хотите все бесплатно получать? На вырученные деньги государство будет новые комбайны выпускать. Молодежь из вашей деревни сама начнет осваивать машины, значит, хлеб этот пойдет вашим же сыновьям.

– К тракторам-то привыкли, – убеждал женщин председатель сельсовета. – Попробуй теперь у вас их отнять. Раскумекали, как быстро пашут и боронуют!

– Так и комбайны просить будете, – вторил один из активистов. – Бессознательные вы клуши!

Все больше собиралось мужчин, они слушали нас внимательно, что-то обсуждали между собой. Чуть ли не весь Клинок собрался на этом загоне.

Часа три, наверно, прошло. Ясное небо за это время потускнело, запад затянуло тучами, оттуда слышалось погромыхивание; за лесом уже лил дождь.

Дубовского снова прорвало.

– Подумать только! – со злостью воскликнул он. – А? Уговариваем: «Пожалуйста, возьмите комбайн!» Да на него десятки заявок из других колхозов… Как хотите, Василий Иванович, заберу я у них машину. Сколько золотого времени потеряли! Уже полдень. Петро! – заорал он комбайнеру. – Сворачивай! Поедем в «Первое мая».

Я видел, что Дубовский потерял над собой власть и может все испортить.

– Хотите поссориться с МТС, товарищи? – перебил я его, незаметно снова дернув при этом за рукав Дубовского. – Уж тогда, действительно, уважения вам МТС оказывать не станет и скорого ремонта своего сельхозинвентаря не ждите.

С неба упало несколько тяжелых капель. Люди стали поднимать головы, поглядывать на клубящиеся тучи.

– Глядите, не застрять бы вам надолго на этом поле с косами да серпами. Решайте скорей, не то уедем.

В конце концов женщины отступились от комбайна. Степной корабль плавно тронулся по ржаному полю, пригибая мотовилом колосья и срезая их, будто громадными ножницами.

Тучи прошли стороной, лишь чуть окропив хлеба, и когда мы уезжали, то слышали стрекотанье машины, видели густую мякинную пыль над загоном.

В тот год в Клинке не только вовремя убрали колосовые, но и успешно закончили весь цикл сельскохозяйственных работ.

Уже потом, зимой, после отчетно-выборного собрания в колхозе имени Ленина, одна из участниц «бунта» мне призналась:

– Дело не только в десятой доле, Василь Иваныч. Говорили, будто при комбайновой уборке много зерна вытекает. Вот мы, бабы, по дурости и всполошились.

Наша червенская районная партийная организация насчитывала всего около трехсот коммунистов. И вот из этого немногочисленного передового отряда надо было растить людей, которые могли бы стать организаторами, настоящими боевыми командирами производства.

Задача эта была не из легких.

Осложнялось положение с кадрами еще и тем, что в Червене было мало специалистов.

Нас спасало лишь то, что всегда находились подлинные энтузиасты – коммунисты, комсомольцы, беспартийные, которые не щадили своего здоровья, времени, стремясь вникнуть в самую суть того или иного дела.

Вот среди таких мы и подыскивали замену негодным работникам, не оправдавшим доверия.

Вскоре же после приезда в Червень мне стало ясно: надо приводить в порядок МТС – нашу индустриальную базу сельского хозяйства. Несколько раз приезжал я туда, осматривал с директором и главным инженером машинный парк, мастерские. Все это в Червене было плохонькое, изношенное. Тракторы – «натики» и «ХТЗ», всего около полусотни. Мастерские тесные, оборудование в них устарелое, станков не хватает.

МТС не в состоянии была как следует обслуживать такой большой район. Отдаленные колхозы не могли рассчитывать на своевременную помощь машинами, ремонтом. В свое время в Старобине мы добились создания второй МТС. И здесь вопрос о создании еще одной МТС мы поставили перед ЦК КП(б) Белоруссии и Совнаркомом республики.

Кроме того, я считал необходимым переменить руководителя: Дубовский с обязанностями директора справлялся плохо.

Стал я прикидывать: кем же можно заменить Дубовского? Внимательно приглядывался к партактиву, беседовал с людьми, знакомился с их «личными делами».

Выбор свой я наконец остановил на директоре маслозавода Парфиановиче. Собрал о нем необходимые сведения, посоветовался со вторым секретарем Мачульским, с председателем райисполкома. Они не возражали.

Парфианович был выходцем из крестьян, это уже хорошо: знает сельское хозяйство. В коллективизацию в Ачижах вступил в колхоз, был там замечен, выдвинут на руководящий пост и работал председателем колхоза. Потом возглавлял сельсовет в Гребенце. Закончил шоферские курсы, водил машину, – значит, разбирается в моторе, «механизатор» (где инженера-то с дипломом взять?). И вот теперь директор маслозавода.

Вывод напрашивался один: вроде должен Парфианович справиться. Решил познакомиться с ним поближе, прощупать настроение.

Пригласил в райком, усадил в кресло, спрашиваю:

– Как дела идут, Александр Михайлович?

Из себя небольшой, рыжеватенький, малоприметный. Ходит неторопливо, говорит негромко. С вопросами, предложениями не выскакивает, сперва хорошенько обдумает.

– Все в порядке на маслозаводе? Справляетесь?

Вижу, Парфианович смотрит на меня испытующе: дескать, про маслозавод мог и по сводкам узнать, мог и сам заехать. Зачем же вызвал? Упустил что в работе, нагоняй хочет дать? Ответил осторожно:

– Ничего. – Подумал и добавил: – Можно бы, конечно, и лучше.

И опять смотрит выжидательно, однако без боязни, даже с интересом. Спрашиваю:

– А не надоело ли тебе, Александр Михайлович, сидеть на маслозаводе?

– Я только-только наладил производство.

– Знаю. Поэтому и вызвал. Надеемся, что там теперь и без тебя справятся.

– Хотите куда перебросить, Василий Иванович?

– У райкома есть мнение назначить тебя директором Червенской МТС, – прямо сказал я. – Как на это смотришь?

Парфианович заерзал на стуле.

– За доверие спасибо… Только я вынужден отказаться, какой я специалист? Там человек должен быть знающий, технически подкованный, а у меня что? Одни шоферские курсы, да и то как следует не успел на машине поработать, в сельсовет забрали. Боюсь, не справлюсь.

– В таком случае большая к тебе просьба: кого бы ты нам мог порекомендовать директором?

Молчание. Думал-думал и улыбнулся.

– Вот то-то, Александр Михайлович. Нет у райкома другой кандидатуры, не видно что-то дипломированных инженеров в нашей местности. Да я тебе так скажу: не всякий, кто и диплом имеет, может руководить. Тут еще организаторская хватка нужна. Куришь?

Я положил на стол пачку «Пушки». Парфианович деликатно вытряхнул папироску, задымил.

– Так как? Решили?

– Очень ответственное дело, Василий Иванович. Это не маслозавод. Сомнение одолевает, не было у меня такой практики.

– Думаешь, у меня была подготовка лучше, когда послали в Старобинскую МТС? А почему ты не сумеешь? Опыт руководящей работы у тебя есть, подход к людям тоже. Мы тебе поможем.

Парфианович улыбнулся, но тут же покачал головой:

– А как опозорюсь, Василий Иванович?

– Если увидим, что не тянешь, освободим. Словом, Александр Михайлович, райком считает, что пока более подходящей кандидатуры на место директора у нас нет.

– Когда приглашают, коврик под ноги стелют. А не справишься – в затылок проводят. Знаю.

Он затянулся, выпустил дым, и вдруг глаза его заискрились весело и как-то озорновато.

– Ну уж если райком так ставит вопрос… – И Парфианович развел руками. Что, дескать, поделаешь? Коммунист. Обязан подчиниться.

– Я знал, что мы договоримся, – обрадовался я. – Теперь оформим решение на бюро и пошлем на утверждение в обком партии и Наркомзем республики.

Вскоре Парфианович выехал в Минск.

Вернулся он в этот же день и сразу пришел ко мне в райком. Не садясь, объявил, что его кандидатуру отклонили.

– Почему?

– Посчитали, что я слаб.

Что-то здесь было не так. Обычно областной комитет партии доверял нам в подборе кадров, понимая, что на месте виднее.

Я стал расспрашивать Парфиановича, как его приняли в Минске, какие задавали вопросы. Я увидел, что в какой-то степени Парфианович доволен тем, что его кандидатуру отклонили. С другой стороны, из его ответов я сделал заключение, что он отчасти уже настроился на новую должность и, похоже, немного огорчен. Словом, он сам еще колебался, как отнестись к случившемуся. Директор МТС – это заметная фигура в районе, и, надо полагать, честолюбие Парфиановича все-таки было немного уязвлено. Когда человек честолюбив в меру – это хорошо, значит, он будет старательно работать, добиваться высоких показателей.

«Надо этот клубочек размотать», – решил я, снял трубку и позвонил в обком, в отдел кадров. Застал заведующего отделом.

– Ваш кандидат сам не уверен, поднимет ли он работу в МТС, – сказал мне тот. – Ну, мы не стали настаивать, тем более что специального образования у него нет.

Я прикрыл рукой трубку, спросил Парфиановича:

– Так ты сам, что ли, отказался, Александр Михайлович?

– Не отказывался я. Просто честно высказал свои сомнения. В обком ведь пришел, не куда-нибудь. Чего таиться?

Я кивнул ему, что понял.

– Райком просит Парфиановича утвердить, – сказал я заведующему отделом кадров. – Всю ответственность беру на себя.

– Ну что ж, пожалуйста.

Дав отбой, я пожелал Александру Михайловичу успеха в работе.

Находилась Червенская МТС в деревне Островы, в четырех километрах от города. Я сам привез туда Парфиановича. Собрали трактористов, комбайнеров, служащих, провели небольшое собрание. Я рассказал о решении райкома и представил им нового директора. Откровенно сообщил, что опыта у него маловато и на первых шагах он нуждается в помощи.

Разумеется, первое время все придирчиво приглядывались к Парфиановичу. Но когда увидели, что он человек дельный, в бутылку заглядывать не любит, хотя и немного, по-шоферски, но разбирается в машинах и моторах, стали ему помогать.

Недели три спустя я вновь навестил Парфиановича на новом месте работы. Задал ряд вопросов, делая вид, что интересуюсь обстановкой в МТС, на самом же деле пытаясь понять, входит ли новый директор в курс работы, «врастает ли в производство».

Ответы Парфиановича меня порадовали: чувствовалось, что он всей душой болеет за новое дело.

Потом мы с ним сели в машину, проехали в один из колхозов. Я понаблюдал, как он держит себя с председателем, с трактористами на поле, дал попутно несколько советов.

Видно, не ошибся я в выборе. Спрашиваю его с улыбкой:

– Александр Михайлович, как все-таки начинал осваиваться?

Он почесал за ухом, улыбнулся:

– Первый день целиком просидел в МТС. Ходил по территории, все смотрел да обдумывал. А начал с того, что сколотил актив. Это ведь всегда главное. И техника не выручит, если люди плохо будут работать. Если ж поднажмут, дело покатится, как колесо под горку. Собрал я весь народ, посоветовался, как строить график обслуживания колхозов, на что нажимать в первую очередь. Расспросил, у кого какие нужды. Люди говорили горячо, по существу… Стал постепенно вникать я и в бытовую сторону. Например, кое-кто из трактористов и слесарей, как и я, жили в Червене. Я сказал, чтобы они по утрам собирались на дороге и ожидали меня с машиной. Все же четыре километра. Выделил специально для этого полуторку. Остались довольны. Словом, входил в их нужды. Не стеснялся задавать вопросы, когда не понимал. И возле механика крутился, и возле токаря. Вот бухгалтерия для меня еще трудный орешек… – Он глянул мне прямо в глаза, просто закончил: – Я так думаю, Василий Иванович, что люди начинают в меня верить.

– Какие-нибудь вопросы ко мне есть, Александр Михайлович? Просьбы?

– Есть. Машинный парк наш, как вы знаете, растет. У нас уже семьдесят тракторов, четыре комбайна. А мастерские те же. Не успеваем сами вести текущий ремонт. Куда бы нам хоть моторы сдавать на сторону?

Я подумал.

– Сделаем. Я хорошо знаю директора Прияминской МТС Борисовского района, у них сильная база. Думаю, не откажет, подсобит тебе. Сейчас в ЦК и Совнаркоме рассматривается вопрос об организации в нашем районе новой МТС. Вот тогда нам станет работать легче.

Машина наша в это время шла через луг, по низкому, сырому месту.

– Вот еще какой тебе совет, Александр Михайлович. Крепче берись за болота. Составь план мелиоративных работ. Рой канавы, осушай. Кусторез мы тебе достанем. В Старобине мы таким путем много земли ввели в севооборот, улучшили луга и пастбища. Советуйся больше с агрономами, колхозниками…

И потом я часто заезжал в МТС; приходил ко мне советоваться и сам Парфианович. Мы помогали ему, например, когда трудно приходилось с запчастями. Совместными усилиями раздобывали их в Минске, в Тракторосбыте.

Парфианович наладил соревнование между бригадами механизаторов, добился значительной экономии горючего, поднял дисциплину. Вместе с коммунистами МТС повел борьбу с текучестью кадров. Почти совсем прекратились жалобы колхозов на невыполнение договоров.

Всего за год работы Парфиановича неузнаваемо изменилась наша МТС. Об успехах ее красноречиво говорит такой факт: в социалистическом соревновании она заняла первое место среди МТС Минской области. Наркомзем Союза ССР премировал Червенскую МТС легковой автомашиной «М-1». Тракторная бригада, которая обслуживала колхозы имени Ленина и Буденного, где бригадиром был Иваненко, стала участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

В 1940 году мы добились в вышестоящих инстанциях разукрупнения своей МТС. На ее базе были созданы Ляжинская, а затем и Замосточская. Больше половины работников, вместе с техникой, перешли в новые МТС. Червенская тоже сохранилась как самостоятельная единица в Островах. Это разукрупнение, бесспорно, сыграло важную роль в дальнейшем подъеме сельского хозяйства в районе.