Текст книги "Верен до конца"

Автор книги: Василий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Вечером у нас состоялось внеочередное заседание бюро обкома. Мы говорили о том, что никакие неудачи, никакие трудности и самые неожиданные препятствия не поколеблют нас. Ни в коем случае мы не должны поддаваться на провокации. Партийным организациям области, партизанским отрядам, подпольным группам и всем патриотам необходимо сделать соответствующие выводы из трагической смерти Брагина.

Варвашеня долго сдерживался, обдумывал что-то, взвешивал, а потом выступил и начал сурово критиковать Горбачева.

– Ты иногда бравируешь своей смелостью, – сказал он ему. – Смелость – дело хорошее, но надо проявлять ее умело. Кто заставлял тебя и Брагина идти открытой дорогой? Ты человек местный, должен знать каждую тропинку. С Червонного озера однажды тоже пошел один среди бела дня, и очень часто ходишь один, без всяких предосторожностей. Кому нужен этот риск? Ты должен беречь себя не только ради себя, но и для того великого дела, которое поручила нам партия.

Горбачев молчал, опустив голову. Упрек Варвашени, возможно, был излишне суровым, но вполне справедливым и заслуженным.

Бюро решило выпустить листовки, разоблачающие коварные провокации врага, в отряды, деревни и подпольные группы направить наших уполномоченных, которые помогли бы людям научиться распознавать волка, в какую бы шкуру он ни рядился. Партийное подполье Минской области вступало в новую, более сложную полосу своей деятельности.

6

Ночной разговор. – Что делается в Минске. – Подпольщик Кирилл Трусов. – Готовимся к крупной операции. – Голос любимой Москвы. – Бои и праздничный митинг 7 ноября. – Партизаны расправляются с предателями.

После заседания бюро со мной в избе остался только Роман Наумович. Мы прикрутили фитиль в лампе и прилегли на лавках: я с одной стороны стола, он – с другой. Время за полночь: старые, скрипучие ходики на стене показывали половину первого.

Тело ныло от усталости, но сон не приходил. Шумело в ушах: то ли от непривычной обстановки – мы после многих тревожных дней и бессонных ночей отдыхали в тихой, уютной хате, то ли от наплыва мыслей и воспоминаний.

Возле окна на улице слышался тихий хрипловатый голос часового Якова Бердниковича. Он рассказывал своему напарнику о червонноозерских днях.

– И вот, слышь ты, как стиснули нас там – ни взад, ни вперед. Фашистов поналезло, на всех канавах полицейские. Дошло до того, что есть нечего. Мне домой – рукой подать, а пробраться нельзя. Сменишься, бывало, на рассвете – в животе пусто, а в лагере хоть шаром покати: ничегошеньки нет. С горем пополам достали картошки и варили похлебку. Ребята в шутку прозвали это наше варево «осиновым пюре».

– А как же вы выбрались оттуда?

И снова Бердникович гудел под окном как шмель, ведя свой рассказ подробно и неторопливо и довольно сильно все преувеличивая.

– Выбрались, брат, только двух ранило… Лодки выручили. По канавке, по канавке – и мимо вражьего логова! Выскочили на греблю, а немчура: «Хальт!» Тут мы как «хальтнули», десятка три поганцев сразу уложили. Мачульский со своими зашел сбоку и еще им поддал, и еще! А мы обошли деревню и оказались километрах в двух, у лесочка. Мачульский со своими хлопцами долго не отступал и вел перестрелку. Он там, наверно, еще штук тридцать отправил на тот свет. Ты знаешь, что это за боевой человек!..

Роман Наумович нетерпеливо заворочался на лавке.

– Ты что не спишь? – спросил я. – Что тебя тревожит?

– Да ничего не тревожит, – ответил Мачульский. – Вот врет человек обо мне, просто слушать не могу! Постучи ему в окно, пусть замолчит.

Бердникович, должно быть, сам догадался, что его рассказ могут услышать в избе, и отошел от окна. Мачульский затих, но по его дыханию я знал, что он не спит. Скоро он снова заворочался.

– Не спится что-то, – пожаловался Роман Наумович, – бессонница! – Он приподнялся и продолжал: – Вспоминаю, что видел в Бобруйске, Минске, и не могу заснуть. Пока выходили из окружения, голова одним была занята, а теперь все встает в памяти, тревожит, волнует.

– Ты расскажи, что у тебя на душе, вместе обдумаем и обсудим…

– Если б не видел своими глазами, не поверил бы, – совсем тихо, задумчиво заговорил Мачульский. – В Минске, в Бобруйске и на всех узловых станциях гитлеровцы открыли бюро пропусков в Москву. В Гомеле устроили бал в честь взятия столицы. Как это понять? Пропаганда это фашистская, не иначе. К сожалению, кое-кто может поверить. Можем ли мы доказать людям, что это ложь? Можем и должны! Я считаю, Василий Иванович, что связь с Москвой и с фронтом надо установить как можно скорее! Радиоприемников больше достать! Дать их в каждый отряд, в каждую группу. Поищем – найдем! Тогда все регулярно станут слушать сообщения Совинформбюро и распространять среди народа. А там и о рациях надо будет побеспокоиться.

Мачульский спустил с лавки ноги, сел возле меня и, опершись локтем о стол, задумался. Слышно было, как он трудно, простуженно дышал, потирал пальцами давно не бритую щеку.

– Городами нам надо заняться по-настоящему, – продолжал он. – Нам надо направить туда опытных партийцев. Я расскажу тебе, что делается в Минске. Вот слушай, что сам видел и что передавали минчане, с которыми мне приходилось встречаться. На Широкой улице в Дроздах, под Минском, и в Тростенце открыли лагеря смерти. Десятки тысяч мужчин согнали только в Дрозды. Их заставляют сутками лежать на земле лицом вниз без движения. Тот, кто шевельнет хотя бы рукой, в того стреляют. Людей морят голодом, не дают воды. В день на троих дают гнилую селедку, а воды привозят бочку на тысячу человек. Людей мучают, пытают, многих живыми бросают в ямы и сжигают…

Территорию вокруг Юбилейной площади и еврейского кладбища гитлеровцы отгородили под гетто. Юбилейной площади теперь нет в Минске, а есть Склавенплац – Площадь рабов. Там от фашистских пыток каждый день гибнут сотни евреев.

В Доме правительства – штаб гитлеровской авиачасти, в гараже Совнаркома – артиллерийская и оружейная мастерские. Все уцелевшие здания заняты штабами, эсэсовцами, частями СД. Видно по всему, что оккупанты хотят превратить Минск в военно-административный и политический опорный пункт центральной группировки войск. В городе разместились боевые резервы, туда отводятся для пополнения и переформирования разбитые на фронте части. В Минске находится управление железными дорогами, много разных учреждений и госпиталей. Самые большие здания занял генеральный комиссариат – управление оккупированной территорией Белоруссии. В его подчинении десятки различных фашистских ведомств и учреждений, в том числе огромный аппарат гестапо, СД и полевой полиции. В минских типографиях печатаются фашистские газеты, листовки, плакаты на немецком и белорусском языках.

На каждом шагу минчанина подстерегает смерть. Случайно мне попала в руки фашистская «Минская газета» за 27 июля. Вот какое объявление напечатано в ней.

Мачульский достал из кармана записную книжку, чиркнул зажигалкой и прочитал:

– «По причине систематических актов саботажа со стороны гражданского населения против немецких воинских частей (повреждение кабелей связи) расстреляно 100 мужчин.

За каждый акт саботажа в дальнейшем, если виновный окажется невыявленным, будет расстреляно 50 мужчин.

Обязанность каждого уведомлять о виновных!»

В Заславле знакомые коммунисты показывали мне приказ Гитлера от 17 июня 1941 года. В нем сказано, что каждый фашистский солдат имеет право грабить и убивать советских людей.

Не перескажешь и сотой доли того, что приходится переносить минчанам. Казалось бы, что при таких условиях люди забиты, подавлены. Но нет, они действуют, борются! Вот что я видел своими глазами. Эсэсовцы вели военнопленных. Кое-кто из горожан вышел на улицу. Один красноармеец поскользнулся у ворот, упал, а подняться не может. Женщина, которая стояла у ворот, в одно мгновение схватила его за руку – и в калитку. Потом вышла и как ни в чем не бывало стоит и смотрит. Конвойный, если бы увидел, застрелил бы и ее и пленного…

Мачульский с минуту помолчал, свернул папиросу и, глубоко затянувшись, продолжал:

– Был я в одной пригородной инфекционной больнице; в таких местах легче остаться незамеченным. Мне рассказали там о медсестре Ларисе Николаевне Козловой. Она не хотела работать на немцев. А когда узнала, что в больнице много наших людей, вышла на работу. С первых же дней ей стало ясно, что больных сознательно не лечат. Лариса Николаевна, рискуя жизнью, начала лечить их. У нее нашлись помощники, организовалась подпольная группа. Советские медики лечили наших военнопленных и выздоровевших переправляли в партизанские отряды.

Большую помощь оказала Лариса Николаевна военнопленным, которые под видом гражданских лежали в других больницах города. Она часто заглядывала туда и, хотя сама с детьми жила впроголодь, приносила слабым больным продукты. Тем, кто поправлялся, помогала добыть документы, одежду и давала советы, как выбраться из города и добраться до ближайшего партизанского отряда. Чтобы гитлеровская администрация ничего не заметила, Лариса Николаевна устраивала на освободившиеся койки больных крестьян.

Козлову арестовали. Пять суток ее пытали в гестапо, чтобы раскрыть всю группу. У нее вырывали волосы на голове, ломали пальцы на руках. Женщина погибла, так ничего и не сказав.

Подпольная группа, созданная Козловой, несмотря на неслыханные зверства оккупантов, действует и поныне.

Узнал я о подпольщиках типографии имени Сталина. Это одна из самых сильных групп в городе. В городе и за городом часто появляются печатные листовки. Их выпускают наборщики, мобилизованные на работу. Делают они это таким образом. Каждому наборщику дается часть текста, и они его прячут до удобного случая. Выбрав минуту, один набирает свою часть, сосед – свою и так далее. Потом все эти части складываются и печатаются, но уже в другой типографии.

Недавно на бирже труда появилось объявление, что в немецкую артиллерийскую и ружейную мастерские требуются чернорабочие. Подпольные группы направили туда людей, которым поручили выносить оружие из мастерской. Много оружия в разобранном виде выносится также из другой мастерской – бывшего гаража Совнаркома…

Мачульский спустя некоторое время уснул, усталость взяла свое, а я еще долго лежал с открытыми глазами. Все новые и новые планы возникали в голове, как-то особенно ярко и отчетливо вырисовывались задачи ближайших дней.

Все, что рассказывал Роман Наумович, было чрезвычайно важно. Я знал, что он и сотой доли не охватил того, что происходило в крупных городах, и особенно в Минске. Через своих связных мы имели сведения о том, что тысячи патриотов в белорусской столице вступили в решительную и самоотверженную борьбу с оккупантами, мы знали о подпольщиках заводов имени Мясникова, Ворошилова, Кирова и других. Особенно много говорили у нас в отрядах о группе коммуниста Трусова Кирилла Ивановича, работника завода имени Мясникова.

Когда он погиб, мы постарались разузнать о нем как можно больше. Вот что нам стало известно.

Детские годы Кирилла Ивановича прошли в семье борисовского кустаря в нужде и голоде. Отец был убит в империалистическую. Шестнадцатилетний Трусов ушел добровольцем на гражданскую войну. После войны был военнослужащим, работал в городе Червене на агитмашине. В 1923 году вступил в партию.

Война застала его в Минске, где он работал бригадиром на авторемонтном заводе. Все дни страшных бомбардировок города он провел на заводе: помогал спасать ценное оборудование. Домой пришел только на третий день войны. Жена его, Александра Владимировна, работала в детском саду, но эвакуироваться не смогла: когда из города вывозили детей, исчез ее сын. Его потом нашли, но выехать из города было уже невозможно.

Минск заполонили фашисты. Проводная улица, где жила семья Трусовых, – глухая окраина, и в поисках коммунистов туда частенько заглядывали гестаповцы. Кирилл Иванович скрывался, а потом, чтобы отвести подозрение, пошел работать на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Там он познакомился с рабочими, которым мог довериться. Вместе начали думать, как бороться с врагом.

Пришел однажды Кирилл Иванович к себе на квартиру. На полу около стола сидели со своими игрушками четверо его маленьких детей. Жена возилась у печки, но движения ее были такие вялые, безразличные, что казалось, все из рук валится. «Что будет с детьми? – эта мысль больно ранила его сердце. – Хватит ли сил, выдержки, умения защитить их от лишений и страданий, принесенных врагом, удастся ли пережить вместе с ними все испытания, которые встретятся на их пути?»

Александра Владимировна заметила тревогу на лице мужа. Мелькнула мысль, что он нездоров или что-нибудь стряслось на заводе. Спросила, а он молчит, словно не знает, что ответить. Молчал Кирилл Иванович долго, а потом взял на руки самого маленького, двухлетнего сына, крепко прижал к груди.

– Тяжкое время, детки, выпало на вашу долю, – тихо промолвил он. – На вашу и на нашу.

Жена еще больше насторожилась, и Кирилл Иванович под большим секретом сказал ей, что он решил включиться в активную борьбу с фашистскими захватчиками.

– А о них подумал? – показала Александра Владимировна на детей.

– Что ж теперь сделаешь, – развел руками муж. – Конечно, легче тому, у кого их нет. Но не сидеть же мне сложа руки. Не такое теперь время.

Группа, организованная Трусовым на заводе, быстро росла. Вместе с пожилыми кадровыми рабочими в ней активно действовали комсомольцы. Подпольщики принимали по радио сводки Совинформбюро, размножали их и распространяли среди рабочих, собирали и прятали в надежных местах оружие и боеприпасы. Члены подпольной группы работали во всех наиболее важных цехах и вредили оккупантам. Однажды, например, рабочим колесного цеха было поручено сменить колесные пары в вагонах немецкого эшелона. Колеса сменили, а через несколько километров вагон сошел с рельсов, и произошло крушение. Много военной техники было разбито, погибло около двухсот фашистских солдат.

В ремонтном цехе подпольщики засыпа́ли в буксы песок. В пути буксы загорались, поезда останавливались и стояли до тех пор, пока меняли буксы. График движения поездов срывался, военные эшелоны задерживались.

Подпольная группа все шире разворачивала свою деятельность. Постепенно налаживалась связь с подпольщиками других заводов и пригородных районов. Но вскоре группу постигло большое несчастье. То ли была допущена какая-то оплошность в конспирации, то ли выдал провокатор – 14 октября 1941 года Трусова арестовали.

Шесть дней истязали фашисты Кирилла Ивановича.

Семье Трусова пришлось вынести страшные испытания. Не проходило дня, чтобы не являлись гестаповцы и не устраивали допросов с угрозами и побоями. Не найдя ничего подозрительного в доме, фашисты все же арестовали Александру Владимировну и посадили в тюрьму. Дети остались одни.

Бесстрашно, стойко перенесла женщина все издевательства и пытки, не дрогнула, не смалодушничала.

Домой она пришла через три дня, измученная, без сил. Дети с запавшими от голода и бессонных ночей глазами бросились ей навстречу.

– А где тата? – тихонько, чтоб не услыхали малыши, спросила старшая дочка Аня.

Она несколько раз бегала к тюремным воротам, подолгу стояла там, надеясь хоть что-нибудь узнать о судьбе отца. Домой девочка возвращалась печальная, а маленьким говорила, что видела папу и маму и они скоро придут домой.

Александра Владимировна закрыла лицо руками и заплакала. Дети тоже заплакали.

– Придет тата, – сказала Александра Владимировна. – Не плачьте!

На следующий день утром поднялась с постели и хотела пойти к тюрьме узнать, где Кирилл Иванович, жив ли? Едва сделав шаг, поняла, что не дойдет и до порога: болела голова, ныли руки и ноги, перед глазами плавали желтые круги.

– Аня! – тихо позвала она дочку. – Сходи, детка, в город, подойди к тюрьме. Может, узнаешь, что-нибудь, услышишь…

Аня вернулась домой, когда стемнело. От испуга и отчаяния она не могла вымолвить ни слова, а потом, когда малыши уснули, рассказала матери все, что узнала и увидела.

Она долго стояла и ждала возле ворот. Подошли еще люди и стояли вместе с ней, ждали. Кто-то сказал, что вчера немцы повесили многих советских патриотов. Некоторые пошли посмотреть, нет ли среди повешенных своих. Пошла с ними и Аня. До самого вечера она бродил по городу. Задыхалась от ужаса, ноги подкашивались, когда подходила к виселицам… Не найдя среди повешенных отца, шла дальше.

Перед сумерками девочка пришла на Ляховку. Там, на воротах дрожжевого завода, она увидела повешенных. Возле ворот стоял немец, и подойти ближе было нельзя. Она стала вглядываться: один из повешенных – еще совсем молодой и ростом меньше, чем отец, другая – девушка с обмотанными марлей ногами, а третий…

Аня с криком бросилась к виселице и свалилась у ног часового. Третьим был Кирилл Иванович…

Часовой, немолодой немец, опасливо посмотрел кругом, взял девочку за руку и отвел на другую сторону улицы. Здесь, у дверей полуразрушенного магазина, она стояла, пока не стемнело, и плакала. Вечером подъехала грузовая машина, какие-то люди сняли казненных. Когда машина двинулась дальше, девочка побежала за ней. Ей хотелось узнать, где похоронят отца, и хоть об этом сказать матери. Но разве угонишься за машиной!

Так погиб Кирилл Иванович, один из первых организаторов минского подполья.

Память хранит множество других случаев патриотической деятельности советских граждан в первые же месяцы оккупации. И если я сейчас рассказал этот, то потому, что он был первым, о котором мы узнали с такими подробностями.

В ту бессонную ночь я передумал о многом. Очевидно, что в сельских местностях обком сделал уже немало. На города же мы пока меньше обращали внимания, хотя в городах борьба проходила в более сложных условиях. С Борисовом, Крупками, Логойском и Заславлем мы сносились через Ходоркевича и Яраша, а позже через Смирнова и Федорова. Через Шашуру, Ольховца, Храпко и Полонейчика наладили связь с Бобруйском, Осиповичами, Старыми Дорогами. О делах в Пуховичах, Червене и частично о Минске нас информировал Покровский.

Однако этого было явно недостаточно. Десятки подпольных партийных организаций и групп требовали более оперативного и ежедневного руководства. А ведь ясно, что даже одна подпольная группа в Минске может многое сделать. Да и сообщения из Минска имели очень большую ценность. Если это военный план – то план крупных масштабов, если директива – так из самой ставки! Диверсия в Минске – нож в сердце врага. Наконец, создание широкого минского подполья могло бы серьезно помочь массовому развертыванию партизанского движения в пригородных районах. Минским областным комитетом партии там были оставлены надежные люди. Проверенные, стойкие коммунисты работали в Руденске, Заславле, Логойске, Пуховичах, Червене, Дзержинске, Смолевичах. Если они будут связаны с минскими коммунистами, им легче стать на ноги, развернуть партизанское движение в больших масштабах. Из Минска пойдут в окрестные леса оружие и медикаменты, шрифты и типографские машины, бумага и все необходимое. А главное – люди.

Нам было известно и то, что в августе – сентябре 1941 года в Минске были организованы на уцелевших предприятиях и на железнодорожном узле подпольные группы. Наиболее активными организаторами явились коммунисты Никифоров Вячеслав Кондратьевич (Ватик), Жудро Василий Степанович, Шугаев Александр Николаевич, Герасименко Назар Евстратович, Зайцев Степан Иванович. Значительную работу в подполье проводили коммунисты Осипова Мария Борисовна, Мазаник Елена Григорьевна, Матюшко Варвара Феофиловна, Калиновский Арсений Викентьевич, Кузнецов Федор Спиридонович, Езубчик Анна Андреевна, Савицкая Ядвига Михайловна; беспартийные Сайчик Василий Иванович, Дементьев Александр Николаевич.

Крупные диверсии были проведены подпольной группой железнодорожников, которую возглавил коммунист Федор Спиридонович Кузнецов. Диверсии проводились подпольными группами на заводе имени Ворошилова, войлочной фабрике и на других предприятиях города.

Первые сведения о подпольной деятельности в Минске с начала оккупации и до сентября 1941 года были получены обкомом от членов партии Герасима Гальчени и Романа Кацнельсона, которые побывали в городе. Обсудив их сообщения, мы поняли, что нам настоятельно необходимо усилить связь с городскими подпольщиками. Из членов обкома была создана группа для постоянной помощи минским подпольщикам. Ее возглавил секретарь обкома партии Иван Денисович Варвашеня. В состав группы вошли Савелий Лященя, Роман Кацнельсон, Александр Сакевич. С осени 1941 года связи обкома с подпольными группами в Минске, Борисове, Слуцке и в других районах области значительно расширились благодаря личным контактам членов обкома партии с подпольщиками.

ЦК КП(б)Б и Минским подпольным обкомом партии было принято специальное решение по усилению борьбы с немецко-фашистскими оккупантами в городе Минске. Для массово-политической работы среди населения города, мобилизации трудящихся на борьбу против гитлеровских оккупантов подпольным обкомом была направлена вместе с секретарями горкома Савелием Лященей, Георгием Мошковым и Иваном Паромчиком группа в 25 коммунистов и комсомольцев. Среди них был и секретарь Минского райкома партии Николай Альхимович. Одновременно с этим Центральным Комитетом КП Белоруссии и Минским подпольным обкомом партии было принято решение об организации выпуска газеты «Минский большевик».

Главной задачей подпольного обкома партии в этот период было установление связи с населением города, с бригадами и отрядами минской зоны, а также организация в городе широкой сети подпольных групп.

Меркуль долго и безрезультатно искал группу Левшевича. Люди исчезли. В плен попасть они не могли, в тот день не было отмечено стычек с врагом. Нам бы сообщили, если бы что-нибудь произошло. Не остался бы в тайне и факт предательства. Весть об этом быстро разнеслась бы – никого так не презирают в народе, как изменников Родины.

Оставалось предположить: спрятались люди где-то поближе к дому, в темном уголке, и сидят, ждут, пока минуют тяжелые дни. Трусость, должно быть, взяла верх над всем остальным.

Подоспели разные другие дела, и о Левшевиче мы уже начали забывать. Но однажды получили сведения, что житковичские полицейские арестовали несколько наших связных. Пришлось вспомнить о Левшевиче. Кроме него, никто из тамошних жителей не знал о них.

Этот случай обсудили на бюро обкома и сделали вывод, что надо проявлять еще большую строгость в подборе кадров. Любая неосторожность может принести очень много вреда. В последнее время на Любанщине, в Старых Дорогах, Гресске, Копыле, Слуцке, Красной Слободе, Глусске и в Октябрьском районе организованы новые партизанские группы и партизанские отряды. Руководителей этих боевых единиц мы знали не всех. В Заболотье выделилась и стала самостоятельно действовать группа Пакуша и Русакова – этих людей мы хорошо знали, в Копыльском районе мы знали товарища Жижика и в Гресском – Зайца. А вот в деревне Горное Любанского района появилась группа Розова, в деревне Живунь – группа Патрина, в Славковичах – Столярова. Об этих группах мы мало что знали, некоторых из них еще не видели.

Партизанское движение в тылу врага – славное и благородное дело, если оно вдохновляется чувством советского патриотизма, освящено верностью Родине, великой партии Ленина. Но мы знали, что найдутся люди, которые могут партизанское движение использовать в своих корыстных целях. А могли быть и просто провокаторы; таких мы тоже встречали.

Так, до нас стали доходить слухи о каком-то Балахонове, который подвизался в Глусском районе. Население говорило о нем с ненавистью и страхом. Этот человек окружил себя разгульными, бесчестными людьми. Они рыскали по деревням, вообразив, что им все дозволено. Приедут в деревню, заберут лучшие продукты, одежду, скот, а в другой деревне все это продают, меняют.

Выдавали они себя за партизан. Балахонов старался походить на Чапаева; держал при себе молодого ординарца и звал его Петькой. Этот «Чапаев» с оккупантами не воевал, а разгуливал по деревням и своевольничал. Нам удалось быстро и до конца раскрыть «деятельность» Балахонова. Было похоже, что Балахонов и его сподвижники подосланы гестаповцами для дискредитации партизанского движения.

Мы решили, не откладывая, повидаться и поговорить по душам и с Патриным, и со Столяровым, и с Розовым. Патрин явился в Любанский райком партии по первому вызову, а потом вместе с Луферовым, Горбачевым, Лященей пришел в подпольный обком. Он подробно рассказал о себе, поделился своими планами и соображениями. Он понравился нам своей искренностью, серьезным отношением к делу, правильным пониманием указаний партии, умением держаться просто и с достоинством. Учитель по специальности, Патрин перед войной работал заведующим районным отделом народного образования. В армию призван был из запаса. Под Барановичами, тяжело раненный, попал в окружение. Окрепнув после ранения, он пошел на восток и, добравшись до Любанского района, создал партизанскую подпольную группу. В ней были местные жители и пять бывших красноармейцев.

Патрин, правильно понимая огромное значение политико-воспитательной работы в отряде и среди населения, настойчиво просил прислать ему комиссара.

Розов, командир другой группы, в прошлом воентехник, был полной противоположностью Патрину. На наш вызов в обком он не явился и даже не счел нужным ответить на него. Горбачев попробовал договориться с ним лично. Но Розов заявил, что ни райкомам, ни обкомам на оккупированной территории он не подчиняется и вообще не хочет знать никакого начальства.

Примерно так же ответил нам и Столяров. До войны он работал поваром. Человек политически малоподготовленный, он по своей неопытности и отсталости мог просто ошибаться. Мы знали также, что сын кулака, пробравшийся в отряд под видом красноармейца, стремился вовлечь Столярова в дурные дела.

Решили заняться этими двумя группами. К Столярову поехал Бельский, а я – к Розову.

Найти группу Розова оказалось нетрудно. Она размещалась в деревне, никакого лагеря и базы у нее не было. Все жили по избам, хозяйки кормили, обмывали и обшивали этих «партизан». Розов на правах командира занимал самый лучший домик. Все их боевые дела сводились к тому, что они кое-где пугнули полицейских, сорвали с забора приказ коменданта да наклеили готовую листовку.

Розов производил впечатление весьма положительного, скромного человека. Молодое открытое лицо, высокий лоб, добрый мягкий взгляд. Встретив такого человека, хочется говорить с ним по-дружески, ласково. Розов встал мне навстречу, приветливо поздоровался, пригласил сесть.

– Николай Николаевич, – представился он, заметив, что я смотрю на него выжидательно. Ни фамилии, ни военного звания не назвал. Может быть, поэтому и группу называли везде «отряд Николая Николаевича».

Но чем больше мы говорили, тем отчетливее выявлялось необыкновенное упрямство и чрезмерная самоуверенность Розова. В принципе он признавал необходимость дисциплины в партизанской войне, но ни с одним моим практическим предложением не соглашался. Когда я предложил ему оставить уютные квартиры и распроститься с положением «зятьев», он покраснел и, еле сдерживаясь, попросил больше не говорить ему об этом. На его взгляд, переселение в лес не вызывалось необходимостью.

Как я понял, Розов не думал об активной партизанской борьбе. Он твердо верил, что Красная Армия справится с врагом и сама, без помощи партизан, а им, военным людям, надо только сберечь себя в тылу, чтобы, когда армия вернется, встать в боевые ряды.

Я настаивал, чтобы группа соблюдала конспирацию, немедленно ушла в лес, чтобы уже в ближайшее время вырасти в сильный партизанский отряд. Против этого Розов еще сильнее запротестовал. Пополнять свой отряд местными людьми он считал чуть ли не авантюрой, пустой затеей.

– Что я с ними буду делать? – возмущался он. – Пропадешь с ними в лесу. Превратиться в интенданта, добывать для них продовольствие?! Воевать они все равно не будут! Иной боится ночью на улицу выйти, а мы его в лес потащим, в партизаны. Нет, избавьте меня, пожалуйста, от этих экспериментов, это не по моей части.

– Как раз по вашей, – возразил я. – Это обязанность каждого патриота. Прежде чем возводить поклеп на людей, надо приглядеться к ним. Здешние партизаны еще в гражданскую войну показали себя героями. Вот рядом с вами Октябрьский район, в прошлом Рудобельский. Этот район и назван Октябрьским потому, что здесь в гражданскую войну широко развернулось партизанское движение. Сотни партизан погибли тогда смертью героев, и об их подвигах знает вся Белоруссия. Слышали вы, наверное, и о дукорских партизанах. А прославленный герой гражданской войны дед Талаш? Он действовал недалеко отсюда, в Петриковском районе. Недавно я получил донесение, что дед Талаш и сейчас не сидит без дела. Он борется с первых дней войны. А ведь ему уже за девяносто! А разве вам неизвестно, что несколько партизан, геройски проявивших себя, отмечены высокими наградами?

В тот раз разговор не привел ни к чему.

Через несколько дней я снова навестил деревню Горное.

Группы Николая Николаевича в деревне уже не было, но первый встретившийся мальчишка показал мне место ее новой «дислокации». Группа расположилась в небольшом лесу, почти рядом с деревней, и, как мне показалось, лагерь служил больше для отвода глаз, чем для дела.

– Задание ваше выполнил, – доложил мне Розов, – перешли на лагерное положение, готовимся к зиме.

– Хорошо, полюбопытствуем.

Землянка была просторная, неплохо оборудованная. Только жильем в ней что-то не пахло. По всему было видно, что партизаны построить землянку построили, а ночевать ходили в деревню.

– А где же ваша кухня, запас продуктов? – спросил я.

Розов покраснел.

– Еще там, в деревне, – ответил он.

– Подготовьте группу к боевой операции, – строго приказал я.

Приближалась 24-я годовщина Октября. Мы уже несколько дней разрабатывали план крупных операций в честь славной годовщины. Это было единодушное желание партизан и воля всего населения.

Мы наметили разгромить немецкие гарнизоны в Любани, Копаткевичах, Житковичах, Погосте, Красной Слободе и Копыле, организовать крупные диверсии в городах. За Любанью уже давно следил Евстрат Горбачев. Там у него были свои глаза и уши. Связные и подпольные группы уведомляли обо всем, что делалось в гарнизоне. Загальский колхозник Виктор Раменьчик уже около месяца ходил в полицейской форме, нес охранную службу. В гарнизоне его считали преданным и активным полицейским, и только мы знали о том, кому по-настоящему служит этот человек. Раменьчик доставил нам планы размещения гарнизона, укреплений и огневых точек. Он регулярно сообщал о планах и намерениях любанской комендатуры и старательно готовился к партизанскому налету.