Текст книги "Год великого перелома"

Автор книги: Василий Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

– Подай ключи от подвалов! – крикнул Сопронов Жучку, но тот сделал вид, что не слышит. Он только что обратился к Фотиеву:

– И ты, Асикрет Ливодорович, заодно с има? Добро, парень, оченно добро! Давно бы так… Дело у тя пойдет…

Северьян Кузьмич подскочил наконец к Сопронову:

– Ежели право такое есть, иди ломай! Подламывай, Игнатей Павлович, был ты вор полуношный, ныне грабишь середь белого дня! Иди в сенники!

Сопронов сдержался. Кивнул Куземкину:

– Начинай! Узнаем, у кого наворовано больше.

Сопронов велел закрыть избу на крюк и никого не пускать, Кеша встал было у дверей, но плач в брусковском дому услышали Новожиловы. Появились и другие соседи. Сопронов диктовал Мите Куземкину:

– Самовар желтый, ведерный, да второй самовар белый! Записал? Котел чугунный. Шкап резной! Кровать железная.

Игнаха распахнул было шкап, да передумал и решил открыть вначале девичий сундук, Агнейка ничком упала на крышку:

– Не дам! Иди к лешему!

Он сильно отпихнул девку: взял у шестка лучевник. Подсочился и нажал. Крышка отлетела, сломанный музыкальный звоночек печально и тонко пропел в тишине.

– Пиши. Пара отласная. Холсты два конца. Строчи, фата кашемировка…

Агнейка, причитая, вместе с Марфой, своей матерью, покатилась по полу. Жучок вдруг схватил у шестка железный ухват и хлестнул по залавку. Там все полетело, но Сопронов, с виду спокойный, обернулся к нему:

– За порчу имущества будешь отвечать по закону!

– Закон? Это какой закон? Вот тебе закон! Вот!

Жучок бил по горшкам, но Сопронов не слушал, диктовал Мите Куземкину:

– Труба самоварная, новая. Шуба крытая. Приборов чайных фарфоровых шесть, тушилка для угольев…

Игнаха не заметил, как исчез из избы Володя Зырин. «Убежал счетовод! – со злобой подумал Сопронов. – Ладно, это дезертирство мы припомним, придет срок…»

Наконец-то пошли по сенникам и подвалам. Кеша и Зоя Сопронова вязали узлы с одеждой, торопливо таскали на улицу и складывали в сельсоветские сани. Из подвала Кеша и Миша Лыткин волокли выделанные кожи, мотки пряжи, мешок с толокном, два с мукой, замороженную баранью тушу. Все это Сопронов велел возить под замок, в бывший орловский, нынче колхозный амбар.

Миша Лыткин, прикрякивая, топтался около воза. Его заинтересовало большое лукошко с вяленой брюквой:

– Ето… Больно много навялено! Галанки-то.

– Наворовано того больше, – поддержал Кеша. – Я этого Жучка знаю, он вор с малолетства. Бывало, ишшо ребенками ходили по ягоды. В сеновале уснули. Я очнулся, гляжу, он черницу перекладывает из моей корзины в свою.

– Давай не рассусоливай! Плотнее клади, – командовала Зоя около воза.

«Ничего не успеть! – выходя на крыльцо, подумал Игнаха. – Дело к вечеру, а мы с одним не управились».

Жук и Жучок, оба как пьяные, ходили по морозному дому, один босиком, другой без шапки, вскоре они как-то сразу стихли, одеревенели. Стояли посреди повети и бормотали что-то непонятное. В избе соседки оттирали снегом Агнейку и Марфу, кто-то увел из дому двоих девочек-малолеток. Сопронов вернулся в дом, поглядел поверх Жука и Жучка:

– К завтрашнему утру помещенье освободить! Ты, Северьян, мою натуру знаешь, второй раз говорить не стану.

– А куды? – по-бабьи взвизгнул Жучок. – Пес! Разорил гнездо, дак ты и скажи: куды мне теперь? Со стариком-то да с детками? Ты, пес, тебе, псу, все одно на какие пеньки с…! А мне-то куды?

Но Сопронов не слушал слезных криков Жучка.

От Брусковых, уже с фонарем, он направил группу к поповнам. Он рассчитывал там на драгоценный металл. Третьим на очереди был у него Евграф Миронов, четвертым…

«Успеем ли за ночь? – мелькнуло в разгоряченном уме. – Успеем». Он сдержал, не дал свободы восторженной тряске, готовой охватить его от ушей и до пят. Словно хозяйка-большуха, что оставляет овсяный кисель на конец праздничного застолья, он оставлял Роговых, как говорится, «на верхосытку»…

Гигантские тени от ног стелились по снегу, бесшумными призраками шагали вместе с Куземкиным к церкви и кладбищу. Поповка мерцала во тьме двумя желтоватыми окнами. Куземкин шел вперед и вперед, за Куземкиным с ружьем и с женой шагал Сопронов. За ними бойко ступал Кеша Фотиев, и сзади всех торопился взопревший Миша Лыткин. Они прошли мимо безмолвного, белеющего в ночи храма. Боясь взглянуть на церковь, спеша и оступаясь с высокой тропы в снег, они миновали поповский садик. Фонарь выдыхался, коптил, наконец и совсем погас. Когда направляющий ступил на крыльцо, свет в окнах тоже погас. Тихая тьма со всех сторон, снизу и сверху сдавила пришельцев.

– Ломись! – ободрил Сопронов Куземкина. – Чево испугался? Председатель повернулся задом к дверям. Приноровился и начал пяткой подшитого валенка бухать по воротному полотну.

X

В Ольховице с отъездом Сопронова группа понемногу потеряла боевой пыл. Чуть не весь день описывали шустовское имущество, потом пили чай у Гривенника. Под вечер по предложению Дугиной решили было идти на Гаврила Насонова, чтобы отобрать хотя бы кузницу, но сперва Усов укосгылял по своим колхозным тоже срочным делам, потом прибежали за Веричевым: у него начала телиться корова. Один Гривенник да учительша Дугина и уборщица Степанида с Гаврилом Насоновым явно бы не управились. Пока в исполком не прикостылял Митька Усов да пока не отелилась веричевская корова, все бездействовали, а тут пришло убеждение, что надо дождаться Игнатья Павловича и только потом идти кулачить Насонова.

И все разошлись.

Глубокой ночью в притихшую Ольховицу въехало две подводы. Усталые, запорошенные снегом кони с фырканьем остановились у сельсовета. Из первых санок выпростался Скачков в полушубке и Фокич в пальто. Из вторых – широких – вылезло два заснеженных милиционера. Они долго отряхивались, разминались, затем все поднялись в мезонин. Лесенка наверх, казалось, не вытерпит тяжести, ступени скрипели долго и жалобно. И вот уборщице Степаниде вторую ночь подряд пришлось бегать по всей деревне…

В мезонине было не очень холодно. Едва покормив лошадей, Скачков отправил одного милиционера и Смирнова Каллистрата Фокича в Шибаниху к Сопронову с тем, чтобы они вместе немедля ехали дальше, в Залесную, где недавно был арестован мельник Иван Жильцов, и по другим деревням. Сам Скачков вместе со вторым милиционером остался и срочно потребовал в мезонин секретаря ячейки Веричева, а также председателя колхоза Дмитрия Усова. Веричев доложил обстановку, сказал о Сопронове.

– А вы чем тут занимаетесь? – на повышенном тоне спросил Скачков. – За весь день одно хозяйство? Вы чем думаете, головой или задницей?

И Скачков потребовал у Веричева список недоимщиков. Он тщательно изучил список, поставил на нем шесть или семь красных галочек. Задумался.

– Шустова мы найдем, далеко не уедет, – сказал он. – А эти? Пачин с Насоновым… что, они у вас на особом счету? Сейчас же реквизировать дома и имущество! Обоих арестовать! Выделить людей для охраны, отправить в район.

Веричев хмуро мял свою белую заячью шапку:

– Насонова с Пачиным мы не посмели трогать.

– Почему? – Скачков встал. – За какие заслуги?

– Сыновья у обоих в Красной Армии, – поддержал Веричева Митька Усов.

– Это не ваше дело! – взъярился Скачков. – Вы оба понесете партийную ответственность.

– За что, товарищ Скачков? – не удержался Веричев.

– За то, что потворствуете классовому врагу! – Он сбавил тон, заговорил тише. – Я из-за вас неприятностей наживать не хочу, поймите. Надо выправлять положение. Собрать понятых!

Пришел сонный Гривенник.

Скачков расстегнул кобуру, проверил наган.

– Учтите. Сегодня спать не придется, – улыбнулся он Веричеву. – Надо бы хоть по стакану чаю сперва.

Веричев повел приезжих к себе. Гривенник, Степанида и Усов спустились вниз, терпеливо стали ждать возвращения начальства. Зазвонил телефон. Усов взял трубку. Далекий голос Меерсона требовал срочно позвать к аппарату Сопронова.

– Да нету, нету Сопронова-то! – орал Митька. В трубке что-то шумело, как в самоваре. Провод на столбе за окном выпевал свою бесконечную ветряную ночную песню, сердце у Митьки ныло еще больше. Степанида тоже кряхтела и охала. Когда Гривенник в очередной раз вышел до ветру, Усов обернулся к уборщице:

– Это… Ты бы сходила… знаешь сама.

– Куды?

– Куды, куды! – рассердился Усов. – К людям! К Данилу да Гаврилу. Не знают ведь ничего… ни сном ни духом…

Степанида смекнула, послушалась и проворно исчезла. Провода загудели еще настойчивее. Мышь за печкой невозмутимо грызла какой-то сухарик. Митька Усов, по прозвищу Паранинец, слушал ночные звуки, ему было обидно, что к Веричеву ушли без него. «Наверняка и пол-литру выставит, – думал Усов. – Веричев без вина не живет». Вернувшийся с воли Гривенник тоже был недоволен. Усов припомнил давешний спор с Гривенником насчет Данила с Гаврилом, когда, уже под вечер, описали и заперли на замок подворье Шустова. Веричев занял колебательную позицию, учительница встала было за Гривенника. Но председатель колхоза высказал сомнение: можно ли раскулачивать колхозников? Да еще и семьи-то красноармейские. Он предлагал подождать, что скажут завтра по телефону, и вот тут-то Веричев и поддержал Митьку Усова. Хорошо, что Игнахи не было, уехал шибановских раскулачивать. Но все равно ныла почему-то усовская душа! Это нытье было похоже на гул столба, на стон телефонного провода. Тревожная дрема совсем сморила Дмитрия. «А чего это, председатель-то и в том колхозе тоже Митька? И в Залесной Митька, и в Шибанихе Митька…» Усов, не спавший вторую ночь, начал клониться набок, то влево, то вправо. Голова то и дело тыкалась подбородком в грудь. Вскоре он перестал сопротивляться и захрапел.

Сколько времени он спал? Топот ног и скрип наружного входа вклинились в его невыразимо приятную грезу. Он не желал возвращаться из потустороннего состояния, но здешняя неприятная сторона вновь выволакивала его к зимней растревоженной Ольховице, к Скачкову с наганом и ко многим и прочим неприятностям. «Идет!» – проснулся Усов и тряхнул нестриженой головой. Но был это не Скачков и не Веричев.

В дверях объявилась широкая фигура Данила Пачина. У порога Данило обил рукавицей налипший на валенки снег, только после этого поздоровался с Усовым.

– Ну, Дмитрей, ясли-то мы добры сделали. Да жердья не хватило, вишь, надо бы в трех углах. Кто приехал-то?

– Сам Скачков да еще и с помощниками.

– Может, и нам с Гаврилом как Шустову? Семейство на воз, избушку на клюшку…

Едва помянул Данило Гаврилу, как послышался новый топот и тот сам заглянул во двери:

– Разрешите, пожалуйста!

Большая каштановая борода Гаврила была похожа на бороду отца Николая, только темнее. Не успел Гаврило поздороваться с Усовым, как половицы в сенях опять заскрипели, запрогибались, и Дымов Аким шагнул через порог, а вскоре пришли еще двое, а когда вернулись Скачков и Веричев, народу стало еще больше.

– Кто разрешил? – Скачков так поглядел на Митьку, что у того съежилось что-то внутри. – Почему не спим, граждане? Время ночное.

– Мы-то, гражданин начальник, товарищ Скачков, уснуть севодни никак не могли! – заговорил Данило Пачин. – Оба с Гаврилом вторую ночь не можем уснуть. Да ведь и ты-то не спишь!

Скачков, раздраженный, ходил по свободному месту, разглядывал всех в лицо. «А ты чего?» – хотелось ему сказать каждому, но он лишь глядел в переносицу и отходил к следующему. Он взглянул наконец и на Гаврила Насонова. Тот встал со скамьи, снял шапку:

– Позвольте, товарищ Скачков, спросить…

– Спрашивай!

– Я, значит, так… Говорят, что я записан в класс. Этот класс велено, говорят, выдрать с корнем, значит, леквидировать. Так я, значит, и хочу спросить, кто велел меня леквидировать? Ведь я вроде не тать, не разбойник…

Не удержался тут и Данило, перебил Гаврилову речь да и начал рассказывать, как воевали они с белыми генералами. Данило сунул в руку Скачкову «копию с копии» – письмо от Калинина. Все заговорили, и Митька Усов понял, что это он, Усов, испортил Скачкову всю обедню, понял, и вроде бы стало Усову легче. Нет, ничего не получится у Скачкова в эту ночь! Время идет, и народ идет… Поневоле придется объявлять митинг либо собрание. А тут объявился и матрос Василий! Он подошел прямо к Скачкову и, здороваясь, подал руку:

– Откуда и кто? – спросил Скачков, нехотя отвечая на рукопожатие.

– Я матрос Пачин. Нахожусь в кратковременном отпуске.

– Прошу помещенье освободить! – Скачков отвернулся.

– А вы кто такой?

– Кто я, не обязательно знать! – Скачков вспыхнул. – Предъявить документ!

Матрос Василий Пачин достал из нагрудного кармана документы. Скачков долго разглядывал удостоверение и отпускное свидетельство, смотрел на печати. Василий Пачин разглядывал в это время его, Скачкова, а на них двоих напряженно глядели все остальные.

– Я хочу позвонить в военкомат лично районному комиссару, – сказал матрос и шагнул к телефону. И Усов окончательно понял, что раскулачивания не будет.

Данило, гордясь сыном, не утерпел, повернулся к народу, хотел что-то сказать, да одумался, разволновался и вдруг стал приглашать районных гостей на ночлег…

Шел третий час ночи. Гудение столба и железной жилы, протянутой в Ольховице, стало умиротворенней и тише. Может быть, погода менялась к лучшему?

* * *

Погода и впрямь менялась, но только не политическая. Через три дня в крайком Бергавинову начали поступать предостерегающие сигналы из воинских частей. Самоуправство орггруппы в Вологде возмутило секретаря. Во вторник, четвертого февраля, крайком дал округам телеграфное указание впредь до указания крайкома приостановить раскулачивание. Но на следующий день, после шифровки, подписанной Кагановичем и Молотовым, бергавиновский «либерализм» как ветром сдуло, и бюро Северного крайкома приняло совсем иное постановление:

«Исходя из политики ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации и решительного подавления противодействия кулачества и контрреволюционных элементов деревни происходящим процессам социалистического переустройства сельского хозяйства, бюро крайкома постановляет:

1. Отнести контрреволюционную верхушку кулачества края к I категории и немедленно начать ее ликвидацию.[2]2
  Следовала четырехзначная цифра.


[Закрыть]

2. В районах сплошной коллективизации кулачество отнести ко второй категории. Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, жилье и хозяйственные постройки, предприятия по переработке, корма, семена и сырьевые запасы, а сами кулацкие семьи выселить через аппарат ПП ОГПУ в северные необжитые районы края.

3. Количество семей II категории, подлежащих переселению в северные районы края, должно устанавливаться окружкомами, исходя из фактического числа кулацких хозяйств каждого района, но ни в коем случае не должны превышать в среднем 3–5 % общего числа хозяйств района. Цифры немедленно сообщить крайкому и окротделу ОГПУ и не проводить выселение без разрешения и плана ПП ОГПУ.

4. Остальные кулацкие хозяйства, не вошедшие во вторую категорию, отнести к третьей категории, которые подлежат расселению в пределах района коллективизации на новых, отводимых им за пределами колхозов землях.

5. Разрешить отдельным кулацким хозяйствам добровольное переселение в северные районы при условии оставления этим семьям указанного в настоящем постановлении количества инвентаря и средств.

Допустить с разрешения РИКов оставление отдельных семей, имеющих в своем составе больных членов семей или грудных детей, на постоянное или временное жительство их в прежних районах.

6. Выселению и конфискации имущества не подлежат семьи красноармейцев и командного состава РККА. В отношении кулаков, члены семей которых длительное время работают на производстве в постоянных кадрах, проявить особо осторожный подход и выяснение их положения в производстве и отношение к своим кулацким хозяйствам.

7. Ликвидацию I категории закончить не позднее 20 февраля. Началом выселения остальных категорий определить 20 марта.

8. Списки кулацких хозяйств, выселяемых в отдаленные районы (II категория), составляются райисполкомами на основании решений собраний и утверждаются окрисполкомами.

9. Высылаемым кулакам при конфискации имущества должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства (топор, пила, лопата и т. п.) и 2-месячный запас продовольствия, денежные средства также конфискуются с оставлением, однако, на каждую семью не более 500 рублей.

10. Для конфискации имущества райисполкомы назначают своих уполномоченных, которые производят точную опись и оценку имущества с обязательным участием сельсовета, представителей колхозов, бедняцко-батрацких групп и батрачества. Ответственность за полную сохранность конфискованного имущества возложить на сельсоветы.

11. Райисполкомы передают конфискуемые у кулаков средства производства и имущество в колхозы в качестве взноса бедняков и батраков с зачислением его в неделимый фонд колхозов. До передачи из конфискуемого имущества погашаются долги государству и кооперации (налоги, гарнсбор и т. д.). Конфискуемые жилые постройки используются на общественные нужды сельсовета и колхозов и для общежития батраков.

12. У кулаков всех трех категорий отбирать сберкнижки и облигации госзаймов, заносить в опись и направить на хранение в финорганы с выдачей соответствующей расписки. Немедленно прекратить в районах сплошной коллективизации выдачу кулацким хозяйствам их взносов из сберегательных касс, а также выдачу ссуд под залог облигаций.

13. Паи и вклады кулаков всех трех категорий в кооперативных объединениях передать в фонд коллективизации бедноты и батрачества, а владельцев их исключить из всех видов кооперации.

14. Считать обязательным, чтобы колхозы, принимающие конфискованные у кулачества орудия производства и земли, полностью их использовали в целях увеличения производства и сдачи государству товарной продукции.

15. Часть имущества, конфискуемого у кулаков (рабочий скот и инвентарь), подлежит сдаче в особый краевой фонд для использования в местах постоянного расселения кулачества (подвозка лесных материалов для постройки жилищ, освоение земель и т. д.). Поручить крайзу в 3-дневный срок разработать минимальную потребную для этой цели норму инвентаря и рабочего скота.

16. В отношении кулацких хозяйств, расселяемых на месте вне колхозных полей, окрисполкомам указать места расселения, допуская таковые лишь небольшими поселками, управляемыми специальными тройками или уполномоченными, назначаемыми РИКами и утверждаемыми окрисполкомами. Этой категории хозяйств оставить минимальные размеры средств производства, необходимые для ведения хозяйства на новых участках, возложив на них определенные производственные задания и обязательства по сдаче товарной продукции государству и кооперации. Окрисполкомам срочно проработать вопрос об использовании кулаков как рабочую силу на ряде работ.

17. Выселяемые в отдаленные районы Севера кулацкие семьи расселить отдельными небольшими – до 100 дворов – поселками, управляемыми специальными комендантами, назначаемыми органами ОГПУ. Предложить 1111 ОГПУ к моменту расселения кулацких семейств выработать специальное положение о таких поселках.

18. Для предотвращения бегства кулаков со своих хозяйств и разбазаривания ими имущества предложить РИКам немедленно конфисковать имущество и средства производства кулаков, уничтожающих свои хозяйства или бросающих их на произвол судьбы, ПП ОГПУ повести решительную борьбу с кулаками, самовольно уничтожающими свои хозяйства и переселяющимися в города и другие местности.

19. Учитывая особые хозяйственные и бытовые условия и необследованность оленеводческих районов, вопрос о раскулачивании самоедских, зырянских кулацких оленеводческих хозяйств обсудить особо, запросить одновременно Ненецкий окружком и Коми обком их мнения о сроках проведения раскулачивания и методах его ликвидации как класса.

Предложить Коми обкому и Ненецкому окружкому ликвидацию кулачества оленеводов не проводить до получения особых указаний крайкома.

20. Учитывая начавшееся местами стихийное и неорганизованное раскулачивание, которое, не будучи связано с подлинно массовым движением бедняцко-середняцких масс к сплошной коллективизации, превращается в голую административную меру, бюро крайкома предупреждает против таких методов раскулачивания и напоминает, что административные меры по раскулачиванию лишь только в сочетании с широким развертыванием работы по организации бедноты и батрачества, сплочению бедняцко-середняцких масс на основе и вокруг социалистической коллективизации могут привести к успешному решению поставленных партией задач по ликвидации кулачества как класса и социалистического переустройства деревни.

Перед партийной организацией стоят большие трудности. Отдавая себе полный отчет в них, бюро крайкома призывает организацию принять все меры для действительно организованного и серьезного проведения этой важнейшей работы.

21. Обязать окружкомы и Коми обком каждую десятидневку информировать крайком о ходе этой работы, настроении парторганизации, рабочих и деревни.

ОСОБЫЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ:

1. В целях недопустимости возможного ухода из леса части лесорубов и возчиков в момент проведения этой операции предложить окружкомам и Коми обкому ВКП(б) по получении планов перед операцией повести широкую и серьезную разъяснительную работу среди лесорубческих масс по этому вопросу.

2. Для руководства всем делом ликвидации кулачества как класса в районах сплошной коллективизации и изъятия контрреволюционного элемента (I группа) обязать окружкомы и Коми обком ВКП(б) послать в районы своих уполномоченных.

3. Считать, что тройка из членов бюро крайкома в составе т. т. Аустрина, Иоффе (с заменой т. Конториным) и Лютина должна на весь период работы по раскулачиванию и приему кулаков из других районов Союза систематически осуществлять политическое руководство этой важнейшей работой.

Предложить этой же тройке в 3-дневный срок разработать конкретную инструкцию практического проведения всей этой операции, а также правила расселения высылаемых и порядок их работы».

Ночью текст был передан по телеграфу всем окружкомам.