Текст книги "Код Маннергейма"
Автор книги: Василий Горлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
Сперва она решила, что это один из финских полицейских, намеренный продолжить допрос, но пришедший что-то начал говорить по-русски, и девушка поняла, что ошиблась. Не было ни сил, ни желания общаться – впервые столкнувшись с безобразной непоправимостью смерти так близко, потрясенная гибелью деда, она замкнулась в себе, старательно отгородившись от всего, что творилось вокруг. Поэтому далеко не сразу поняла, о чем говорит ночной визитер. А он продолжал неловко топтаться на пороге, и Анна наконец узнала одного из рыбацкой троицы, мешавшей ее купаниям, и, хотя видела его сегодняшним утром, ей показалось, что было это очень давно, в другой жизни.
– Извините за вторжение, – смущенно сказал он. – Словами горю не поможешь, но, поверьте, мы искренне вам сочувствуем. Смерть Хейно – большая потеря для нас, как и для всех, кто его знал.
В его речи отчетливо слышался прибалтийский акцент, и, как бы подтверждая это, гость представился:
– Меня зовут Стасис Адомайтис. Мы с друзьями отдыхали на базе вашего… покойного Хейно.
Он все так же стоял в дверях, не решаясь войти, а Анна продолжала упорно молчать – сейчас для нее общепринятые условности не имели значения. Пауза затягивалась. Наконец, видимо, собравшись уходить, он предложил:
– Сегодня ночью мы с друзьями уезжаем в Петербург. Если хотите, могли бы захватить вас.
«Точно, – подумала Анна. – Как же я сама не сообразила – нужно уехать отсюда, как можно скорее. Не могу здесь больше оставаться, мне не выдержать этого ужаса.»
– Спасибо, – искренне поблагодарила она. – И за сочувствие, и за предложение. Если не будут возражать полицейские, я обязательно поеду с вами.
Они вместе спустились на первый этаж.
Полицейские уже закончили осмотр, но покоем в доме и не пахло. Сообщения об очень крупном по финским меркам преступлении передали все уважающие себя СМИ. Получившие от редакций задание «копать дальше» журналисты продолжали находиться в усадьбе. Как раз в этот момент полицейский инспектор Няйменен, руководивший расследованием, собрал во дворе импровизированную пресс-конференцию. Осиротевший вольер, рядом с которым стоял инспектор, ярко осветили телевизионными софитами. Анна вспомнила ласковые карие глаза пса Микеля, и волна горечи вновь захлестнула ее.
Особо пронырливые журналисты, наплевав на запрет и охрану, умудрились пробраться в дом: двое фотокорреспондентов непрерывно щелкали камерами, снимая развороченную гостиную, а в уцелевших креслах вольготно расположилась пестрая компания. Разбитная девица с коротким ежиком волос интенсивно апельсинового цвета, в узеньких джинсовых шортах, высоко открывавших полукружия загорелых ягодиц, интервьюировала колоритную парочку: дальние родственники деда, услышав о трагедии, немедленно заявились в дом на озере. Мужчина с лицом краплачного оттенка и большим животом, выпиравшим из широкого малинового пиджака, – Анна запомнила только, что его зовут Юркки, – отвечал на вопросы, посасывая баночное пиво. Маслянистые глазки плотоядно ощупывали стройные ножки корреспондентки. Рядом с ним пристроилась надутая, как гусыня, безвкусная блондинка, старательно пытавшаяся походить на Мерилин Монро. Глобальная Мерилин приходилась Юркки супругой. Судя по тому, с какой важностью и удовольствием они отвечали на вопросы, настал их звездный час. Время от времени Юркки по-хозяйски похлопывал жену по необъятному заду – та громко и восторженно взвизгивала.
Анна прошла со Стасисом до выхода и, выпустив нового знакомого, захлопнула дверь перед нацеленными на нее микрофонами. Она знала, что такое цеховая солидарность, но сейчас ей не до общения с коллегами. На кухне витал резкий запах валокордина, и вернувшаяся от родственников Васса пыталась хлопотать у плиты – все валилось из рук. Анна обняла ее, погладила вздрагивающие от рыданий плечи и шепнула:
– Тетя Вася, приходи ко мне в комнату – нужно поговорить.
Взяв из бара бутылку водки, Анна увидела вошедшего с улицы Фиделя и знаками показала, чтобы он поднимался наверх. Адвокат устало кивнул. Несколько минут спустя он и Васса с подносом поднялись в «девичью светелку». Фидель, приложив палец к губам и показав на стены и уши, громко сказал:
– Очень душно сегодня. Думаю, небольшая прогулка на свежем воздухе нам всем не повредит.
– Да, нужно подышать, – ответила Анна, правильно истолковав красноречивый жест адвоката.
Белые ночи давно миновали – адвокат включил предусмотрительно взятый фонарик и подсвечивал тропинку, ведущую к причалу.
– Мой приятель инспектор – очень толковый полицейский. Он вполне мог оставить тут хитрую технику, чтобы послушать, о чем мы разговариваем. А во дворе в автомобиле сидят два его парня – кто знает, может, это не просто охрана.
Они дошли до причала и уселись на прохладный деревянный настил. Анна разлила водку в четыре стакана, один прикрыла кусочком хлеба.
– Я не знаю, как это принято делать в Финляндии… Давайте помянем Хейно Раппала по русскому обычаю.
– Пусть земля ему будет пухом, – сказала Васса негромко.
Объединенные потерей, они молча выпили. Водка обожгла горло, перехватило дыхание. От вновь накатившей горечи утраты Анна тихо застонала. Фидель и Васса обняли ее, пытаясь утешить. Сжав кулаки и почувствовав, как ногти впиваются в ладони, Анна ударила по отполированному ветрами и водой дереву. Физическая боль помогла ей прийти в себя. Как в детстве, она слизала с ободранных костяшек кровь и почти спокойно сказала:
– Я хочу сегодня уехать. Русские рыбаки с базы возвращаются в Питер и берут меня с собой. Я могу это сделать, дядя Мойша?
Адвокат, глядя на эту русскую девочку с восточным разрезом глаз, подумал о том, что она достойная внучка своего героического деда.
– Да, так будет лучше. Если бы мой приятель-инспектор знал, что ты – главная наследница Хейно, он бы вряд ли тебя отпустил. Сегодня мне удалось скрыть условия завещания. Но завтра к нашим гостям, – он кивнул на ярко освещенный дом, – присоединятся другие, столь же дальние и равнодушные родственники, и потребуют огласить волю покойного. Дед оставил тебе усадьбу, базу и кое-какие финансовые активы – в сумме это составляет более двух миллионов евро. Когда это станет известно всем, ты уже будешь дома в России. И это хорошо.
Новость была для Анны неожиданной – она растерянно молчала. Адвокат продолжил:
– Твой дед – национальный герой Финляндии. Поэтому дату и место его погребения определит государственная комиссия. Как только что-либо прояснится, я обязательно тебе сообщу. Но думаю, разумнее сюда пока не приезжать – полиция считает, что существует организатор преступления, и я в этом с ней полностью согласен. Сомневаюсь, что его удастся быстро найти.
Он помолчал и тихо добавил:
– Светлой душе Хейно гораздо важнее, чтобы ты была в безопасности, а не твое участие в похоронной церемонии. Ты уж поверь мне, я хорошо знал старину Раппала.
Наспех уложив вещи, Анна зашла напоследок в кабинет деда и сняла со стены его военную фотографию. Осиротевшего рыжего кота Карла она поручила заботам Вассы. Расцеловав старушку, которая вновь принялась плакать, она вышла из дома, где на первом этаже громко храпели дальние родственники и воняло пивным перегаром.
Неподалеку ожидал джип Стасиса. На прицепе разместилась накрытая чехлом лодка. Анна забралась на предупредительно оставленное для нее переднее сиденье, застегнула ремень безопасности, извинилась и закрыла глаза.
Попутчики оказались тактичными и не донимали разговорами. А она, укрывшись за стеной молчания, вновь и вновь переживала этот ужасный день. Но кроме документально точно зафиксированных зрительной памятью кровавых слайдов убийства перед мысленным взором неясно, пропадая в дымке времени оттенка сепии, появлялись пыльная Торговая улица Верного, где неторопливо проезжали, касаясь друг друга стременами, мужчина и женщина, и загадочные строки, повествующие о незнакомой земной жизни Иисуса Христа. И Анна все отчетливее понимала, что убийство деда и его последняя просьба кардинально изменили ее жизнь.
Август 200… г., Санкт-Петербург
На набережной тихой петербургской речки, в глубине небольшого сквера, спряталось четырехэтажное здание бывшей школы. Впрочем, ученики в ней обитали в уже далекие советские времена: сейчас здесь размещалась петербургская дирекция телевизионной компании «Федерация».
Летним вечером, когда непривычная для Петербурга жара уже спала, а солнце давно отправилось в свой повседневный путь на запад, чтобы утонуть в грязно-серой мути волн Финского залива, в телекомпании потихоньку затухала дневная, активная жизнь.
Служба новостей занимала третий этаж: здесь располагались студия, эфирная аппаратная, монтажные посты. В двух помещениях (одном совсем крошечном, другом – чуть побольше), заставленных столами с компьютерными мониторами, трудились пятьдесят журналистов и редакторов. Работать в маленькой комнате считалось более престижным – мощности кондиционера хватало, чтобы справиться с небольшим объемом воздуха. Во второй «клетушке», всегда стояла духота. Только что закончился последний на сегодня выпуск «Новостей Петербурга», и сотрудники устремились к долгожданной вечерней свободе.
В маленькой редакционной комнате с азартом резалась в сетевую «стрелялку» группа юношей. В рабочее время компьютерные игры карались финансовым штрафом. Телевизионные новости – занятие для молодых, – большинству корреспондентов и операторов нет и тридцати.
В курилке на лестничной площадке все разговоры, так или иначе, касались отпусков. Или – ура! – предстоящих, или – увы – прошедших. Многие неоригинально стремились за рубеж. Вернувшиеся демонстрировали пачки глянцевых, отщелканных мыльницами фотографий, рассказывая об отелях и пляжах, кафе и магазинах и обо всем том, что принято описывать. Впрочем, новостийные уникумы и здесь проявляли себя нетривиально. Саша Митенькин – нескладный очкарик с мальчишескими вихрами, певец бомжей и большой умелец разговорить людей в кадре, только что вернувшийся из поездки в Болгарию, рассказывал, как они с женой и маленьким сыном прекрасно провели время, разбив палатку на берегу Черного моря, вдали от курортных пляжей. Выбор был продиктован, конечно, малыми доходами, но Митенькина устраивала не только экономическая сторона вопроса, но и демократичность такой формы отдыха.
Руководителя службы информации, высокого, худощавого, всегда «как денди лондонский» одетого Никиту Шаховцева поджидала и успешно перехватила Наталья Бубенцова – «вечный стажер», как ее называли везде, где она работала. Широким плечом пловчихи она прижала начальника к стене и потребовала поговорить с ней по очень важному личному вопросу. Не любивший открытых конфликтов Шаховцев взглянул на девушку сверху вниз, характерно изогнув бровь над золотистой паутинкой оправы модных очков, вздохнул и пригласил Бубенцову в свой кабинет.
Наталья обладала чрезвычайным упорством, которое, к сожалению, не могло скрасить ее столь же абсолютную бездарность. Свои сюжеты журналистка писала корявым языком милицейского протокола, и редакторы, если не одолевала лень, переписывали их от первого до последнего слова. Бедолага никак не могла уразуметь, что профессия ей противопоказана – в своих неудачах девушка винила евреев, «затирающих» русскую журналистку.
С глупым смущенным хихиканьем она в очередной раз вскрывала «еврейский заговор» перед устало внемлющим Шаховцевым. Закончила обличительную речь Бубенцова весьма неожиданно:
– Вот вы, Никита Александрович, в штат меня не берете, а у меня, между прочим, бабушка-блокадница.
Опешивший шеф не сразу нашелся с ответом. Он покачал красивой головой с ранней и очень ухоженной лысиной. Отраженный свет настольной лампы блестящим шариком скользнул вниз по загорелой коже и холодно сверкнул в линзах очков. Развернув кресло, – Бубенцова уловила тонкий аромат дорогой туалетной воды, – он в который раз терпеливо объяснил девушке, что свободных единиц в штате нет, а бабушка-блокадница, впрочем, как и евреи, абсолютно ни при чем – нужно учиться писать нормальным русским языком. Шеф закончил разговор с Бубенцовой уже в коридоре своей коронной кокетливой фразой:
– О господи, и за что мне это все?
И пощекотал соблазнительную полоску нежной девичьей кожи между топиком и джинсами. Обладательница прелестей, дежурный редактор Дашенька Полева, ворковавшая в трубку мобильного телефона, взвизгнула и укоризненно заныла:
– Ну, Никита Александрович…
Плотоядно усмехнувшись, повеселевший начальник «Новостей» отправился утверждать расписание завтрашних выездов на съемки. Оказывать сотрудницам слегка фривольные знаки внимания он считал своим долгом – вроде обязанностей старшего петуха в курятнике.
У доски с маркером в руках трудилась полная брюнетка – ответственный редактор Инна Маркина. Аккуратно, под номерами, она выписывала планирующиеся выезды на съемки. Слева – название события и время, справа – фамилии журналиста и оператора. Концы с концами у Маркиной явно не сходились – съемок, несмотря на летнее затишье политической городской жизни, планировалось много, а отправлять на них некого. Сказывался сезон отпусков. Шаховцев принялся искать выход из безвыходного положения. Отменить что-либо нельзя – показывать и так нечего, а если еще отказаться от выставки в Михайловском манеже и не поехать в Волховский район с областным губернатором Стрельцовым, то и вовсе – труба. Наконец, после пятнадцати минут перестановок, в расписание попало все, кроме очередного оперного спектакля Мариинки в Выборгском замке. Оператора с трудом нашли, а свободных корреспондентов не было – и все тут.
Шаховцев принес график отпусков:
– Ну-ка посмотрим, кто у нас не хочет участвовать в трудовой жизни коллектива. Вот, например, госпожа Троицкая отдыхает в Финляндии. Отпрашивалась на неделю, пора уже приступить к работе. Как раз поедет через Выборг и встретится там с оператором. Инна, позвоните Троицкой, порадуйте ее. Так, кто у нас еще может принести пользу родной компании? Ага, вот господин Полуверцев уже две недели ловит рыбу на заливе. Кстати, тоже недалеко от Выборга. И ему пора возвращаться – давно не радовал зрителей сюжетами о суровых рыбацких буднях. Если Троицкой не дозвонитесь, – используйте Полуверцева.
Расписание сверстали. Как ни просила Бубенцова поставить ее на съемки любого сюжета, ее традиционно оставили в дежурной бригаде – журналист и оператор, в течение дня исполняющие роль «прислуги за все».
В открытые окна ворвался рев мотоциклетного двигателя – это уехал домой корреспондент Жемчугов. Как-то он родил безумную идею: приобрести мотоцикл и маленькую цифровую видеокамеру, чтобы выезжать на съемки ЧП, легко преодолевая автомобильные пробки в перегруженном транспортом питерском центре. Идея руководству понравилась. Купили мотоцикл ИЖ, расписали его логотипами телерадиокомпании и посадили на него Жемчугова. Оперативности это не прибавило, зато у «Новостей» появилась своя фишка, а у Жемчугова – индивидуальное транспортное средство.
Маркина обзванивала корреспондентов и операторов, сообщая им, что, где и когда они снимают. Ни Троицкой, ни Полуверцеву дозвониться не удалось. В опустевшей редакции осталась только парочка упорных геймеров да дежурная бригада, с жаром обсуждавшая, куда поехать ночью купаться.
Август 200… г., пограничный пункт Торфяновка
Вереница машин у пограничного пункта Торфяновка почти не двигалась. Как будто кто-то нажал на «паузу», и картинка замерла. Звонок телефона несколько оживил бесконечное ожидание – в трубке торжествующе забулькал голос Маркиной:
– Анна, по распоряжению Шаховцева ты сегодня едешь снимать Мариинский в Выборге… – Инна сделала паузу, ожидая возможных возражений, – Там в замке будет «Борис Годунов» – начало в семь. Оператором у тебя Дима Воскобойников. Подъедет часам к шести. Делаешь сюжет на завтра. А ты вообще где сейчас находишься?..
– Я на границе, – коротко ответила Анна.
– Значит, успеешь. С тебя – сюжет, – Маркина отключилась.
Анна вышла из машины и, заметив у обочины курящего Стасиса, попросила сигарету. Курила она редко, в исключительных случаях. Случай именно такой – в Выборг они собирались съездить с дедом.
Стасис достал из кармана рыбацкого жилета синюю плоскую пачку:
– Это «Житан», сигарный табак. Наверное, они слишком крепкие. Сейчас возьму у Доктора полегче.
– Не стоит его будить. Крепкие – то, что нужно.
Сзади раздалось покашливание. Анна вздрогнула и резко обернулась. Ей смущенно улыбался слегка сутулившийся длинноволосый блондин с пышными усами цвета пшеницы. Глаза надежно прятались за дымчатыми фотохромными линзами в модной оправе.
– Извините, – произнес он по-русски. – Я не думал вас напугать. Я хотел принести свои соболезнования – очень жаль Хейно Раппала. Вы ведь его внучка? – Он вопросительно смотрел на Анну. Прибалтийский акцент явно слышался в его правильной речи. – Я ловил рыбу на Сайме у вашего деда. И был там, когда произошло несчастье. Меня зовут Карлос Свенсон. Я из Швеции, журналист.
Анна выбросила окурок и досадливо поморщилась, пытаясь придумать, как вежливее избежать вопросов коллеги. Швед, заметивший ее реакцию, поспешил объяснить:
– О нет-нет, не беспокойтесь, я не буду просить у вас интервью. Я еду в Петербург, чтобы работать волонтером на ТВ и потом написать об этом – может быть, книгу? – да, так.
Анне стало немного неловко перед этим шведским журналистом с испанским именем. Она вежливо сказала:
– Спасибо вам за сочувствие. Меня зовут Анна Троицкая. Я ваша коллега – работаю на телевидении.
Стасис коротко представился:
– Стасис Адомайтис.
Мужчины пожали друг другу руки, и швед снова повернулся к Анне:
– Вы работаете в Петербурге? – И после ее утвердительного кивка поинтересовался: – А меня возьмут волонтером на ваш канал?
Анна представила себе, как этот шведский дядька в демократичных джинсах и дорогой оправе будет ездить со съемочной бригадой «Новостей» по питерским коммуналкам и слушать жалобы несчастных жильцов на обвалившийся потолок, замерзшие батареи или засорившуюся канализацию, и невольно усмехнулась. Но тут же одернула себя и старательно объяснила шведу, что она лишь простой корреспондент и поэтому никаких решений не принимает, но может пригласить его на свои репортажные выезды. Сегодня она будет снимать спектакль Мариинского театра в Выборгском замке и если господин Свенсон хочет, то он может присоединиться.
Очередь из машин слегка продвинулась, кто-то из водителей сзади принялся нетерпеливо сигналить. Стасис направился к джипу, и Анна, попрощавшись со шведом, поспешила за ним.
– Мне придется остаться в Выборге, – сказала она, усаживаясь.
Стасис завел двигатель и сосредоточенно посмотрел на девушку:
– Я обещал отвезти Профессора к его друзьям в деревню Медянка – это в двадцати километрах от Выборга. Может, вы поедете с нами? А потом я довезу вас до замка или куда скажете.
«Почему бы нет? – подумала Анна. – Вместо того чтобы до вечера болтаться по Выборгу…» На заднем сиденье посапывали спящие рыбаки, ей было уютно в этой большой машине и не хотелось оставаться одной.
– Спасибо, с удовольствием, – ответила она, и в этот момент джип остановился в досмотровой зоне таможенного перехода. С запозданием Анна сообразила, что у пограничников могут возникнуть вопросы о дневнике и письмах Маннергейма.
На ее счастье, финский таможенник не обратил внимания на салон, зато с пристрастием обследовал лодку, заставил снять с нее тент и даже вызвал кинолога со специально обученным спаниелем – собака искала взрывчатку или наркотики. Заспанные Профессор и Доктор, выползшие из джипа, с сарказмом наблюдали за стараниями невозмутимых финнов.
– Да, – говорил Профессор задушевно, – вот придет весна, тогда и узнаем, кто где гадил.
А Доктор, стараясь быть дословным, переводил эту сентенцию на английский язык, чтобы было понятно всем. Таможенники не остались в долгу и потребовали выгрузить из лодки весь рыбацкий скарб. Пришлось Профессору лезть внутрь и подавать Доктору чехлы и ящики со снастями. А Анна тем временем разглядывала лодку. Эта вполне утилитарная посудина была очень красива. Плавные обводы светло-серого пластикового киля и баллоны из серебристого материала придавали ей космический облик. Лодка называлась «Капитан».
– Нравится? – спросил Доктор.
Анна кивнула и погладила тугой баллон. Оказалось, что лодку спроектировал Стасис. Это последняя модель, и возили ее в Финляндию на ходовые испытания. Делают лодки в Литве, на принадлежащем Стасису небольшом предприятии.
Тут из-за борта выглянул торжествующий Профессор и продемонстрировал Доктору и Анне найденную в рундуке бутылку «Джонни Уокер». Находка примирила рыбаков с неприглядной пограничной действительностью, и они терпеливо дождались момента, когда им разрешили пересечь границу.
На российской территории все было проще. Сделавшийся очень важным Профессор отозвал таможенника в сторону и предъявил удостоверение Союза ветеранов правоохранительных органов. Видимо, поэтому досматривали их формально – бегло осмотрели лишь салон автомобиля. Доктор предположил, что у таможенников международное разделение труда: финны осматривают только прицепы, а русские – только салоны. Найденная бутылка виски постепенно пустела, и всю дорогу до Медянки друзья-рыбаки пытались развеселить Анну. Как ни странно, у них это получалось.
Сентябрь 1906 г. – июнь 1907 г., Кульджа, Китай
…Гостеприимный город Верный покидали мы ранним утром. Нам предстоял переход по Джаркентскому тракту и далее – подъем по руслу реки Или к приграничной горной заставе Кольджат. Губернатор любезно обещал сообщить при помощи гелиографа в гарнизоны о нашем марше. Телеграфное сообщение существует пока лишь с Ташкентом, а посты и гарнизоны в городках связаны системой гелиографических станций, расположенных в пятидесяти верстах друг от друга. Гелиограф представляет из себя треногу, на которой укреплено большое круглое вогнутое зеркало. Используя солнечный свет, присутствующий в этих краях в изобилии, а также телеграфный ключ Морзе, гелиографисты такими вот большими «солнечными зайчиками» сообщаются друг с другом и передают необходимые сведения.
Вопреки беспокойствам, Серьга явился вовремя, и, быстро завершив сборы, отряд в утренней прохладе двинулся по пустынной в столь ранний час Торговой улице в далекий поход.
Первая часть нашего пути пролегла по песчаной равнине, покрытой круглыми кустами верблюжьей колючки. Изредка встречался раскидистый, с кривыми стволами, саксаул. Сопровождающий нас конвой казаков непременно останавливался и собирал иссушенные до каменной твердости ветки: в горах топлива взять негде.
Переправились через полноводную и мутную Или на пароме: два кыргиза-паромщика в грязно-белых штанах, стоя по пояс в желтой воде, отпихивали его от берега. Казаки помогали им тянуть канат, потому что ветхий паром не мог совладать с довольно сильным течением. На другом берегу нас встретило искрошенное каменное русло. Следуя по дну высохшей реки, мы двинулись в направлении горной цепи, казавшейся нам достаточно близкой. Но только к исходу дня достигли предгорий. Пустынная равнина сменилась нагромождением каменных глыб, когда-то обрушенных на землю неподвластной человеческому разуму силой. Широкое галечное русло из раскрошившегося темно-красного гранита постепенно сузилось и превратилось в горную тропу, замысловато петлявшую и тянувшуюся вверх – к первому перевалу, который предстояло преодолеть.
Тропинка была хоженой – ее скаты усыпаны коричневыми горошинами бараньего помета. Уже при свете необыкновенно крупных и ярких звезд одолел отряд этот первый перевал на длинном пути. Я скомандовал ночевку – люди и лошади нуждались в отдыхе, хотя Серьга предлагал «быстренько добечь» до поста, где служили его знакомцы. По словам Серьги, «не боле тридцати верст». Опустившаяся ночь принесла с собой холод: пришлось развернуть шинельные скатки. Мне не спалось – тихонько поскуливала в душе тоска разлуки с прекрасной Екатериной, а удивительная атмосфера горной ночи способствовала романтическим размышлениям.
Проснулся я на рассвете от того, что разминающий затекшие члены ротмистр дрожащим от утреннего холода голосом напевал:
– Ах, зачем эта ночь так была холодна…
Быстро покончив со сборами, мы продолжили путь. Постепенно отряд втянулся в горную долину реки Кольджат. Нахоженная кыргизскими стадами и табунами довольно широкая тропа петляла по ущельям, кое-где повторяя причудливые изгибы русла, а где-то – отдаляясь от него, чтобы обогнуть очередную скалу.
Навстречу нам спускалась огромная отара, оглашая окрестности многоголосым блеянием. Впереди важно шествовал крупный черный козел с красивыми витыми рогами. Несколько лохматых пастушьих собак местной породы с отрубленными хвостами, устало вывалив розовые языки, трусили по сторонам и время от времени грозно рыкали, а иногда и кусали особо ретивых баранов, норовивших отбиться от стада.
За отарой следовали верхом пастухи, среди них – две девушки в красных юбках. Жакеты их тоже поражали яркостью красок: изумрудной зеленью и бирюзой. Поравнявшись с нами, они кокетливо посмотрели на улыбавшегося им ротмистра и, пересмеиваясь, зашептались. Серьга подъехал к старшему – дочерна загорелому кыргизу с длинной жиденькой бородкой, одетому в малахай, украшенный великолепным хвостом лисицы. Вернувшись, наш «Соколиный глаз» пристроился ко мне стремя в стремя и поведал, что это – одна из отар бая Алтынбека. Идут они из Китая с летовки и говорят, что выше в горах уже выпал первый снег. Поэтому необходимо поторапливаться – если начнутся метели, идти будет тяжело.
– А еще, ваше высокоблагородие, кыргизы видали снежных барсов – ирбис называется. Один у них двух баранов уволок-с. Нужно в оба смотреть – зверюги страшные-с. Эх-ма, времечка нету, а так – спымать бы эту кису. Мне в прошлом годе их благородие директор зверинца из самого Петербурга за ирбиса обещались десять тысяч рублев-с.
Сумма, названная Серьгой, меня поразила – за эти деньги можно сторговать трех чистокровных английских скакунов. Очевидно, ирбис – животное действительно редкое.
За разговором мы одолели новый подъем, и я придержал Талисмана. Передо мной открылся незнакомый и пленительный мир. На юг, запад и восток от нас простиралась необъятная горная страна. Серые – гранитные, лиловые – порфировые и черные – базальтовые скалы повсюду вздымали свои вершины – будто бушующее каменное море с гигантскими волнами горных пиков над темными складками ущелий. На западе огненный шар солнца примеривался нырнуть за горную гряду, а прямо перед нами отражала пурпурный закатный свет ледяная глыба – остальные вершины, в сравнении с этой громадой, смотрелись ничтожными. Пик вырастал из клубящихся у его подножия облаков и, казалось, гордо парил над ними.
Хан-Тенгри – подножие божьего трона, так называли его китайцы – величественностью, огромностью и торжественным безмолвием подтверждал свое небесное происхождение. И верилось в то, что прямо над ним в лазоревой выси покоится трон Всемогущего.
Потрясенные открывшейся нашим глазам картиной, мы молчали. Даже Серьга, всю жизнь проведший в этих горах, перекрестился и уважительно произнес:
– Хан-Тенгри сердится – вишь, как заметает, – и пояснил, что облака у подножия – это суровый снежный буран. – Однако пора уже трогаться, потому – гора, она гора и есть, никуда не денется, а нам до темноты беспременно успеть надо добечь до Кольджатского поста. Не под снегом же ночевать – нынче ночью непременно выпадет-с.
Без приключений, уже при неверном мерцающем свете звезд добрались мы до возвышавшегося над тропой огорода из валунов. Деревянные ворота маленького укрепления украшал развевающийся линялый российский триколор. Пастушья собака Жулька звонким лаем приветствовала наш отряд. Чисто выметенный плац окружали небольшие саманные постройки – казарма, коновязь и сарай. Лишь дом коменданта выстроен из кирпича. На плацу вкопаны столбы для рубки лозы и самодельные гимнастические снаряды.
На террасе, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, у самовара расположилась странная компания. В плетеном лонг-шезе полулежала закутанная во что-то переливчато-черное дама с бледным лицом. Я узнал небезызвестную баронессу Г., о которой в аристократических кругах Петербурга ходило немало слухов.
Мужчина лет тридцати в пробковом шлеме был мне незнаком. Его нездоровая полнота подчеркивалась тропической униформой английского колониального корпуса.
Третий – молодой казачий хорунжий – поднялся нам навстречу.
– Начальник Кольджатского поста хорунжий Поливанов, – представился он и открыто улыбнулся. – Добро пожаловать, господа, на самый краешек Российской империи.
Он пригласил нас в дом и, извинившись за тесноту, проводил в беленную известью, скудно обставленную комнату. Ее украшала огромная, во всю стену, шкура тигра, очевидно – трофей хозяина. Поливанов подтвердил мою догадку:
– В прошлом году в балхашских тростниках лично застрелил красавца. Располагайтесь, пожалуйста, и прошу пожаловать к чаю.
Когда мы с ротмистром, сменив пыльные мундиры, появились на террасе, Серьга уже составил компанию в распитии бутылки рома своему, как он объяснил, «старинному другу Савве». Нас представили друг другу – расфранченный путешественник оказался наследником миллионов знаменитой семьи московских фабрикантов М.
Прерванный разговор возобновился – фабрикант продолжил рассказ о том, как он помогает российским революционерам:
– Писатель Лешка Пешков, ну этот, который Максим Горький, – давай, говорит, Савва, на Капри школу для рабочих устроим. Дал ему денег на школу. Другой, Ульянов, потомственный дворянин из Симбирска, – маленький, лысенький, картавый, но с амбицией, – пролетарскую газету, говорит, нужно издавать за границей. Дал денег на газету. А что же, как не дашь – все замечательные, душевные ребята. Не жалей, говорят, Савва, денег – все равно скоро все общее будет. Кто был ничем, тот станет всем.
– Как это? – Опешивший Серьга даже не донес до рта очередную рюмку. – Как это «общее»? Это что же, допустим, моя лошадь – общая будет? И дом мой? Может, еще и бабой моей общество пользоваться станет?
– В самый корень зришь, друг мой Серьга. Так господа социал-демократы и постановили: разрушение семьи, частной собственности и государства, всеобщая и полная свобода.
– Не-ет, на-кася, выкуси. – Серьга не на шутку разозлился. – Ишь, чего удумали, оглоеды. А из каковских будут они, эти твои… сосал-дураты, – он намеренно переврал название политической партии российских революционеров, – не иначе – голытьба ленивая?
– Да нет, брат, образованные все люди – дворяне, интеллигенция…
