Текст книги "Код Маннергейма"
Автор книги: Василий Горлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
– Спасибо, Коля, но жить есть где, меня Настя давно к себе звала, – Анна несколько раз глубоко вздохнула, чтобы унять подступающие слезы. – Бабу Маню и Тимку очень жалко…
– А ты не торопись их хоронить – может, они живы, в больнице где-нибудь…
Николай вдруг запнулся от внезапной догадки.
А что, если все это связано? Два ночных случайных происшествия – это уже закономерность.
– Слушай, а документы, которые ты привезла, – они у тебя дома были?
– Нет, – насторожилась Анна, – а почему ты об этом спрашиваешь?
– А где они?
– В моей ячейке. Я их вчера туда убрала. Только я не понимаю, почему это тебя вдруг так заинтересовало?.. – в ее голосе слышался упрек.
– Я тебе позже объясню. Ты можешь сейчас пойти в коридор и посмотреть – на месте ли они?..
– Ты странный какой-то сегодня…
Не отключаясь, Анна отправилась выполнять поручение. Раздался скрип металлической дверцы, стук упавшей на пол кассеты – в ячейках металлического стеллажа журналисты хранили в основном исходники для будущих сюжетов и личные видеоархивы. Но не только – запасливые держали там кружки и конфеты, рассеянные – забытые еще зимой теплые шарфы.
В трубке послышался растерянный Анькин голос:
– Коленька, я не понимаю, в чем дело, но здесь нет ни писем, ни дневника. Как ты догадался, что они пропали?
– Очень просто. Вчера возле дома меня шарахнули чем-то тяжелым по голове. И, пока я был в отключке, стащили твою шкатулку и копии писем.
Анна попыталась что-то сказать, но Николай ее перебил:
– Нам необходимо поговорить. Ты сможешь ко мне приехать? Я-то сегодня вряд ли смогу выйти из дома.
– Да, конечно, после работы, часов в шесть-семь.
– Буду ждать. И я тебя прошу – пожалуйста, будь осторожна.
Ноябрь 1908 г., Пекин, русская миссия
В один из святочных дней мы с Тенцингом нанесли визит местной княгине. Нам необходима была ее поддержка, чтобы набрать из здешних кочевников отряд для борьбы с англичанами. Я передал верховной правительнице Кама письмо Далай-ламы. Но, по-моему, большую роль в получении ее согласия сыграла не просьба святейшества, а преподнесенная в подарок, по совету Тенцинга, винтовка. Получив оружие, она с азартом его тут же в замке и испытала. При этом продемонстрировала весьма искусную стрельбу – на тридцати шагах без труда гасила выстрелами свечи. Княгиня и внешне напоминала настоящую амазонку – статная, крепкая, с уверенными властными манерами. Впрочем, вряд ли особа слабая и изнеженная смогла бы управлять этим воинственным народом.
Более всего меня поразил ее головной убор – цвета киновари, обшитый бирюзой и жемчугом, он походил на русский кокошник, в которых так любил изображать своих героинь художник Васнецов. Тенцинг позже объяснил мне, что это традиционный праздничный женский головной убор тамошних кочевников.
Получив княжеское благословение, мы с усердием занялись набором нашего войска. Надо сказать, что недостатка в добровольцах мы не испытывали – многих кочевников прельстила возможность получить винтовку, коих мы доставили более сотни.
Две недели, заполненные обучением «новобранцев» и подготовкой плана операции, пролетели быстро. С помощью Тенцинга мне удалось начертить приблизительную карту единственной дороги между Лхасой и Шигатцзе, где нам предстояло устроить засаду. Кроме сотни вооруженных винтовками кочевников, в моем распоряжении также оказалось около двухсот лучников, что, учитывая их природную меткость, было добрым подспорьем.
Утром, в день выступления отряда, все мужчины во главе с княгиней приняли участие в обряде отпугивания злых духов. Подкрепившись крепким здешним пивом, кочевники выстроились полукругом и под завывания шамана пускали стрелы в тростниковые мишени, изображавшие льва и буйвола. Все уходящие бросали но щепотке ячменной муки в очаг покидаемого жилища и затем оглядывались. Если закурился дымок – значит, духи приняли жертву, и все сложится благополучно.
После этого, кажется, со всеми языческими обрядами было покончено, и мы, наконец, смогли отправиться в дорогу. Впереди заснеженными перевалами вздымались к холодным небесам 250 верст предстоящего пути.
До монастыря Брайбун, что по-тибетски означает «горсть риса», наш отряд дошел без потерь на восемнадцатый день пути. В огромном монастыре, настоятелем которого считался сам Далай-лама, проживает больше восьми тысяч монахов – небольшому отряду легко остаться здесь незамеченным. Нас радушно приняли верховные ламы. От них я узнал, что англичане уже заканчивают упаковку дворцовых сокровищ и, судя по донесениям, готовятся выйти в путь после завершения торжеств по случаю главного тибетского праздника ло-сар – Нового года, сразу после того, как схлынут наводнившие Лхасу толпы паломников.
Я решил провести рекогносцировку. Необходимо осмотреть дорогу между Лхасой и Шигатцзе и определить наиболее удобные с военной точки зрения места для будущих засад. Кроме того, не скрою, мне очень хотелось побывать на празднестве в Лхасе и своими глазами увидеть то, о чем читал в докладах Гомбожаба Цыбикова. Несколько лет назад он под видом паломника проник в Лхасу и даже сделал там немало фотографических снимков – для этого камеру пришлось прятать в молельный барабан.
В разведочной вылазке меня сопровождали Тенцинг и несколько доверенных монахов из Брайбуна. Минуя Лхасу, горной тропой мы вышли на дорогу, которая, причудливо петляя по склонам, уходила вверх к перевалу на высоте более пяти тысяч метров. Чтобы не привлекать ненужного внимания, я нарядился настоящим кочевником – чуба, меховые штаны, сапоги и шляпа из войлока. Все это смотрелось весьма кургузо и напоминало маскарадный костюм – из-за моего высокого роста невозможно найти одежду по размеру.
Дорога протяженностью 80 верст делала обширную петлю вдоль обрывистого берега высокогорного озера Ямдок-цо. Повсеместно у дороги встречались развалины древних мандонов – сложенных из камня валов, украшенные молитвенными надписями. Неподалеку от озера, в одной из горных расселин, мы устроились на ночлег. Стоял конец февраля, в Тибете – вполне весеннего месяца, и днем яркое горное солнце прогревало воздух. Однако ночи очень холодны – чтобы не замерзнуть, нужно постоянно поддерживать костер.
К полудню следующего дня мы вышли к долине, по которой от истока несла свои воды одна из величайших рек Азии – Брахмапутра. Обрывистые берега реки соединял шаткий подвесной мост. Сразу за ним дорога пропадала из виду, скрываясь за скальными уступами. В нескольких десятках километров отсюда располагался город Шигатцзе. Вдали виднелась исполинского размера каменная стена, находящаяся на территории монастыря Ташилунпо – резиденции панчен-лам, вторых лиц в религиозной тибетской иерархии. На эту стену в дни больших праздников вывешивали огромную тханку – буддийскую икону из раскрашенного холста с изображением Будды-Майтреи.
Немного передохнув, мы отправились в обратный путь к Лхасе и к вечеру следующего дня благополучно добрались до столицы Тибета. Вышли в долину реки Кичу и увидели раззолоченные заходящим солнцем крыши храмов и дворца Потала – ныне занятой англичанами резиденции Далай-ламы.
Отправив лошадей в монастырь под присмотром одного из монахов, мы влились в толпу паломников, пришедших в Лхасу. Как и многие вокруг, одной рукой я вращал по часовой стрелке молитвенное колесо – металлический барабанчик на короткой рукояти с цепным противовесом, а другой – перебирал четки из 108 бусин. Проделывая эти манипуляции, я неспешно двигался в толпе по кольцевой улице в обход увенчанного солнечным колесом дхармы храма Джокханг.
Над толпою, ни на минуту не затихая, шелестела произносимая тысячами губ вечная молитва «Ом мани пад-ме хум». Крыши Поталы и храма нестерпимо сияли.
Двигаясь, я исподтишка делал наблюдения. Дворец расположился на высокой скале. Вверх к этому огромному, состоящему из трех частей зданию ведут три лестницы, которые начинаются на широкой площади, раскинувшейся у подножия скалы.
Центральная часть дворца – красновато-коричневая, как цвет монашеской одежды. Боковые крылья – белоснежные. От мощного фундамента вверх уходят пятнадцать этажей. Внизу, на площади, разбит большой военный лагерь (я насчитал десять палаток), устроена крытая коновязь, не менее чем на сотню лошадей. Лагерь обнесен частоколом и хорошо охраняется. Внутри периметра заметна неспешная подготовка к отправке транспорта. Несколько тибетских повозок, в которые местное население запрягает яков, уже укрыты грубой холстиной и затянуты веревками, другие продолжают загружать деревянными ящиками.
На площади, заполненной паломниками, солдат не видно, но на крыше дворца и других прилегающих к площади зданий установлены пулеметы, а у ворот лагеря – даже два легких горных орудия.
Вместе со своими спутниками я прошел в тяжелые кованые ворота храма. Перед этим сопровождающий нас лама обмазал мне и Тенцингу лоб и губы топленым маслом из небольшого горшка. Маленькая, замощенная камнем площадка при входе в храм, блестит, натертая миллионами паломников. Здесь они надевают на руки специальные скользящие деревянные накладки и, растягиваясь во весь рост, ползком двигаются к святыне. Многие перед этим связывают себе колени. Тенцинг объяснил – чтобы причаститься, таких падений ниц нужно сделать не меньше десяти тысяч, но я удовлетворился несколькими.
У входа в храм – бронзовые сосуды с благовониями. В стороне, в огромном закопченном котле, варится цзамба, и каждый богомолец может получить свою порцию.
Внутри храма тускло горят несколько светильников на ячьем масле. При входе – страшные изваяния докшитов, защитников веры. Повсюду шмыгают рыжие мыши – молясь о богатом урожае, тибетцы разбрасывают на алтаре ячмень. В глубине храма высится огромная статуя сидящего молодого Будды, сделанная из золота, меди и серебра и богато инкрустированная драгоценными камнями. У Будды несут караул несколько монахов.
Мы покинули храм и в толпе паломников устремились вниз – к площади у подножия дворца Далай-ламы.
С крыши дворца протянуты несколько канатов, на величественных лестницах расположились многочисленные группы ряженых – вот-вот должно начаться представление мон-лам, посвященное новогоднему празднику.
Рекогносцировка произведена, более того – побывав в Лхасе, я составил себе ясное впечатление о численности и вооружении будущего противника. Можно возвращаться в монастырь, но любознательность победила здравый смысл, и я решил задержаться в Лхасе, чтобы увидеть религиозное представление. В самом скором будущем мне придется горько пожалеть об этом решении…
С площади раздаются, сливаясь в единый странный ритм, звуки – это тибетский оркестр исполняет своеобразную праздничную увертюру. Инструменты в основном ударные – среди барабанов попадаются человеческие черепа, по которым бьют с не меньшим энтузиазмом. Ритм дополняется звоном колоколов, цимбалов и различными духовыми, где есть трубы из большой берцовой кости.
Изменяя ритм, оркестр управляет движениями танцоров в центре площади. Тенцинг объяснил, что вот этот – в фиолетовом плаще с розовыми полосами и ярко-красной маске быка с огромными рогами – владыка мертвых Яма. Вокруг него кружатся в неистовом танце властители кладбищ в черных балахонах, на них нарисованы человеческие скелеты. С крыши дворца к площади по натянутым на головокружительной высоте канатам устремляются акробаты, а по ступенькам лестниц спускаются все новые группы танцоров – представление набирает силу.
К тому моменту, когда на импровизированной сцене появился старик в белых одеждах с длинной седой бородой, мы уже успели спуститься на площадь.
Протискиваться сквозь огромную плотную толпу не было смысла, и мы с Тенцингом попытались найти место повыше, пробираясь среди групп паломников. Получив неожиданный толчок в спину, я хотел обернуться, но тут мне на голову набросили мешок. Мокрая ткань издавала удушливый запах. Я, задыхаясь, вздохнул поглубже и потерял сознание.
Aвгуст 200… г., Санкт-Петербург
Анна растерянно стояла в коридоре у распахнутой дверцы своей ячейки. Она ничего не понимала: кто избил Николая, почему пропали документы – все случившееся просто не укладывалось в голове.
Ей вспомнился старый адвокат Фидель, который тоже просил ее быть осторожной.
А пожар? Неужели дом специально подожгли?..
«Слишком много всего сразу для одной глупой девичьей головы…» – подумала она устало.
– Троицкая, тебя к телефону, – в коридор выглянула Инна Маркина. – Тебе, кстати, уже пора на выезд – на брифинг в Смольном лучше не опаздывать.
Анна вернулась в редакцию и запуталась в обилии телефонов. Маркина, заметив это, крикнула из коридора:
– На моем столе, красненький!
В трубке что-то пошебуршало, и раздался тонкий, почти мальчишеский, но старательно официальный голос:
– Гражданка Троицкая?
– Да, – ответила она, слегка растерявшись: надо же – «гражданка».
– Анна Александровна? – уточнил неизвестный собеседник. – С вами говорит дознаватель Петроградского РУВД старший лейтенант Ванькин…
Как ни была растеряна Анна, но все же улыбнулась – очень уж забавно сочетались голос и фамилия собеседника, а он продолжал:
– Значит, так, гражданка Тихорецкая…
– Троицкая, – поправила Анна.
– А, ну да, Троицкая. – Ванькин смущенно откашлялся. – Извините. Необходимо провести следственные мероприятия, и я официально приглашаю вас на допрос. Жду в шестнадцать ноль-ноль в районном управлении на Большой Монетной. Знаете, где это?
– Где находится Петроградское РУВД, я знаю, но сегодня я никак не могу – еду на съемки. В это время брифинг в Смольном.
Старший лейтенант обиделся:
– Мы, между прочим, тут тоже не ерундой занимаемся, а расследуем тяжкие преступления. Возбуждено уголовное дело о поджоге, повлекшем смерть двух человек, и вы являетесь свидетелем. – В слове «возбуждено» он по-милицейски сделал ударение на втором слоге, – Предупреждаю об ответственности за неявку на допрос.
В трубке послышались короткие гудки.
«Мамочка родная, еще и поджог, – тоскливо подумала Анна. – Кто-то явно сошел с ума – или я, или окружающая действительность».
Заинтересованно слушавшая ее телефонные переговоры Маркина, опережая просьбу, заявила:
– Даже не проси. Отпрашиваться – только через Шаховцева. Заменить тебя некем – лето, все в отпусках.
То, что лето все еще продолжается, – Анну удивило. После всех бед ей казалось, что на дворе – холодный и мрачный ноябрь.
После недавнего скандала ужасно не хотелось идти к Шаховцеву, но придется, а то еще рассердится дознаватель Ванькин и объявит ее во всероссийский розыск. Анна представила собственный портрет среди уголовных рож на стенде «В розыске», и это ее немного взбодрило. Но главное – в милиции могут что-то знать про бабу Маню и Тимофея.
Вопреки ожиданиям Шаховцев встретил ее участливо – поинтересовался, как она устроилась с жильем и не нужна ли помощь дирекции. Анну забота растрогала.
– Спасибо, – поблагодарила она, – жить есть где, а помощь, конечно, нужна: не могли бы вы отпустить меня на несколько дней?..
Она заметила недовольную гримасу на лице начальника и торопливо объяснила:
– Во время пожара пропали мои соседи, может быть, они погибли. Насколько я знаю, родственников у них нет. Я должна их найти.
– Да-да, понимаю, очень грустно, – вздохнул Шаховцев. – Ну что же, это, конечно, осложнит нашу жизнь, но деваться некуда. Скажите Маркиной, чтобы она не ставила вас в расписание завтра и послезавтра. Двух дней вам должно хватить?.. И если будет нужна помощь – непременно обращайтесь.
Узнав от Анны, что ту отпустили на два дня, Маркина жутко расстроилась – хоть плачь, но отправлять в Смольный сейчас некого. Она решительно направилась в кабинет Шаховцева – раз отпускает народ с работы, когда такая «засада», пусть сам и решает, кто поедет в городскую администрацию.
Анна, опасаясь, что шеф может передумать, поторопилась поскорее уйти. На лестнице ее кто-то окликнул, она на ходу поздоровалась, занятая мыслями о пропавших соседях и документах. Неожиданно прямо перед ней вырос шведский журналист Свенсон: под густыми пшеничными усами светилась белозубая улыбка.
– Здравствуйте, Анна, – повторил он. – А я собираюсь ехать с вами на съемки в администрацию города. О, эти чиновники, они везде одинаковы! – Он скорчил гримасу, демонстрируя, как неприятны все госслужащие. – Бюрократы и коррупционеры, да? – Он рассмеялся собственной шутке и добавил: – Главное, что можно поехать с вами. Ваш репортаж о захвате замка – это супер! Хочу учиться.
В иной ситуации внимание шведского коллеги было бы Анне приятно. Но сейчас не до мелкого тщеславия: вокруг, как на войне, – погибшие, раненые и пропавшие без вести.
– К сожалению, я не еду в Смольный. Но кто-нибудь из корреспондентов там обязательно будет. Вы поднимитесь в редакцию – девочки вам подскажут. Извините. – И она заспешила вниз по лестнице.
А на улице действительно продолжалось лето. Солнышко ласково пригревало, на теплом асфальте лениво развалилась стая разноцветных помоечных котов. Такие же расслабленные «новостийщики» оккупировали скамейки, старательно оттягивая момент возвращения в душную редакцию, где нужно было пытаться делать что-то полезное.
От тихой петербургской речки пахло застоявшейся водой, но легкий ветерок исправлял положение, принося свежее дыхание недалекого залива, – только всех этих красок погожего летнего дня Анна не замечала.
На ходу ответив на звонок, она услышала в трубке голос Стасиса:
– Анна, где ты? С тобой ничего не случилось? Ответь, Анна!
– Со мной все в порядке. Ты что так разволновался?
– Я только что проезжал мимо твоего дома, увидел это пепелище и очень испугался за тебя. Ты где сейчас? С тобой правда все хорошо?.. Может быть, нужна моя помощь?
«Вот, черт, – подумала Анна, вытирая внезапно покатившиеся по щекам слезинки, – опять… Ну что за плакса такая!»
– Стасис, спасибо тебе, не волнуйся, хотя, если честно, – мне очень приятно, что ты за меня переживаешь. Но я – в порядке, правда. Если у тебя найдется время, давай увидимся вечером.
– Да, конечно, я уже собирался мчаться тебя разыскивать, но раз ты говоришь, что все в порядке, – я тоже пока займусь делами. У меня важная встреча в Смольном. А потом я тебе позвоню, и ты скажешь, где тебя найти, ладно?
– Ладно, целую, до вечера. – Анна вдруг увидела солнышко и, повеселев, заспешила по летней улице на допрос к дознавателю Ванькину.
Август 200… г., Петербург
Быстро и бесшумно он проходит коридором третьего этажа – шаги глушит традиционная бордовая дорожка. Как же без нее – здесь же кабинеты отцов города (хотя применительно к Петербургу необходимо дополнение: отцов и матерей).
Вот нужная ему приемная. Табличка на стене информирует: «Вице-губернатор О. Н. Филиппов».
Аккуратно приоткрыв дверь, Монгрел не торопясь оглядывает просторное помещение. На диване устроились два крепких парня, настолько типичных, что, кажется, на них крупными буквами выведено: «ФСО».
За уставленным оргтехникой столом блондинка-секретарша – искусственный загар и поддерживаемые постоянными клизмами 90x60x90. Она кокетливо хихикает с молодым человеком, чьи неформальные красные джинсы и майка с надписью Fuck Off! явно не вяжутся с официозом приемной.
Парень устроился за отдельным столиком, загроможденным хитрой аппаратурой. Специалист-«слухач» отслеживает его звонок.
«Неплохо подготовились», – оценивает Монгрел.
В коридоре появляется брат-близнец охранников из приемной – только шевелюра у него погуще и подлиннее. Дойдя до двери, он ощупывает Монгрела профессиональным взглядом и, слегка отодвинув крепким плечом, заглядывает в приемную.
«Похоже, длина волос у них определяется чином – чем старше звание, тем длиннее. Но пока доживут до генеральских лампасов, обратный процесс начинается, уже необратимый – лысеют». – Монгрел припоминает виденного вчера в телевизионных новостях директора ФСБ. В коридоре появляются оба охранника.
– Ты, Петро, останься при теле, а ты давай дуй за Гариком, и оба быстро в дежурку на совещание. Какие-то новые указания из «конторы», – распоряжается старший и вновь профессионально недоверчивым взглядом осматривает Монгрела с ног до головы, но, видимо, ничего предосудительного не найдя, удаляется.
Петро с веснушками на курносом носу возвращается в приемную, а второй охранник заворачивает за угол в маленький коридорчик, заканчивающийся тупиком, – туда выходит пара скромных дверей. Постучав в одну из них, он что-то говорит вышедшему на стук – очевидно, Гарику, – и они вдвоем бодро шагают вслед за ушедшим начальником.
«Вот это удача!» – восхищается Монгрел.
Неказистая дверь – явно запасной выход из кабинета вице-губернатора.
Он проходит в маленький тамбур, где едва уместился стул охранника и переносной телевизор, чуть слышно работающий на спортивном канале, и приоткрывает дверь, ведущую в комнату отдыха. Неслышно минует ее и заглядывает в кабинет, и вновь удача – вице-губернатор один. И судя по всему, в прекрасном настроении – он раскачивается в глубоком кожаном кресле и даже потихоньку напевает.
На столе перед ним какие-то служебные, судя по грифам и печатям, бумаги, и, похоже, вице-губернатору они очень нравятся.
Монгрел делает быстрый рывок и оказывается у Филиппова за спиной.
Когда Олег пытается обернуться на неясный шум, в сонную артерию, слегка поцарапав кожу, упирается острое перо его собственного платинового «Паркера».
Вместе с ощущением стекающей вниз по шее крови – он не видит, что это всего лишь несколько капель чернил, – приходит ужас…
– Не шуми – умрешь, – негромко советует Монгрел.
Лихорадочно нащупывая путь к спасению, Олег непроизвольно тянется рукой к ящику своего роскошного, из красного дерева с инкрустациями, рабочего стола – вице-губернатор города на Неве – сибарит.
– Ну, давай, – подбадривает Монгрел. – Делай, что собирался.
Олег нерешительно тянет на себя ящик и левой рукой неумело захватывает широкую рукоятку пистолета.
– «Беретта» – хорошая машинка, – в голосе убийцы слышится одобрение. Он перехватывает руку вице-губернатора и резко, снизу вверх, бьет Филиппова по носу. Боль пронзает череп, в глазах темнеет, а в распахнутый в беззвучном крике рот Монгрел глубоко вбивает массивный ствол пистолета.
Олег безвольно сникает – не пытаясь сопротивляться, лишь хрипло с трудом дышит, периодически сглатывая кровь из сломанного носа.
– Вот теперь совсем хорошо…
Жесткий страшный голос, кажется, бьет по ушам.
– Ты приготовил деньги, дружище?
В сейфе, скрытом большим поясным портретом президента, стоит приготовленный для московского курьера кейс. Там – пятьсот тысяч долларов – доля от питерских проектов для тех, кого принято назвать «московскими петербуржцами». Они не очень доверяют банковским схемам и по старинке предпочитают «кэш», блеклую зелень долларовых купюр.
«Будьте вы прокляты…» – Олег служил им верой и правдой, а они не смогли его защитить.
Свободной рукой он указывает на портрет.
Монгрел подкатывает массивное кресло к стене, позволяя Олегу самостоятельно открыть сейф.
Когда вице-губернатор с трудом, трясущейся рукой, извлекает пластиковый кейс, Монгрел приказывает:
– Открывай.
Оценив содержимое, он уточняет:
– Сколько?..
Олег растопыривает пальцы правой руки – пять. Левая, все также накрытая мощной кистью убийцы, вдавливает ствол пистолета в рот, и обливающемуся холодным потом Филиппову кажется, что его указательный палец все больше и больше выбирает свободный ход спускового крючка. Монгрел вернув кресло к столу, приказывает:
– Выкладывай.
Запечатанные банковские бандероли со стодолларовыми купюрами одна за другой ложатся на край стола, и убийца неторопливо рассовывает их по карманам.
– Достаточно, – останавливает Олега все такой же равнодушный голос. – Финансовые вопросы улажены – сто тысяч за твоего приятеля Мишаню, сто пятьдесят – за тех трех придурков, которых ты послал меня убить.
Олег послушно замирает, готовый исполнить любое следующее задание.
– Только это еще не полный расчет. – Слова падают с неотвратимостью сверкающего лезвия гильотины, – Ничего личного – просто так будет разумнее.
Появившаяся минуту назад безумная надежда на то, что убийца, забрав деньги, уйдет, – исчезает.
Олег понимает, что сейчас умрет, и последнее, что успевает осознать перед тем как слышит хруст собственных шейных позвонков, – яркое воспоминание пионерского отрочества.
Филиппов – четырнадцатилетний активист и отличник. На районных пионерских сборах, оказываясь рядом, незаметно для окружающих гладит под столом полные, обтянутые блестящим капроном и высоко открытые короткой юбкой бедра старшей пионервожатой района, здоровенной рыжей девицы. Она не может не чувствовать прикосновений его дрожащих, влажных от страха и возбуждения ладоней, но почему-то делает вид, будто ничего не замечает. Нравится ей это, что ли? Как же ее фамилия?.. У нее смешная, какая-то лошадиная фамилия – Кобылкина или… Вспомнить он так и не успевает…
Монгрел осторожно опускает на стол обмякшее тело. Его взгляд ненадолго задерживается на вице-губернаторской «беретте».
«Хорошая машинка, но громкая, – думает он. – Жаль. Могло бы получиться классическое самоубийство».
Монгрел с удовольствием оправляет в рот леденец и без проблем выходит в смольнинский коридор – совещание по поводу усиления охраны вице-губернатора Олега Филиппова все еще продолжается.
Он неторопливо идет к выходу по бордовой ковровой дорожке, скрадывающей звук шагов. Неожиданно ему вспоминается прочитанный накануне дневник маршала.
«Забавно, старый лис Маннергейм, оказывается, тоже любил леденцы».
Ноябрь 1908 г., Пекин, русская миссия
Очнулся я после того как, словно куль с мукой, меня бросили на землю. Я успел почувствовать, что конечности крепко связаны, и снова впал в забытье.
Сознание медленно возвращалось. Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, я разглядел источенную временем каменную плиту, чуть позже – почувствовал холод и понял, что лежу на каменном полу. Путы сняли, и я с болезненным удовольствием принялся разминать затекшие кисти рук. Голова болела и сильно кружилась, и лишь с третьей попытки мне удалось сесть, прислонившись спиной к стене.
Теперь я наконец смог оглядеть помещение, в котором очутился. Одна стена небольшого, почти квадратного каменного мешка отсутствовала. Вместо нее устроена решетка из крепких бамбуковых жердей. Никакой двери я не обнаружил – видимо, при необходимости решетка сдвигалась.
Освещенный двумя масляными светильниками, сидел на скамье, поставив винтовку между колен, индус в чалме и военном френче. Караульное помещение значительно превосходило размерами мою темницу – видимо, в этом каземате были и другие камеры. Стены, покрытые влагой и плесенью, указывали на то, что тюрьма находится в подземелье.
Рассматривая узилище, я пытался понять, кто и с какой целью меня захватил. В это время сверху раздался лязг металла и скрип открываемой двери. Я услышал голоса – говорили по-английски. Охранник встрепенулся, подскочил, схватил ружье и вытянулся.
В полосу света вошли, продолжая разговор, двое мужчин и остановились перед решеткой моей камеры. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Наконец тот, что постарше, с нашивками полковника и глубоким шрамом от сабельного удара на загорелом хмуром лице, постукивая по кавалерийской привычке стеком по высокому голенищу сапога, сказал своему спутнику:
– Ваша выходка, Рейли, не скрою, – мне на руку. Но, тем не менее, я не хотел бы иметь с ней ничего общего. Моя задача – без потерь провести караван до Непала. Этот пленный русский полковник не представляет для меня никакого интереса. Вы вольны поступать с ним, как сочтете нужным. Но мне хотелось бы надеяться, что при решении его судьбы вы останетесь джентльменом.
– И не подумаю, полковник! – ответил второй визитер – брюнет среднего роста, с выразительной мимикой остроносого подвижного лица, в мундире майора колониального Бенгальского корпуса. – О каком военнопленном вы ведете речь?.. Перед нами грязный тибетский дикарь-кочевник. Не правда ли, мой друг?.. – обратился он ко мне по-русски.
Полковник пожал плечами и, кивнув на прощание, удалился.
– Вы ведь говорите по-английски, господин барон?.. – вновь спросил тот, кого называли Рейли.
Я кивнул.
– Прекрасно – значит, вы поняли, о чем я говорил с полковником Янгхасбендом. – И он, приказав часовому подвинуть поближе лавку, уселся перед бамбуковой решеткой.
Нас разделяло не более метра, но я, к сожалению, настолько ослаб, что думать о нападении на моего тюремщика не приходилось.
– Не желаете ли сигару? – предложил он, достав из кармана кожаный портсигар. Не курил я уже очень давно – запасы папирос и табака окончились во время путешествия.
Я с трудом поднялся на ноги, при этом обнаружив, что стоять в полный рост не могу из-за очень низкого свода, и сделал два неуверенных шага к решетке. Рейли протянул сигару и, крутнув колесико зажигалки, поднес ярко вспыхнувший на кончике фитиля язычок пламени.
Чуть зеленоватый покровный лист был шелковистым и имел сладковатый привкус. Я с наслаждением глотнул ароматного дыма, и вновь все закружилось перед глазами… Когда приступ слабости прошел, я поблагодарил Рейли – сигара оказалась великолепной.
– Рад, что наши вкусы совпадают. Не понимаю британский истеблишмент – высшее общество вслед за Уинстоном Черчиллем, герцогом Мальборо курит исключительно горькие кубинские «короны». Нет, я предпочитаю куда более нежные и тонкие «тринидады» и «доминиканы»…
Он вдруг резко подался вперед и впился в мое лицо пристальным взглядом:
– А еще я не понимаю любителей, которые лезут в неизвестные им игры с незнакомыми правилами. Шпион-дилетант – что может быть отвратительнее?! Это я про вас, полковник. – Он отодвинулся от решетки и принял прежнюю вальяжную позу. – Скажите, мое лицо не кажется вам знакомым?
Действительно, этого субъекта я где-то уже видел, но вспомнить, где именно, – не мог.
– Помните ли вы затерянный среди гор городок Верный и милейшую Екатерину Михайловну? Там вы, кстати, меня сильно удивили – я не ожидал, полковник, что вы способны так увлечься.
Я вспомнил пыльную Торговую улицу, лысого кыргиза и неприятный колючий взгляд его спутника-европейца.
– Ага, вижу – припоминаете, – прервал Рейли воспоминанья. – Знаете, барон, я – неплохой разведчик и собрал о вас целое досье. Но, честное слово, до сих пор не понимаю, зачем вы – сделавший блестящую военную карьеру офицер, доказавший всем, что не только умеет эффектно носить кавалергардский мундир и красиво сидеть на лошади, но и способен быть мужественным и умелым воином, – так вот, зачем вы полезли в деликатную сферу тайных операций, где не смыслите, извините, ни уха ни рыла?..
