Текст книги "Код Маннергейма"
Автор книги: Василий Горлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
«Как придете, позвоните по внутреннему телефону. Я вас встречу и провожу к Михаилу Александровичу», – щебетала в трубку рыжая Настя.
У подъезда Анна обнаружила оживленную суету. Судя по всему, здесь выпускали наружу обалдевших от созерцания шедевров искусства иностранных туристов.
Их хищно поджидали уличные торговцы с устоявшимся набором сувениров «а-ля рюсс» – от черных военно-морских ушанок, нелепых в этот жаркий летний день, до вездесущих матрешек (теперь все больше почему-то с иконописным ликом Путина).
Торговцы неприязненно косились на Анну, и ей пришлось невежливо раздвигать их, чтобы пробраться к двери. Изрядно поношенный молодой человек лет сорока даже сообщил, не скрывая разочарования ее дремучестью, что вход для посетителей совсем с другой стороны, и уже собирался пуститься в длинные сентенции о том, какая сиволапость понаехала в культурную столицу, но Анна так выразительно на него посмотрела, что он молча посторонился, позволив ей протиснуться к вожделенному входу. Здесь тоже возникла заминка – из внутренних дверей, подскакивая по ступенькам мелким горохом, посыпались оживленно беседующие японцы, увешанные с ног до головы разнообразными техническими устройствами. В дверях наружных они столкнулись с вальяжной группой финских пенсионеров. В результате на некоторое время вход оказался заблокированным – раскрасневшиеся полные финны тяжело сопели, медленно поводя головами и пытаясь уследить за стремительно кланяющимися японцами. Наконец соединенными усилиями переводчиц затор ликвидировали, и Анне удалось проникнуть внутрь.
Кошмар! Такую сутолоку Анна видела только на столичном Казанском вокзале в летний пик железнодорожных перемещений. Правда, там национальный колорит был иным. Здесь же явно намечалось вавилонское столпотворение. С упорством ледоколов сквозь утомленные группки галдящих на всех языках туристов продирались взмыленные переводчицы, высоко поднимая над головами спасительные для их подопечных маячки разноцветных складных зонтов.
Одна из них во главе испуганной стайки пожилых итальянцев устремилась к выходу. Растерянную Анну прижали к деревянной конторке, за которой она обнаружила невозмутимую, как сфинкс, служащую Эрмитажа.
«Похоже, иначе здесь просто не выжить», – подумала Анна и попросила разрешения воспользоваться внутренним телефоном.
Та экономно кивнула, указывая на висящий на стене телефонный аппарат, вокруг которого – ну конечно же! – толпилось несколько человек.
В конце концов подошла ее очередь, и, как ни странно, «рыжая Настя» оказалась на месте. Прощебетав: «Это со мной», она затащила Анну в какой-то боковой зал и сложными переходами привела к огромной двери, украшенной позолоченной инкрустацией.
Анна постучала, потом еще раз – ощущение такое, словно колотишь по могильной плите. Тогда, решительно надавив на вычурную ручку, она потянула дверь на себя.
– Qu'est-ce que c'est на x**?.. – раздраженно произнес слегка гнусавый мужской голос.
Анна опешила. По правде говоря, ее смутила не столько неприветливая встреча, сколько очень странная лексическая конструкция.
Она робко выглянула из-за стоявшей у двери и перекрывавшей кабинет старинной китайской ширмы, расписанной красно-золотыми драконами. За огромным столом, с тумбами в виде львиных лап, в деревянном кресле с высокой готической спинкой восседал, иначе не скажешь, пожилой мужчина. На длинном, с горбинкой, носу чудом удерживалось пенсне в тонкой золотой оправе. Высокий, под горло, жилет открывал идеальный узел строгого галстука. Пиджак в чуть заметную темно-серую полоску (так и тянуло назвать его «визиткой») украшал воротник из черного бархата, а белая накрахмаленная рубашка, казалось, похрустывает при каждом движении благородной седой головы.
Картину дополняла аккуратно подстриженная бородка и черная трубка с длинным янтарным мундштуком, которым он сейчас нервно постукивал по столу, продолжая слушать своего собеседника. Телефон, кстати, оказался вполне современным – мобильным.
Всюду – на столе, стульях, подоконниках – громоздились альбомы с репродукциями и стопки книг. В дальнем углу возвышались кабинетные часы. Центром и украшением композиции служил огромный малахитовый камин.
Михаил Александрович Мардерфильд счел необходимым привстать, сделал округлый жест, приглашая ее проходить, и, завершая телефонный разговор, жестко резюмировал:
– Сударь, вынужден прервать ваши оправдания. Предупреждаю, что если до завтрашнего дня реставрационные работы не обретут наконец надлежащий характер, то, pardonnez-moi, я умываю руки, а вам предстоит rendez-vous с господином Пиотровским.
Он бросил мобильник и вопросительно взглянул на Анну, которая неуклюже топталась на пятачке перед столом:
– Добрый день, сударыня, чему обязан?..
При встречах с такими все еще изредка попадающимися в Петербурге личностями, культурная рафинированность которых просто ослепляла, она жутко смущалась, ощущая себя неумытой замарашкой.
Анна с трудом подавила волнение и нерешительно напомнила:
– Мы с вами вчера договаривались о консультации…
– Ах да-да, что-то связанное с руническим письмом?.. Итак, вы – Анна Троицкая, корреспондент телевидения, которая почему-то заинтересовалась древнескандинавским алфавитом, я прав?
Память у Мардерфильда оказалась отменной.
– А кстати, нравятся ли вам малые голландцы, в частности Андриан Ван Остаде?.. – Он кивком указал на небольшого размера картину, стоявшую на отдельном подрамнике.
Там, в свойственной этой живописной школе реалистической манере, в мрачно-коричневом колоре изображалась жанровая кухонная сценка. Толстая женщина в высоком чепце (очевидно, кухарка) с видимым удовольствием на глуповатом лице старательно ощипывала грязно-белого и, кажется, еще живого гуся, а у ее ног расположился в ожидании подачки жирный серый кот, очень походивший на хозяйку туповато-ленивым выражением морды. Все это выглядело как-то удивительно противно.
– Нет, не нравится, – честно сказала Анна, несмотря на опасение упасть в глазах собеседника-искусствоведа.
– Ну и правильно, – легко согласился Михаил Александрович, – Тем более что, как выяснилось, это вовсе не Ван Остаде, а подделка. Правда, очень старая и очень качественная.
Эта тема явно доставляла ему огромное удовольствие. Казалось, он сейчас начнет облизываться, как кухаркин кот на картине…
Мардерфильд оторвался от созерцания и, с трудом отыскав место для лежавшей на стуле кипы книг, освободил его для Анны:
– Прошу.
Устроившись за столом напротив нее, поинтересовался:
– Итак?..
Анна неловко потащила из сумки папку с документами, которая все норовила зацепиться за застежку-«молнию». Не зная, куда ее пристроить, она в конце концов разозлилась на себя за неуклюжесть и плюхнула папку на стол, нахально сдвинув роскошный письменный прибор, украшенный бронзовой статуэткой какого-то античного героя.
Достав сразу письма и дневник, она протянула их Мардерфильду. Тот, полистав тетрадь в черном коленкоровом переплете, хмыкнул, раскурил потухшую трубку и с удовольствием окутался клубами дыма.
– Так-та-а-ак… – протянул Мардерфильд, – часть дневника Карла Густава Маннергейма. Судя по всему, не известная биографам маршала. Очень интересно. Видите ли, – отвлекся он на мгновение, – дворянский шведский род Мардерфильдов состоит в дальнем родстве с графами Маннергеймами. Сложно сказать, кем именно я прихожусь великому полководцу, но тем не менее – родство есть. Так, а это, – он вновь вернулся к бумагам, – своеобразное завещание, не так ли? Простите мое любопытство – как к вам попали эти документы?
– Один из адресатов – мой дед, Хейно Раппала, в прошлом – личный пилот Маннергейма. Он, к несчастью, недавно погиб.
– Извините, что неловким вопросом причинил вам боль. Теперь все ясно. Так, а вот и тайные письмена. Угу, угу, – И он, затянувшись, на некоторое время задумался, а потом спросил: – Простите, Анна, знаете ли вы, что такое криптография?
– Ну, это наука о шифрах, так?
– В таком случае, если позволите, я угощу вас кофе, а пока он будет готовиться, немного расскажу о криптографии. Согласны?..
Анна кивнула, и Мардерфильд достал из старинной горки красного дерева какой-то изящный механизм, состоящий из стеклянных трубочек и колб в ажурных металлических футлярах.
– Сейчас, одну минуту, только проверю кое-что. – Он вынул из хитрого прибора маленькую спиртовку, зажег ее и немного подержал над пламенем каждое из писем, затем внимательно рассмотрел их. – Так я и думал, – сообщил он, очевидно, ничего не обнаружив, – Итак, рекомендую – киндер-кафе-машине. – Он вернул спиртовку на место, – Любимая, кстати, игрушка Николеньки Романова, более известного как государь-император Николай Второй. В детстве он изводил всех домашних бесконечными предложениями «откушать кофию». Завораживает, не правда ли?.. – довольный, спросил он у Анны.
Машина действительно завораживала. В большой колбе над спиртовкой крупными пузырями закипала, вода. Под действием образовавшегося пара она поступала через стеклянную трубку в меньшую колбу – перевернутую, где находились молотые кофейные зерна, постепенно заваривающиеся кипятком.
Эта колба была хитро подвешена, и чем больше поступало туда горячей воды, тем больше она наклонялась, пока наконец из носика в подставленную небольшую чашечку из тончайшего фарфора не потек ароматный густой кофе.
В продолжение увлекательного процесса Мардерфильд рассказывал о криптографии:
– Как только возникло имущественное неравенство, у людей появилось что скрывать друг от друга.
Древнейший, если мне не изменяет память, известный шифрованный текст составлен в двадцатом веке до нашей эры, в Месопотамии. На глиняную табличку клинописью нанесли рецепт гончарной глазури – там шифр состоял в том, что пропускались отдельные гласные и согласные, а вместо цифр стояли имена… Но там, так же как и позже, в Древнем Египте, где жрецы зашифровывали религиозные тексты, это было, скорее, баловством – освоить сложную науку клинописи могли единицы!..
А вот с изобретением алфавита и появлением буквенной письменности резко возросло число людей, способных понять написанное, и тайнопись превратилась в насущную необходимость. Для защиты открытых текстов – таков профессиональный термин – использовались разные способы. Сообщения пересылались почтовыми птицами или специально обученными животными, прятались в багаже гонцов или в их телах. В Древнем Китае, например, тайные письма писались на тонких лоскутках шелка. Их сворачивали в шарик и окунали в расплавленный воск, а затем, извините за натурализм, помешали в анус гонца. Кстати, подобным способом до сих пор пользуются перевозчики мелких партий наркотиков.
Были и более изобретательные схроны – широко известна придумка римлян, когда открытый текст наносили на тщательно обритую голову раба и, подождав, когда волосы отрастут, отправляли его к адресату – там, естественно, его вновь брили наголо.
Способы сокрытия постепенно становились все более изощренными – появились так называемые симпатические чернила, надпись которыми проявлялась только после специальной обработки. Я, кстати, нагревая письма, как раз проверял, не написал ли Маннергейм что-нибудь между строк. Например, модным в революционных ячейках девятнадцатого века молоком… Прошу. – Он протянул ей чашечку с кофе.– Кстати, ни молока, ни сливок, ни сахара для кофе не держу, уж не обессудьте…
Он искоса глянул на нее и поинтересовался:
– Не утомила вас моя лекция?
Анна энергично помотала головой.
– Тогда продолжим. Параллельно разнообразной, так скажем, физической защите открытых текстов развивались и способы тайнописи, которые не позволяли прочесть исходный текст даже в том случае, если он попадал в руки непосвященному, то есть – шифры. Кстати, криптография – в переводе с греческого «тайнопись», – она-то как раз и ведает разнообразными шифрами. Один из первых примеров, известный нам благодаря римскому историку Светонию, – шифр Гая Юлия Цезаря. Суть его в том, что использовался алфавит с циклическим сдвигом влево на три знака, – таким образом, в современном русском первой должна стоять буква «Г», а не «А». Буквы открытого текста заменялись соответствующими буквами «сдвинутого» алфавита. Для того чтобы прочесть секретное сообщение, нужно произвести обратную замену. Подобные шифры так и называются – шифры замены. Но римляне здесь, как, впрочем, и во всем остальном, лишь продолжали греческие традиции.
О тайнописи упоминал еще Гомер, а одному из героев его «Илиады» – троянскому полководцу Энею – принадлежит ряд идей, в том числе и первых физических шифроносителей, – например, нити с узелками, завязанными на разном расстоянии. Продернув нить через отверстия шаблона, можно прочесть буквы сообщения.
Древние эллины придумали много чего любопытного. Но нам интересен так называемый квадрат Полибия, который имеет непосредственное отношение к вашему случаю. Играли ли вы в детстве в «морской бой»?.. Ну, знаете, когда на тетрадном листе в клеточку отмечают разного размера «корабли», а потом пытаются угадать, как расположил такие же противник?.. Помните?.. Так вот, эта игра демонстрирует слегка модифицированный принцип применения квадрата Полибия. Суть в том, что в ячейки квадрата вписываются по порядку буквы алфавита и каждая из них при составлении шифра заменяется на две, обозначающие ее координаты. Они могут быть буквенными или цифровыми. Подобный принцип использовали и в рунической тайнописи. Вы что-нибудь слышали о рунах?
Анна, вспомнив рассказы Николая, быстро кивнула.
– Замечательно, тогда позвольте вам только напомнить, что германский рунический алфавит – так называемый старший футарк – содержит двадцать четыре руны. Наиболее полный рунический ряд этого футарка вырезан на готском камне из Килвера, что на шведском острове Готланд… Так вот, этот футарк разделен на три части – они называются атты. Каждый имеет свое собственное имя. Первый – атт Фрея, второй – Хеймдалля, третий – Тюра. В каждом – по восемь рун. Этот порядок, как и положено приличному алфавиту, остается неизменным.
Для сокрытия рунических письмен придумали так называемые разветвленные руны. Иначе – квист-руны. Каждая из них обозначалась вертикальной чертой, у которой число левых «отростков», назовем их так, указывает номер атта, а количество правых – порядковый номер руны. Иногда эта тайнопись имела строчный вид, но чаще вписывалась в какую-нибудь геометрическую фигуру. Скажем, «снежинки» в письмах Маннергейма – это просто отсутствующие круги. И сейчас мы с вами установим, какие именно руны скрыты в этих посланиях…
В одном из шкафов, удивительно безошибочно в царившем здесь хаосе, Мардерфильд обнаружил нужное издание и продемонстрировал Анне затейливо выполненную иллюстрацию с руническим алфавитом.
– Так-так. – Склонившись над рисунком, он выписывал на листок бумаги рунические знаки. Закончив, он победно глянул на Анну поверх пенсне: – Ну-с, извольте, – и протянул ей листок.
Она достала из кармана расшифровку, сделанную Николаем, и положила оба листа рядом на краешек стола.
Мардерфильд озадаченно взглянул на совершенно одинаковые ряды рун и слегка обиженно произнес:
– Что ж вы не сказали, что все знаете?..
– Извините, – смутилась Анна, – но мы знаем только это.
– Чего ж вам еще?.. – Михаил Александрович был явно уязвлен.
– Мы не знаем самого главного: где именно Маннергейм спрятал то, что необходимо найти.
– Ах ты боже мой, современные юные девицы еще верят в клады!.. Видите ли, сударыня, я осведомлен об истории и общих принципах криптографии, и я поделился с вами своими знаниями. Но то, о чем вы просите, – это непростая работа даже для опытного дешифровщика. И, кстати сказать, очень недешево стоящая.
– У меня есть деньги. Я готова заплатить, сколько потребуется…
Но Мардерфильд перебил ее:
– Простите, юная леди, но я не возьмусь за такую работу – не обладаю, увы, достаточной квалификацией.
Заметив, каким грустно-обиженным стало лицо Анны, он поморщился:
– Ну-ну! Вот только расстраиваться, а тем более предаваться греху уныния не надо. Поймите, я не сомневаюсь в том, что вы кредитоспособны и можете оплатить работу. Хотя, если честно, я все еще неловко себя чувствую, когда платит женщина, тем более столь юная и очаровательная – феминистки пригвоздили бы меня к позорному столбу за дремучий мужской шовинизм, но это так – мысли вслух… Для того чтобы расшифровать маннергеймовские послания, надо ответить на уйму разнообразных вопросов. Почему, например, он избрал именно руны?.. И на каком языке написан исходный текст?.. Тут может быть как минимум три варианта. Что, собственно, содержится в этом тексте?.. Есть ли там какие-то цифровые данные – например, указание географических координат или описание точного порядка действий – ну, знаете, как в пиратских романах: «сделай тридцать шагов на юг от гнилого пня и в заброшенном колодце найдешь сокровище» – et cetera, et cetera.
Так вот, для такой работы у меня недостает ни умений, ни времени. Но я вожу знакомство с одним очаровательным стариком – таким, знаете ли, осколком сталинской эпохи. Криптограф от Бога! Сейчас он уже давно пенсионер, но до того, как уйти на покой, более тридцати лет был главным шифровальщиком Большого дома. Он начал там работать еще во время блокады, так что наверняка имел дело и с различными финскими шифрами. Если он согласится, то можете быть уверены – вы узнаете, что скрывал Маннергейм. Конечно, при условии, что эти руны вообще поддаются дешифровке. Однако должен предупредить: плату он берет весьма высокую.
– Это неважно, главное, чтобы он согласился.
– Ну что ж, я сегодня же ему позвоню и, если он возьмется, передам письма. Сообщите мне номер вашего телефона.
Анна продиктовала номер, оставила Мардерфильду копии писем и, поблагодарив, направилась к двери. Он остановил ее:
– Простите, еще одно соображение. Знаете, есть такая старая загадка: длина привязи осла – девять метров, а копна очень вкусного сена находится на расстоянии двенадцати метров от его морды. Тем не менее, не разрывая и не растягивая привязь, он спокойно умудряется лакомиться этим сеном. Почему, как вы думаете?..
Анну вопрос поставил в тупик. Но она не стала сильно напрягаться в поисках ответа, а честно призналась, что не знает, как такое могло произойти.
– Причина, видите ли, в том, что осел не привязан. Ведь слово «привязь» вовсе не указывает на то, что осел к чему-то привязан. Вот и в случае с этими письмами – то, что мы не понимаем написанного, вовсе не означает, что информация зашифрована.
– Вы хотите сказать, что Маннергейму руны потребовались просто для отвода глаз, а место, где спрятан клад, он указал как-то по-другому?..
– Я, сударыня, говорю вот о чем: руны – это не просто алфавит, каждая из них сама по себе – смысловой объект. Как иероглифы. В Средние века на севере Европы руны почитались священными – рунические знаки наносили на корабли и дома, оружие и различные амулеты. Даже на простую утварь – глиняные горшки, в которых варили похлебку. И сегодня есть немало людей, увлеченных сакральным, мистическим смыслом рун.
Мне кажется, что Маннергейм вполне мог использовать именно этот, изначальный, смысл рунических знаков. Кстати, в Германии тридцатых-сороковых годов прошлого века существовала специальная организация – «Анэнэрбе» – «Наследие предков». Это было нечто среднее между научным институтом и тайным обществом. Сотрудники этого заведения занимались изучением разнообразных сверхъестественных явлений. И руны, с их подачи, были очень популярны – этакие государственно-утвержденные мистические символы. Например, войска СС носили в петлицах пиктограмму молний – так вот, это не что иное, как сдвоенная руна «зигель». Знак, как это ни парадоксально, символизирующий победительную, светлую силу Солнца… Финляндия в ту пору союзничала с Германией, существовали разнообразные тесные связи. Поэтому можно предположить, что для финских военных руны тоже не являлись тайной за семью печатями. Почти уверен, что над этим стоит поразмыслить. Вы не находите?..
– Да, наверное, большое спасибо за помощь.
– Э нет, милая барышня, как говорил булгаковский Мышлаевский – «из спасибо шинели не сошьешь». Считаю, что вполне заслужил скромный гонорар. А будет он таким – вы мне даете слово непременно рассказать, чем закончатся поиски маннергеймовского клада. Согласны?
Анна, улыбнувшись, кивнула, и Мардерфильд, прощаясь, поднялся из кресла и даже слегка поклонился:
– Вот и прекрасно, буду с нетерпением ожидать. Au revoir, милая барышня!..
– Merci beaucoup – и до встречи! – гордо ответила Анна, но ее беглый французский остался не замеченным – Мардерфильд, хищно поблескивая стеклами пенсне, уже вновь разглядывал с плотоядной усмешкой высокохудожественную голландскую подделку.
Анна довольно быстро нашла выход из душных эрмитажных коридоров на Дворцовую набережную. Здесь она с удовольствием вдохнула свежий воздух с близкой реки.
Летним Петербургом правили беззаботность и веселье. Маленькие отражения щедрого солнца сверкали повсюду – на свежей зелени лип, в объективах туристских камер, на длинном белом свадебном лимузине.
Анна невольно поддалась этому общему настроению праздника. Смерть деда и непростые отношения со Стасисом, сгоревшая квартира и неприятности на работе – все заботы и тревоги на время куда-то отодвинулись. Она легко вздохнула и пешком отправилась на другой берег Невы, в Военно-медицинскую академию, проведать Димку Воскобойникова.
Накануне прооперированный, он уже вполне бодро передвигался. Правда, пострадавший глаз, а с ним и полголовы закрывала устрашающих размеров повязка. Анне вдруг – ох уж эти женские рефлексы! – до того стало его жалко, что она собралась всплакнуть, но Димка помешал. С неодобрением оглядев здоровым глазом принесенные Анной виноград и йогурт, он тяжело вздохнул:
– Хорошая ты, Анька, и вроде не глупая… Ты только не обижайся, но разве могут раненому мужику доставить утешение йогурт и виноград, а?..
Плакать сразу расхотелось, и она гордо заявила, что участвовать в нарушении лечебного режима не намерена, а потом чмокнула Димку в свободную от бинтов щеку и отправилась по набережным на Петроградскую сторону.
У Сампсониевского моста она на мгновение задержалась. Серый, хищно заостренный корпус крейсера никак не вписывался в плавный изгиб, образованный слиянием Невы с Большой Невкой.
Суровая простота «Авроры» звучала диссонансом строгому великолепию петербургских набережных.
Декабрь 1917 г., Хельсинки
…Я вернулся к дневнику азиатского путешествия, потому что события последних недель связаны со случившимся в Тибете почти десять лет тому назад. Все эти годы служебных странствий – сперва в Польше, где я командовал полком и кавалерийской дивизией, и позже, на фронтах Мировой войны, – меня не оставляла тайная надежда. Я предпринимал попытки разыскать дорогую моему сердцу Екатерину.
Тяжким бременем не уплаченного долга сопровождала меня невозможность вернуть в Лхасу волей случая оказавшуюся у меня реликвию.
Летом 1917 года я получил звание генерал-лейтенанта и был назначен командующим VI кавалерийского корпуса, в который входила и бывшая моя 12 дивизия.
Корпус вел оборонительные бои в Трансильванских Альпах. Обстановка на фронте и в России в целом создалась тяжелая и взрывоопасная.
Революция распространялась как лесной пожар. Повсеместно царствовала анархия. Солдатские советы проводили бесконечные митинги. Командиры, озабоченные порядком во вверенных им частях, подвергали свою жизнь опасности – офицеров арестовывали и даже расстреливали. Дезертирство подтачивало силы армии. Военное руководство бездействовало.
Обнадеживающие перемены появились лишь с назначением моего друга генерала Лавра Корнилова командующим Юго-Западным фронтом. С целью наведения порядка он применил суровые меры – запретил митинги, создал специальные подразделения для отлова дезертиров. Нерешительные командиры безжалостно увольнялись. Восстановили военные трибуналы с правом вынесения смертных приговоров. Это принесло плоды – паническое бегство частей прекратилось, наступление противника остановили.
Но ситуация в войсках ухудшалась с каждым днем, и я все яснее понимал бессмысленность дальнейшего пребывания на службе в российской армии.
Принять окончательное решение помог случай. Однажды во время лихой скачки подо мной убили жеребца. Выстрел раздался со стороны позиции, занятой русскими частями. При падении я сильно повредил ногу и, воспользовавшись этим происшествием, получил направление на лечение в Одессу.
С грустью попрощавшись с наиболее близкими и доверенными офицерами, я поблагодарил их за верную службу и в сопровождении Григория Малоземова покинул фронт.
В шумной и веселой Одессе, как это всегда случается с прифронтовыми городами, собралась самая разнообразная публика. Среди постояльцев гостиницы «Лондон», где я остановился, была представительница британского Красного Креста леди Мюриель Паджет. Она уговорила меня принять участие в сеансе предсказаний своей приятельницы-ясновидящей. С большим недоверием относясь к подобным «чудесам», я все же согласился.
Меня ввели в комнату, где лицом к стене сидела женщина. Я передал записку с вопросами ее ассистенту. Вначале она рассказала о моих дочерях. Анастасия в то время находилась в Лондоне, а Софи – в Париже, и долго я не имел о них никаких известий. Из ее ответа следовало, что у дочерей все хорошо. Зато о моем будущем ясновидящая рассказала немало удивительного:
– В ближайшее время вам предстоит долгий и нелегкий путь. – Голос ее звучал глухо, говорила она отрывисто, иногда надолго замолкая, как будто напряженно стараясь разглядеть нечто скрытое и неведомое. – В конце пути вас ждет краткая встреча с женщиной, которую вы давно и тщетно разыскиваете. Вас будут поджидать опасности, связанные с каким-то очень старым долгом… но на вас – благодать, и их удастся счастливо избежать… однако долг останется. У вас есть нечто, что вам не принадлежит и это… не знаю, как назвать… придает вам дополнительные силы, много сил. Поэтому вы получите высокое назначение и приведете армию к победе. Вас ждут большие почести. Вы откажетесь от высокого поста, но некоторое время спустя вновь займете его…
Я не очень доверял словам ясновидящей. Такого рода сеансы стали очень популярны тогда в Одессе – люди стремились уйти в мистику, спасаясь от острого предчувствия конца света, охватившего все слои общества.
«Мне часто приходили мысли о Судном дне, и я совсем не удивился, когда 8-го ноября газеты написали, что Керенский и его правительство свергнуты. Двое суток в столице шли бои, после чего Ленин и Троцкий, встав во главе большевистского правительства, захватили власть.
Эту новость совершенно спокойно восприняли в Одессе. С друзьями-офицерами мы спорили о том, что следовало бы организовать сопротивление этой диктатуре меньшинства, но мне пришлось осознать, что ни они, ни общество в целом не считали необходимым приступить к каким-либо решительным действиям». [16]16
Карл Густав Маннергейм. Мемуары. М., 2003.
[Закрыть]
Наконец, получив командировочное предписание, я отбыл в Петроград, куда незадолго до этого отправился генерал Корнилов. Мы надеялись найти там поддержку нашим планам по организации сопротивления большевикам.
Дорога до Петрограда, прежде занимавшая всего два дня, растянулась теперь на целую неделю. По пути на вокзале города Могилева, где располагалась ставка Верховного главнокомандующего, я стал свидетелем убийства армейским сбродом временно исполняющего обязанности командующего генерал-лейтенанта Духонина. Он без охраны приехал туда, чтобы подписать соглашение с только что назначенным большевистским главнокомандующим – бывшим кандидатом в офицеры Крыленко.
Поезд подошел к перрону столичного Николаевского вокзала на рассвете. С большим трудом найденный Малоземовым извозчик – привычных таксомоторов на Литовском проспекте и Знаменской площади не оказалось – долго рядился и запрашивал немыслимую сумму, чтобы отвезти нас в гостиницу «Астория».
Электрические фонари уличного освещения не горели, и обычно шумная площадь выглядела промозглым зимним утром особенно пустынно. Холодный ветер гнал обрывки газетных листов и кучи мелкого мусора. Памятник государю Александру Третьему заляпан белыми кляксами краски, а огромный постамент наспех заколочен досками. На стенах зданий наклеено множество листов серой плохой бумаги с набранным мелким шрифтом текстом. В верхней части каждого крупно отпечатано – «Декрет». Ниже текст – о мире, о собственности на землю, об упразднении сословий и воинских званий. Российские дантоны и робеспьеры таким образом сообщали жителям о своих решениях.
Темный Невский проспект – некогда блестящая главная улица столицы империи – сейчас выглядел очень мрачно и замусоренно. Огромный магазин братьев Елисеевых зиял провалами разбитых зеркальных витрин. Внутри, меж разрушенных прилавков, скользили, как крысы, серые тени мародеров.
Как объяснил мне мой приятель-офицер, остановившийся там же, в «Астории», теперь никто не имел права покидать столицу без разрешения Петроградского совета большевиков.
В Генштабе царила атмосфера тихой подавленности, все офицеры – в гражданском платье, это производило ужасное впечатление.
Я оставил заявление о нежелании более оставаться на службе в российской армии. Шестого декабря Финляндия объявила о независимости, и я решил получить паспорт, обратившись в канцелярию статс-секретаря.
К моему удивлению, большинство учреждений, канцелярий и министерств продолжали действовать, несмотря на повсеместную общую растерянность. Я получил удостоверение, в котором говорилось, что предъявитель сего финн, находящийся на пути в Финляндию.
Агвана Доржиева, на помощь которого я рассчитывал, надеясь вернуть в Тибет волей случая оказавшуюся в моих руках реликвию, найти не удалось. Он исчез в 1916 году, сразу после убийства Распутина, и с тех пор не появлялся. В ожидании известий от Лавра Корнилова я заполнял время ежедневными длительными прогулками.
На улицах не заметно следов боевых действий, лишь изредка попадались пулевые отметины на стенах зданий, да многие полицейские части сожжены. В Зимнем дворце выбиты окна, у входов стоит охрана из матросов с красными повязками на рукавах.
Я с ностальгией вспоминал те дни, когда Кавалергардский полк нес караулы в Зимнем дворце. Офицеры облачались в историческую парадную форму: мундир из белого сукна с посеребренным воротником и галунами, плотно облегающие лосины – их посыпали внутри мыльным порошком и мокрыми натягивали на обнаженного кавалергарда – они идеально высыхали на теле, и на сутки караула о еде и туалете приходилось забыть. В блестящих сапогах гораздо выше колен попытка присесть оборачивалась настоящим мучением. На голову давила каска, украшенная двуглавым императорским орлом, в полку его называли «голубем».
