Текст книги "Код Маннергейма"
Автор книги: Василий Горлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Нет, конечно, она не стала похожа на супермодель, но ее проснувшаяся женственность восхищала обаянием и прелестью.
Николай поинтересовался:
– Анна там вас не очень стесняет? Мы с Еленой могли бы пожить в Юкках и уступить ей эту квартиру.
– Нет, что ты! Я так рада, что она поживет с нами, у нас ведь две комнаты, и одна пока совершенно свободна, – как-то чересчур важно и значительно заявила Настя.
«Ага, – понял вдруг Николай, – значит, вот почему мы так похорошели. Да, Насте беременность явно к лицу».
Но с вернувшейся в комнату Анной он благоразумно не стал делиться своей догадкой. Узнав о том, что подруга ждет ребенка, Анька бы точно отказалась от ее помощи.
Анна старательно хмурилась, но оттаявший взгляд и непроизвольно всплывающая на губах улыбка красноречиво сообщали, с кем она только что говорила.
Настя заговорщицки ей подмигнула, а Николай все-таки счел нужным напомнить:
– Анна, я правда рад за тебя, но будь, пожалуйста, осторожна.
Она улыбнулась:
– Не беспокойся, со мной все будет в порядке. Я же уже взрослая и очень осторожная.
Нетерпеливо, дважды, звякнул дверной звонок – так обычно извещала о своем приходе Елена.
– Фу, как у тебя накурено, – сказала она, отдав ему в прихожей универсамовские пакеты с продуктами, и, заметив чужую обувь, спросила: – У нас гости?
– Да, Анька с подружкой пришли меня навестить.
– А еда-то дома есть, раненый мой? Или девицы сидят голодными?
– Обижаешь, любимая, сделан плов. Кстати, дожидается тебя горячим.
Елена отправилась на кухню поздороваться с девчонками. Те, немного смущенные, засобирались.
– У нашей парадной чуть ли не толкаются бамперами два джипа. Один – старенький «Ниссан», но уж больно гордо поглядывает его водитель на соседа из навороченного «Лендровера».
– Это мой… – счастливо вздохнула Настя, – Без средств, но с амбицией. За это и люблю.
Елена увела Аньку в комнату – обсудить какие-то особые женские секреты.
Настя напоследок вновь запихнула в рот ложку плова.
– Слушай, а что вы теперь с Анькой намерены делать?.. – спросила она.
– Попробую разузнать про третьего адресата Маннергейма – литовца. Есть у меня один очень информированный знакомый. Ну а дальше – война план покажет.
В коридоре Анна, чмокнув Николая в щеку, со вздохом сказала:
– Ну вот, так толком ничего и не обсудили. Не сердись, пожалуйста, но это правда не Стасис. А кто он, этот «охотник», мы обязательно выясним – никуда ему от нас не деться.
«Лучше б не знать этого никогда», – подумал Николай и вернулся к жене.
То, что Елена сегодня какая-то странная, он заметил еще у порога. Обычно, вернувшись с работы, она первым делом забиралась в холодильник, доставала оттуда палку копченой колбасы или кусок вяленого мяса, быстренько отрезала несколько ломтиков, съедала, и только после этого, заморив червячка, могла существовать в привычном вечернем домашнем ритме.
Но сегодня насупленная жена лишь лениво ковыряла вилкой в тарелке с пловом.
– Что случилось, любимая? Ты, часом, не заболела?
Она передернула плечами, как от озноба:
– Да нет, ничего, – и, постепенно втягиваясь, стала рассказывать: – День сегодня какой-то дурацкий. Толпы народу везде, милиции полно, многих останавливают. Что-то в городе случилось, что ли?
– Случилось, – подтвердил Николай. – Вице-губернатора убили прямо в собственном кабинете в Смольном.
– О, господи… Теперь понятен переполох. А ко мне на работу сегодня заходила Танька Степанова, ты ее должен помнить – она к нам в прошлом году, осенью, в Юкки приезжала. Она живет в Италии. Муж у нее итальянец-пенсионер. Там она постоянную работу найти не может – только летом в туристический сезон, в баре официанткой. А муж ее, потихоньку от налоговых органов, туристов на лодочке возит – у них пенсионерам работать запрещено. Ну а осенью и зимой они заработанное проедают. Танька на всякие курсы ходит, много читает, рисует – она в свое время «Тряпочку» закончила. И даже пытается переводить Пушкина на итальянский. В общем, развитая дама. Так вот, то ли достала ее такая жизнь, то ли что еще, но в этот раз приехала она сюда с твердым намерением найти постоянную работу. Видимо, из Италии ей это как-то иначе представлялось. Но здесь сорокалетнюю женщину, хоть и в совершенстве владеющую итальянским, никто, в общем, не ждет. В связи с этими поисками пришлось ей куда-то рано ехать. Попала она в утренний час пик. Пасмурно, говорит, холодно, мерзкий дождь с ветром, кругом на разбитых тротуарах лужи и собачье говно, люди – злые, не выспавшиеся, толкнуть побольнее норовят. И Танька говорит: «Я на все это поглядела и подумала – это же лето, а что будет осенью и зимой? Да зачем мне эта работа сдалась? Поеду-ка я домой, в Италию. Там солнечно и тепло. Чистые тротуары, и до моря десять минут неспешной прогулки». – Елена помолчала, растерянно и грустно пряча глаза. – А я вдруг на нашу жизнь взглянула со стороны. Вроде мы много работаем, сравнительно неплохо зарабатываем, но ни на что толком не хватает. Сами одеты плохенько, машина старенькая, квартира обветшала вся – сто лет не ремонтировали. Самое грустное – выхода не видно. Каждое утро лишь разбитый асфальт, грязные лужи да собачье дерьмо. И такая тоска меня взяла… Безнадега, как у Додина в чеховском «Дяде Ване». Одно-единственное и никому не нужное утешение: «И мы с тобой когда-нибудь отдохнем».
Она горько замолчала, не ожидая ответа. Николай подошел, встал рядом, нежно погладил пушистые короткие волосы и прижал ее – такую по-детски беззащитную – к своему теплому животу.
Можно было бы говорить ей про лес, который Елена очень любила, про обожаемых родителей и живущего с ними в Юкках ласкового здоровенного кобеля Лира. Про многих людей, которые любили ее за доброту и удивительную способность сопереживать и еще про многое, что, может быть, способно отогреть замерзшую душу… Но главного – подарить ей другую, лучшую жизнь, которую мы все, конечно же, заслуживаем, – он не мог и поэтому молчал. Душу разъедала злая, понятная многим мужчинам горечь – наказание за то, что не можешь помочь любимой женщине или ребенку.
Понемногу Елена отошла и даже, прихватив пакет с маковыми сушками и кружку с молоком, отправилась смотреть бесконечный телесериал. А Николай набрал телефонный номер того, кому очень не хотел звонить.
– Привет, – сказал он, – Это – Николай Полуверцев. Извини за беспокойство. Мне нужна твоя помощь.
Август 200… г., Санкт-Петербург
Анна удобно устроилась на обтянутом бежевой кожей сиденье и погрузилась в уютную атмосферу тепла и защищенности.
Стасис пытался расспросить о пожаре, но ей не хотелось вновь возвращаться к событиям последних дней. Хотелось немного покоя. Двигаться бы по вечерним петербургским улицам в этом большом и надежном, как океанский лайнер, автомобиле, которым так уверенно управляет Ее Мужчина, и чтобы совсем негромко, вот как сейчас, низким завораживающим голосом пела о прекрасной и бесконечно грустной любви «Вая Кон Диос»…
Она не видела луж на разбитом асфальте, вечерние сумерки укрыли щадящим флером обшарпанные фасады. Затейливый архитектурный рисунок улиц Петроградской стороны в стиле русского модерна, в грубоватых мазках реклам и подсветки, украшал обозначенный витринами кафе и магазинов городской фарватер. Этот путь к вечерним терпким радостям уходящего лета был проложен по тротуарам загорелыми и белозубыми петербургскими флибустьерами, и загадочные татуировки на их мускулистых руках создавали причудливые композиции, сливаясь с тату, украшающих юные тела их капризно-кокетливых спутниц. В поисках радостей и удовольствий их вела древняя могучая жажда – они впитывали всеми порами горячей кожи медленно стекающий с вечернего неба в артерии улиц пьянящий и пряный напиток страсти.
– Может быть, остановимся и зайдем в кафе? – предложил Стасис.
– Если тебе не трудно, давай просто поездим по улицам: мне так здесь уютно, – улыбнулась ему Анна.
– Конечно, как хочешь.
Он некоторое время молчал, внимательно вглядываясь вперед, потом решительно произнес:
– Анна, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
Немного смущаясь, Стасис сказал, что ему тридцать шесть лет, он был женат, но его супруга-эстонка не смогла смириться с тем, что он вечно пропадает в эллингах, без конца возится со своими лодками и моторами, но что уж тут поделать – это главное в его жизни. Построенные им лодки нравятся людям, их неплохо покупают. Нет, он, конечно, не миллионер, но его небольшое дело приносит достаточно денег, чтобы содержать семью.
Притормозив у светофора на Австрийской площади, Стасис искоса взглянул на Анну, а та смотрела на него во все глаза. «Ой, мамочка, он же пытается сделать мне предложение! А я, наверное, ужасно глупо выгляжу со счастливой улыбкой до ушей».
– Анна, в пятницу заканчивается бот-шоу. Мне нужно уезжать домой, в Вильнюс, и я…
Светофор изменил цвет на зеленый. Сзади заверещали клаксоны вечно куда-то спешащих петербургских водителей, но Стасис не трогался с места.
– Я… Пожалуйста, выходи за меня замуж, – попросил он и наконец отпустил педаль тормоза.
Застоявшийся джип резво рванул вперед, вписываясь в стремительный ритм движения Каменноостровского проспекта. Сердце Анны колотилось в этом же лихорадочном ритме – весело и страшно.
«И что же мне ответить? Наверное, нельзя так просто сказать «да» или «нет»?.. Что же делать?»
Стасис продолжал что-то говорить, но она ничего не слышала. Джип въехал на Троицкий мост, она видела, как рабочие в оранжевых жилетах уже расставляют барьеры. Совсем скоро поднимутся к небу крылья среднего пролета.
«Нет, Троицкий разводится неинтересно, – то ли дело мост Лейтенанта Шмидта или какой-нибудь из малых – Биржевой, например. При чем тут Смольный?.. Это Стасис что-то говорит о Смольном».
– Что? – переспросила она.
– Я говорю: мне нужно обязательно уехать, потому что сегодня в Смольном мы заключили контракт на постройку…
– Ты был сегодня в Смольном? – перебила она. – Когда?
– Днем, я встречался… – но продолжение Анна уже не слышала.
«Господи, господи – он был днем в Смольном – и тогда же убили вице-губернатора. Господи, ну почему же ты, милый, всегда оказываешься там, где происходит что-то ужасное?»
– Останови, пожалуйста, – попросила она.
– Что случилось? – Стасис резко остановил джип посреди моста. Сзади послышался визг тормозов очередного торопыги и возмущенный протяжный гудок.
Анна открыла дверцу и спрыгнула на асфальт, Стасис последовал за ней.
– Я тебя чем-то обидел? – спросил он, взяв ее за руку.
Она отвела глаза и покачала головой.
– Извини, наверное, мне не нужно было делать это дурацкое предложение – конечно, не время и не место, но я не хочу тебя терять. Вот, возьми, пожалуйста.
Он протянул ей маленькую, обтянутую синим бархатом коробочку. Анна машинально взяла ее и сильно сжала в ладони. Так же сильно, как сжалось ее сердце от страшного предположения, что Стасис – убийца ее деда.
– Прости, но мне надо идти. – Она отвернулась и увидела бьющуюся о пыльное заднее стекло джипа большую нарядную бабочку-махаона.
«Бедная», – с тоской подумала она и поплелась назад на Петроградскую сторону. Ее догнал растерянный Стасис:
– Вот, возьми, – он протянул картонный квадратик визитной карточки, – тут адрес, все мои телефоны. Я буду ждать тебя…
Она машинально взяла визитку и, заметив, что по-прежнему сжимает в ладони обтянутую синим бархатом коробочку, остановилась у фонаря. Служитель в оранжевом жилете весело крикнул:
– Барышня, скорее гуляй!..
Анна открыла тугую крышку. На белоснежной тонкой коже сверкнули грани бриллиантовой розы в золотой оправе кольца. Изящную розетку украшали красные, как капельки крови, рубины.
Она спустилась к набережной.
За спиной выросла глухая преграда из металла – разводной пролет Троицкого моста на несколько часов разделил два берега реки и, быть может, навсегда тех, кому не суждено встретиться этой ночью.
Ноябрь 1908 г., Пекин, русская миссия
В тусклом свете чадящего факела я разглядел Малоземова, занятого взломом бамбуковой решетки моего узилища. Наконец вахмистру удалось справиться с запорами, и я смог выйти на свободу. Один из солдат уже успел освободить Тенцинга. Стражник-индус распростерся на полу, не подавая признаков жизни.
Мы не стали терять времени и поспешно поднялись по крутым ступеням. Там, у дверей темницы, поджидал приветливо улыбающийся монах. Сложным и извилистым путем по бесконечным переходам и длинным лестницам он вывел нас к подножию большой скалы, на которой возведен величественный дворец Далай-ламы.
По пути словоохотливый проводник пояснил, что в Потале – несколько тысяч комнат, расположенных весьма запутанно, и до многих британцы не смогли добраться, как и до тайного хода в скале, позволяющего миновать охраняемый главный вход во дворец.
Один из скрытых переходов вывел нас к огромному залу. На величественных погребальных ступах прежних Далай-лам, искусно сделанных из золота, метались тревожные отблески факелов и слышались яростные английские команды – наш побег обнаружили. Погоней руководил Рейли, видимо, явившийся в темницу, чтобы, дав последние наставления, выпустить меня. Но он опоздал.
Я с наслаждением глубоко вдохнул свежий воздух свободы. Черное ночное небо над горной страной было усыпано мириадами звезд, а ниже того места, где мы находились, раскинулся лагерь британского отряда, огороженный частоколом. Там наблюдалась большая суета – солдаты в тусклом свете факелов седлали лошадей, слышались команды офицеров.
– В дорогу англичашки собрались, – шепнул мне Малоземов. – Монахи бают, что выступят они сегодня на заре. Торопиться нам надо, ваше высокоблагородие. Вас на дороге очень дожидаются их благородие господин ротмистр.
Неподалеку, в тупике одной из кривых и темных улочек Лхасы, поджидали лошади. Их морды предусмотрительно замотали мешковиной, чтобы ржанием они не обнаружили нашего присутствия близ лагеря британцев. Я был рад вновь увидеть своего верного Талисмана, к которому сильно привязался за время нашего долгого похода.
Без происшествий мы миновали город и, преодолев шестьдесят верст горной дороги, достигли позиций, устроенных для нападения на британский караван.
Обрадованный нашим благополучным возвращением, ротмистр показал на весьма приблизительной карте местности диспозицию имевшихся в распоряжении сил, численностью немногим более трехсот человек. Я одобрил принятые заместителем меры и дополнительно приказал оборудовать в оставшееся до столкновения с противником время две укрепленные огневые точки.
Первую разместили на верхнем участке подъема, перед подвесным мостом через реку – она служила наблюдательным командным пунктом. Здесь сосредоточилась наша главная огневая мощь – так удачно приобретенный вахмистром пулемет Максима.
Вторая служила аванпостом, там командовал ротмистр. У размещенных за каменными брустверами солдат был приказ пропустить караван, а затем атаковать британцев с тыла. Правый фланг отсутствовал – дорога ограничивалась обрывом глубокого ущелья, а слева, на скальных уступах, расположились воины кампа. Половина – вооружена луками. Туземцами командовал Тенцинг.
К моему удивлению, здесь же находились пришедшие из окрестных монастырей многочисленные монахи. Как пояснил Тенцинг, их вера запрещает брать в руки оружие, но верховные ламы велели спасти и доставить за монастырские стены уцелевшие во время боя святыни.
Едва отряд успел закончить приготовления, как на дороге показался авангард британского каравана. Вначале действия наши были вполне успешными – применив военную хитрость, мы смогли внести смятение в передовую часть британского отряда. Вдоль дороги Малоземов разложил привезенные из Китая петарды и шутихи, соединенные бикфордовым шнуром. Громкие разрывы и снопы искр не могли, конечно, нанести серьезного урона противнику, но изрядно напугали английских лошадей. На дороге началась сумятица, движение каравана замедлилось, и пытающиеся справиться с взбесившимися конями всадники стали удобными мишенями для моих солдат и воинов кампа.
По прошествии десяти минут судьба британского авангарда численностью сорок сабель была решена. Но в дальнейшем ходе сражения успех сопутствовал, увы, нашим противникам.
Не знакомые с воинской дисциплиной, кампа оставили свои позиции и вместе с монахами устремились вниз на дорогу, создав там еще большую сумятицу. Главные силы англичан под командованием полковника Янгхасбенда, спешившись, вступили в бой. Я рассчитывал, что эти, наиболее боеспособные силы противника, удастся отрезать от каравана, скатив сверху на дорогу огромный валун. Но, видимо, группу монахов, которой это поручалось, уничтожили огнем британцы.
В очень тяжелом положении оказался ротмистр Муравьев, который с восьмерыми солдатами противостоял натиску главных сил англичан. Я отправил вестового к Тенцингу с приказом как можно скорее переводить запряженные яками повозки по подвесному мосту на другую сторону ущелья. А сам наблюдал в бинокль за маневрами британского арьергарда, пытаясь найти выход из безвыходного положения, в которое попал мой отряд.
В довершение наших неудач я обнаружил, что британцы доставили сюда из Лхасы пушку. Сейчас они вытягивали ее на огневую позицию, с которой простреливались верхняя часть дороги и мост. Я приказал Малоземову перенести пулеметный огонь на орудийный расчет, и это умерило пыл английских артиллеристов.
На простреливаемой дороге к этому моменту уже началось движение, и одна за другой влекомые яками двухколесные повозки проходили через мост. Тенцинг сумел силами туземцев создать заслон из нескольких опрокинутых повозок – из-за этой импровизированной баррикады воины-кампа обстреливали наступающих англичан. Но силы были явно не равны.
Первым на шквальный огонь британских ружей и пулеметов прекратил отвечать отряд Муравьева – очевидно, все защитники этого «редута» погибли или получили тяжелые ранения. Затем орудийным огнем разрушили баррикаду. К этому моменту опустели пулеметные цинки, и мы с вахмистром, примкнув штыки, приготовились к нашему последнему бою.
Взглянув в бинокль на наступающих британских солдат, я заметил у орудия Рейли – он жестом указывал артиллеристам на нашу огневую точку. Мне даже почудилось, что я разглядел на его остроносом лице хищную улыбку. Прогремел пушечный выстрел, и яркое горное солнце померкло…
Дальнейший ход событий удалось восстановить значительно позже, по рассказам спасшего мне жизнь Григория Малоземова. Выстрел английской пушки оказался точным – наше последнее укрепление перестало существовать. Я получил контузию и раны шрапнелью в грудь. Вахмистр не стал терять времени – с помощью двух кампа он перенес мое безжизненное тело на дорогу и уложил в одну из повозок, сняв с нее часть ящиков с сокровищами Поталы. Погоняя неторопливых яков, он успел переправить меня на противоположный берег, а когда британцы, сломив сопротивление воинов Тенцинга, приблизились к мосту – он уничтожил переправу. Монахи проводили его до монастыря Ташилунпо.
Когда повозка въехала в монастырские ворота, жизнь во мне едва теплилась. Искусные врачеватели-ламы прикладывали все силы для моего спасения, но раны оказались столь тяжелы, что несколько дней я пребывал на грани жизни и смерти. Все это время верный Григорий не отходил от меня ни на шаг. С ним в монастырь пришли двое солдат – все, что осталось от нашего отряда.
Как выяснилось позже, геройская смерть моих товарищей оказалась не напрасной – большую часть сокровищ удалось у британцев отбить. Ящики, находившиеся на повозке, которой меня доставили в монастырь, рачительный Малоземов перенес в отведенное для нас помещение. В одну из бессонных ночей у моего одра, он, чтобы прогнать дрему, заглянул в них. То, что он там обнаружил, совершенно потрясло его. Но еще большим потрясением стало последовавшее после этой ночи стремительное улучшение моего состояния. Не надеявшиеся на выздоровление ламы поразились этому ничуть не меньше – они говорили о карме, небесной энергии и божественном промысле.
Через неделю – я все еще не приходил в сознание – Малоземову пришлось заняться срочной эвакуацией и со всей возможной поспешностью покинуть монастырь. Британцы восстановили мост, и солдаты колониального корпуса ворвались в буддийскую святыню. Но часом раньше небольшой отряд – вахмистр с двумя уцелевшими драгунами и повозка с моим безжизненным телом – в сопровождении проводника скрылся тайной горной тропой.
Минуло пятнадцать дней после сражения, и сознание вернулось ко мне. В тот момент отряд уже покидал горную страну Кам. На ночном привале я проснулся в своей палатке оттого, что стоящий рядом с кроватью Малоземов производил какие-то непонятные действия. И вдруг где-то в глубине сознания отчетливо раздался голос, и, постепенно я осознал, что слышу. На расспросы вахмистр отвечал только, что это внутреннее повествование – одно из удивительных свойств уникальной реликвии, которую он захватил с собой, случайно приметив, сколь благотворное воздействие она оказывает на состояние моего здоровья.
По прошествии еще одной недели я уже мог сесть в седло и надеялся, добравшись до Пекина, найти способ побывать в Утае, чтобы вернуть реликвию его святейшеству Далай-ламе.
Но судьба распорядилась иначе. После двухнедельного пребывания под гостеприимным кровом русской миссии мне – через военного атташе полковника Корнилова – передали приказ от «Феди». Надлежало, прервав составление отчета, отправиться – уже, слава богу, по железной дороге – в порт Владивосток, а оттуда – в Японию.
Тогда же на мой запрос об агенте британской разведке Рейли пришел весьма подробный ответ. Настоящее имя этого уроженца Одессы было Зигмунд Георгиевич Розенблюм. Сбежав юношей из родного дома, он много странствовал и добрался даже до Южной Америки. Позже он женился на британской подданной – ее богатый муж погиб при загадочных обстоятельствах. Рейли поселился в Англии и стал агентом Интеллидженс сервис. Он считался одним из самых успешных шпионов королевства и сыграл большую роль в получении Британией концессий на разработку персидских нефтяных месторождений. В поле зрения русской контрразведки он попал в Порт-Артуре, где появился в 1903 году как совладелец коммерческой фирмы «Грюнберг и Рейли». Будучи весьма обаятельным мужчиной, он сумел завязать более чем дружеские отношения с женами нескольких русских штабных офицеров и с их помощью получил возможность скопировать чертежи всех фортификационных сооружений Порт-Артура. Позже эти чертежи оказались у японцев, что позволило им взять основательно защищенную крепость – видимо, Рейли продал полученную секретную информацию.
Кстати, по сводкам жандармского управления, буквально накануне нашей войны с японцами Рейли несколько раз наведывался во Владивосток. Здесь его знали как совладельца лесоторговой компании. Двухэтажный особняк, который она занимала, выходил окнами прямо на Транссибирскую магистраль. Таким образом, пропускная способность единственной артерии, связывающей сердце империи с ее дальневосточным форпостом, высчитывалась предельно просто. Однако достаточных поводов к задержанию Рейли у контршпионского ведомства не возникло.
Но гораздо сильнее меня огорчило отсутствие известий о месте пребывания Екатерины Михайловны Фольбаум. Я узнал только, что в прошлом году генерал-лейтенант Фольбаум скончался. После его смерти дочери покинули город Верный, и куда пролег их путь – оставалось для меня мучительной загадкой…
Август 200… г., Санкт-Петербург
Когда Николай в начале второго – бесконечная привычка опаздывать всегда и всюду – вошел в уютный зальчик «Роуз Паб» на Фурштатской, Андрей Богданенко, одноклассник и афганский однополчанин, его уже ждал.
Он поднялся навстречу из-за уединенного столика в углу – спиной к стене, лицом к залу.
«Профессия – вторая натура», – усмехнулся Николай.
Выглядел Дюня, как его звали в 10-м «Е» республиканской физматшколы, прекрасно. По-прежнему хорош собой: жгучий брюнет с карими глазами и правильными, тонкими чертами худощавого лица – удачное смешение украинской и татарской кровей.
Дюня сохранил стройность. Юношеская худощавость и гибкость сочетались с широкими плечами и мощными мышцами тренированного атлета. Легкая изморозь седины на висках завершала картину уверенного, знающего себе цену успешного мужчины средних лет.
Темно-серый костюм, светло-голубая сорочка и галстук (слишком консервативный, чтобы быть недорогим) – не Дюня, а просто воплощенная мечта романтических читательниц дамских романов.
Обошлись без объятий, лишь крепко стиснули в рукопожатии ладони. Дюня широко улыбнулся, демонстрируя отличные зубы:
– Сколько лет, сколько зим, БЭС!.. – Он вспомнил школьную кличку Николая. Так Полуверцева прозвал ближайший друг Серега, постоянно поражавшийся широкой Колькиной эрудиции. Отсюда и кличка: БЭС – Большой энциклопедический словарь.
– Привет, Дюня, – в тон ему ответил Николай, – значит, все же помнишь 10-й «Е»? Прекрасно выглядишь, настоящий полковник. Или?.. – поинтересовался он.
– Или. – Дюня, с плохо скрытым удовлетворением, пояснил: – Недавно получил генерала – я ведь боевой офицер, это имеет значение. А 10-й «Е» как не помнить – чудесное время.
«Ни фига себе, – подумал Николай. – Генерал-майор ФСБ – это ведь очень крупная шишка. Как это он согласился мне помочь?»
А Дюня высоким и ломким голосом, почти не изменившимся со школьной поры, продолжал интересоваться:
– Ну, как поживают дорогие одноклассники, встречаетесь небось?
«Да, голос прежний. Как в Алма-Ате двадцать пять лет назад или в Герате – в восемьдесят пятом, а вот глаза другие – эфэсбэшные, недоверчивые, холодные и оценивающие. Настоящий, мать твою, генерал».
Николай коротко рассказал о последних встречах одноклассников.
Дружный и талантливый 10-й «Е» разбросало по всему свету. Большая часть одноклассников жила в бывшем СССР, но были «наши люди» и в Израиле, и в Штатах, и в Канаде, а один умудрился даже попасть в Новую Зеландию.
Расстояния и время, конечно, сказывались, но при малейшей возможности одноклассники старались собираться. Вот как раз этим летом встречались в Москве, отмечали двадцатипятилетие выпуска в новой большой квартире преуспевающей бизнесменши Таньки Гиш.
Дюня мечтательно усмехнулся:
– Помнишь, как Танька объясняла написание своей фамилии новому учителю географии? Старичок был глуховат и никак не мог расслышать странное для советского уха сочетание букв. И тогда Танька транскрибировала: «Г и Ш» без мягкого знака». Да, Танька, Танька, – героиня первых юношеских эротических фантазий. Богиня поллюций!.. Она уже в восьмом классе была вполне оформившейся сексапилочкой. Правда, сама об этом, похоже, не подозревала… С тебя бутылка, – резко сменил он тему, – заказывай.
– Не вопрос. Только, знаешь, на работе я обычно не пью.
– Не переживай, БЭС. Хочешь, позвоню твоему начальству?..
– Обойдемся как-нибудь, – буркнул Николай и направился к стойке.
Обнаружив в карте среди умопомрачительно дорогих «Хенесси» и «Мартелей» скромного «Медного всадника», он попросил принести бутылку и нарезать несколько яблок, с сожалением подумав о том, что в магазине все это стоило бы в три раза дешевле.
Через пару минут хорошенькая официантка принесла заказ. Судя по тому, что дополнительно присутствовал нарезанный тонкими ломтиками лимон, посыпанный сверху сахаром и кофе, Николай понял, что администрация заведения хорошо осведомлена о вкусах Дюни. Тот в качестве коньячной закуски признавал лишь «николаевские» лимончики.
Предупредительная девочка, открыв бутылку, разлила коньяк.
– Ну, давай. – Дюня слегка прикоснулся краем своего бокала к Колькиному. – Со свиданьицем!.. Рад, что все же помнишь меня.
«Тебя забудешь, как же…» – подумал Николай.
Коньяк оказался неплохим. Правда, довольно жестким.
Дюня отправил в рот ломтик лимона и тут же плеснул в бокалы следующую порцию:
– Вторую – молча.
Они выпили не чокаясь.
«Интересно, помнишь ли ты, Дюня, загубленных тобой ребят?»
Они вместе воевали «за речкой», только Николай – рядовым стрелком пограничной мотоманевренной группы, а Дюня – лейтенантом, только что окончившим Высшую школу КГБ, стажером элитного «Каскада». Он любил участвовать в боевых выходах и при этом нередко выполнял обязанности командира группы, в которой служил Николай. Оказался Богданенко не самым плохим командиром, попадались и хуже, но чересчур жестоким и честолюбивым. Для Дюни всегда главным было – доложить об успешно проведенной операции. И ради этого он не жалел никого. Правда, надо отдать ему должное, и себя тоже.
В одном из рейдов в окрестностях Герата они наткнулись на группу душманов человек из десяти. Завязался бой, и «духи», отстреливаясь и скрываясь за невысокими дувалами, разгораживающими большой полузаброшенный виноградник, отступали, а затем – попрятались в кяризах. [15]15
Кяризы – древняя афганская оросительная система из подземных каналов, протяженная и запутанная.
[Закрыть]
В километре от места боя располагался крупный кишлак. Моджахеды наверняка уходили туда. Дюня не стал вызывать подкрепление. Он решил уничтожить «духов» самостоятельно. Боевая группа – двадцать солдат и сержантов, большинству из которых не было еще и двадцати лет, – двинулась по винограднику к кишлаку, рассчитывая перехватить «духов», когда те полезут из-под земли. Два БТР прикрывали их со стороны дороги.
На подходе к кишлаку они попали в засаду. Скорее всего, моджахеды специально отправили небольшую группу, чтобы заманить их в капкан. Не исключено, что главной целью являлся Дюня – за взятого живьем офицера «Каскада» американские советники сулили 100 тысяч долларов. Для афганца – неслыханные, запредельные деньги.
Первый БТР подорвался на фугасе. Сплющенный мощным взрывом, как консервная банка, он опрокинулся в кювет. Николая, ехавшего на броне второго БТР, контузило взрывной волной.
А потом настал ад…
Группу накрыли плотным минометным огнем. Контузия спасла Николаю жизнь. Он слетел с брони и упал по счастливой случайности за одним из дувалов, который прикрыл его от осколков. Вой мин, тяжелый характерный стук АГС – откуда у этих сук АГС?! – дикие стоны раненых – все это обрушилось разом в тот момент, когда после взрыва к нему вернулся слух.
А вот ответных выстрелов он не слышал. Обернувшись к дороге, он увидел объятый пламенем свой БТР и черную куклу, наполовину свисающую из люка, – механик-водитель Юрка Мизин, из деревни Ивня Белгородской области, страшно гордившийся своей золотой фиксой и тем, что служит, как когда-то его батя и старший братан, в погранвойсках.
В принципе, все они гордились тогда своими зелеными погонами, насмешливо называя ровесников из пехоты «шурупами». Но в письмах родным и близким сообщать о своей службе в войсках КГБ строго запрещалось – за этим следил особист. Официально признавалось, что в Афганистане героически выполняет интернациональный долг только Советская Армия…
