Текст книги "Законник."

Автор книги: Василий Горъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– То есть думать вы снова отказываетесь? – сокрушенно вздохнул король.

– В каком смысле, сир?

– Я бы на вашем месте переговорил с графом Ауроном: поверьте, он не хуже меня понимает, что должность оруженосца вы давно переросли…

– И что я ему скажу?

Король выдвинул верхний ящик стола, достал из него запечатанный свиток и небольшой сверток:

– Просто покажите ему вот это…

– Что это, сир? – заворожено уставившись на сверток, хрипло спросил граф.

– Патент сотника Тайной службы и соответствующий браслет… – поняв, что победил, устало пробормотал король. – На мой взгляд, эта должность позволит вам принести королевству максимальную пользу и даст вам возможность подготовиться к более высокому уровню ответственности…

Томас Ромерс растерянно посмотрел на верховного сюзерена, а потом отрицательно помотал головой:

– Простите, сир, но… даже если граф Аурон вернет мне мое слово, это будет чересчур! Я просто не справлюсь!

– Я читал все ваши отчеты, граф! – усмехнулся король. – В баронстве Квайст вы накопали больше информации, чем смог бы любой из сотников Тайной службы. Это – школа вашего отца… Справитесь…

– А-а-а…

– Граф Аурон выехал из дома четверо суток назад… Завтра или послезавтра он будет в Арнорде… Остановится, естественно, в своем доме…

– Спасибо, сир! – выдохнул граф. И, увидев повелительный жест, попятился к двери.

– Не забудьте свиток и браслет… – с трудом удержав на лице серьезное выражение, буркнул король. Потом вспомнил о баронессе Квайст и ее супруге, и добавил: – Кстати, не забудьте, что завтра в полдень вам и мэтру Девиро надо быть в Королевском суде…

– Непременно буду, сир! – воскликнул Томас, и, подхватив со стола сверток со свитком, чуть ли не бегом выскочил из кабинета…

Глава 38. Граф Логирд Утерс

…Белый зал Дворца Справедливости оказался переполнен: желающие поприсутствовать на суде дворяне заняли не только Высокий Балкон, но и все Возвышение Купцов со Ступенью Ремесленников. Если бы не воины Внутренней стражи, окружившие Площадь – кусок зала, предназначенный для свободных землевладельцев, – то занятой оказалась бы и она! Несмотря на то, что в любое другое время один только намек на то, что какой-нибудь из присутствующих в зале дворян может наступить на устилающие ее серые плиты, стал бы прекрасным поводом для дуэли.

Единственным местом, на котором не толпились ожидающие начала суда, был Помост Обвинителей. И то только потому, что подступы к нему охраняли воины Внутренней стражи, а в одном из кресел уже восседал комендант Последнего Приюта мессир Жак Оттс. Трудно сказать, чего больше опасались толпящиеся в зале дворяне – воинов графа Орассара или Палача. Но держали дистанцию. Изредка косясь на отполированное до зеркального блеска орудие его труда – тяжеленный топор по прозвищу Кровопийца, – покоившееся в самом центре стола на алой бархатной подушке. И старались не ежиться…

…Ожидая появления короля Вильфорда и графа Лагара де Лэйри, народ вполголоса обсуждал будущую войну с Онгароном, подробности убийства вассалов Бадинета Ленивца и вероятные потери обеих армий. И старательно обходил стороной будущий приговор чете Квайст.

И совсем не из-за какого-то там такта или сочувствия. Причина такого поведения была гораздо более прозаической: добрая треть собравшихся в Белом зале являлась родственниками баронессы Майянки. А, значит, любое неосторожно сказанное слово могло выйти боком кому угодно. Включая приближенных его величества.

Впрочем, последствий своей невоздержанности боялись далеко не все – скажем, графу Олафу де Лемойру, занявшему место в самом правом углу Высокого Балкона, на это было наплевать: старый вояка поглядывал на Сучку Квайст с таким презрением во взгляде, словно в клети Обвиняемых сидел трус, сбежавший с поля боя.

Окружающие графа сыновья разделяли чувства своего отца. Но тоже предпочитали помалкивать. Зная, что их отец не уважает болтунов.

Бальдр Тиррер, граф Орман, занявший место чуть правее и выше де Лемойра, тоже не обращал внимания на родственников обвиняемых. Но обсуждать подробности преступлений четы Квайст не спешил, ожидая выступления королевского Обвинителя и самих обвиняемых, чтобы иметь возможность составить собственное мнение…

…Нет, один человек, в чьей речи то и дело проскальзывало имя Майянки Квайст, в зале все-таки был. Только вызвать его на дуэль никто из присутствующих бы не посмел. Ибо связываться с Осадной Башней мог решиться только юродивый. А сама Башня, или баронесса Шейла де Нейриор, вовсю обсуждала подробности жизни сидящей в клети супружеской четы. И изредка посмеивалась. Что здорово нервировало воинов Внутренней стражи, выстроившихся перед Высоким Балконом: она нашла себе место не где-нибудь, а в нескольких шагах от графа Арти де Венгара и леди Гвианы!

…Десятники Внутренней стражи, контролирующие происходящее во Дворце Справедливости, ели свой хлеб не зря: когда граф де Венгар потерял всякое терпение и пошел красными пятнами, а его супруга решительно отложила в сторону веер, посыльный, выскользнувший из толпы менее именитых дворян, с поклоном вручил Осадной Башне роскошный букет цветов и запечатанный свиток.

В Белом зале тут же наступила мертвая тишина: ошалевшие от такого чуда дворяне вставали на цыпочки, чтобы разглядеть герб безумца, решившего изъявить свои чувства 'первой красавице' Элиреи.

…Подобрать отвалившуюся нижнюю челюсть баронесса де Нейриор смогла далеко не сразу. И справилась со своим удивлением только тогда, когда на нее чуть не завалился излишне любопытный наследник графа Малика де Фарки, восемнадцатилетний обалдуй по имени Конас.

Рев Осадной Башни, возмущенной нарушением ее личного пространства, наверное, услышали даже у городских стен. А звук раздавшейся следом пощечины – и того дальше…

'Начинается…' – сокрушенно подумал граф Логирд. И, оторвав руку от подлокотника, переплел пальцы в знаке 'внимание'. Однако увидеть результат поданной команды не успел: сначала за его спиной скрипнули створки Ворот Неизбежности, а мгновением позже под сводами Белого зала раздался рев фанфар.

Граф тут же забыл и про Осадную Башню, и про лежащего на полу графа Конаса: на Помосте Обвинителей появился граф Лагар де Лэйри. И, хмуро оглядев мгновенно успокоившуюся толпу, медленно повернулся к королевской ложе…

…Король Вильфорд вышел в ложу еще до того, как церемониймейстер закончил перечислять все его титулы. И, царственно опустившись на трон, едва заметно кивнул.

Мгновением позже в руке графа Лагара возник небольшой церемониальный молот, с двух сторон украшенный гербом рода Берверов, ненадолго завис над столом, а потом с грохотом опустился на наковальню: слушание дела четы Квайст началось…

…Информации, собранной оруженосцем сына, оказалось на удивление много: на то, чтобы зачитать полтора десятка подготовленных им свитков, ушло более двух часов! Даты, имена, названия сел и деревень – казалось, что запомнить все то, что он перечислял, просто невозможно. Однако юноша, оказавшийся весьма неплохим оратором, вбивал все это в головы собравшихся во дворце Справедливости дворян с силой и размеренностью тарана. И весьма последовательно превращал сухие цифры в живые и наполненные смыслом картины.

Кстати, показать дворянам реальные результаты 'налоговой политики' Сучки Квайст оказалось довольно просто: в нужный момент на Площадь вывели полтора десятка чумазых девочек лет восьми-десяти, каждая из которых держала на руках замотанное в тряпье дитя. Дитя, прижитое сиротками(!) в результате насилия(!).

Не среагировать на такое дикое нарушение Уложения не смогла даже леди Шейла. И смертельно побледнела. А ее муж – тот в бешенстве принялся тискать рукоять своего меча…

…Смотреть на изможденные и перепуганные лица детей было больно. И так же больно представлять себе тех, кого не смогли привезти в Арнорд: многодетные семьи, оставшиеся без кормильца, и вынужденные продавать дома, чтобы выжить. Калек, побирающихся на улицах сел и деревень. Сирот, готовых продавать даже самих себя, лишь бы заработать на кусок хлеба. А не представлять… не представлять было невозможно…

…Слушая размеренную, но от этого не менее эмоциональную речь Томаса, Логирд Неустрашимый быстро перестал понимать, где заканчивается замысел сына и начинается импровизация его оруженосца: каждое следующее слово, срывающееся с уст воина, становилось все тяжелее и тяжелее. И к моменту, когда в руках Королевского Обвинителя снова возник молот, граф Утерс ощущал себя раздавленным тяжестью предъявленных чете Квайст обвинений. И был почти не в состоянии что-либо анализировать. Ибо его душа сгорала от ненависти к Размазне и его супруге, и рвалась на части от сочувствия к невинным, по их вине оставшимся без родных и без крова…

На то, чтобы успокоиться и взять себя в руки, ушло несколько минут. К этому времени Томас покинул Помост Обвинителей, а на его место поднялся коронный нотариус Атерна. И зачитал еще несколько свитков.

Реакция зрителей на эту информацию была намного менее острой: по мнению Ронни, после выступления Томаса собравшимся надо было дать достаточно времени, чтобы они смогли успокоиться. И правильно оценить великодушие его величества…

…Все время, пока мэтр Дэвиро спускался с Помоста Обвинителей, в Белом зале стояла мертвая тишина. Молчали все – и родственники леди Майянки, и их недруги, и те, кто искренне ожидал торжества закона и справедливости. А когда граф Лагар дал слово обвиняемым, зал словно сорвался с цепи.

Орали все: молодежь, едва перешагнувшая порог совершеннолетия и умудренные опытом старики; еще не опоясанные девушки и женщины, воспитывающие детей своих детей. Даже воины Внутренней стражи, стоящие спиной к клети обвиняемых, слитно стучали кромками щитов об каменный пол. И яростно сверкали глазами.

Для того чтобы успокоить возжаждавший крови народ, потребовалось личное вмешательство короля: богато украшенная драгоценностями держава поднялась в воздух… и с грохотом обрушилась на подлокотник трона:

– Тихо!!!

Младший сын графа Олеро, среагировавший на приказ короля слишком поздно, оказался на полу. В компании с телохранителем Ванессы де Клади, случайно задетым оплеухой отца графа, разъяренного таким непочтительным отношением к верховному сюзерену. Впрочем, возмущаться юноша не стал. А предпочел смотреть на короля снизу вверх.

– Это – лишь одна сторона монеты… – дождавшись тишины, негромко произнес Вильфорд Бервер. И угрюмо посмотрел на своих вассалов. – Но для того чтобы вынести справедливый вердикт, надо увидеть и вторую…

Слушая эти слова, Логирд Неустрашимый не отрывал взгляда от графа Конта де Байсо. И ждал его реакции.

Выражение искренней благодарности, появившееся на лице потенциального заговорщика, заставило графа улыбнуться: идея его сына начинала воплощаться в жизнь. Пусть медленно – но довольно уверенно…

– Ваше величество? Ваша светлость? Могу я… передать право защиты моей супруге, баронессе Майянке Квайст, урожденной де Венгар? – поочередно поклонившись своему сюзерену и Королевскому Обвинителю, поинтересовался бледный, как полотно, Размазня. А потом нервно потер рукой шею. В том месте, где ее должен был перерубить топор палача…

– Вы имеете на это полное право… – дождавшись утвердительного кивка короля, невозмутимо произнес граф Лагар.

– Благодарю…

– Спасибо, сир! Спасибо, ваша светлость! – в унисон ему сказала баронесса Майянка. И, облизав пересохшие губы, зажмурилась. Потом набрала в грудь воздуха и выдохнула: – Я, баронесса Майянка Квайст, полностью признаю свою вину… К моему искре-…

…Продолжение следующей фразы утонуло в безумном реве не ожидавших такого признания дворян: полное признание вины означало неминуемую смерть. От руки палача, восседающего по правую руку от Королевского Обвинителя.

– Тихо!!! – повинуясь едва заметному жесту короля, рявкнул церемониймейстер.

Замолчали. Все. Даже граф де Венгар, пытавшийся успокоить расплакавшуюся супругу.

…– К моему искреннему сожалению, я оказалась слишком слаба, чтобы противостоять соблазнам красивой жизни… – не отрывая взгляда от лезвия Кровопийцы, еле слышно прошептала баронесса Майянка. – Роскошь высшего света, балы в королевском дворце, платья и украшения от лучших столичных мастеров… все это постепенно затмевало мой разум. И я… забыла все, что в меня вбивали родители и чего требовал мой муж… Я имею в виду свой вассальный долг перед вами, ваше величество… Я жила от бала до бала, от приема и до приема, и даже отказалась от счастья материнств, лишь бы этот сплошной праздник не прекращался ни на мгновение… Украшения, наряды, кареты – все это, конечно же, стоило денег. Но я… не вдумывалась, откуда они берутся! Ведь для того, чтобы они появились, следовало просто вызвать мытарей и приказать…

'Хорошо говорит…' – покосившись на мессира Жака Оттса, мысленно отметил Неустрашимый. – 'Интересно, сколько из вышесказанного – ее мысли, а сколько – результат бесед с 'совершенно случайно' оказавшимся в соседней камере Дартом Крючкотвором?'

– То, что мои траты сказываются на жизни наших вассалов, я поняла только тогда, когда вдумалась в слова графа Утерса Законника. И… мысленно умерла: жить, осознавая, что твои увеселения стоили жизни полутора тысячам ни в чем не повинных людей – невозможно… Если бы не чувство долга, сжигающее мою душу, то я попросила бы мужа помочь мне уйти из жизни. Или наложила бы на себя руки еще до приезда в Арнорд. Увы, осознание вины перед своими вассалами оказалось сильнее. И все эти дни я пыталась понять, что мы с мужем сможем для них сделать…

Услышав еле слышный ропот, граф Утерс кинул взгляд на де Лемойра, и успел прочитать по его губам слово 'умереть'…

– Я – не мужчина, и в детстве тратила время на изучение чего угодно, кроме Уложения. Но, оказавшись в Последнем Приюте, в буквальном смысле вымолила у мессира Жака Оттса свитки с его статьями… – посмотрев на королевского палача с искренней благодарностью(!), произнесла баронесса. – Оказалось, что я была слепа! Что следствия моей глупости намного весомее, чем я могла предположить…

Повернувшись лицом к королю, леди Майянка несколько раз сжала и разжала пальцы, потом сглотнула подступивший к горлу комок и продолжила:

– Наши предки были воистину мудрыми людьми. Составляя Уложение, они руководствовались вечными законами высшей справедливости: живот – за живот, жизнь – за жизнь. Не согласиться с этим трудно. Ведь единственное, чего хотели те, кто придумывал законы, по которым Элирея живет все это время – это чтобы мы, их потомки, привыкли отвечать за свои поступки по справедливости…

Смахнув со щеки слезинку, баронесса кинула взгляд на своих родителей, и сокрушенно вздохнула:

– Да, я понимаю, что большинство из собравшихся в этом зале знают все это и без меня. И им не нужно повторять прописные истины, изложенные в Уложении. Но… если то, что я говорю сейчас, поможет хотя бы одному человеку понять Высший Закон Сосуществования Людей, то я буду счастлива…

Продолжить говорить баронесса не смогла – по ее щекам потекли слезы. А из груди вырвались рыдания…

– Продолжайте… – поиграв желваками, приказал граф Лагар.

– Д-да… Извините, ваша светлость… – справившись со своими эмоциями, леди Майянка присела в реверансе, а потом, промокнув уголки глаз рукавом платья, продолжила свою речь: – Итак, наша… вернее, моя вина… так, как я ее вижу. Во-первых, на моей совести лежат почти две тысячи жизней моих вассалов. За что мы по справедливости должны ответить своими жизнями. Обсуждать тут нечего – все ясно и так… Во-вторых, там же – будущее тех семей, которые потеряли кормильцев, и ныне живут на грани голодной смерти. Будь моя воля, для того, чтобы хоть как-то обеспечить их будущее, я бы продала наш городской дом и все имеющиеся у нас драгоценности. Впрочем, думаю, это сделают и без нашего участия… В третьих… третья, и самая главная моя вина – это сироты. Тут все намного сложнее: мне кажется, что юные, не знающие жизни граждане Элиреи не смогут распорядиться теми деньгами, которые будут выручены за наше имущество. Кроме того, на деньги, даже очень большие, невозможно купить ни любви, ни родительской ласки, ни того тепла, которое делает нас людьми…

Сделав коротенькую паузу, баронесса заморгала глазами, пытаясь удержать льющиеся слезы, потом обреченно махнула рукой и продолжила:

– Оказалось, что в Уложении предусмотрено наказание и за такую чудовищную… несправедливость: согласно одной из статей Закона, лицо, по косвенной вине которого ребенок лишился родителей, обязано взять на себя все расходы по его воспитанию. Крови родителей этих несчастных на мне нет. Значит, по справедливости, будущее этих детей должна была обеспечить я…

…Граф Орман удивленно приподнял бровь. Олаф де Лемойр – гневно поджал губы. А Арти де Венгар и его супруга подскочили со своих кресел и с надеждой уставились на короля…

– Итак, если собрать воедино все три части моей вины, то получается, что мы с бароном Самедом должны умереть. И в то же время возместить недополученную родительскую любовь и ласку двумстам сорока семи полноправным гражданам нашего королевства… Повторю еще раз – мы признаем свою вину. Полностью. И готовы в сию же минуту подняться на эшафот… Но… наши сердца обливаются кровью от одной мысли о том, что те дети, которых вы только что видели, и те, кого не смогли привезти в Арнорд, потеряют последний шанс на Счастливое Будущее…

Смотреть, как плачет баронесса, было тяжело. Еще тяжелее – осознавать, что баронесса просто играет. И расчетливо пытается воспользоваться имеющейся в Уложении лазейкой…

– У нас все, ваше величество… ваша светлость… – поклонившись королю и обвинителю, четко произнес барон Квайст. – Мы ждем вердикта…

Внимательно посмотрев на обвиняемых, граф Лагар от души врезал молотом по наковальне, и, оглядев зал, громко спросил:

– Есть тут кто-нибудь, кто может свидетельствовать за или против обвиняемых?

– Есть, ваша светлость! – донеслось со стороны Площади.

Изобразив на лице удивление, граф Утерс повернулся на голос и вгляделся в испуганное лицо тюремного лекаря, хромающего к Помосту Обвинителей: этот немолодой исполнительный мужчина должен был добавить еще один немаловажный штрих к тому действию, которое происходило во дворце Справедливости.

– Ваше величество! Ваша светлость! Я, Инри Жиль по прозвищу… э-э-э… Припарка, служу… э-э-э… лекарем при королевской тюрьме. Вчера вечером, осматривая… э-э-э… баронессу Квайст, я обнаружил, что она… э-э-э… понесла… Согласно инструкции, я обязан уведомить об этом членов королевского суда. И… у меня все, ваша светлость!

– Вы сообщили об этом ее милости? – угрюмо нахмурившись, поинтересовался граф Лагар.

– Да, ваша светлость: это входит в мои обязанности…

– Спасибо, мессир Инри, вы можете идти… – проводив взглядом заторопившегося лекаря, Королевский Обвинитель повернулся к клети: – Баронесса? Могу я поинтересоваться причинами, побудившими вас умолчать о своем состоянии? Ведь вы изучали Уложение, значит, должны были знать, что пытки и казнь беременных, виновных в совершении любых преступлений, откладываются до того момента, когда они полностью оправятся от родов?

– Ваша светлость! Я… это действительно знаю… – опустив взгляд, пробормотала леди Майянка. – Просто девять десятых вины за все произошедшее… – баронесса затравленно посмотрела на побледневшего супруга, – лежит на мне… И… я не могла уйти из жизни после моего мужа…

– Вы совершили еще одно преступление… – хмуро пробурчал де Лэйри. – Впрочем, побудительные мотивы этого преступления делают вам честь…

…Три тяжеленных удара по наковальне – и Белый зал удивленно замер: озвучить обвинение собирался сам король!

– Я, король Вильфорд четвертый, Бервер, выслушав свидетелей обвинения и обвиняемых, признаю барона Самеда Квайста и его супругу, баронессу Майянку Квайст, виновными! И приговариваю их к смертной казни… с отсрочкой исполнения приговора сроком на шестнадцать лет…

Все, что скажет король после этого, граф Логирд знал. Поэтому смотрел на ошарашенные лица дворян, и мысленно улыбался: среди затаившей дыхание толпы не было ни одного человека, не согласного с решением суда. А, значит, план Ронни сработал. И Элирея осталась единой. Хотя бы на шестнадцать лет…

Глава 39. Принцесса Илзе

…– Смогу… – жутко скрипнув зубами, пробормотал Аурон Утерс. И уставился в пол.

Читать чувства стоящего передо мной графа было жутковато: в его глазах мелькали абсолютно взаимоисключающие эмоции – стыд и убежденность в своей правоте, ненависть и любовь, неуверенность и непреклонная решимость. Пытаясь найти выход из создавшегося положения, он словно боролся с самим собой. И… никак не мог победить.

Больше всего меня пугало то, что эта борьба каким-то образом касалась меня: когда его взгляд останавливался на мне, там, в глубине его глаз, почему-то мелькала боль.

Мысль о том, что Утерсу-младшему нужна помощь, мелькнула в моей голове не сразу. Но показалась мне настолько важной, что я, забыв про стеснение, прикоснулась к его груди и спросила:

– Скажите, граф, что вас так мучает?

Мой 'телохранитель' хрустнул костяшками пальцев, и, не глядя на меня, с горечью произнес:

– Ваш отец, ваше высочество…

– Простите, не поняла…

– Иарус Рендарр – враг моего сюзерена. И отец девушки, которой я дал клятву Жизни…

…Понимание оказалось таким горьким, что я чуть было не разрыдалась: неосторожно данная мне клятва связала графа Аурона по рукам и ногам. И теперь он оказался в положении, в котором любой сделанный им шаг должен был заставить его потерять лицо!

Для того чтобы открыть рот и начать говорить, мне пришлось собрать все свои силы. И даже скользнуть на грань небытия:

– Я, принцесса Илзе Рендарр, возвращаю вам вашу клятву. Вы более не несете никакой ответственности ни за мою жизнь, ни за мою честь…

Аурон Утерс вытаращил глаза так, как будто его ударили по голове. А потом улыбнулся. По-детски. И от вида этой улыбки я сорвалась: по моим щекам потекли слезы, а сердце заколотилось так, как будто собиралось вырваться из грудной клетки.

Следующая фраза графа донеслась до меня, как сквозь толстое меховое одеяло:

– Простите, принцесса, но я не заберу ее обратно ни за что на свете…

– Не заберете? Ни за что на свете? – ошалело повторила я.

– Ага! – ухмыльнулся граф, и… потрепал меня по волосам! – Знаете, я ни разу не пожалел о том, что ее дал, и… горжусь тем, что вы ее приняли…

Слезы моментально высохли. А сердце екнуло так, что у меня подкосились ноги: он опять не лгал! Ни словами, ни дыханием, ни взглядом!

– Да, но из-за нее вы оказались в безвыходном положении… – с трудом собравшись с мыслями, пробормотала я. – Значит…

– Безвыходном? – искренне удивился он. – С чего вы это взяли?

Сердце замерло… и резануло такой болью, что на мои глаза снова навернулись слезы: граф Аурон не мог не понимать, что любое его действие против моего отца заставит его нарушить данную мне клятву, а игнорирование приказов своего сюзерена покроет позором не только его самого, но и его род. Значит, он собирался отступить от слова, данного кому-то из нас двоих!

Чтобы протянуть время, я достала из рукава платок, тщательно вытерла глаза, и, еще раз прокрутив в голове все возможные последствия поступков графа Аурона и не найдя в ни одной лазейки, позволяющей обойти требования обеих клятв, пожала плечами:

– Я его не вижу…

Аурон Утерс аккуратно закрыл мне глаза руками и поинтересовался:

– Вы меня видите?

– Нет… – буркнула я. И почувствовала, что краснею…

…Заставить себя извиниться оказалось неимоверно тяжело:

– Простите, граф, я… подумала о вас плохо…

Граф помрачнел. Потом склонил голову к плечу, посмотрел на меня, как на какое-то чудо, и усмехнулся:

– Извиняться за мысли – это… это… достойно уважения… Ваше высочество! Называйте меня Ронни. И на 'ты'… Если, конечно, вы сочтете это…

Закончить предложение ему не удалось: в коридоре загрохотало, а потом из-за двери раздался голос кого-то из воинов Правой Руки:

– Ваша светлость!!! Это я, Отт! Мы готовы…

Граф скользнул к двери, толкнул ее от себя и вышел из комнаты:

– Планы изменились… Коней можете не расседлывать… Так… Принеси-ка мне несколько листов пергамента, чернила, перья и песок… И на всякий случай выстави по часовому тут и под нашим окном…

…Закончив писать, я отложила в сторону перо и потянулась за песком. Но посыпать им пергамент не успела: Аурон Утерс выхватил его из-под моей руки и впился в него взглядом.

Я пожала плечами, встала из-за стола, и, вытащив из рукава многострадальный платок, принялась оттирать заляпанные чернилами пальцы.

Чернила оказались дорогие, стойкие, и я, промучившись несколько минут, поняла, что избавиться от пятен мне не удастся. Бросив платок на подоконник, я уселась на кровать, и, подогнув под себя ноги, принялась наблюдать за сосредоточенно пишущим юношей.

Вернее, не наблюдать, а любоваться – ибо граф Аурон был… красив. Не слащав, как маэстро Велидетто Инзаги, не тяжел, как Равсарский Тур, а… ладен. Как клинок работы мэтра Гарреры, отцовский Ворон или как пламя в камине… Нет, все-таки, как клинок – конь, при всей его мощи, не казался опасным, а пламя… пламя опаляло всех. Не разбирая, кто прав, а кто виноват…

…Нахмуренные брови… закушенная губа… вздувшаяся жилка на виске… – я смотрела на него, и беззвучно перекатывала на языке его имя: 'Аурон… Ронни… Рон-ни…' И пыталась привыкнуть к новому для меня ощущению.

Получалось из рук вон плохо: стоило мне произнести что-нибудь вроде 'Доброе утро, Ронни…', у меня вспыхивало лицо, пересыхало во рту, а сердце начинало биться с перебоями.

'Ронни, ты…' – начинала, было, я – и испытывала то же самое: обращение на 'ты' казалось мне таким же интимным, как… поцелуй…

…– Ваше высочество, вы… – голос графа Аурона вырвал меня из блаженного небытия и… заставил покраснеть: во взгляде юноши, уставившегося на меня, промелькнуло что-то вроде понимания!

В панике загнав сознание на грань небытия, я быстренько успокоилась, старательно изобразила на лице искреннее возмущение, и, уперев в бока кулаки, возмущенно поинтересовалась:

– Вы что, передумали?

Ронни непонимающе захлопал глазами:

– Э-э-э…

– Ну, час назад вы предложили мне называть вас по имени и на 'ты'… А сами обращаетесь ко мне на 'вы'…

– Да, но вы…

– Мне помешали… – улыбнулась я. – И если ты хочешь, чтобы я говорила тебе 'ты', называй меня Илзе…

Граф Аурон вскочил с табурета, церемонно поклонился, и без тени улыбки в глазах произнес:

– Спасибо, Илзе…

'Сейчас он скажет 'это большая честь для меня…', и все испортит!!!' – мысленно взвыла я.

– Это… немного непривычно, но… Знаешь, я… – Ронни слегка покраснел, потом решительно рубанул рукой по воздуху и признался: – Знаешь, я второй день пытаюсь сказать, что благодарен тебе за искренность, прямоту и доверие…

– Я – не Утерс, но отношусь к клятвам не менее серьезно, чем вы… ты… – чувствуя, что расплываюсь в счастливой улыбке, буркнула я. – Какой смысл что-то скрывать, если моя жизнь, моя честь, мой дар и даже мое будущее – полностью в твоем распоряжении?

'Чем не признание в любви?' – мелькнуло где-то на краю сознания. – 'Сейчас сгорю от стыда…'

Граф Аурон подошел вплотную к моей кровати, опустился на одно колено и уставился мне в глаза:

– Первый раз в жизни не знаю, что сказать… Нет, не так: первый раз в жизни понимаю, что слов может быть слишком мало… Ты – Видящая! Вот мои глаза… Смотри…

…Сборы в дорогу прошли мимо меня. Нет, я слышала все, что Ронни говорил своим воинам, я понимала, кто и куда поедет, я самолично запечатывала письма королю Вильфорду, графу Логирду и какому-то шевалье Пайку. Но все это меня не задевало: я пребывала в прошлом. В пленке луковицы моей памяти, в которой запечатлелся тот самый взгляд.

Нет, в нем не было ни любви, ни страсти. Зато благодарности и уважения было столько, сколько я не видела за всю свою жизнь!

Впрочем, я ушла в прошлое не за этим: там, во взгляде моего Ронни, был интерес! Тот самый, из которого, по моим ощущениям, могло вырасти чувство. Его чувство ко мне. Поэтому, раз за разом просматривая одно и то же мгновение, я млела от предвкушения и страха. И не могла себя заставить выйти из транса.

Впрочем, стоило нам выехать из ворот постоялого двора, как о воспоминаниях пришлось забыть: сначала моя кобылка поскользнулась в грязи, и я чуть было не вылетела из седла, а потом… потом я увидела взгляд рядового стражника, направленный в спину графа Утерса и испугалась!

О, как он его ненавидел! По моим ощущениям, этот отъевшийся на казенных харчах боров был готов отдать как минимум половину жизни за один удачный выстрел из арбалета!

…Подставляться под арбалетный болт своих 'доброжелателей' Ронни не собирался – по Оршу он ехал в самой середине отряда. За щитами своих вассалов. Выехав за городские ворота – закинул за спину кулачный щит и приказал поднимать лошадей в галоп. А как только мы въехали в Оршский лес, стянул с себя черно-желтое сюрко, зачем-то надетое на постоялом дворе, и превратился в обычного солдата. Лишь немногим более рослого и широкоплечего, чем едущие вокруг нас воины.

Пока я разглядывала развалины, показавшиеся мне смутно знакомыми, от отряда отделилось четыре всадника. Двое унеслись вперед, а двое, развернув коней, поскакали назад, к опушке леса.

– Вас… Тебя что-то смущает, Илзе? – слегка придержав кобылку, поинтересовался граф Аурон.

Я утвердительно кивнула:

– Это пожарище мы уже проезжали. Только оно было по левую руку…

– Правильно… – улыбнулся Ронни. – Я хочу создать впечатление, что уехал обратно в Вэлш…

– Логично… Пусть тебя ищут там, где тебя нет…

Эдак через полчаса, высмотрев подходящее место, граф Аурон соскользнул со своей кобылки, взял мою лошадь под уздцы, и, проведя ее по утоптанной площадке, на которой, судя по следам, ночевал купеческий караван, вломился в придорожные кусты.

Оглянувшись, я растерянно закусила губу: за нами последовало всего два воина – Нодр Молот и Воско Игла! А остальные, как ни в чем не бывало, проехали дальше!

– Следов копыт предостаточно… – заметив выражение моего лица, улыбнулся Молот. – Понять, что в отряде Клешни нас нет, преследователи смогут в лучшем случае к обеду. И то, если смогут его обогнать…

– А к этому времени мы будем уже далеко… – поддакнул ему Игла…

'Зато вас – всего трое…' – мысленно вздохнула я. – 'А Серый клан – это небольшое королевство. Со своим верховным сюзереном, вассалами, Ночным двором и армией. И сейчас вся эта масса народу живет одной целью – найти и убить моего Ронни…'

– Ваша светлость! Ее милость беспокоится… – буркнул Нодр, поняв, что его аргументы меня не убедили.

– Зря… – хмыкнул Ронни. – К вечеру мы доберемся до Кижера, переоденемся, и тогда нас точно никто не узнает…