Текст книги "Место встречи - Левантия (СИ)"

Автор книги: Варвара Шутова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Жар и холод

– Вы не могли бы прекратить петь? – нервно вскинулся Шорин.

– Я не пою, вам кажется.

– Мне никогда не кажется. Вы все время поете про Африку.

– Как интересно! Не знаю ни одной песни про Африку.

Арина гневно отвернулась и снова углубилась в работу.

– Ну вот опять: «Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог». Если уж поете про свою Африку, делайте это хотя бы чуть мелодичнее.

– А ведь точно – это же про Африку. Киплинг, кажется…

– Возможно. «Отпуска нет на войне».

– А я запомнила – «Нет сражений на войне». В книге, кажется, так было.

– Мы читали разные книги. Но если вы можете не петь…

– Я постараюсь. Извините.

Арина подумала, что ведь Шорин прав – и в стихотворении была горячая африканская пыль. Но в голове у Арины эта пыль была обжигающе-холодной, песок пополам со льдом, и острой как битое стекло.

– Надеюсь, вы звали меня не концерт ваш слушать.

– Несомненно. Вот, посмотрите сюда.

Перед Ариной стояла маленькая фарфоровая плошка с углублениями, похожая на палитру. В одной из лунок этой палитры виднелась кучка чего-то, напоминающего пепел.

– И что я должен увидеть?

– Кровь нашего совсем-совсем чистого, по вашим словам, трупа.

– Да объясните же, невыносимый вы человек!

– Лучше один раз увидеть… Можно взять у вас немного крови?

– Вы только этим и занимаетесь, что кровь мне портите, – сказал раздраженно Шорин, протягивая руку.

Арина ловко проколола ему палец и выцедила каплю крови в углубление блюдца. В соседнее углубление точно так же капнула свою.

– Перед нами две капли крови, одна взята от человека с ординарным особым показателем, другая – от Особого. Добавляем реактив, – в руках у нее появилась пипетка с чем-то желтым внутри.

Шорин наблюдал, задумчиво посасывая проколотый палец.

– Вот, видите – моя кровь не дает никакой реакции. А вот ваша…

Как только реактив капнул в лунку, кровь в ней мгновенно высохла, превратившись в бурый порошок.

– У водяных красивее – еще и синеет, а вот у воздушных становится абсолютно прозрачной.

– Красивый фокус. Видел его лет тридцать назад. Но как он связан с тем, что вы требуете от меня извинений?

– Вот это, – Арина показала пипеткой на первую лунку, – типичная реакция крови

земляного. У меня нет возможности сейчас посчитать ранг, но не меньше тройки. Чисто по скорости.

– Так. Где он?

Арина отвела.

Шорин долго стоял с закрытыми глазами, положив руки на грудь трупа.

– Не понимаю. Ничего. Скажите, а у вас тут есть кто-нибудь Особый?

– Ну вот вы.

– Понимаете, я никогда не имел дела… Точнее, мне никогда не приходило в голову… Шорин замялся.

– Вы не представляете фон покойного Особого.

– Вот.

Арина провела Шорина в угол.

– Бабка-шептунья. Единичка или Двойка. Извините, не свежа.

Шорин протянул руки к бабке.

– Ну да. Вот. Есть. Вижу. Воздушная. Единичка. А тот… Сами посмотрите. Черт, вы же не чувствуете.

– Я вам верю. Ладно. Делать выводы – не наше дело. Давайте опишем, как есть, а дальше пусть Цыбин с Ангелом дерутся, чья это история. Жаль, Смертного у нас нет. Быстро бы рассказал, что да как.

Шорина заметно передернуло. Он, как и все Особые, не любил Смертных. Арина не знала, в чем причина такой нелюбви, – вроде бы, тоже вид особых способностей…

– Никогда не слышал, чтобы Смертные работали на уголовный розыск!

– Да вы что!

Арина вспомнила, как еще в сороковом, на дне рождения их Смертного, милого и забавного Мити Куницына, Яков Захарович встал и начал рассказывать.

Сразу после Революции работал в левантийском уголовном сыске легендарный Смертный – Антон Олефир. И был у него лучший друг, не менее легендарный сыщик Борис Исакович. Ученик Якова Захаровича, между прочим. В общем, дружили они, пока однажды Исаковича не убили.

Антон, конечно, погоревал часа два, а потом… В общем, Исакович сам свое убийство расследовал, сам убийц взял и сюда привел. Причем не шушеру какую-нибудь. Исакович многим бандитам кровь попортил, так что ради его убийства объединились, вы не поверите, но Курлянд, который Виленский Волкодав, вы тем более не поверите, но Гоцман, который Голубятник, и даже Вовочка Машков, артист больших и малых налетов, которого мы до того год пасли. И все трое под его диктовку явку с повинной написали.

Он их до камеры проводил, потом поцеловал вдову, обнял напоследок друга – и отправился пешком на кладбище, чтобы ценный лошадиный ресурс на себя не расходовать!

– Вот какие люди были в наше время! – подытожил рассказ Яков Захарович.

– А доказательную базу собрал, прежде чем на кладбище идти? – Арина откинулась на спинку стула, хитро посмотрев на Якова.

– Нудная ты, Аришка, за что и люблю, – сказал тогда Митя – и поцеловал ее в щеку. Арина пересказала историю Шорину, разумеется, умолчав про поцелуй.

– Да, хорошо бы нам Смертного, – вздохнул Шорин.

– Товарищ Сталин лично сказал, что пока не будет допрошен и похоронен последний убитый солдат, война не закончена, а значит, Смертные демобилизованы не будут. Так что привыкайте – Смертного мы получим лет через пятьдесят.

– За неимением гербовой…

– А кстати, скажите, товарищ Шорин, ваш след можно затереть? Ну вот отпечаток, – она прижала палец к обитому жестью столу, – а вот его и нет, – она дыхнула на поверхность и протерла рукавом. – По вашему ведомству так можно?

– Сегодня днем я бы сказал «нет». Но сейчас… Черт его знает, товарищ Качинская, черт его знает.

Шорин вышел, тихий и задумчивый. Арина еще некоторое время посидела над трупом,

переписывая в блокнотик все его странности, необычности и мелкие детали, пытаясь найти под ногтями, во рту или в уголках глаз хоть какую-то зацепку к разгадке.

Безуспешно. Впрочем, как она сама сказала, делать выводы – не ее прерогатива. Ее задача – замечать, описывать и поставлять материал для размышлений.

Арина вышла из морга, закурила и попыталась справиться с сумятицей в голове. Какая-то книжка из папиной библиотеки советовала для этого оглядеться вокруг и описать то, что видишь перед собой.

Она стояла посреди хозяйственного двора усадьбы Обольяниновых. Сам главный особняк был повернут к ним глухой стеной, и войти туда можно было только со Старолитейной площади, обогнув квартал. В этом помпезном здании с мраморными лестницами и огромными окнами располагалась местная госбезопасность. Вроде бы коллеги, товарищи, но всегда с некоторым презрением смотревшие на обитателей каретного сарая. Те, в свою очередь, называли МГБ не иначе как «барским домом», а сидевших там людей почитали за бездельников.

Здание, из которого вышла Арина, служило когда-то прачечной. Его так и называли, мол, «отвезли тело в прачечную», или «там тебе стирки подвезли».

За углом – дровяной сарай, ради разнообразия, используемый по назначению. И уборная – постройка нового времени. Остальные постройки усадьбы не пережили бурной левантийской жизни.

От крыльца к Арине шел Васько:

– Простите, вы комсомолка? – спросил он, почти не растягивая согласные. Видать, фляжка его успела почти опустеть.

– Выбыла по возрасту.

– Никогда бы не поверил!

– Николай Олегович, вам интересен мой возраст или партийная принадлежность? – Арина поправила очки и сурово посмотрела на Васько, отчего он покраснел, – если что, я с 14-го,

в партии – с 42-го. Устраивает?

– Устраивает. Сегодня в пять собрание.

– Вы председатель?

Арина представила заикающегося Васько в процессе длинной речи – и поняла, что эта оперетка может и до полуночи затянуться.

– Не, я по комсомольской линии. У нас отдельно. А у вас там Клим Петрович – серьезный человек!

– Ну, если серьезный – надо идти.

– Сказали, явка для всех обязательна.

Арина кивнула и поспешила внутрь каретного сарая – до пяти можно было успеть написать часть отчета. А он обещал быть длинным.

Оглашенные, изыдите

Когда Арина вспомнила о собрании и смогла оторваться от бумаг, надежды занять хорошее место в зале уже не было. Все места у стеночки, где можно тихо прикорнуть, пока парторг разоряется, привстав за столом с зеленой бархатной скатертью, были заняты. Заполнены были и задние ряды.

Арина еще раз тоскливо оглядела зал. В углу, в самом удобном месте, уже спал Шорин, разве что не похрапывая. Рядом сидел Цыбин, углубившись в какие-то бумаги. А вот соседний стул пустовал. Арина, поймав взгляд Цыбина, спросила жестом, можно ли, и он дружелюбно похлопал по сиденью.

Арина прошла мимо сидящих.

– Видно заядлую театралку, – ухмыльнулся Цыбин, – но после третьего звонка – все-таки спиной к залу, лицом к артистам.

– А что, уже звонили?

– Увертюра в разгаре. Тенор уже показался, но забыл взять повестку – так что убежал за кулисы, сейчас вернется.

Они с Ариной обменялись понимающими улыбками.

– Не хочу развеять очарование спектакля, но предлагаю партию в «морской бой», – промурлыкал Цыбин через пять минут, когда запыхавшийся Клим снова взошел на свое место и принялся пересказывать своими словами передовицу «Правды».

– Давайте, а то я уже читала либретто.

Цыбин протянул листочек, и они, как школьники, принялись расставлять кораблики на квадратном поле, загораживая их друг от друга ладошкой.

– А1, – торжественно произнес Цыбин.

– Обидеть хотите? Мимо, конечно. Д5.

– Ну, вы меня, смотрю, тоже не слишком уважаете, Арина… Павловна? Мимо. А давайте посмотрим, что на Д5 у вас.

– Море до горизонта. Мимо, Мануил Соломонович. А10.

– Если что, по паспорту – Мануэль. Я немного португалец. Но не придирчив, в отличие от, – он кивнул в сторону спящего Шорина. – Если хотите стать его врагом, обязательно назовите его Давидом, через «и». Он от этого бесится. А вы, кстати, попали.

– Обязательно воспользуюсь вашим советом, Мануэль Соломонович. А пока – А9.

– Мимо! Можно просто Моня. А обижать Шорина я не позволю никому. Вот тут серьезно. Я его Второй.

Арина посмотрела вопросительно.

– Если кратко – отвечаю за его жизнь, здоровье и душевное равновесие. Держу, так сказать, в боевой готовности и идеальном состоянии. Как механик при самолете или танке. Давайте попробуем В10.

– Ранили. Так скажите вашему Шорину, чтобы подстригся. Хорошо защищает от вшей и косых взглядов.

– Вши на драконах не живут. Проверено. То ли уважают, то ли брезгуют. А он не пострижется. Древняя драконья традиция. У него и отец шевелюру отращивал, и дед… Г10.

– Ранил. И серьги тоже от дедушки?

– Казацкий обычай. Означает единственного сына в семье. Типа нельзя посылать в опасные места. Но бесполезно. Сам лезет, куда погорячее. Д10.

– Убили.

– Ура!

Цыбин прокричал это, кажется, слишком громко. Весь зал и Клим уставились на него.

– Вот товарищ согласен, – нашелся Клим, – подходите, подписывайтесь.

Моня встал, приложив руку к груди, как бы намекая на поклон, и пробираясь к столу Клима, шепнул Арине:

– На что я подписался?

– Сто пятьдесят процентов месячной зарплаты на облигации.

– Этот трехпалубник дорого мне стоил, – Цыбин печально развел руками и пошел к столу.

Пока Цыбин подписывал обязательство заема, Шорин во сне оттолкнулся от стены, попытался пристроиться на плечо Цыбина, но, не нащупав его, чуть не упал, и проснулся, и принялся ошалело оглядываться.

Арина приложила палец к губам.

– Что я пропустил? – спросил Шорин шепотом.

– Потопление трехпалубного корабля ценой в полторы зарплаты.

– Это еще надолго?

– Еще полчаса минимум. А потом – продолжение только для партийных. Вы как?

– Сочувствующий.

– Тогда вам не грозит. Как раз успеете отчет доделать.

– Какой отчет?

– О сегодняшнем трупе. Даже завидую – у вас там почти без писанины в этот раз.

– У него всегда без писанины, – прошептал вернувшийся Цыбин. – Честно говоря, ваш коллега – не большой мастер словесности.

– Хоть грамотный?

– Ну… Школу закончил. А дальше все – приравнял перо к штыку и выбрал второй.

– То есть вы за своего протеже еще и всю документацию оформляете?

– Блестящая догадка, Холмс!

– Между прочим, Моня, – обиженно пробурчал Шорин, – твоя неприязнь к военным не помешала тебе дослужиться до капитана.

– Однако разница между профессиональным потомственным воякой и интеллигентом, вынужденным защищать Отечество, вполне очевидна, – горделиво заметил Цыбин, одной рукой поправляя бабочку, а другой – указывая на Шорина.

– Мануэль Соломонович, если вы такой добрый – может, и за меня напишете? А то там страниц на пять.

– Был бы рад, но время, но силы… увы, не безграничны.

– Но их хватает, чтобы делать всю работу за друга.

– Распределение сил и времени Цыбина не входит в число ваших обязанностей, – отрезал Шорин.

Арина отвернулась. Хорошо, что вскоре Клим объявил перекур, после которого начиналось собрание только для членов партии.

«Оглашенные, изыдите», – привычно пробурчала под нос Арина – и чуть не улыбнулась, когда услышала, что Моня произнес то же самое вслух. Все-таки приятный человек этот Мануэль, жаль, что так держится за своего… дракона.

Все бросились к выходу.

Арина отловила в толпе Лику – и направилась к ней, лавируя, как еще не затонувший трехпалубный корабль.

– Леокадия Викентьевна, а не выйти ли нам на крылечко, не посплетничать ли по-девичьи? – Арина говорила сладеньким голоском, но внутри вся кипела.

– Если угостишь папироской, то запросто.

Но крыльцо было уже занято – на нем Цыбин с важным видом поучал Васько. Тот внимал каждому слову, разве что не записывал. До Арины долетело:

– И главное, учти, она больше всего ценит в своей внешности глаза. Так что обязательно что-нибудь про них заверни. Но без пошлостей: никакой там «бирюзы», никаких «небесных глаз»… Придумай что-нибудь оригинальное, например…

– Напомни мне поговорить с Тоней Янкевич о моральном облике советской ведьмы… – Лика взяла Арину под руку и повела ее за угол, к дровяному сараю.

Возле сарая они и уселись на почти сухой колоде.

– А теперь объясни мне, в чем смысл использовать вместо примуса доменную печь, – начала Арина.

– Догадываюсь, про кого ты.

– А что тут догадываться? Более заносчивого, глупого и некомпетентного человека найти было трудно. Я понимаю, что на фронте драконы на вес золота, но нам здесь оно зачем?

– Скучаешь по Маринке? – спросила Лика, глубоко затянувшись.

– Это тут ни при чем, – сказала Арина, но почувствовала, что врет.

– Она держала Мыс неделю после того, как были захвачены остальные форты, – Лика говорила глухо, не глядя на Арину, – до последнего. Мыс взяли не с моря – а со стороны Левантии.

Со стороны Левантии. Значит, Маринка держала форт, когда город был уже взят. Арина вспомнила карту фортов, висевшую в классе истории. Двадцать один форт, делавший Левантию, а значит – и всю Украину, а значит – и всю страну, неприступной с моря. От Князя Кирилла, стоящего так далеко в море, что даже не видно с Андреевской Горки, до Мыса – на самом берегу. На Мысе Арина даже была в детстве, когда у коменданта Мыса разболелся зуб – и папу вызвали для срочного лечения. Папа ворчал, что проще было бы господину офицеру, то есть товарищу командиру, пройти до кабинета, там и чище, и светлее, и бормашина новейшей

немецкой конструкции. А Арина, открыв рот, разглядывала замшелые стены, огромные оружейные механизмы, крохотные окна-бойницы, бесконечные переходы.

Арина представила себе среди этих темных, почти тюремных стен маленькую Маринку

в больших очках, в рваном рябчике не по размеру, в штанах-клешах – а может, в рваной юбке до пят – и как она держала форт до последнего.

Арина мотнула головой, отгоняя видение.

– Лика, зачем тебе дракон?

– Не знаю, возможно, пригодится. Но пока у нас недокомплект штата, так что берем, что дают.

– Да любая твоя практикантка справится лучше! По крайней мере, не будет на каждом углу кричать «я никогда не ошибаюсь».

– Ладно. Это, конечно, не твое дело, но так, между нами, – мне его навязали.

Арина вопросительно показала пальцем вверх.

– Нет, что ты. Шел в комплекте с Цыбиным. А Цыбин мне нужен. Может, драконы и редкие зверьки, но вот Особый с юридическим образованием – вообще уникальный. Так что если Цыбин хочет дракона – будет ему дракон. А Шорин этот… В общем, даю ему год. Либо он поймет, как быть примусом, либо мы научимся жарить котлеты на мартене.

Оперетка

– Всегда быть в ма-а-а-а-аске – судьба-а-а-а-а моя! – старательно, но неумело выпевал голос из-за закрытой двери.

Ему отвечал громкий смех.

Арина приоткрыла дверь. Спиной к ней, лицом к восхищенно аплодирующим практиканткам, раскланивался Шорин. На плечи ему на манер романтического плаща была накинута скатерть из актового зала.

Голову новой знаменитости украшало нечто невообразимое. Черная чалма, по поверхности которой шла россыпь красных роз с ядовито-зелеными стеблями. Красота!

– А теперь, медам и мусью, сеанс магии с разоблачением! – провозгласил Шорин, блеснув серьгой.

Он снял чалму – и вытащил из нее игрушечного зайца. Арина видела – таких продавала полусумасшедшая девушка на Вокзальной площади.

Практикантки опять зааплодировали. Шорин поклонился, завернулся в плащ – и направился к выходу, чуть не сбив Арину с ног.

– Простите. Не заметил. И, кстати, это ваше, – он протянул ей свою клоунскую чалму, – Ваш юный паж приволок.

– Оставьте себе. Вам она больше к лицу. Составляет ансамбль с прической и украшениями, – Арина отодвинула протянутую руку Шорина и прошла в кабинет.

– Моня, пойдем! Здесь не ценят искусство!

– Дамы! Перемещаемся в Особый отдел! – Цыбин жестом проводил практиканток за дверь. В кабинете стало тихо. Только смущенный донельзя Ангел остался сидеть в уголке.

– Зря вы его выгнали, Арин Пална, он смешно же показывал! И вообще, хоть колдун, но клё-ё-ё-ё-ёвый же!

Арина поморщилась от вульгарного словечка.

– Ну, в смысле, такой… Ну, как граф Монте-Кристо или там…

– Как герой-любовник второсортной оперетки, – подытожила Арина, давая понять, что разговор закончен.

Яков Захарович вошел в прекрасном расположении духа, помахивая свежей газетой.

– Вы только посмотрите, что у нас за оперетка! – пропыхтел он, усаживаясь в кресло и разворачивая газету, – сейчас я вам зачитаю.

Арина подняла голову. На нее смотрели самые синие в мире глаза.

Конечно, на зернистой фотографии в местном «Большевистском знамени» нельзя было понять точно, синие они, серые или вообще карие, но эту улыбку, скользящую по лицу с самого неба, эти брови с изломом, эту морщинку между бровей она узнала бы из миллиона других.

Его звали Антон Хайков.

Он был гением. Первая его статья, написанная на коленке где-то на третьем курсе института, была перепечатана в нескольких медицинских журналах, в том числе, говорили, и иностранных. Тогда его стал называть «коллегой» даже седобородый ректор института. Следующие статьи фурор наделали не меньший.

Но писал он нечасто и лениво – он был практиком. Фанатичным, восторженным, влюбленным. Он произносил «гнойная хирургия» так, как произносят имя любимой женщины – с придыханием, пробуя на вкус каждый звук.

Когда Арина пошла учиться, он был уже аспирантом. И достопримечательностью института.

Его операции собирали больше восторженных зрителей, чем гастроли столичных певцов. За право подавать ему инструменты шли нешуточные бои среди студенток.

Арина держалась долго. Два первых года она хихикала над однокурсницами, создававшими ради Антона невозможные прически, красившимися в стиле киношных фам-фаталь и прочими способами пытавшихся обратить на себя внимание.

А на третьем курсе поймала взгляд его синих глаз – и утонула в них. Конечно, она не стала проводить часы наедине со щипцами для завивки, не наводила томность на лицо. Она пошла другим путем.

Раз сердце Хайкова принадлежит гнойной хирургии, значит, Арина станет лучшим хирургом… после самого Антона.

Профессора очень удивились, когда Арина, раньше откровенно скучавшая на занятиях, вдруг с остервенением погрузилась в учебу. То, что раньше было для нее лишь данью уважения семейным традициям, внезапно обрело смысл, стало частью и целью жизни. И в конце года первый бастион был взят – ее ответ на экзамене с кучей дополнений к учебному материалу,

найденных во время ночных бдений в библиотеке, удостоился сдержанной улыбки Хайкова и его тихого шепота «недурно».

Арина летала как на крыльях. Еще больше теории, а теперь еще – и практика. Еще пара дежурств, пусть даже ее задача – мыть полы или наводить порядок в аптеке. На пути к победе не бывает неважных дел.

Когда пришло время распределения по специальностям, Арина ни на секунду не задумалась.

На вопрос комиссии ответила только: «А что, в мире придумали что-то интереснее гнойной хирургии?» – и поймала уже полную улыбку доцента Хайкова.

Гонка продолжалась. Быть лучшей, чтобы быть достойной.

Родители удивлялись. Они знали, что в медицинском халтуры не бывает, но чтоб вот так – забыть обо всем, годами не бывать в кино и театре, ни разу не прогуляться с каким-нибудь приличным молодым человеком, проводить все время то в институте, то в библиотеке, то в институтской клинике…

Диплом с отличием Хайков вручил ей лично, но при этом – открыл его, чтобы прочесть фамилию. «Он не помнит, как меня зовут», – впервые поняла Арина.

Еще два года жизни она потратила на то, чтобы доказать ему, что он не прав, – а доказала только себе, что без синих глаз Хайкова хирургия для нее потеряла все очарование. Снова стала чем-то мертвым, чередой заученных движений и шаблонных решений, задач, не вызывавших любопытства и озарений, не приносящих радости.

Нет, она была неплохим профессионалом. Середнячком из тех, на которых держится любое дело, рабочей лошадкой.

Блеск, который поразил бы Хайкова, заставил запомнить ее имя, в Арине отсутствовал.

Впрочем, была ли в мире девушка, достойная ловить на себе взгляд бездонных синих глаз, Арина не знала – Хайков так и не женился.

Она сбежала из хирургии. Сбежала от скуки, рутины, духоты. Сбежала от того, что понимала – лучше, чем она есть, она уже никогда не станет.

Неделю пролежала в кровати, глядя в потолок и обнимая плюшевого медведя (мама с папой устроили консилиум у постели, на котором внезапно постановили, что дочь взрослая, имеет право решать свою судьбу сама), – а потом пошла туда, где было интересно.

В общем-то, так Арина и оказалась в уголовном розыске. Снова училась, снова ночевала в библиотеке – но теперь для себя, никого не стараясь победить или поразить. И, кажется, получилось то ли найти себя, то ли наконец-то найти свое.

Но, конечно, в сорок первом хирургия догнала Арину. Бывает время, когда так себе хирург полезнее хорошего криминалиста.

Арина усилием воли отвела взгляд от фотографии в газете. Яков Захарович уже закончил чтение и ждал реакции публики.

– Да, сплошная оперетка, – задумчиво произнесла Арина. И все-таки стыдливо попросила газету.

Она думала, каково будет прочесть про очередное достижение Хайкова. Приятно («это мой учитель»), горько («я так и не смогла») или просто скучно. Но статья оказалась совсем другой. Враг. Сотрудничал. Высшая мера. Слова били в глаза, но сердце стучало ровно. Просто окончилась еще одна глава. Пора перевернуть страницу.