Текст книги "Место встречи - Левантия (СИ)"

Автор книги: Варвара Шутова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Конечно, сбор вещей был зрелищем увлекательным, но работы никто не отменял, так что пришлось все-таки Арине отправиться к себе в кабинет.

Куда через некоторое время постучала Лика.

– К тебе можно? Хоть отдохну – ты единственная, кто на меня не пялится, как на оживший труп, – вздохнула она.

Арина опустила глаза. Она привыкла к людям с различными повреждениями, но Лика с рукой на перевязи и тридцатью швами на лице выглядела… В общем, Арина хорошо понимала тех, кто крестился ей вслед.

– Это не на продажу, это лично тебе, – Лика принялась доставать из сумки нечто огромное, белое и невесомое.

– Что это?

– Парашют. Натуральный шелк. Один раз жизнь мне спас. Бери-бери! Лучшей ткани на свадебное платье и не придумаешь!

Арина опустила лицо в прохладную гладкую ткань, чтобы не было видно, как она плачет.

Утром катафалк, под крышу забитый всяким барахлом (Моня присовокупил к собранному диван из Арининого кабинета и какую-то мебель из своего сарая) отбыл по окрестным колхозам закупаться на свадьбу. Вернулись вечером в воскресенье в пустом катафалке (Моня от греха подальше сгрузил все наменянное к себе в сарай) – очень довольные, но молчаливые.

– В этот раз третьего сентября не будет, – грустно констатировал Моня, когда они вчетвером ехали на очередное происшествие.

– То есть завтра будет четвертое? – подняла брови Арина.

– Не, в смысле праздновать не буду, никакого настроения. Дотерплю уж до седьмого, – Моня печально вздохнул. – Дава! Сядешь ты наконец?

Давыд стоял, скрючившись, нависнув над Вазиком, и канючил:

– Ну посмотри еще раз, ну пожалуйста! Ну может, что-нибудь можно сделать? Любые деньги, ты же знаешь, за мной не заржавеет.

Вазик смотрел на дорогу, не обращая внимания на Шорина.

– На что это он его уламывает? – поинтересовался Ангел.

– Да принес ему остатки мотоцикла, разве что не в носовом платке. Он сначала упал

с третьего этажа, потом горел… в общем, так себе видок, – обстоятельно объяснил Моня, – даже Вазик чинить не взялся. Вот и ходит за ним, мол, почини-почини.

– Да что ему эта железяка? – не выдержала Арина. – И так последние деньги на эту дурацкую свадьбу ухлопал…

– Эта железяка нам жизни спасала не по разу. С драконом-то в чем сложность – Особыми способностями его фиг убьешь, а вот пулей – запросто. Так что самое простое – узнать местоположение, да и разбомбить вместе с окружающим квадратным километром. Так что петляли вдоль линии фронта, как зайчики. Сначала на лошадях, а потом Серого… добыли. В общем, он ему не железяка, а друг. Покойный.

– Вот скоплю денег – куплю Давыду Яновичу новый. Когда у него день рождения? – мечтательно прошептал Ангел.

– Через два месяца.

– Не успею…

– Ну, у него каждый год день рождения… Вот через тринадцать лет ему как раз пятьдесят стукнет – сможешь накопить.

Ангел начал что-то прикидывать в уме, шевеля губами и загибая пальцы.

Первое, что бросилось в глаза по приезде: на стене детского дома углем была нарисована опрокинутая буква В – знак «Маскарада».

– О! Новенькие пожаловали, – протянул Моня.

– Ага, скоро каждый мальчишка, разбив мячом окно, будет такую же загогулину рисовать, – поддакнул Ангел.

Арина вздохнула. Забавное наблюдение, конечно, только из открытой двери склада детского дома вместе с перьями из разорванной подушки вырывалась такая тоска, что хоть вешайся.

Она прикусила губу и пошла выполнять работу.

В отличие от прошлого «Маскарада» этот, кажется, ничем не брезговал. Склад выглядел совсем пустым. Стопка ночных горшков у стенки, несколько разломанных игрушек на полу – и перья, перья…

Шорин вышел во двор, закрыл глаза… И вдруг выматерился. Моня подскочил удивленный.

– Ты что творишь? Тут дети!

– Да… Старую знакомую встретил.

– Что? Та, из прошлого «Маскарада»?

– Она самая. Куражилась как хотела. Веселая, радостная, как пьяная.

– Ребят, – Арина подошла в задумчивости, – что-то тут не то. Прошлый «Маскарад» замки ломал, а тут – открыт аккуратненько.

– А где у вас обычно лежит ключ от склада? – поинтересовался Моня у директора детского дома.

Директор – худая до изможденности женщина одних с Ариной лет – посмотрела на него испуганно.

– У нас тут со сторожами плохо, так что мы решили, – она со всхлипом втянула в себя воздух, – в спальне у старших его хранить, за портретом Ленина. Туда никто не полезет, дети воспитанные. А чужого человека кто-нибудь бы заметил.

– Так, пойдемте к портрету, – решительно сказал Моня.

– А мне бы, – тихо добавил Шорин, – с вашей старшей группой познакомиться.

– Да, пройдемте, я покажу… – мелко закивала директор. – А старшая группа сейчас на прогулку выйдет.

Дети вышли строем. Они не выглядели несчастными – болтали, смеялись, подпрыгивали. Увидав их группку – начали болтать куда громче, показывая пальцами на Шорина.

Моня переговорил с воспитательницей – немолодой женщиной с прямой спиной, та кивнула – и Моня жестом подозвал Шорина.

Арину поразило, как серьезно Давыд разговаривал с детьми. Приседал перед каждым на корточки, то вытянувшись, то чуть сгорбясь, чтобы каждый раз смотреть глаза в глаза. Что-то тихо говорил, внимательно слушал ответ. Несколько раз дал примерить фуражку, а самому бойкому пацану – даже потрогать пистолет.

«А ведь Моня прав – из Давыда получится хороший отец», – подумала Арина. И только тогда заметила, что Шорин с детьми не только разговаривал. С каждым он старался улучить момент, когда ребенок отвлечется, или заглядится на блестящие пуговицы шоринской формы, или начнет что-то долго рассказывать, – и проводил рукой вдоль спины ребенка. Как тогда с Васько… и с самой Ариной.

Одну девочку Шорин после беседы взял на руки – и отнес к Моне.

– А вот наша пострадавшая, она же невольная соучастница, она же свидетельница. Давай, Жанночка, расскажи про тетю.

– Она такая красивая была, как из кино! – начала Жанна восторженно, от волнения дергая Давыда за туго стянутые резинкой волосы. – Подошла к ограде, спросила, это у меня помада или губы такие яркие. А потом накрасила меня своей помадой, а потом еще рассказывала про Золушку, только не настоящую, которая про жука пела, а какую-то дурацкую. А потом я ничего не помню, а потом только я оказалась в коридоре, и наш электрик Даниил Иванович меня ругал, что я гуляю, когда все уже в столовой. А тетю ту я больше не видела. Я думала, это я сплю, а потом мальчишки стали смеяться, потому что у меня помада размазалась.

– Вон видишь тетю? – Давыд повернул Жанночку в сторону Арины, – скажи, чем эта наша тетя от той отличается.

– Да совсем не похожа. Эта обычная, а та сказочная.

– Не. Так у нас, дружочек, ничего не выйдет. Давай в подробностях и деталях. Вот волосы, например.

– У этой они серые и короткие. А у той белые и длинные – как у тебя, дядя.

– Вот молодец! – Давыд поцеловал Жанночку в щеку. – Сейчас дядя Моня подробно запишет все, чем эти тети отличаются. Про волосы, а потом ты про глаза расскажешь, про рост, про одежду… В общем, сейчас будем все про эту тетю вспоминать. Потому что она знаешь кто?

– Фея?

– Не-е-ет. Злая колдунья! А мы ее ловить будем. Как добрые колдуны.

– А разве милиционеры-колдуны бывают?

– Бывают-бывают. Давай теперь про глаза.

Арина стояла, умиленно слушая. Еще никогда допрос свидетеля не был таким трогательным.

Жанна, как маленькая обезьянка, лазала по Шорину. Заплела ему косы, штук пять, не меньше, обцеловала всего, а еще взяла обещание, что он непременно придет еще, причем обязательно с собакой.

Когда с показаниями было покончено, Арина отошла за угол покурить.

– Тварь жирная! – услышала она голос директора.

Конечно, Арина не считала, что все на свете должны ее любить, но услышать такое от едва знакомого человека было несколько неприятно.

– Ой, извините, это я не вам, – директор детского дома подняла на Арину заплаканные глаза. Арина протянула ей папиросу. Та взяла с благодарностью.

– Представляете, звоню в Наробраз, говорю, мол, так и так, ограбили, уже завтра детям есть нечего будет. А они мне – мол, решайте на месте, через неделю-другую что-нибудь придумаем. Тварь жирная! Зажравшаяся мерзкая тварь! Ненавижу! Хуже фашистов! – женщина плакала навзрыд.

– Мне надо с товарищами посоветоваться, кажется, были какие-то резервы на такой случай, – Арина побежала к своим.

Все трое выслушали внимательно. Моня выразительно посмотрел на Давыда. Тот, в свою очередь глянул на Арину. Та кивнула.

– Монь, а хватит там? – нерешительно спросил Шорин.

– Еще как! Я же это… с запасом покупал. Там за один диван наш любимый пять мешков картошки выдали и еще яблок на сдачу.

– Так что мы стоим? Поехали!

Моня с Давыдом уговорили Вазика помочь – тот и не возражал.

Погрузка в Монином сарае и разгрузка на складе детдома прошли быстро и задорно. Директор смотрела округлившимися от удивления и восторга глазами.

Моня отвел ее в сторону.

– Тут еще немного деньгами…

– Что вы, Мануэль Соломонович! Не надо! Детки сыты – с остальным справимся! Она снова плакала, но уже от радости.

Из детского дома выбежала Жанночка.

– Уже вернулся? – спросила она у Шорина строго. – А почему без собаки?

– Извини, не успел за ней заехать.

– Это неправильно, – отчитала она его, – я тебя уже с собакой нарисовала. Вот.

Она протянула Давыду мятый листок. На нем красивый милиционер держал на поводке большую собаку. Милиционер почему-то был обут в оранжевые тапочки.

– Это я? А что это я в тапочках?

– Ничего ты не понимаешь! Это сапоги. А оранжевый – просто самый красивый цвет. Вот я тебе им сапоги и нарисовала! – она поцеловала Давыда и убежала.

– Умеешь ты, Цыбин, подарки делать, – вздохнул Давыд, когда они возвращались в каретный сарай. – Скажи, Арин, лучший же подарок на свадьбу.

Арина закивала головой.

Вечером Давыд и Моня зашли по старой памяти к Арине выпить по бутылочке пива после работы. Сидеть пришлось на двух чурбаках, притащенных из дровяного сарая. В дверь тихо постучали.

– Войдите, – серьезным голосом произнесла Арина.

– Значит, свадьба отменяется? – спросил Васько, проскальзывая в дверь. Моня развел руками.

– Вот самое обидное. Бражка стоит, аппарат есть, так что в случае чего – напоить могу всю Левантию. А вот накормить – увы.

– Мне тут тетка полсвиньи прислала… Ну это… – Васько всосал в себя, кажется, весь воздух, что был в комнате, – вы возьмите, в благодарность. Это ж вы нас с Дашей познакомили… И дело вы хорошее сделали.

И это было только начало. Каждый день к Моне, Арине и Давыду подходили сотрудники УГРО и стыдливо предлагали какие-то продукты на свадьбу. Кто-то принес фруктов из своего сада, кто-то – картошки и буряков из запасов…

Рябчики просто позвали Моню на ночную рыбалку с уговором – весь улов пойдет на свадьбу.

И очень жалели, что ни толком засолить, ни завялить рыбу не успеют.

Тут уж Моня взял на себя командование – и показал, как коптить рыбу в железной бочке.

Моня рассказывал подробности ночных приключений всем, кто интересовался, почему все рябчики УГРО так упоительно пахнут копченой барабулькой.

А в пятницу всех троих вызвал Яков Захарович.

– Скажите, ребята, вы не могли бы свадьбу вашу перенести? – начал он без предисловий.

– На сколько примерно? – ответил Моня неохотно.

– Лучше бы на год-другой. Но если совсем невозможно – хоть на неделю.

– Исключено. Люди из других городов приедут, отменять приглашения поздно, неделю их тут мариновать – вообще не дело…

– Моня, ты из меня зверя-то не делай. Я ж только рад за эту парочку, – Яков Захарович кивнул на Давыда и Арину, как будто бы они были где-то далеко, – но сам пойми. Шорин у нас один такой. Лику мы с тобой договорились беречь, до работы особо не допускать, а значит, в воскресенье у вас с Давыдом так и так рабочий день.

Моня кивнул.

– Теперь Арина.

– У меня в воскресенье выходной, – робко заметила Арина, умоляюще глядя на Якова Захаровича.

– Помню, но нет. Не выходит. Потому что ваш научный отдел хуже Особого. Ни одного ответственного человека. Ваш драгоценный Евгений Петрович записался на какую-то конференцию судмедэкспертов в Москве. Вот, телеграмму прислал. Мол, отбыл на конференцию в соответствии с январскими договоренностями. А я, значит, помни, отпускал я его в январе, или он сам придумал.

– А Таборовские?

– А у Таборовских сегодня ночью дочь родилась. Так что, боюсь, они не выйдут.

– Не выйдут, – эхом ответила Арина.

– Получается – вы оба в воскресенье работаете. И Моня ваш – с вами за компанию.

– Яков Захарович! – лениво протянул Моня. – Ну сами подумайте. Вам точно надо, чтоб мы весь день тут сидели? Или вам важно, чтобы в случае чего мы выехали оперативно?

– Скорее, второе.

– Так свадьба будет в десяти минутах отсюда медленным шагом. Посадим дежурного на телефон, если что – мы мигом.

Яков Захарович хотел что-то возразить, но только рукой махнул.

– В общем, сидите, где хотите, но предупреждаю, криминальный элемент по воскресеньям не отдыхает. Так что горько там или не горько – поедете в свадебное путешествие на место преступления.

– Так точно, – молодцевато козырнул Шорин, пытаясь погасить улыбку от уха до уха.

Свидетели и потерпевшие

– Ты сукин сын, бесчувственный к красоте! – Моня вещал, как со сцены.

К вернувшейся из ванной Арине бросилось на руки нечто, оказавшееся перепуганным Варькой.

К его ошейнику была косо пришпилена бутоньерка.

– Пытался этому охламону красоту навести, так он сопротивляется. Даже вон цапнул, – Моня показал поцарапанный палец.

– А зачем ты ему бутоньерку нацепил?

– Так он это… Член семьи, лучший друг жениха. Куча народу придет, оркестр будет – а тут Варька как шпана бегает в одном ошейнике, даже без цветов.

Шпана Варька, сидя на руках у Арины, вилял хвостом и пытался лизнуть ее в лицо.

– Оркестр? Монь, ты палку-то не перегнул? И так денег нет, а ты оркестры заказываешь…

– Ну тоже мне оркестр. Ни разу не джаз Энтелиса. Так, Аркадьичей пригласил за бутылку-другую сыграть.

Аркадьичи еще в Аринином детстве считались левантийским курьезом. Руководитель ансамбля, статный седовласый Илья Аркадьевич Муштай, кроме того, что был великолепным кларнетистом, имел еще две отличительные особенности: во-первых, он со всеми был на «вы». Даже приходя вечером пьяненьким и ругаясь с женой, он хоть и матерился, как портовый докер, но исключительно на «вы».

Второй же странностью Ильи Аркадьевича была его святая вера в тайну имени. Он был убежден, что имя, а особенно отчество определяет судьбу человека. Поэтому в свой ансамбль брал людей исключительно с отчеством Аркадьевич (в крайнем случае – Аркадьевна). На музыкальные способности он смотрел во вторую, а то и в третью очередь, так что ансамбль был дружным, приятным в общении, но по части музыки – на большого ценителя.

Чаще всего искусством Аркадьичей можно было наслаждаться на похоронах, иногда – на свадьбах. Арина относилась к ним с той же нежностью городского уроженца, как к нелепому городскому фонтану в виде регулярно перекрашиваемой бетонной девы или к Площадке Райко.

– А жених-то где? – встрепенулся Моня, – у меня для него подарочек, его часть пари.

– Тут я, тут, показывай, что притащил, – раздался недовольный голос Шорина,– и Давыд вышел из своей («нашей» – поправила себя Арина) комнаты.

Арина с Моней ахнули.. По изысканности Шорин сейчас не уступал даже Моне, хотя был бос и растрепан. Одет он был в шикарный костюм цвета кофе с молоком.

– Откуда такая красота? – присвистнул Моня.

– Яну шили на свадьбу. Моя мама настояла, чтоб жених прилично выглядел, – Белка вошла с горячим чайником, – так что один раз надеванный. Наум Львович подогнал, сказал – на сдачу от платья.

Моня достал из кармана нечто нестерпимо-яркое. Развернул – это оказался шелковый галстук, на котором по желтому фону прыгали оранжевые обезьяны.

– Не, я такой не повяжу, – отпрянул Шорин.

– Ну, братец, – пари есть пари. Я свою часть выполнил, теперь твоя очередь. Я, между прочим, этот галстук аж из Японии привез! Только ради тебя. Так что не наденешь – сначала обижусь, а потом повяжу его Варягу. Может, он лучше понимает, что такое честь и мужская дружба.

– Отстань от собаки. Я это… – Давыд потупился, вертя чудовищный галстук в руках, – в общем, я не умею все это вязать.

– Понял. Позволь за тобой поухаживать, – Моня принялся деловито завязывать галстук Шорину. – Виндзорский узел, последний писк моды! Кстати, во сколько вы регистрируетесь?

Арина с Давыдом переглянулись.

– А что, там как-то договариваться надо было? – удивленно спросил Давыд, – Я думал, заскочим как-нибудь…

– Да ничего ты не думал, – досадливо вздохнул Моня, – небось, просто забыл.

– Честно говоря, да.

– Ладно, давайте одевайтесь – что-нибудь придумаем. Надо успеть до начала рабочего дня, а то Яков Захарович нам устроит. И, Дава, если ты заправишь эти прекрасные брюки в сапоги – ты будешь глубоко неправ.

Белка достала из шифоньера нечто белое, невесомое, струящееся и матово поблескивающее. Такую роскошь Арина раньше видела только на дивах из трофейного кино.

– Ирочка! Тебе помочь? – Белка поманила Арину в маленькую комнату.

Платье шилось без примерок. Арине недосуг было бегать в ателье, так что она отдала Белке Ликин парашют, а вместо выкройки вручила свой летний сарафан. Но Белка была знакома с лучшим левантийским портным Наумом Львовичем Тома, а он свое дело знал крепко. Платье село как влитое.

Невеста вышла из комнаты походкой королевы. Восторженный свист Мони и возглас Давыда подтвердили:  она была в этом платье не просто хороша – великолепна.

Арина никогда не подозревала, что она красивая. Да еще и настолько. Она удивленно, как в первый раз, рассматривала себя. Сзади подошел Шорин – и тоже восхищенно уставился на отражение Арины.

– От вас, конечно, глаз не оторвать, но нам пора бежать, – встрял Моня, – паспорта не забудьте. И это, Дава, звездочку приколи.

Давыд скривил лицо, и Моня поспешил объяснить:

– Понимаю, что раздражает. Но это лучше, чем сидеть в очереди.

И Моня оказался прав. Когда они дошли до загса – там уже скучали три пары. Но Арину с Давыдом пропустили вперед без вопросов.

Девушка-регистратор была какая-то странная. Когда Давыд и Арина вошли – округлила глаза, увидев черный «особый» паспорт Давыда, успокоилась было, но, заглянув в него, снова выразила крайнее удивление.

Впрочем, работу свою выполнила быстро, так что уже минут через десять они вышли из загса мужем и женой.

– Мы так и будем весь день бегом? Можно мне пять минут постоять-покурить? – раздраженно спросила Арина, когда Моня бодро потрусил в сторону каретного сарая.

– О! Хорошая идея! – Моня развернулся на пятках, остановился и достал папиросу.

– Вот запретит тебе муж-тиран курить – что делать будешь? – ехидно спросил Шорин, отмахиваясь от дыма.

– Буду по нему иногда скучать, может, даже поздравлять открыткой с праздниками, – задумчиво ответила Арина.

– Нет, ты слышал, слышал – ей папиросы важнее меня! – запальчиво выкрикнул Давыд Моне

– Бачили очі, що купували, – флегматично отозвался тот. – Арине тоже вот не повезло. Ты теперь, можно сказать, ее жизнь.

– Длинная же у меня жизнь, – смерила Арина Давыда взглядом с ног до головы.

– Зато какая тяжелая… – печально вздохнул Моня.

Из открытого по случаю жары окна загса послышался женский голос:

– Нет, Нюр, говорю тебе – настоящий сумасшедший. В ухе серьга, на шее галстук

с обезьянами, – Моня многозначительно поднял бровь, а голос продолжил, – ты бы его невесту видела! Она мне в матери годится и страшна как смертный грех. А потом смотрю – мне два паспорта подают, простой и «особый». Ну, думала, ведьма, очаровала человека. А нет – Особый там он. Точно сумасшедший!

У Давыда на скулах заиграли желваки.

– Дава! Умоляю! Тебе еще работать! – Моня бросился к другу.

– Я вежливо, и мутить не буду, – прорычал Давыд, одним махом запрыгивая в окно.

Через минуту из окна донесся голос Шорина. Говорил он негромко, сжав зубы, даже не говорил, а утробно рычал:

– Девушка! Вы не будете столь любезны извиниться перед моей женой?

Тут же в окне появилась голова регистраторши.

– Извините, – сказала она в сторону Арины, громко икая.

До каретного сарая шли молча. Настроение было не праздничное. Арина иногда украдкой посматривала на Давыда – и пыталась понять, изменилось ли что-нибудь от того, что в их жизни появился листок желтой бумаги с тусклыми машинописными строчками и расплывающимся фиолетовым штампом.

Вот этот человек рядом – не просто коллега, друг, любимый – а муж. На всю жизнь. Его или Аринину – как получится.

А как дошли до УГРО – потек обычный рабочий день. Ну разве что юная практикантка вскрикнула, увидев Арину в свадебном платье, выходящую из морга. И Клим Петрович, столкнувшись в коридоре с Шориным, прочел ему лекцию о недопустимости буржуазных обезьянок в образе сотрудника уголовного розыска. Равно как длинных волос, серьги в ухе и порванного под мышкой пиджака.

Шорин, как всегда, пропустил слова Клима мимо ушей, хотя пиджак все-таки зашил – на живульку, небрежно – но лучше, чем с дырой ходить.

В обед Моня посмотрел на часы и сказал, что у Давыда с Ариной есть ровно час, чтобы сходить домой, привести себя в идеальный вид – и выйти к гостям.

До дома они бежали, взявшись за руки и хохоча, как два школьника, удравшие с уроков. А дома – целовались без конца, как после долгой разлуки.

– Братцы! Не задерживайте церемонию, вас все уже ждут, – они не заметили даже, как в комнату вошел Моня.

– Ох! – зашедшая за ним Белка всплеснула руками. – Ирочка, да что ж ты с непокрытой головой? Нехорошо это, не по-человечески.

Она принялась рыться в шкафу. Где-то в самой глубине скрипучего рассохшегося ящика раскопала нужное – и торжествующе вытянула на свет стопку белых кружев.

– Моя фата. В ней за Яна замуж выходила, – она накинула фату на Арину, – а хорошо, тебе идет.

Тяжелые кружева легли вокруг лица, как рама портрета, придавая Арине сходство с дамами прошлых эпох.

Она подала Давыду руку – и парой спустились вниз.

Арина выскочила из темной парадной – и зажмурилась. Солнце светило невозможно ярко.

Накрытые скатертями всех мастей столы, выстроенные друг за другом, змеились по всему двору. Скамейки из стульев с перекинутыми между ними досками повторяли траекторию столов. Между деревьями были протянуты веревки с цветными флажками и бумажными цветами.

Женщины бесконечной вереницей несли с летней кухни на столы все новые и новые блюда, кастрюли, тазы и супницы. Мужчины деловито расставляли бутылки. В углу под навесом сыгрывались Аркадьичи – помимо самого Муштая, присутствовали аккордеонистка Алла Аркадьевна, гитарист Лев Аркадьевич и барабанщик Кузьма Аркадьевич, брандмейстер в отставке.

Звуки отражались от стен дома, множились и улетали вверх, в кроны деревьев, а оттуда – к солнцу.

У Арины закружилась голова от этой яркой, шумной, нереальной картины. Она закрыла глаза.

– Качинская! – раздался резкий голос Александра Зиновьевича.

Ну вот и все. Сказка кончилась. Пора просыпаться – и на смену. На войне сны всегда такие и были – яркие, длинные, про счастливую мирную жизнь, про любовь…

Арина помотала головой и открыла глаза. Левантийский двор со столами, нелепыми флажками и веселыми лицами друзей и коллег никуда не делся. А Александр Зиновьевич, несколько располневший и полысевший, стоял рядом и протягивал Арине букет.

– Прекрасно выглядишь, Качинская. Можно тебя на пять минут для приватной беседы?

Арина вопросительно посмотрела на Давыда, тот поморщился и кивнул.

– Ты понимаешь, во что ты вляпалась? – спросил Александр Зиновьевич, когда они отошли в сторону и достали папиросы. – Ты хоть знаешь, чем этот проходимец зарабатывает на жизнь?

– Мы коллеги.

– То есть ты тоже этим промышляешь? Никогда бы не поверил.

– Промышляю чем? Александр Зиновьевич! Раньше у вас не было привычки говорить загадками.

– Этот твой жених явился ко мне где-то в апреле, мол, посмотрите, что там со мной, а то друзья волнуются.

– Я его к вам направила.

– Не сбивай меня, я сам собьюсь. И так между делом спрашивает: «А вот если я женщину прокляну на бесплодие, ну, чтоб детей не было, – ей от этого что будет, кроме отсутствия всяких волнений и неприятностей?» Каков вопросик! Я, конечно, его порасспрашивал – и сдается мне, что он затеял нехорошее дело. Предлагает дамам проклятье в качестве средства от детей. Ну, я ему вкратце обрисовал все, чем чревато такое «народное средство», он аж побледнел и срочно попрощался. Так что ты смотри, как бы благодарные клиентки вас обоих не растерзали.

Арина рассмеялась от облегчения.

– Александр Зиновьевич! Вы опять все не так поняли. Я вижу Давыда на работе каждый день – на такой промысел у него не хватило бы ни сил, ни времени.

– Дай-то бог, – вздохнул Александр Захарович, – дай-то бог…

Тут на них накинулась Белка, погнала Арину за стол, а Александра Зиновьевича вовлекла в поток воспоминаний о совместной учебе.

– Так ты все это сделал из-за того, что Зиновьич тебе наговорил? – шепнула Арина Давыду, когда они сели во главу стола.

– Что «это»? А… понял. Ну да. Страшно за тебя стало.

– Ну ты б хоть предупредил.

– Надеялся дождаться момента, когда ты сама заметишь. Но не выдержал. Что поделать, если угораздило влюбиться в чертовски привлекательную дамочку.

Арина вздохнула и погладила его по плечу. Без спросу решить ее судьбу для ее же блага – в этом был весь Давыд.

Свадьба шла своим чередом. Пили, пели, кричали «Горько!», гомонили на все лады.

Постоянно кто-то приходил, кто-то уходил, каждому вновь пришедшему доставалась тарелка наваристого борща («Мама говорит – они три ведра сварили», – шепнул Шорин). С каждым надо было поздороваться-попрощаться, выслушать поздравления, перекинуться парой слов. Это напоминало сон, где чередой проходят перед глазами знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые лица.

– Позвольте вас ангажировать! – Ангел в сияющей парадной форме встал у Арининого плеча. Арина оглянулась – музыканты играли что-то явно не танцевальное. Возле Шорина в такой же приглашающей позе стоял Моня. Арина нашла глазами Якова Захаровича. Тот развел руками: мол, он предупреждал.

Во дворе уже стоял катафалк – и Белка быстро, но интенсивно пихала Вазику пироги, рыбу и борщ в стеклянной банке.

– В общем, труп у нас. Лежал на чердаке. Зимой там белье сушат, а летом почти никто не ходит. Мальчишки обнаружили. Мужчина, больше ничего не знаю.

– Ну, уже что-то, – улыбнулась Арина.

Попав в прохладную полутьму катафалка, она наконец-то смогла сосредоточиться.

– А ты теперь мой муж, – удивленно произнесла она, глядя на Давыда, как в первый раз.

– А ты – моя жена, – так же удивленно ответил он.

– Муж.

– Жена.

Оба засмеялись.

– Приятно видеть, что вы разобрались, кто из вас кто, – усмехнулся Моня.

Может, люди тот чердак почти не использовали, а вот голуби облюбовали давно и прочно. Пол казался белым от обилия свидетельств их присутствия. Арина сначала пыталась идти аккуратнее, чтоб не запачкать прекрасное платье, но потом поняла, что бесполезно. Шорин все-таки заправил свои пижонские штаны в сапоги. Моня поглядывал на него с некоторой завистью, с его лакированными туфлями такой фокус бы не прошел.

Труп лежал у самого окна, так что был освещен солнцем, как актер на сцене. Арина глянула ему в лицо – и почувствовала, как по коже пробежал холодок.

– Пиши, Ангел! Мужчина, родился 16 марта 1922 года. Особый, воздух, пятерка. На правом боку шрам длиной восемнадцать сантиметров…

– Вы это прямо под пиджаком видите? – Ангел округлил глаза.

– Я сама ему этот шрам организовала, – пожала плечами Арина.

– О! Опять знакомый, – пробурчал под нос Моня.

– Левантия – город маленький, – вздохнул Шорин, – а может, ты еще и знаешь, кто все это сделал? Были у него недоброжелатели?

– Более того, я слышала, как один человек назвал его своим первым врагом и обещал убить, – ответила Арина спокойно.

– О! Кто же это?

– Ты. Разреши представить, перед тобой Глазунов Анатолий Степанович.

– Тот самый Глазунов, который… – Шорин автоматически провел рукой вдоль спины Арины, как будто проверяя, не появилось ли там снова проклятье.

– Он самый.

– Не, ну это не я… Я с ним и познакомиться-то не успел, – растерянно промычал Шорин.

– А вот это ты прокурору расскажешь, – ответил ему Моня, сделав зверски серьезное лицо.

– Монь, он тоже желтый, как та девушка…

– Я тут поднял прошлогоднее дело, еще апрельское. Помнишь, наверное, – тоже был такой же желтый. Его потом опознали – тоже особый был, земля, троечка.

– И все то же самое… – Арина нагнулась к трупу, привычно становясь на колено.

Шорин успел кинуть на пол свой пиджак – и чудесное платье почти не соприкоснулось с грязным полом.

– Значит, пришел он сюда сам. Вон там след остался, вот тут на подошве это самое… Пришел и помер, – Арина уже откровенно злилась, – и был он тут совсем один. Как это объяснить – не знаю. Лежит дней пять, при этом – ни одного насекомого. Брезгуют они им, что ли?

Она жестом пригласила Шорина.

– Моня! Фонишь, – крикнул он, закрыв глаза и сосредоточившись. Моня отошел в другой угол чердака.

– Моня, христом-богом прошу, отойди ты наконец! Фонишь, как скотина. Если не сдвинешься, сделаю больно.

Моня пожал плечами, но отошел уже совсем далеко – на лестницу.

– Да твою ж мать, Цыбин! – рыкнул Давыд, резко ударив локтем за спину. Арина взвыла – удар пришелся ей по ноге.

Давыд распахнул глаза и вскочил, как на пружинах.

– Прости, прости! – он обнял Арину. – Сумасшествие какое-то, мне показалось, что ты фонишь. Причем здорово так…

– Это не я, – Арина потупила глаза, – это он…

Она взяла руку Шорина и положила себе на живот. В этот момент ей показалось, что внутри как будто бы маленькая рыбка плеснула хвостом.

– Ой… – Давыд расплылся в улыбке, – а ничего он так… неслабенько… Монь! Иди сюда, глянь, какой мужик крепкий растет… Дракон!

– Если ты не заметил, мы тут немного по делу, – лениво отозвался Цыбин, но подошел: – Арин, можно?

Он протянул руку к Арине и зацокал языком.

– И правда, силен, папаша, – Моня дурашливо хлопнул Давыда по спине. – Работай давай, вот выгонят тебя за тунеядство – на что будешь пеленки-распашонки покупать?

– Так отойдете вы… трое?

– И я? – подал голос Ангел, сидевший на окне поодаль и в разговоре участия не принимавший.

– Ты – как хочешь.

И Шорин снова склонился над трупом, закрыв глаза.

– Зря вас только гонял – опять все чисто, – объявил он через минуту. Остальные только вздохнули.

– А что его на чердак этот грязный потянуло? – рассуждал Моня в катафалке. – Что у него там за дела были?

– На крышу, наверное, хотел. Он страстным голубятником был, – ответила Арина, – даже бредил своими птицами. И письма мне писал – на полстраницы просьбы его простить, остальное – про то, какие у него на голубятне живут «монахи», «крымчаки» и даже «спартаки».