Текст книги "Место встречи - Левантия (СИ)"

Автор книги: Варвара Шутова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Значит, забежал на чердак голубей проведать, увидал что-то и помер внезапно… – Моня выглядел ошалело – у него явно что-то с чем-то не стыковалось.

– Забежал – неверное слово. Еле заполз, периодически падая и обтирая стены, – ну, судя по одежде. Но все сам. Запаха алкоголя нет, но шатало его изрядно. Еще проверю, что в желудке, – Арина задумчиво курила, не замечая, что пепел падает на платье.

Она попыталась представить себе походку, которой забирался на чердак Глазунов. Получалось похоже на то, как ходил в марте Кодан.

– Монь, похоже, тут не алкоголь… Тут другое. Сдается мне, Михал Вазиков наркотиками торгует – и этому продал. Ему нужно. У него болело… Этим сейчас Васько занимается, можешь детали спросить.

Арина вкратце рассказала про странное поведение Кодана (назвав его своим кладбищенским знакомым), про намеки Михала, про свои соображения.

– Ну тогда все сходится, – улыбнулся Моня. – Вот скажи мне как медик: может быть вещество, отнимающее особую силу?

– Это не ко мне. Спроси у Александра Зиновьича. Кстати, откуда он взялся на свадьбе?

– Ты мне ни одного адреса не дала. Так что сел, вспомнил всех, кого ты упоминала, – и пошел сначала в прокуратуру – ну, ты знаешь, я там до войны работал, у меня там своих много осталось, потом по другим инстанциям… В общем, кое-кого нашел. Напомни – я тебе письма отдам, которые мне написали. Нинка твоя в Сибирь к мужу уехала, пишет, там холодно, но весело, вон, третьего ждут. Просит у тебя прощения, но за что – не пишет. Байгиреев с Баймухановым теперь в одной квартире живут. Их соседи путают. Написали, сами не приедут, но обещали при случае прислать барана. Не знаю уж, живого или нет…

Моня еще долго описывал жизнь Арининых знакомых. Арина удивлялась, как, оказывается, много людей она знает. И что странно – они не забыли ее.

Внезапно она осознала, что не чувствует ставшей уже привычной звенящей пустоты вокруг и внутри. Мир был заполнен людьми, домами, животными – и все они создавали плотную, толстую ткань бытия, в которой было идеально подходящее место для самой Арины. Это было похоже на… счастье? Наверное. Арина не пыталась подобрать слово, чтобы описать, что происходит с ней.

У нее есть муж, зимой будет сын, есть жилье, семья, любимая работа… Есть целый большой мир вокруг.

– Если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду ехать в катафалке с трупом незнакомого мне человека и смеющейся невестой, я бы решил, что говорящий бредит, – улыбнулся Моня, – но вот ведь, все на лицо. Ах да, еще жених весь в перьях и голубиных приветах.

Давыд снял пиджак и попытался его отчистить.

– Сейчас до каретного сарая дойдем, у меня там щетка есть, но, боюсь, даже она не справится, – вздохнул Моня. – Нельзя тебе, Давыд, приличные вещи давать.

– А что до сарая? Нас, между прочим, гости ждут, – Шорин, кажется, пропустил мимо ушей большую часть слов Мони.

– Ну, если хочешь, иди к гостям. А нам с коллегами надо всю документацию оформить. Арина Павловна вот, небось, еще захочет в морге себя проверить…

– Убедил. В УГРО – так в УГРО, – смиренно кивнул Шорин.

Но спокойно заняться бумажной работой им не дали. Прямо на пороге их ждал дежурный рябчик с сообщением о втором, а возможно, и третьем трупе.

– Страсти, как в кино! – обозначил он суть преступления. – Значит так, на лакокрасочном есть девушка, Клара Марихина.

– Симпатичная, – промурчал Моня.

– В том и проблема. В нее в один момент времени влюбились два человека: химик Снятковский и бухгалтер Шенгелия. Бухгалтер, кстати, еще и Особый, правда, всего второго ранга. В обед между ними случился конфликт с матерной руганью и зуботычинами. А после обеда оба пропали. Вообще. Дома не появлялись, на работе – тоже. Надо ехать выяснять.

– Спасибо, съездим, – Моня вздохнул, – не дают насладиться свадьбой… Я бы вот только за это сажал.

Как только тело Глазунова перенесли в морг, катафалк снова отбыл на место преступления. Уже начало смеркаться, но лакокрасочный завод можно было бы найти и в полной темноте – по запаху.

– Выдержишь? – заботливо шепнул Давыд.

– Приятно пахнет, не розы какие-нибудь, – вздохнула Арина, – вот так бы ходила вокруг и нюхала.

– Хочешь, буду водить тебя сюда на прогулки? – улыбнулся Давыд.

Задний двор, где в последний раз видели обоих пропавших, был изрядно затоптан, так что Арине делать было особо нечего. Ангел опрашивал свидетелей, Моня – утешал роковую женщину Клару.

Давыд тоскливо бродил по двору.

– Иногда хочется начать курить, чтоб не торчать без дела, – вздохнул он. Рядом тут же возник Моня.

– Тебя папироской угостить или работы подкинуть? Клара говорила, мол, Снятковский просто матерился, а вот Шенгелия – проклятьями сыпал. Типа «чтоб тебе повылазило». Конечно, двойка – это несерьезно, но проверь, чисто на всякий случай.

– Попробую. Не верю я, чтоб он серьезно, но давай вы с Ариной покурите где-нибудь подальше отсюда, а я посмотрю.

Арина с Моней отошли. Давыд, казалось, продолжил бесцельно шататься по двору, но по тому, как сошлись его брови, по капелькам пота, выступившим на лбу, Арина понимала, что все не просто так.

Она попыталась привычным жестом поправить очки – и только тут поняла, что видит каждую морщинку на лбу Шорина без всяких очков.

– Монь! Вы надолго мне новые глаза сделали? – толкнула она Цыбина в бок.

– Что? А, нет. В полночь новое платье твое обратится в старое и бедное, лошади станут мышами, кучер крысой, а карета – тыквой.

– Ну вот… А я только во вкус вошла.

– Особые воздействия, – нудным голосом диктующего учителя начал Моня, – делятся на временные, требующие регулярного возобновления либо полного прекращения, и перманентные. Большинство перманентных воздействий слабообратимы и приводят к плохо учитываемым последствиям как для объекта, так и для субъекта особого воздействия.

– Ну вот, а я думала – вы чудеса творите…

– Вот уж чем никогда не занимались… – Моня пригляделся. – Он что-то нашел, пошли.

Давыд, не открывая глаз, уверенно шел куда-то вглубь двора. Моня указал в ту сторону первому встречному:

– У вас там что?

– Склад готовой продукции.

Давыд почти уперся в дверь склада – Моня едва успел подбежать и распахнуть ее перед ним. Давыд решительно дошел до одной из бочек – и остановился.

– Тут, – выдохнул он.

Моня, не говоря ни слова, всем телом ударился в бочку и опрокинул ее. Полилась густая синяя краска, а потом показалась человеческая рука.

– Одного, кажется, нашли, – мрачно сообщил Моня, счищая синие брызги с костюма.

– На лице и руках – ожоги, на вид – кислотные, – Арина попыталась оттереть краску первым, что попалось под руку – подолом платья, – судя по форме и расположению – плеснули на него кислотой. Дальше расскажу уже в морге.

– Ну что, Шенгелию обнаружили, осталось найти Снятковского… Хотя… есть мысль, – Моня удалился в задумчивости.

Найти Снятковского оказалось нетрудно. Когда Клара узнала, где и в каком виде был обнаружен Шенгелия, она честно призналась, что выдала Снятковскому ключи от своей комнаты. Он наплел бедной девушке с три короба, мол, Шенгелия навел на него порчу – и если не спрятаться, бог его знает, что случится.

Кино получилось негодное, только писанины прибавилось. «Еще и Клару теперь утешать», – вздыхал Моня.

– Ну вы живописны, – присвистнул Ангел, разглядывая товарищей. Его форма по-прежнему сияла чистотой, а вот на одежде Давыда, Арины и, в меньшей степени, Мони грязь с чердака причудливо смешалась с краской.

Добрый Вазик попытался было почистить их бензином – но вскоре осознал тщетность попыток.

– Эх, собиралась платье перекрасить в какой-нибудь синенький или там желтенький – и носить, – вздохнула Арина.

– Да будут у тебя еще платья, обещаю, – обнял ее Давыд.

Бумажная волокита заняла не так много времени. Даже Шорин снизошел до того, чтоб накарябать пару строк кривым почерком. Можно было возвращаться к гостям.

Двор выглядел волшебно. Моня раздобыл где-то множество электролампочек, покрасил их в разные цвета – и скрутил в гирлянду. Двор светился, как танцплощадка.

За столами уже почти никого не было. Пара спящих пьяных, целующаяся парочка – остальные, кажется, разошлись.

Белка выбежала встречать.

– Дети, вы ели? – сурово спросила она вместо приветствия, – Дода, ты можешь вообще помереть с голоду – твое право, но жену накормить обязан! Сидите здесь, сейчас принесу вам поесть.

Тут же перед ними возникли две тарелки борща, картошка, рыбка, еще что-то…

– А что Варяг меня не встретил? Как не родной? – доев борщ, удивился Давыд.

Из-под стола раздалось виноватое поскуливание. Варька лежал, не в силах пошевелиться, виновато вилял хвостом и, придерживая лапками набитое тугое брюшко, очень сыто икал.

– Ну хоть ты повеселился, – вздохнул Давыд.

Похмелье

Судя по кислым похмельным лицам сотрудников УГРО на следующий день, свадьба удалась. Все говорили вполголоса, жаловались на головную боль и страдали.

Моня, сменивший серый костюм-тройку на не столь великолепную пару, снабжал всех желающих аспирином и ценными советами.

Арина же сидела в прохладной полутьме морга и смотрела на Глазунова. Пухлые губы, черные брови вразлет, вьющиеся темные волосы… Совсем еще мальчишка, по большому-то счету. Ее ровесники в этом возрасте еще гоняли в футбол, бегали на танцульки, строили планы на настоящую взрослую жизнь…

Арина ощупала шрам на боку у Глазунова. Синюшный, кривой… Не до красоты тогда было. Она провела скальпелем по рубцу. Все зажило. Могло начать снова гноиться, могло пойти заражение, но нет, повезло. Хорошая работа.

– Ты опять поешь про пыль? – голос Шорина за спиной заставил ее подпрыгнуть.

– Не врывайся сюда внезапно, пожалуйста. Я привыкла, что контингент здесь тихий, молчаливый. Лишние звуки пугают.

– Ты мне зубы не заговаривай. Если ты пела про пыль – значит, что-то плохо. С тобой или с малышом?

– Да все хорошо, просто задумалась.

– О чем?

– Вот видишь здесь? Все чистенько, гладенько, красота…

Давыд поморщился – у него явно были другие представления о прекрасном.

– Предположим.

– В общем, тогда там был вот такой ком из гниющего мяса. Еще немного – перитонит. Или заражение крови. И одно другого совсем не исключает. В общем, повезло мне. Вовремя попался.

– Ну и хорошо, что ж грустить? Ты молодец, и вообще кучу народу спасла. Мне твой Зиновьич знаешь, сколько про тебя напел?

– Да не в том дело. Просто получается, что вот эта вся работа – а мы часа три возились, не меньше – зря. На четыре года… Да портной не будет костюм шить, если ему сказать, что через четыре года его изделие на помойку выкинут…

– Ага, а если сказать пекарю, во что его булка превратится после того, как ее съешь, он вообще с ума сойдет.

– Да ну тебя, дурака.

– Арин, это был взрослый мужчина. Ты сделала свою работу – правильно, хорошо, на совесть. Как он ей распорядился – уже не твоя печаль.

– Да если б на совесть… Говорю – повезло. Понимаешь, полевая медицина – это и не медицина вовсе. Задача врача – чтобы человеку, которому сейчас плохо, стало назад хорошо. А задача военного врача – вернуть боевую единицу на позиции… И что там будет, когда война закончится, – не наше дело. Вот мог тот же Глазунов прийти домой – да и превратиться за год-другой из человека в развалину.

– Ну, слушай, это война. Я там тоже не цветочки нюхал.

– Ну, ты хоть своих не калечил…

– Калечил и убивал. Знаешь Изюм?

– Есть такой городок. Недалеко от столицы. Все, что я о нем знаю…

– В общем, было дело – ударила мне вожжа под хвост, что там можно прорваться… Себя убедил, еще троих драконов… И каких – я при каждом из них Вторым за честь почел бы служить… Шурик Ланин – умничка, ленинградский интеллигент, все книжки пересказывал… Алият Асвацатурова. Женщина-огонь. Я в нее чуть не влюбился… и Боря Батыршин – человек серьезный, немолодой уже. Каждого убедил. Даже Моню вот почти убедил. Кое на кого из высшего командования матом наорал, когда меня выдернули за шкирку и спросили, куда я, дурак, лезу…

В общем, пробили мы там щит. Вчетвером-то. И день держим дырку, мол, проходите, ребята. Нормально, продвигаются наши… А ночью мы чуть дальше нос сунули – а туда уже десяток немецких драконов свезли. Мне бы сказать, мол, извините, обосрался, отступаем, пока целы. Но все уже в азарте… В общем, из десяти ихних и четверых наших выжил один. Я. И то – спасибо Моне. И вот из этих троих дети были только у Борьки… Так что я, считай, одним махом две ветви драконьи зарубил… Янеку, как вырастет, воевать тяжелее будет…

– Янеку?

– Ну, нашему сыну.

– В смысле, Павлику?

– А Павлику-то зачем? Вот представь, серьезный человек, дракон, на коне… И Павлик. Ну не бывает таких Павликов.

– А Янеки бывают?

– У него дедушка был Ян.

– А другой – Павел.

– Но Ян звучит лучше. Гордо, мощно… Мужское имя.

– А Павел – благородно.

– Я сказал – Ян.

– А я сказала – Павел!

– Ян!

– Павел!

Они еще какое-то время так переругивались в прачечной, потом – на улице, пока Арина курила очередную папиросу, потом, продолжая препираться, ввалились в приемную.

Посетитель, сидевший в приемной, круглолицый мужчина лет пятидесяти, поднял на них глаза – и вдруг затрясся.

– Дракон! Ты еще не сдох! – произнес он с ненавистью в голосе. Шорин мило улыбнулся:

– Сдох. Я его сын. Евгений Львович, если не ошибаюсь?

– Да, вы правы… Как вас там… Янович, – посетитель явно был смущен.

– Давыд. Через Ы.

– Не буду говорить «очень приятно», чтоб не врать.

– Взаимно.

Арина переводила взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит.

– Познакомься, Арин! Легендарная личность. Простой прапорщик, ординарный, чуть не убивший настоящего дракона в восемнадцатом году под Екатеринодаром! И только разорвавшийся рядом снаряд не дал ему закончить начатое. А дальше – сюжет. Кто-то что-то перепутал, ты же понимаешь, Гражданская, сложно понять, кто есть кто, – и оказались они в госпитале на соседних койках. Так и познакомились. Ну, имена друг друга узнали. Насколько я знаю, Евгений Львович получил на память о тех славных временах трясущиеся руки и параноидальную ненависть к драконам.

– Правду ли говорят, – он вежливо склонился в сторону посетителя, – что вы даже книгу написали про рыцаря, убивающего в одиночку сразу троих драконов?

– Одного, но трехголового.

– Мило. Надеюсь, сюда вы пришли не по мою голову? Прошу прощения, у меня последняя.

– К сожалению, все куда банальнее. У меня украли чемодан.

– У-у-у-у… Ну, это не ко мне.

– Ну да, приносить пользу – это так не по-драконьи… Арина решила вмешаться в этот обмен любезностями.

– Напишите, пожалуйста, заявление о пропаже. Подробно: где украли, что украли, при каких обстоятельствах. Если в чемодане были вещи, которые вы сможете опознать – опишите их подробно.

Она скосила глаза на его пляшущие руки.

– Если вам тяжело писать, давайте я запишу под вашу диктовку.

Евгений Львович отмахнулся и принялся что-то карябать карандашом на придвинутом Ариной листе.

Когда Давыд и Арина вышли на крыльцо, Шорин вздохнул:

– А знаешь, я к этому старому пню чуть обниматься не полез.

– С чего бы вдруг?

– Во-первых, он избавил меня от твоих препирательств. А во-вторых, он из рассказов моего отца, а значит – как будто его частичка. Ну…

Шорин сделал неопределенный жест рукой, явно не находя слов.

– Я понимаю, – вздохнула Арина, погладив его по руке.

А через два дня все УГРО провожало Лику в Воронеж.

Ей пришло официальное письмо: новой улице города решено было дать имя единственной дочери Лики.

Арина помнила Олю – та иногда заходила к матери на работу.

Ординар, дочь Воздушной, она с детства мечтала о небе. В семнадцать лет пошла в первый левантийский аэроклуб. Хотя была девочкой неспортивной, даже пухленькой, – окончила его с отличием. Лика говорила, с утра до ночи тренировалась, слишком уж мечтала о небе. «Сама виновата – когда она маленькая была, катала ее на венике, чтоб не плакала», – смеялась Лика.

«Лика тогда смеялась», – удивленно вспомнила Арина.

Уже в девятнадцать Оля гордо носила звание пилота гражданской авиации – и, счастливая, рассказывала, как с кукурузника посыпала удобрениями колхозные поля.

А в сорок первом Олю зачислили в авиационный полк. Позывной она выбрала себе «Сурок» – в честь игрушки-талисмана, которую всегда брала с собой.

Дальше все знают из газет: про ночные вылеты, про орден Красного Знамени, врученный Оле еще в 1942-м. Про то, как в 1944-м над Польшей вражеский истребитель сбил Олин бомбардировщик, и как ни у нее, ни у ее штурмана не оказалось парашютов – место для них заняли дополнительные бомбы.

И сшитый Ликой тряпичный сурок размером с палец не помог, не спас…

А вот теперь – улица Ольги Поволоцкой. Лика смотрела на всех так, будто еще раз потеряла дочь. Арина не могла представить, каково это – пережить своего ребенка. И грустно думала, что такое предстоит Белке. А может быть, и ей самой. «Шорины до сорока не доживают».

Она обняла Лику на прощание.

– Ты что, я же вернусь скоро, – скороговоркой буркнула Лика, – еще до пятого трупа…

Арина, как всегда, не стала уточнять, что она имеет в виду.

Все не так

– Поехали в музей? – Давыд подал Арине руку калачиком.

– Как мило! Обычно, сначала ходят по театрам и музеям, потом – женятся, потом детей заводят, а у нас как-то все в обратном порядке, – улыбнулась Арина, но руку приняла.

– Ладно тебе. Там «Маскарад» похозяйничал…

– Ну вот. Никакой романтики.

– Только работа, работа и еще раз работа, будь она трижды счастлива.

В катафалке атмосфера стояла похоронная. Моня был печален и задумчив, Ангел отвернулся к окну.

Арина с Давыдом не стали мешать коллегам хандрить. Шорин уснул, привалившись в уголке, а Арина отодвинула фиолетовую шторку и рассматривала улицы, по которым проезжал катафалк.

За последний год город здорово изменился. Часть плешей на месте разрушенных домов застроили, часть – просто прибрали, превратив в аккуратные то ли скверики, то ли палисадники, и их уже освоили дамы с младенцами и собачками. Катафалк затормозил, пропуская колонну детишек.

Арина заметила на скамеечке чуть поодаль Кодана. Он сидел и задумчиво кормил птиц, не замечая окружающих. Сердце у Арины дрогнуло – он выглядел очень одиноким и потерянным.

Катафалк тронулся, и Арина почти сразу забыла про Кодана.

Как ни странно, катафалк привез их не в картинную галерею, где выставлялись работы не только местных самородков, но и известных мастеров (а гордостью коллекции был автограф Репина на салфетке местного ресторана). И не в Музей революции, бывший Исторический, где демонстрировались, в том числе, «предметы обихода эксплуататорских классов», например собольи шубы и брошки с жемчугом.

Они остановились возле любимого музея Арины – Музея человека.

До революции это было частное собрание одного чудаковатого профессора, который побывал однажды в Кунсткамере и загорелся идеей сделать в Левантии нечто похожее. Он скупал экспонаты в России и за рубежом, а некоторые создавал сам, украшая препараты кружевами, цветами и насекомыми в духе доктора Рюйша.

Мечтая познакомить каждого – грамотного ли, нет ли – жителя Левантии с чудом человеческого тела, он создал множество экспонатов, с которыми можно было как-то взаимодействовать. Весы, которые показывали, сколько таких, как ты, надо, чтобы собрать одного слона, – и сколько надо мышей, чтобы собрать одного тебя. «Стеклянного человека», в которого можно было грушей закачать подкрашенную воду – и смотреть, как кровь течет по кругам Гарвея. Картины, изображающие, сколько продуктов съедает человек за свою жизнь: хлебные поля, стада коров, озера воды.

Арина в детстве обожала этот музей. К тому же, родители любили рассказывать, что

познакомились возле заспиртованного эмбриона с двумя головами. На каждую головку создатель музея заботливо надел по кружевному чепчику. Так что когда Арина слышала про «Купидона – маленького божка, соединяющего влюбленных», она представляла именно этого уродца в банке.

Моня остановился у дверей музея выкурить папироску.

– Опять, небось, жулики нашими руками недостачу покрывают. Ну что, что может быть нужно «Маскараду» в этом музее?

– Там касса есть, с деньгами… – махнул рукой Ангел. – За вход рупь дерут, набегает.

– Мелковато для «Маскарадов», – вздохнул Моня, – даже для новых.

– У них там спирта много. Куча препаратов, каждый – в спирту выше головы. Спирт от этих препаратов красится, так что его время от времени меняют, – подсказала Арина.

– Еще он испаряется, а бывает, что проливается. Я год пороги обивал, чтобы мне выделили спирта, – и вот, наконец, добился. А толку? Только получили – тут же и украли, – раздался тихий высокий голос.

Говоривший был на голову ниже Арины и Мони, а Шорина – так на две. Худенький, узкоплечий, он напоминал бы ребенка, если бы не седые волосы и глубокие морщины.

– Соломон Исидорович Эрлих, директор музея, – представился он, – а вы, полагаю, уголовный розыск? Давайте я вас напою чаем, а потом приступите к делу.

– Некогда нам чаи гонять, – пробурчал Ангел.

Арина строго на него посмотрела. Все-таки над манерами этого бывшего жулика предстояло еще работать и работать.

– Простите моего коллегу, Соломон Исидорович, молод, горяч, рвется в бой. Но в чем-то он прав: чем меньше людей пройдет по месту преступления – тем лучше будут следы, – куртуазно улыбнулся Моня.

– Так музей закрыт до понедельника. Спирт – дело небыстрое. Старый слить, новый залить, экспонаты, если надо, очистить от плесени и прочего… Вот и прикрыли. Так что сегодня, кроме меня, никого нет.

– Тогда чай! – решительно выкрикнул Цыбин.

В маленьком уютном кабинете Эрлиха со шкафов пристально глядели бюсты неандертальца, Ленина и основателя музея. Соломон Исидорович кипятил чайник на буржуйке, расставлял стаканы, жестянку с чаем, треснутую сахарницу с сахарином, сухарницу с галетами, а сам рассказывал об истории музея в общем и о каждом экспонате отдельно.

Арина не преминула упомянуть родителей и двухголового младенца в чепчиках.

– Мы его ласково называем Васенькой, – признался Эрлих, – он практически талисман нашего музея.

– Кроме спирта, что-нибудь еще пропало? – деловито спросил Ангел.

– Пропало? – Эрлих встрепенулся, как будто его только что разбудили. – А… Вы знаете, да. Очень странная история – из всех экспонатов пропал только один. Скальпель из диорамы «Урок анатомии доктора Рюйша». Вещь, конечно, ценная – подлинный инструмент восемнадцатого века, но вряд ли его можно кому-то продать, кроме узкого круга коллекционеров.

– Раз уж о деле заговорили, – вздохнул Моня, разомлевший от чая и музейных историй, – может, подскажете, как часто вы меняете спирт в экспонатах?

– Раз в несколько лет. В последний раз меняли в сороковом, ну вы понимаете, потом не до того было. Но сейчас – очень важно сменить, иначе возможны невосполнимые утраты. Взять, например, замечательный экземпляр раковой опухоли, вырезанный и декорированный самим основателем музея…

– То есть получается, кто-то знал, что у вас будет спирт, и пошел к вам в музей целенаправленно? – перебил его Моня, не пожелав дослушать историю раковой опухоли.

– Да все знали. То есть все сотрудники музея, постоянные посетители – мы из причины закрытия тайны не делали. В Спиртпроме тоже знали… В горсовете.

– В общем, все, кроме нас, – задумчиво произнес Моня. – Ладно, товарищи, к делу!

«Маскарады» разнообразием не баловали. Та же кривая маска углем на стене, та же девушка, подчинившая сторожа. Давыд выяснил, что скальпель стащила именно она. Но больше ничего нового узнать не удалось.

– Моня! Я женился на транжире! – Давыд вскочил навстречу другу с табуреточки в Аринином кабинете.

– Боже мой! Что натворила эта женщина? Позволила себе новую помаду? Или даже платье? Или… неужели, туфли? – голосом опереточного трагика завыл Моня.

– На всю зарплату купила книги. Конец октября, а у нас дров на зиму считай нет, полсарая свободно, зимнего пальто у нее нет, для ребенка ничего не куплено, а она книги тащит вон такенными стопками, – Давыд кивнул в угол кабинета, где стояли две весьма внушительные связки книг.

– Тяжело тебе с этим некультурным? – вздохнул Моня, обращаясь к Арине. – Дашь посмотреть, что достала?

Он разворошил обе связки и углубился в одну из книг, сидя прямо на полу.

– Пропащие люди, хуже алкоголиков, – вздохнул Шорин.

– Кстати, вот эту рекомендую, тебе понравится, – протянул Моня не глядя один из томов, – там про собаку. Не волнуйся, детская, все поймешь.

Давыд недоверчиво оглядел потрепанную книгу с ньюфаундлендом на обложке, открыл, пробежал глазами, перелистнул на начало – и тоже углубился в чтение.

Арина умиленно смотрела на обоих. Когда Ангел влетел к ней в кабинет, шумно распахнув дверь, она хотела уже зашипеть на него, мол, тишина должна быть в читальном зале, но остановилась – все-таки рабочий кабинет в рабочее время не совсем библиотека.

– Арин Пална! А вы знаете, что Михала опять взяли? В этот раз – надолго!

– О боже! Все-таки наркотики?

– Хуже. Человека убил. В рамках самообороны. С ним сейчас Николай Олегович общается. Ой, как у вас книжек много! А можно посмотреть? А почитать дадите?

Арина прикрыла голову от потока слов. Указала жестом на книги, мол, делай, что хочешь.

Вскоре читающих было уже трое.

Конечно, Арина тоже была не против сесть в уголке с книжкой, но случившееся с Михалом ее волновало. Так что она отправилась к Васько. Но не удержалась и прихватила все-таки одну из книг – монографию по древнегреческой поэзии. Такая же была у родителей, но тогда руки так и не дошли прочесть.

– Подожди минут десять, мы уже почти все выяснили, – шепнул ей Васько, закрывая дверь прямо перед носом.

Арина не стала возражать и пошла на крыльцо курить. Конечно, открыла книгу и, конечно, зачиталась. Где-то в середине странных и болезненных любовных отношений Сапфо и Алкея, подробно откомментированных бесстрастным ученым, на крыльцо вышел и Васько, на ходу прикладываясь к фляжке.

– Ты не в курсе, Михала этого в детстве головой никуда не роняли? – спросил он у Арины, закуривая.

– Мы не были знакомы.

– А я думал, все в Левантии друг друга знают.

Арина улыбнулась. И вспомнила, как они так же стояли на крыльце полтора года назад – когда Арина только вернулась в город. Совсем недавно – а сколько всего успело измениться.

– Не все, но многие.

– Как с Дашей идем куда – она обязательно с десятком-другим людей здоровается. Хотя… Я тоже заметил – как-то много знакомых стало вокруг. Не всех, правда, помню, кто и откуда. Как-то вижу лицо знакомое, говорю, мол, здравия желаю, думал, кто из Дашиных знакомых… Оказалось – карманник, которого мы полгода назад брали. Неудобно вышло. Но скоро буду как Даша – весь город в голове держать.

– Вы с ней вообще похожи стали. Вон, ты сейчас руку держишь, как она обычно… Васько с удивлением принялся рассматривать свою руку.

– И правда…

– У меня в книжке про то же. Там про двух древнегреческих поэтов – мужчину и женщину. Так автор пишет, что раз у мужчины попадаются стихи в ее стиле, а у женщины – в его, скорее всего, они были влюбленной парой.

– Забавно… Это, получается, как у Смертных?

– А что у них?

– Ну, когда Смертный кого-то соснет, ну, не много народу разом, а одного кого-нибудь, он потом, пока жизнь его не отдаст мертвому, на этого человека похож становится, – Васько покосился на Арину, чтобы понять, разобралась ли она в нагромождении слов. Арина кивнула, и Васько продолжил: – Мы даже смеялись. У нас Смертный был такой идейный, что прям жуть. Я себя рядом с ним врагом народа чувствовал. Вот спустят приказ какой дурацкий…

– И засекаешь время по часам, когда его отменят, – усмехнулась Арина. – Знакомо.

– Ага, – разулыбался Васько, – понимаешь. А он – сразу действовал. Потому что Родина сказала. Так вот, соснул он как-то одного нашего. А тот мужичок был такой… себе на уме. Молчаливый, ни с кем особо не приятельствовал. И этого нашего Смертного как подменили. Сапоги чистить перестал. Как приказ – так сразу: «Кому это надо – пусть тот и выполняет». Шутки стал шутить такие… Опасные. Чуть СМЕРШ по его душу не приехал. Но тут надо было поднять одного, так что пронесло. Как допросил того покойничка – снова стал правоверным коммунистом.

Васько сплюнул под ноги.

– Так что с Михалом? – спросила Арина, отсмеявшись.

– Дурак твой Михал.

– Это я и так знаю, а по делу-то что?

– По делу там сразу пяток дел. И убийство – самое мелкое и простое.

Арина присела на крылечко и приготовилась слушать.

Рот ее постепенно открывался – да, такой истории, пожалуй, ни в одной книжке не вычитаешь.

Боярские, а скорее всего – Зося Боярская, женщина, по мнению всей Левантии, большого ума, придумали идеальный план. Раздобыв где-то укупорочную машинку, они купили несколько ящиков водочных бутылок и начали производство.

В бутылки наливалась вода из колонки, укупоривалась, а затем бутылка украшалась этикеткой. В этикетках было все дело. На них точно такими же буквами, как на государственной водке, было написано: «Вода. Из колонки. Дураков 40%».

Михал был в этой артели лицом не последним. Он с помощью штампа, тщательно вырезанного из старой покрышки, оттискивал этикетки, он таскал воду, а главное – он сбывал готовую продукцию из-под полы. Благо, места, где собираются страждущие, не имеющие сил прочесть этикетку, знал Михал досконально.

Стоила вода производства Тазика недорого – в два раза дешевле магазинной водки. Так что спрос был велик.

Сначала Михал боялся примелькаться, а потом понял, что главное – выбирать покупателей в таком состоянии, чтобы запомнить и догнать его уже не смогли бы.

Но были те, кому предприятие Боярских стояло поперек горла. Нет, не алкоголики, а торговцы спиртным. Таким же незаконным, но вполне настоящим.

И вот Михала подкараулили трое. Некий Буберман, уважаемый в узких кругах самогонщик, некий Калашников, грузчик спиртзавода, по-тихому приворовывающий ящик-другой в целях продажи, и самый интересный персонаж – некий Иванов. Который с недавнего времени торговал спиртом на разлив.

Эти трое прижали бедного Михала к стенке и начали аргументированно объяснять политику в области цен на спиртное на черном рынке. Михал, поняв, что бить будут сильно, а возможно – до смерти, схватил первое, что попалось под руку. К несчастью Калашникова, это оказалась тяжелая металлическая урна. Михал ударил ею Калашникова по голове и сбежал. Калашников погиб на месте, по отчету Евгения Петровича – от черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью.

– Да там мозги по стенке веером разлетелись, какая уж тут жизнь, – пояснил Васько,

прихлебывая из фляжки.

Итого, трое оставшихся в живых участников битвы за водку ждали своих сроков.

– Погоди, Васько! – встрепенулась Арина. – Говоришь, спирт у этого Иванова внезапно появился? Он еще здесь?