Текст книги "Место встречи - Левантия (СИ)"

Автор книги: Варвара Шутова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Последний дракон

– М-да. Судя по времени – нарезался. Еще минут пятнадцать – и пойду его искать, – озабоченно констатировал Моня, глядя на часы.

Арина только вздохнула и подлила ему чаю. И именно в этот момент щелкнул замок на двери. Шорин почти вбежал в комнату с цветами в одной руке и позвякивающей сумкой – в другой, бросил сумку на диван – и обнял Арину, закружил ее по комнате, а потом поцеловал, смачно и долго.

– Двенадцать тестов! И все на ура! Полностью восстановлен, готов к возвращению! – прокричал он.

Арина и Белка переглянулись. Арина пыталась почувствовать ту радость, что охватила Шорина, но ощущала только сосущую тоскливую тревогу.

– Не ори, ребенка разбудишь, – вот Моня, кажется, был искренне рад за друга. – И где теперь нужны драконы? Война-то кончилась…

– О! Там отдельная песня. Берлин помнишь? Будем примерно теми же методами мировой коммунизм насаждать.

– Сильно. Прямо с завтрашнего дня?

– Не, две недели на уладить дела – и вперед, – Давыд наконец-то с размаху сел на стул и запустил пальцы в вазочку с печеньем.

– А откуда начинаем? Тебе-то все равно, а я, как ты знаешь, мерзляв. Если на север куда – хоть белье теплое раздобуду, а то выдадут, как в Финляндии, барахло.

– Никуда ты не поедешь. Сам сказал – война кончилась. Так что выдадут мне правильного Второго, огненного. Обещали даже смотрины устроить. А ты дома посиди. У тебя тут работа любимая. Будешь за женой моей приглядывать, а мне Оськины фотографии присылать, чтоб я видел, как сын растет.

Моня встал. Руки его дрожали.

– Правильного, значит. Фотографии, значит, – он сжал кулаки. – Простите, дамы, выйду покурить.

Он выскочил за дверь.

– Что это с ним? – искренне удивился Шорин.

– Ты совсем дурак? – зашипела на него Арина – и хлопнула дверью.

Моню она нашла быстро – он сидел в соседнем дворе на спрятавшейся в кустах скамейке. Она дотронулась до его плеча – он отбросил руку.

Села рядом, обняла. Моня поднял на нее заплаканное лицо. Арина поразилась, как изменились его черты – исчезла вечная саркастическая улыбочка, круглые, чуть удивленные глаза превратились в злые щелочки.

– Он прав, конечно, тут я нужнее, – выговорил Моня.

– Он не имел права. Просто не имел. После всего, что ты для него сделал…

– Приказы не обсуждаются. Сказали – бери нормального Второго, – он и пошел выполнять. Голос у Цыбина был какой-то далекий, хриплый и глухой.

– Ну мог бы как-то помягче…

– Дипломатия – не его конек. У тебя папироски не будет, а то выскочил налегке… Молча покурили. Цыбин вздыхал прерывисто, как наплакавшийся ребенок.

– Какой же я болван, на самом деле, – вдруг вскрикнул Моня, – Как только узнал, что это у него обратимо, начал мечтать, как он приходит – и говорит, мол, все здорово, мы снова в деле. А я так встаю гордо, лицо каменное делаю – и заявляю, мол, я так, временная мера, найди себе хорошего Второго – и воюй с ним долго и счастливо. Он, конечно, отнекивается, мол, никого мне, кроме тебя, не надо, а я твердо стою на своем. А оно вот так вот – все наоборот.

– И жить ему осталось всего-ничего, а все хочет побыстрее…

– Да вряд ли там что опасное будет. Не те времена. И драконы при государе – они сытенькие, ленивые… Видал наших, кремлевских. Мельком, понятное дело, нас даже не представили, но Давыду такие на один укус.

– Все равно, остался бы. Мы бы с Белкой хоть насмотрелись на него. Оська бы лицо запомнил…

– А что он мог поделать? Это мы с тобой погоны сняли – и свободны, а он – как родился, так считай, уже подписался воевать до конца. Думаешь, мне без него хорошо будет? У меня, кроме него… – Моня тяжело вздохнул, махнул рукой и отвернулся.

– Значит, и Оська когда-нибудь – вот так?

Моня пожал плечами. Арина достала еще папиросу, и снова молча курили.

– Я вас уже час ищу, – кусты зашевелились и появилась голова Давыда. – А вы, я смотрю, спелись.

– Сам мне велел жену опекать. Вот и опекаю по мере возможности, – Моня снова натянул на себя шутовскую маску.

– И жена не возражает? – ответил Давыд в тон.

– А с чего бы мне возражать? Моня обаятельный, опять же, не убегает мир спасать при первой возможности, – Арине дурацкие интонации давались с трудом, голос предательски дрожал.

Шорин подошел, сел на корточки у их ног.

– Монь! Ну объясни ты ей, что это не страшно, ненадолго…

– Вот пусть твой новый Второй объяснит, у меня дела поважнее есть.

– Ариш! Ну скажи ты ему, что зря он ревнует. Сам всю дорогу ныл, на какой части тела он вертел всю эту военную жизнь.

– Обратись к тому, на кого тебе не насрать, – холодно ответила Арина.

– Ничего вы оба не понимаете. Я без вас обоих не могу. И без мамы. И без Оськи.. Но вы поймите: я настоящий только там. Я там нужен. Я там… – он замычал, подбирая слово, – я там я.

– Рад за тебя, – пожал плечами Моня.

– Ну вот почему вы оба имеете право быть на своем месте, а я должен за это извиняться?

– Да потому что… – Арина вскочила.

– Бесполезно, не поймет, – Моня положил ей руку на плечо, встал и ушел не оглядываясь.

– Вот и нет у тебя больше друга, – констатировала Арина.

– Да остынет – вернется.

– Не вернется. Ты долго пытался его прогнать. На этот раз – получилось.

– Ну вот как мне ему сказать, что Второй – это работа. Дурацкая, кропотливая, неблагодарная. А друг – это навсегда. Что я за него все готов. Не потому, что он мой Второй, а потому что он Моня.

– На что же ты ради него готов, интересно послушать.

– Умереть готов. Ну не знаю, что еще вам надо?

– Да ты за много что умереть готов! За родину – готов, за Цыбина – готов, за меня, если спросят, готов, за зарплату офицерскую – а вполне готов, за звездочку новую на погонах.

Помирать – несложная штука. Один раз – и свободен. А вот жить, жить ты за что готов? Просто – жить. Нормально. Как люди живут. За что? За кого? За Осю, за меня, за себя самого – слабо, да? Два чертовых года, – Арина кричала, плакала, слова вырывались из нее неостановимо, она чувствовала, что готова молотить Давыда кулаками, кусать его, царапать – что угодно, лишь бы услышал, понял.

Шорин то ли обнял, то ли захватил ее – так, что она не могла пошевелить ни рукой ни ногой в бессильной ярости.

– Дура ты! – прорычал он ей в лицо. – Как есть дура дурацкая.

– А ты, а ты… Мерзкая, холодная рептилия, никого не любящая, даже себя! – почти завизжала в ответ Арина. – И я дура, что с тобой связалась!

– Замолчи и слушай, – Шорин поднял голову, крикнул куда-то вдаль: – Монь! И ты подойди. Мне кое-что вам важное сказать надо.

– Но это в последний раз, – раздался ворчливый голос Мони, и сам Моня вышел из-за угла. – Ну тут я, рассказывай давай.

– Ребят, мне честно – с вами хорошо.

Арина с Моней синхронно закатили глаза.

– Но на войне ты – ты, рожденный драконом должен воевать, а не карточки отоваривать, пеленки и примусы тебя нервируют… – скороговоркой продолжил Цыбин.

– Иди ты… Да посмотри ты на меня, глаза свои разуй! Вон, видишь, шляпа, костюмчик… Носки с полосочками, – Шорин приподнял брюки, демонстрируя носки, – ботиночки вот по моде. Я же совсем другой с вами стал. Не хочу я воевать, хочу мороженое лопать, в кино ходить, в театры. Может, пошел бы, как Аринка советовала, – на инженера учиться. И жили бы мы долго и счастливо.

Арина с Моней переглянулись. Арина подумала, что ведь действительно – Давыд стал каким-то другим. Любимым, дорогим – но другим. И осанка не такая болезненно-прямая, и походка изменилась, и даже целовать он ее стал по-другому, как-то более бережно…

– И все равно – тебя позвали, ты побежал, – констатировал Моня.

– Да. Потому что я в очередной раз трусливо сбегаю.

– От чего же на этот раз? – саркастично спросила Арина.

– Видишь ли, не так давно твой сумасшедший муж убил человека.

– Только одного? Мельчаешь, дракон.

– Я не шучу.

Арина с Моней во все глаза уставились на Давыда. Тот смотрел прямо, переводя взгляд с одного на другую.

– Кодан? – уточнил Цыбин.

– Он.

– Прекрасно. А ты мог сказать, пока это дело вели мы? Вот просто сказать, прости мол, меня, дурака, попытайся, Монечка, задницу мне прикрыть, пока делом госбезопасность не заинтересовалась.

– Да ты же видел, они сразу же под контроль все взяли, – махнула рукой Арина.

– В общем, черт с ними со всеми, надо думать, что сейчас делать.

– Говорю же, сбегу.

– Ну год ты повоюешь, ну два… У таких вещей срока давности нет, – серьезно сказал Цыбин.

– Твои слова да богу в уши, – вздохнул Давыд, – там такая история планируется… В общем, если пару месяцев живой продержусь – хорошо будет. Но хоть Оська будет сыном героя, а не сыном преступника.

– Поэтому решил Моню не брать? – Арина смотрела прямо и твердо.

– Угадала. Еще вопросы будут или пойдем домой? Мама, небось, волнуется.

– Ну да, мама волнуется, зато мы вот – абсолютно спокойны. У нас все хорошо, – Цыбин стал сух и деловит. – В общем, помнишь Гришу, у меня на вечеринках про школу танцев поет, как напьется? Не самый плохой адвокат. Завтра я с ним свяжусь – обсудим, что можно сделать. Может, и уезжать никуда не придется.

– Ты сейчас кого обмануть пытаешься? Нас или себя? – зло спросила Арина. – Ты слышал, что сказал этот Татаринцев? Измена Родине. К стенке поставят без вопросов.

Моня шепотом ругнулся, признавая Аринину правоту.

– А может, тебе от них сбежать? И от тех, и от других? Не знаю куда. За границу, не знаю… – продолжила Арина.

– Прекрасно. Стоит мне уехать из города больше, чем на неделю, тут же придут за тобой, за Белкой и за Моней. Оську – в детдом, вас – куда подальше… А я при этом буду весело шататься по заграницам. Великолепный план! Как я сам до такого не додумался? – прорычал Шорин.

Арина с Моней еще что-то предлагали, спорили, уговаривали. И все лучше понимали, что Давыд прав – его вариант был единственно возможным. Так дошли до дома.

Поднимаясь по лестнице, Моня выглянул в окно.

– И все-таки, похоже, я буду твоим последним Вторым, – пропыхтел он, пытаясь угнаться за Шориным.

– С чего бы?

Моня кивнул на окно.

– Не дадут они тебе двух недель. Вон, уже подъехали. Людей расставляют. Минут через двадцать в дверь позвонят.

Давыд звенел ключами перед дверью.

– Значит, времени немного, но есть. Ребят! Маме скажете потом, ладно?

Арина и Моня кивнули – и они зашли в квартиру.

Оказавшись в комнате, Давыд сразу бросился к сыну. Ося не спал, смотрел на отца внимательно и серьезно. Давыд что-то шептал – и малыш, кажется, отвечал.

Наконец, Давыд обернулся:

– Мам! Ося спать не собирается – погуляешь с ним часок? Ну пожалуйста!

Он застенчиво обнял Белку, поцеловал ее неловко в макушку. Ося заплакал – и Белка быстро понесла его на прогулку.

– Попрощаемся? – тихо спросил Давыд, когда за Белкой закрылась входная дверь. Арина посмотрела ему в глаза – и поняла.

–Что ты задумал? Ты с ума сошел? Не смей. Даже думать об этом не смей! – Арина шипела как змея.

– Ну что ты. Ну не глупи. Ты же знаешь – годом раньше, годом позже…

– Давыд! Это не выход, – твердо сказал Цыбин. – Пока есть шанс, ты обязан...

– Ты сам говорил: обязан я только самому себе. Прощай, – Давыд обнял Моню и крепко прижал его к груди. – Черт его знает, может, еще свидимся, Второй!

Потом так же крепко обнял Арину. Молча, ни говоря ни слова.Отпустив ее, скрылся в маленькой комнате.

– Я люблю тебя, – почти прокричала Арина ему вслед.

Моня взял ее за руки – и чуть ли не силой усадил на стул. Резкий требовательный звонок в прихожей и выстрел в маленькой комнате прозвучали одновременно.

Пыль-пыль-пыль-пыль.

Часть 3. Последний. Эпилог

Июль 1997

Летний день клонился к закату. Длинные ажурные тени деревьев делили аллеи Старого Южного кладбища на неровные квадраты.

По центральной аллее высокий мужчина лет тридцати с длинными дредами, в потертых джинсах и футболке с эмблемой NASA вез инвалидную коляску. В ней сидел крохотный, морщинистый, очень старый человек.

– Дава, котик, давай чуть медленнее, мне надо поздороваться с местными, – вдруг прошелестел старик на иврите.

Молодой замедлил шаг.

«Бромберги, Сутины, Алискеровы, Красные…» – старик читал фамилии на памятниках, не обращая внимания, написаны они на русском, украинском или идише.

– Там, – старик указал влево, – вон, где елочка, – участок 77. Цыбины. Распорядись, чтоб ухаживали. И фотографии чтоб через интернет присылали.

– Дедушка, это слово произносится вот так… – молодой человек и так говорил громко, а слово «интернет» повторил максимально четко.

– Староват я уже языки учить. Давай отсюда налево. И не умничай, а то буду говорить с тобой только по-русски. Дедушке можно, дедушка старенький.

Молодой только хмыкнул и продолжил путь.

– Стоп, приехали. Оставь меня тут. А сам сходи позови того паренька из конторы. Больше десятки ему не давай, пожалуйста. Не заслужил.

Молодой ушел, и старик остался один.

– Ну, привет, – тихо шепнул он, – вот я и вернулся. Не ждал? А тут такое дело...  Аринка… Ну, ты знаешь, наверное, уже. Привез в целости…  как смог, так и привез. По-другому не выпускали. Но хоть вместе будете. Так что не привередничай, будь паинькой.

А уютненько тут у тебя. Тихенько. Скоро и я к вам. Соскучился, признаться. Не знаю уж, здесь буду лежать, или там, рядом с Белкой, рядом с Оськой… Да, прости, не сберег. В восемьдесят шестом. Тридцать девять лет, подложили бомбу в машину. Теракт. А я что мог? Он серьезным человеком был, алУф мишнЭ – это, считай, полковник по-нашему, ты бы им гордился… Вместе со Вторым их. В один момент. Повезло им, в общем-то. Нельзя Первому без Второго, а Второму без Первого.

А Белка-то что? Ей в Израиле понравилось. Тепло, море рядом… Просто старость… Это давно было, в шестьдесят восьмом… Аришка вот – в этом году…

Представляешь, в честь Оськи школу для Особых детишек назвали. Скоро Натан туда пойдет учиться. Твой правнук. Представляешь, у тебя правнук есть! Очень смышленый мальчишка. И сразу видно – ваша порода. Они все в тебя пошли: и Оська, и Давид, его сын, и вот Натан. Давид тут, со мной приехал – я, прости, не слишком подвижен стал. Даже не танцую уже. Но по квартире или там в магазин за хлебом – почему нет? Вполне еще. Давид позже подойдет. Да, Давид, через «и». Ну язык у нас там такой —совсем без буквы «ы».

Ой, как мы в этом Израиле очутились – это такая история, со смеху помереть. Когда тебя хоронили… Нет, не плачу, что ты. Тебе показалось. Так вот, когда тебя хоронили, пришел этот кусок дерьма, который Станислав Ростиславович. Стоял вот прямо тут, где я сейчас. Улыбочку свою фирменную погасил, конечно, чтоб моменту приличествовать. Я уж думал, ты сейчас из гроба встанешь, чтобы морду ему набить. Но гроб заколочен был, ты же помнишь, ушел ты не красавчиком… Так что, может, хотел, да не вышло. Аринка Белку обнимала, чтоб та не упала. А у меня самого руки заняты. Оську держу. Он ничего не понимает, но плачет… Кстати, представляешь, он первое слово сказал –  «папа». Так вот, стоим мы, и этот стоит. С гвоздичками.Когда все закончилось, я Оську Аринке отдал, подхожу, говорю, мол, что ты здесь, гнида, забыл. А он такой, мол, я лицо частное, с покойным был знаком. Я ему, конечно, замечаю, что не будь его частного лица в нашей жизни, авось, покойный был бы менее покойным. Я бы ему врезал, но не при Белке же… Она бы не одобрила. Так что пришлось на словах. Сказал, что молчать не буду, о его нежной дружбе с Коданом найду, кому рассказать. А он мне – зачем, мол, я и так с работы слетел. Но, говорит, дракончика вашего в хорошие руки пристроил. И ушел. Я его больше не встречал, что с ним дальше было – разное говорили. То ли спился быстро, то ли наоборот – долго еще ходил, милостыню просил. А может, вообще нормально жил, работал где-нибудь в школе военруком, помер в своей постели в окружении безутешной семьи… Да ты, наверное, лучше знаешь. А если нет – Аринка справки наведет, она злопамятная…

А что за место, куда Осеньку пристроили, мне потом Аринка рассказала.

Представь, я дома, причем не один. И тут она врывается, кричит – «Моня, пойдем срочно поженимся». Я, конечно, отвечаю, мол, дай пару минут передохнуть – и я на тебе женюсь неоднократно. Ну ладно тебе, пошутил я так.

А она мне докладывает, мол, вызвали ее в барскую усадьбу и сказали, что Оська наш – подарок молодому государству Израиль. Мол, оно у Советов давно дракона просило, а эти схитрили: и дракон пока мелкий, и, если хотят выучить его – надо, опять же, от нас специалистов брать. В общем, отправляют Оську с мамой и бабушкой в Израиль, месяц на сборы дают. И Аринка хочет меня забрать. Просто так не отдадут, а как мужа – вполне можно попробовать.Ну это не сразу после похорон было, так что я в ту пору работал на лодочной станции, лодочки гражданам покататься давал. Ну и следил, чтоб не навернулись. Ну, ты понимаешь. После тех дел, что ты натворил, Аринка сразу с работы ушла, а я попытался остаться, но как-то совсем у нас гнило стало. Плюс по всему этому делу таскали то в прокуратуру, то в барский дом. Тоска, в общем.

Ну я и согласился. Ты не подумай, мы только на бумаге того. Ну, первые лет пять. Потом как-то смотрю – совсем Аринка тоскует. Плохо ей без тебя было, любила она тебя… Ну, ты знаешь. Вот и утешил, как мог… Ты прости, конечно, но сам понимаешь: по-другому никак. Загнулась бы она от тоски своей.

В общем, стали жить уже по-настоящему. Доченька родилась, Анечка. Ну это уже в пятьдесят четвертом. Тоненькая, слабенькая была – Аринка от нее не отходила ни на секунду, измоталась вся, но такая счастливая была… Она и внуков вынянчила – и твоих, и моих… Любила детей, аж светилась, когда малыш на руках.

Внуки у меня все… ох, даже не знаю, как сказать. В общем, притащила Анька к нам в дом эфиопа. Нет, парень-то неплохой, как потом оказалось, но черный что твой сапог. Я, конечно, левантиец, но всему есть пределы. Так что внуки получились… ну, не в меня. Все трое в Америку переехали. Звонят, пишут. У старшей внучки сын недавно родился...Так что я тоже прадед. Смешно.

А так что? Жили, работали… Аринка – в больнице местной, я – в армии… Да, опять не получилось мирно пожить. Хотя я больше учил и это… консультировал. Там заварушка одна была, когда мы на лодочках, а у них – эсминец… Потом расскажу, такое насухую нельзя, но тебе понравится. Оське вон Второго сам обучил. И Давидику…

А ты как там? Не меняешься? Или все-таки постарел? А то Аринка-то да… Как вы будете, если она постарела, а ты нет? Не могу представить тебя старым. Интересно, ты бы сейчас все еще со своей гривой ходил, только седой, или облысел бы, как я? Черт тебя знает…

В общем, вы это… Не скучайте там вдвоем, ждите меня скоро. Увидимся уже по-настоящему, обнимемся наконец…

На плечо старику легла рука молодого.

– Дедушка, – он сказал это по-русски, с сильным акцентом, – дедушка, ты плачешь.

– Да, не обращай внимания, старость делает нас сентиментальными.

Он достал из-под пледа небольшую алюминиевую урну – и протянул ее подошедшему человеку с лопатой.