Текст книги "За Москвою-рекой"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– Неправда это, Анна Дмитриевна, вы ему не верьте, – сказал Сергей. – Макет нашего цеха, который закончил вчера Николай Николаевич, просто чудо! Там столько нового и интересного! Степанов пришел в восторг и заявил: «Работать в таком цехе – одно удовольствие».
– Понятно Николай Николаевич, как обычно, скромничает?
– При чем тут скромность? Макет может изготовить любой, мало-мальски грамотный инженер, а вот механизировать дело крашения оказывается куда сложнее. Больше десяти дней бьюсь над этим проклятым терморегулятором, и ничего у меня не получается!
– Какой вы нетерпеливый! Вам сразу подавай все, что задумаете. У нас в институте люди годами бьются над одной темой и не отчаиваются.
– Ну и пусть себе бьются на здоровье! Над ними не каплет. Как говорит пословица: «Солдат спит, а служба идет», – так и у вас. А нам нельзя жить вне времени и пространства, у нас производство!
Забелина ничего не ответила. Никитин прервал работу и взглянул на нее.
– Вы извините, Анна Дмитриевна! Мы тут доработались до того, что я, кажется, начал болтать глупости... Скажите, случалось с вами такое: кажется, все ясно, внутренне тоже убежден, что стоишь на правильном пути, а на деле ничего не получается?
– Вы о чем?
– Да все о том же – о терморегуляторе! Пользоваться существующей схемой и натыкать десятка полтора термометров на барку, устанавливать простую сигнализацию, как дверной звонок, не хочется. Процесс крашения нужно механизировать полностью, иначе всей нашей реконструкции грош цена. Наведем в цехе внешний лоск, расставим оборудование в ряд, а красить будем по старинке, по-кустарному, когда все решают «секреты» и чутье мастера. Это же позор! Прав будет наш главный инженер Баранов, если он, как всегда, глубокомысленно заявит, что овчинка выделки не стоит!
– Что вам на это ответить?—Анна Дмитриевна с улыбкой посмотрела на Никитина. – Вы сами хорошо знаете, что первая заповедь экспериментатора – набраться терпения. Если опыт не удается и «а десятый раз, нужно отбросить сделанное и начать все заново. У нас в институте профессор Лейтес часто повторял: «Кто отчаивается при первой же неудаче, тот не должен заниматься исследовательской работой и проводить эксперименты». Он, без сомнения, прав. Но это так, между прочим... У вас, я уверена, хватит и сил и настойчивости довести дело до конца. Проконсультируйтесь у специалистов, послушайте их совета. Времена одиноких первооткрывателей давно миновали...
– Боюсь, я переоценил свои силы и взялся за труд не по плечу! Однако меня интересует совсем другое. Откуда у вас такое спокойствие, рассудительность и почему я всегда во всем соглашаюсь с вами? Признаюсь, иногда в мыслях я бунтую против такого смирения, спорю с вами, но при вас я опять делаюсь мягким как воск..:
Анна Дмитриевна расхохоталась.
– Вы «настоящий ребенок, Никитин!
На пороге «неожиданно показалась крупная фигура Власова.
– Не помешаю?– спросил он с улыбкой, все еще стоя у дверей.
– Что вы! – Никитин вскочил с места. – Заходите, Алексей Федорович, познакомьтесь: Анна Дмитриевна Забелина, научный сотрудник Института органической химии Академии наук. Она проводит на «нашем комбинате интересные опыты и, боюсь, что скоро нас, коренных текстильщиков, положит «на обе лопатки!
– Очень рад! – Пожимая маленькую руку Забелиной, Власов попросил: – Если не секрет, расскажите о ваших опытах.
– Николай Николаевич человек восторженный и любит все преувеличивать. Так, ничего особенного в них нет, рядовая работа...
Голос Забелиной поразил Власова – ласковый, певучий, во всяком случае непохожий на другие голоса. Глаза у нее насмешливые, большие, синие...
Внимательно всматриваясь в нее, Власов спросил:
– А все-таки?
– Я ищу химический состав против разрушительной работы моли и пытаюсь уберечь шерстяные ткани от деформации, когда в них имеется значительное количество примеси хлопка, штапельного волокна или вискозы. Короче говоря, хочу, чтобы костюмы и платья, сшитые из такой ткани, «не мялись.
– Это то, над чем давно ломают голову текстильщики и у нас и за границей! – сказал Власов. – В случае успеха тысячи людей будут поминать вас добрым словом, не говоря уже о «нас, шерстяниках!
Под пристальным взглядом Власова она смутилась, опустила глаза и негромко сказала:
– Когда-нибудь, может быть, а пока...
– Что я слышу? Нотки пессимизма и сомнения в голосе Анны Дмитриевны! – воскликнул Никитин. – Вы не верьте ей, Алексей Федорович, опыты завершатся успешно. Уверен, что к весне мы их будем внедрять в производство.
– Я могу только пожелать Анне Дмитриевне всяческих успехов! – сказал Власов. Он тоже смутился, отвел глаза и покраснел.– Кстати, вы познакомились с проектом реконструкции красильно-отделочного цеха, который представил Николай Николаевич?
– Нет, последнее время эти отшельники перестали делиться со мной!
– Значит, макета тоже не видели? Жаль. Великолепная инженерная работа! Приезжайте к нам в пятницу вечером на техническое совещание, будем обсуждать проект.
– Как? Неужели в пятницу? – заволновался Никитин.
– А вы возражаете?
– Нет, но... я не думал, что так скоро. К тому же у меня с терморегулятором ничего «е получается. Баранов разнесет нас в пух и прах.
– Положим, Баранову не нравится не только терморегулятор! – вставил свое слово Сергей. – Он придерется к чему-нибудь другому. Ему лишь бы все оставалось по-старому...
– Посмотрим, посмотрим! Как говорится, не так страшен черт, как его малюют, – сказал Власов.
Власов собрался уходить. Прощаясь с Забелиной, он еще раз напомнил о техническом совещании:
– Прошу, не забудьте: в пятницу в шесть часов мы вас ждем!
– Ну как, понравился вам наш директор? – спросил Никитин, когда тот вышел.
– Трудно судить о человеке с первого взгляда...
Подавая ей шубку, Никитин попросил разрешения
проводить.
– Нет, не отрывайтесь от работы, я привыкла ходить одна. Ну, друзья, желаю успеха. До свидания, Сережа, не забывайте про экзамены. До свидания, Николай Николаевич. – Забелина задержалась у дверей. – Может быть, заедете к нам в институт, покажете свой терморегулятор?
– Я сам хотел просить вас об этом, да счел неудобным, – сказал Никитин.
– Что это вы стали таким робким? Приезжайте – поговорим, посоветуемся со специалистами.
Никитин стоял у раскрытых дверей и смотрел вслед Забелиной. Лицо у него было задумчивое, взгляд рассеянный. Когда затих стук ее каблучков по железным ступенькам лестницы, он повернулся к Сергею.
– Ну, держись, Сергей Трофимович! В пятницу наши доморощенные скептики покажут нам, где раки зимуют. Будь уверен, драка будет жестокая! Недаром Баранов ни разу «е заходил сюда. Он делает вид, будто вся наша работа ничего не стоит и не заслуживает его высокого внимания.
– Пусть, вам бояться нечего!.. Каждый мало-мальски разбирающийся человек поймет, что к чему. За цеховых работников я ручаюсь.
– Не говори, вопрос сложнее, чем ты думаешь. Барановы без сопротивления не уступят нам. Новое всегда с трудом прокладывает себе дорогу...
– Не уступят – так отвоюем!
4
На остановке троллейбуса Сергей хотел было попрощаться, но Никитин остановил его:
– Постой, Сергей, идея! Не поехать ли к нам домой?
Сергей посмотрел на уличные часы – они показывали
половину десятого.
– Поздно, – нерешительно сказал он.
– Ничего не поздно! Наташа не ложится до моего прихода. Поверь, она будет рада тебе...
В «Гастрономе» на углу Калужской площади купили вина, колбасы, сыру и пошли пешком. Вечер был холодный, ветреный, снежинки, как иглы, кололи лицо.
Занятые своими думами, они молча шли по безлюдным улицам. Никитин мысленно спорил с Барановым и главным механиком Тихоном Матвеевичем, отвечал на их язвительные вопросы, подыскивал доводы для лучшей защиты уязвимых мест проекта, которые сам хорош# знал. «Да разве мы претендуем на безгрешность? – говорил он своим воображаемым собеседникам. – Пожалуйста, критикуйте, выложите ваши доводы, посоветуйте – мы примем, внесем коррективы. Наконец, можно переделать проект в целом, если явится действительная необходимость. Поверьте, мы готовы на все, но это не значит, что мы отступим от наших принципов. Если вы попытаетесь отрицать начисто наши идеи – тогда война! Компромисса не будет! – Никитин поморщился и покачал головой. – Подачу красителей и химикатов мы запроектировали по железным трубам, а ведь они заржавеют, быстро выйдут из строя, окисление тоже не исключено. Нужно найти другой выход. Хорошо бы приспособить стеклянные трубы. Интересно, есть ли они? Непременно надо сходить к Анне Дмитриевне в институт. Она права, нельзя вариться в собственном соку, нужно советоваться со специалистами...»
Вышли к Донскому монастырю. Крепостные стены с бойницами, припорошенные снегом, маленькие деревянные домики с резными раскрашенными наличниками на окнах. Если бы не мощный гул машин и не светящиеся поблизости окна огромных корпусов гиганта станкостроения– завода «Красный пролетарий», можно было бы подумать, что время остановилось и не коснулось этих мест...
– Вот и дошли!
Николай Николаевич завернул в переулок и позвонил у дверей одноэтажного деревянного домика. Открыла Наташа, одетая по-домашнему, в байковый халатик.
Увидев Сергея, она смутилась и побежала переодеваться.
– Располагайся, Сережа, как Дома! Ты ведь знаешь, у нас просто. Сейчас мы сообразим насчет ужина!
Собственно, «соображать» было нечего – стол был накрыт на двоих, оставалось прибавить еще один прибор и достать из буфета рюмки для вина.
В ожидании ужина Сергей прохаживался по столовой. Каждый раз в квартире Никитиных на него нападала необъяснимая грусть. Все вокруг – старомодная дубовая мебель, рассчитанная на жизнь многих поколений, крашеные ставни и тяжелые выцветшие гардины на окнах, множество горшков с геранью, толстый альбом в бархатном переплете с бронзовым замком, вышитые подушки и подушечки на широкой тахте, потертые коврики ручной работы и, наконец, десятка полтора фотографий в рамках на стене, – все напоминало давнее прошлое и было похоже на декорации пьес А. Н. Островского в Малом театре.
Квартира эта имела свою историю.
Дочь замоскворецкого купца, гимназистка Софья Фоминична вышла замуж за молодого врача без практики Николая Осиповича Никитина по любви, против воли родителей. Для своего времени она считалась женщиной передовой, но квартиру обставила точно по образцу отцовского дома и во многом придерживалась купеческих традиций. Умерла Софья Фоминична в 1937 году, когда Наташе было десять лет, а сыну Николаю девятнадцать. Николай Осипович не женился, дом целиком перешел на попечение старой няни и ее стараниями сохранился в нетронутом виде.
Сергей остановился перед увеличенным портретом Софьи Фоминичны. Из позолоченной рамы на него глядела миловидная молодая женщина в высокой прическе, в кружевной кофточке со стоячим воротником. На груди золотая цепочка часов скреплена изящной булавочкой, на тонкой, красивой шее бархотка с овальным медальоном. Глаза ласковые, на круглом лице застыла благожелательная улыбка, точь-в-точь как у Наташи. Рядом тоже увеличенный снимок плечистого мужчины в сюртуке – Николай Осипович Никитин в молодости. Казалось, накрахмаленный воротничок и черный галстук душат его, оттого он так неестественно вытянул шею...
Под портретом справа висел еще снимок – группа людей в белых халатах. Николай Осипович, сидящий в середине, отмечен крестиком. Под карточкой надпись: «Главный хирург первой городской больницы Николай Осипович Никитин среди своих сотрудников в день присвоения ему почетного звания заслуженного врача Республики». Слева, на другой фотографии, он же в военной форме, на плечах полевые погоны полковника медицинской службы. Карточка была датирована 1943 годом. По рассказам Николая Николаевича Сережа знал, чго Николай Осипович был бодрый и веселый человек. Уехав на фронт в первый же день Отечественной войны, он постоянно присылал домой добрые, полные юмора письма, примерно в таком роде: «Никогда в жизни не был так много на воздухе; это очень полезно для здоровья, и если бы не грохот бомбежки, раздражающий нервы, то, несомненно, вернулся бы домой совсем молодым». В одном из писем он советовал сыну, который имел отсрочку как студент-выпускник текстильного института, закалять себя, потому что «по рассеянности работников интендантского управления забыли заготовить мягкие перины, пуховые подушки и теплые одеяла. Все эти предметы заменяет солдатская шинель. В дождь и в стужу приходится лежать порой на голой земле, и я всегда поминаю добрым словом текстильщиц, которые изготовили такую добротную шинель из шерсти русской овцы. Самое поразительное заключается в том, что, вопреки всем законам медицинской науки, солдаты не заболевают ни «прострелом», ни ишиасом. Во всяком случае, в нашем госпитале я не встречал пациентов с таким диагнозом».
Появилась Наташа. Она успела причесаться, надеть лиловое шелковое платье, которое было ей очень к лицу. Худенькая, с тонкой талией, она больше походила на подростка, чем на девушку-студентку.
– Наконец-то, Сережа, вы вспомнили нас! Нехорошо забывать друзей...
– Ох, Наташа, так много всяких дел, что дышать некогда! Брат, наверно, рассказывал вам, чем мы занимаемся?
– Он вообще перестал разговаривать со мной. Если и скажет слово, то или о новой красильной барке, о сукновальных машинах, или о реконструкции цеха. Неужели и вы будете таким же сухарем, как Николай?
– Что ты! Сергей Полетов другой – он в свободное от работы время ведет философские диспуты, играет на балалайке и пишет лирические стихи! Однако соловья баснями не кормят, я голоден, как волк, Сережа тоже. Садитесь за стол!—Николай Николаевич наполнил рюмки и, подняв свою, предложил: – Выпьем за беспокойных людей.
Он пил редко, поэтому быстро захмелел, шутил, подтрунивал над сестрой.
– В этом платье ты, Наталья, просто красавица! Я всегда с ужасом думаю: что будет со мной, когда ты выйдешь замуж? По всей вероятности, мне, закоренелому холостяку, придется прозябать в одиночестве...
– А Забелина? – смеясь, спросила Наташа.
Сергей удивленно поднял глаза. Ему и в голову не
приходило, что Анна Дмитриевна нравится Никитину.
– Забелина? О, она замечательная женщина, но...– Никитин вздохнул и после короткой паузы добавил:– Наш Власов – уж на что серьезный человек – и тот, увидев Анну Дмитриевну в конструкторском, не мог оторвать от нее восторженного взгляда. Я даже приревновал... Ладно , лучше давайте выпьем!
Сергей смотрел на Наташу и думал:
«Она чудесная девушка, хороший товарищ. Николай Николаевич правду сказал – она всегда бывает рада мне... Если говорить по совести, то Наташа как человек лучше Милочки – сердечнее, мягче, а вот душа почему-то к ней не лежит... Отчего так бывает: знаешь, что девушка хитрит с тобой, ведет себя неискренне, а все же тянешься к ней?.. А рядом другая, хорошая, красивая, а сердца твоего «е затрагивает... Знать бы, что делает сейчас Милочка... Неужели совсем забыла меня? Наверно, забыла,– что я ей? Как ее мать, она ищет положения, удобства в жизни, а не друга. Это уж материнское воспитание...»
Ему стало грустно, но он пересилил себя, улыбнулся и поднял рюмку.
– За ваше здоровье, Наташа!..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Накануне технического совещания Власов решил подробно познакомить секретаря партийной организации комбината Морозову с проектом Никитина и с ее помощью пригласить партийный актив. Он позвонил ей и спустился в партком.
Это была уже не первая попытка со стороны Власова поговорить с Зинаидой Александровной, заинтересовать ее предстоящей большой работой, и если не удастся увлечь ее своими замыслами, то хотя бы заручиться поддержкой партийной организации. Но напрасно – Mo* розова, полная, невысокого роста, лет сорока женщина, выслушивала его совершенно бесстрастно и всегда отделывалась пустыми фразами: «Нужно обсудить, посоветоваться». Власов в душе злился и, глядя на ее круглое равнодушное лицо, делал над собой усилие, чтобы не сказать ей резкости.
Сегодня, излагая план реконструкции красильно-отделочного цеха фабрики, Власов увлекся, забыл свои прошлые обиды на Морозову, хвалил Никитина, Полетова и стал рассказывать о тех перспективах, которые ожидают комбинат в недалеком будущем.
– Понимаете, в данном случае мы имеем дело не с рядовым рационализаторским предложением! Если хотите, это целый переворот, техническая революция в красильном деле. До нас еще никто не пытался механизировать процесс крашения, считая его святая святых. Зинаида Александровна, по-моему, партийная организация обязана подхватить замечательнейшую инициативу наших новаторов – инженера Никитина и поммастера Полетова, обеспечить им всяческую поддержку, – горячо заключил он.
– Скажите, Алексей Федорович, если это, как вы утверждаете, действительно такой уж важный вопрос, то почему вы вынесли его «а техническое совещание без предварительного обсуждения на парткоме? – спросила молчавшая до сих пор Морозова.
Власов в первую минуту даже не нашелся что ответить.
– Полагаю, что члены парткома тоже будут на совещании! Какая разница, где они выслушают доклад Никитина? – сказал он.
– Большая разница!..
– В таком случае созовите партком сегодня или завтра утром – я с удовольствием изложу основное содержание проекта Никитина. Но будет лучше, если после технического совещания мы проведем собрание партийно-хозяйственного актива комбината для широкого его обсуждения.
Морозова побарабанила пальцами по столу и ответила:
– Хорошо, я посоветуюсь с инструктором райкома.
– При чем тут инструктор?! – воскликнул Власов. У него было такое ощущение, словно его окатили ушатом холодной воды. – Я понимаю – пригласить работников райкома на нашу конференцию, но советоваться с инструктором? – Он отвел глаза, чтобы не встретиться с холодным и недоверчивым взглядом Морозовой.
Власов встал, он утратил всякий интерес к беседе.
«Не человек, а ледышка! Разве я против привлечения райкома? Хорошо, если бы она сумела доказать райкому целесообразность всех этих дел, заручиться его поддержкой. Но для «ее главное – во избежание возможных ошибок и ответственности согласовать с кем следует вопрос, получить санкцию. Тогда она будет смело придерживаться определенной позиции! Не понимаю – как можно так работать?» – рассуждал рассерженный Власов, проходя по двору.
Около котельной он встретился со старым коммунистом, мастером Зазроевым, и у него мелькнула мысль: не поговорить ли со стариком?
– Здравствуйте, Харлампий Иванович. Куда путь держите? – спросил Власов, пожимая мастеру руку.
– Да вот заходил в цех, к секретарю ячейки, пла-
тить взносы. – Зазроев по старинке называл партийную организацию ячейкой. – Секретарь работает в утреннюю смену, а мне нынче в ночь.
– Если не очень спешите, зайдите ко мне, побеседуем, – предложил Власов и повел мастера к себе в кабинет.
Харлампий Иванович Зазроев был старейшим работником комбината и пользовался у рабочих большим уважением. Старики помнили его как одного из организаторов стачки на фабрике в 1905 году. В семнадцатом, в дни октябрьских боев в Москве, многие рабочие сражались в его отряде с юнкерами, брали Кремль. Всю гражданскую войну Зазроев провел на фронтах и вернулся на фабрику только в двадцать первом году.
Прошли годы, Харлампий Иванович состарился, поседел, лицо его избороздили глубокие морщины. Правительство назначило заслуженному ветерану революции персональную пенсию, однако он не ушел с комбината и продолжал по-прежнему работать сменным мастером.
– Скажите, Харлампий Иванович, что за человек Морозова? – спросил без обиняков Власов, усаживая старика в кресло.
Тот помедлил с ответом, достал из кармана пачку «Памира» и, прежде чем закурить, долго мял сигарету толстыми пальцами.
– Как вам сказать... – начал он. – В общем, Морозова, по-моему, женщина безвредная, но и пользы большой от нее тоже нет.– Он умолк и взглянул на Власова поверх очков. – Не скажете ли мне, по какой надобности вы решили расспросить про нее?
– Да вот уж три месяца приглядываюсь к ней, стараюсь определить, что она за человек, – и не могу. Сами понимаете, трудно работать с тем, кого не раскусил, – ответил Власов.
– И не скоро раскусите. Есть люди, про которых говорят: «Ни богу свечка, ни черту кочерга». Морозова пришла к нам на комбинат года четыре назад. Из горкома рекомендовали, избрали ее секретарем. Работать она начала вяло, с оглядкой. На первых порах народ решил, что новый секретарь присматривается, изучает людей, а потом развернется, покажет себя. Время шло, но она так себя и не показала. Люди ко всему привыкают, привыкли и к ней, – думали, может, так лучше. Пусть, мол, работает себе товарищ на здоровье, человек она тихий, безвредный, стало быть, и жить с нею можно спокойнее...
Зазроев усмехнулся и вздохнул.
– Есть, есть еще у нас любители спокойной жизни!.. А Морозова что ж, как раз им по вкусу! Говорят, она окончила какую-то промышленную академию, работала начальником цеха на небольшой фабрике. Но в нашем деле она плохо разбирается, точнее – вовсе не разбирается, потому и плывет по течению. Ладно, этот грех мы бы ей простили, незнание не позор. Но ты старайся, учись, а главное – людьми занимайся, воспитывай их. На фабрике семьдесят процентов, если не больше, женщин, у многих мужья и сыновья погибли на фронте, на руках у них детишки. Обойди квартиры, узнай, как живут рабочие, большевистским словом поддержи в них дух бодрости. Вот на это Морозовой не хватило!
2
Не успел Зазроев выйти из кабинета, как позвонили из. проходной и сообщили, что на комбинат прибыл начальник главка Василий Петрович Толстяков и напра-вился в приготовительный цех.
Власов надел телогрейку и пошел на ткацкую фабрику. Он нашел начальника главка беседующим с группой окружавших его работниц.
– Вот и сам директор, – громко сказал Василий Петрович. – Видите, какого орла мы вам дали? С таким руководителем не только план выполнять, а можно горы свернуть, – добавил он, приветливо улыбаясь и широким жестом протягивая руку Власову.– Здравствуйте, Алексей Федорович. Как здоровье? Как дела?
Власов не верил глазам. Куда девался холодный, неприступный начальник! Перед ним стоял другой Толстяков – веселый, словоохотливый, добродушный. «Неужели возможны такие перевоплощения?» – подумал Власов.
– Ну, друзья, идите работать! Боюсь, как бы не попало мне от директора за то, что отвлекаю вас от дела, – обратился Василий Петрович к работницам и, сопровождаемый Власовым, поднялся в ткацкий цех.
В каждом зале Толстяков здоровался с мастерами и знакомыми работницами за руку, называл их по имени-отчеству, стараясь перекричать грохот ткацких станков, спрашивал о житье-бытье, о работе, а некоторых дружески похлопывал по плечу. Со стороны казалось, будто для этого человека нет большего удовольствия, чем вот так непринужденно беседовать с рабочими, шутить и смеяться с ними.
Василий Петрович даже заглянул в курилку, где обычно собирались ремонтники и поммастера. Он сел на засаленную скамейку, взял протянутую кем-то папироску, закурил и начал расспрашивать мастеровых о делах комбината.
– Конечно, работать стали лучше, второй месяц план выполняем, – сказал ткацкий поммастера Антохин,– но трудно приходится, заедают простои: то основ вовремя не подадут, то утка не хватает. Приготовительный отдел не успевает. Их винить тоже не приходится – пряжи мало, с воза работают люди...
А Ненашев, пожилой ремонтник, добавил:
– Запасных частей даете маловато, Василий Петрович. Сами работали у нас, знаете, какие тут станки. Их нужно ремонтировать как следует, а чем, спрашивается? Новых-то деталей мало!
– Еще одна беда, – пожаловался мастер приготовительного отдела Гринберг. – Шпульные машины давно бы пора на свалку. На таких машинах хорошего качества утка не намотаешь!
Толстяков слушал с подчеркнутым вниманием.
– Я за этим и пришел к вам, – сказал он, – выяснить, чем помочь комбинату. Правда, сейчас на всех фабриках большие нехватки и оборудование везде разбито, а ресурсы наши пока что очень ограничены. Война-то ведь натворила делов!..
В течение трех часов Василий Петрович ходил по комбинату, заглядывал в каждый закоулок. Побывал на прядильной фабрике, осмотрел шерстомойку, спустился в красилку. На перекате долго наблюдал за работой браковщиков, интересовался ассортиментом выпускаемого товара, «о нигде никаких замечаний не сделал. Он был настроен так добродушно, так приветливо и непринужденно беседовал с людьми, что, казалось, был всем доволен. Проходя мимо лаборатории и заметив прикрепленную к дверям бывшей кладовой надпись, Василий Петрович подошел ближе и прочел с расстановкой: «Конструкторское бюро».
– Интересно! – сказал он. – До сих пор я на текстильных фабриках что-то не видел ничего подобного. Вы что же, решили организовать здесь свой собственный машиностроительный завод?
– Какой там завод! Так, много шума из ничего! Шутки заведующего нашей лабораторией, Никитина. Он и красильщик Полетов решили удивить мир. Вечерами запираются здесь и колдуют, словно алхимики, – ответил сопровождавший Толстякова и Власова главный инженер Баранов.
– Не колдуют, а нужным делом занимаются, – поправил его Власов и рассказал начальнику главка о барке Полетова и о предложениях Никитина. – По моему приказанию Полетов готовит рабочие чертежи, а инженер Никитин занят проектом реконструкции красильно-отделочной фабрики. Завтра мы все это обсудим на техническом совещании, и о результатах я доложу вам подробно, – закончил он.
– Хорошо, послушаем! – Ироническая, недобрая усмешка не сходила с лица Василия Петровича во все время рассказа Власова.– Что же, Алексей Федорович, пошли к вам, поговорим о неотложных нуждах комбината, подумаем, чем можно помочь...
Выслушав Власова, начальник главка попросил секретаря соединить его с Никоновым.
– Юлий Борисович, дайте указание, чтобы одну из двух уточно-мотальных машин, получаемых из Чехословакии, передали Московскому комбинату, – начал он диктовать. – Знаю, знаю, что предназначены другой фабрике, – здесь они нужнее!.. Еще телеграфируйте в Иваново и добейтесь срочной отгрузки шлихтовальной машины. Я думаю передать Алексею Федоровичу два экспериментальных автоматических ткацких станка. Он сам ткач, ему и карты в руки – пусть испытает их и даст свое заключение. Вы позаботитесь об этом... Не перебивайте, а слушайте, что я вам говорю!.. Завтра вечером вам нужно быть здесь, 1на комбинате, и принять участие в работе технического совещания.– Василий Петрович прикрыл телефонную трубку рукой и повернулся к Власову. – Откровенно говоря, вам следовало бы предварительно информировать главк, посоветоваться!.. С горы всегда виднее.– И опять Никонову:– Да, они замечают кое-какие мероприятия, разберитесь и доложите! – Он положил трубку.
– Не информировал потому, что сами еще окончательно не решили, на чем остановиться, – объяснил Власов.
– Все равно, раз вопрос выносится на техническое совещание, обязаны были посоветоваться. Я об одном прошу вас – не увлекайтесь! Имейте в виду: для экспериментальных работ денег у нас нет, и вообще я не сторонник пришивать пуговицы к старому кафтану. Нужно строить новые фабрики, по последнему слову техники, а «е латать старые. В этом толку мало.
– Но ведь и старые фабрики мы сносить (не собираемся! Следовательно, нам также нужно постоянно работать над усовершенствованием технологии производства и думать о подъеме производительности! – сказал Власов.
– Ну, против этого никто не возражает! Конечно, (нужно. Но все следует делать с умом, не горячась, иначе можно увлечься, пустить на ветер уйму государственных денег и забыть об основном – о плане.
– Не беспокойтесь, голову не потеряем! За помощь большое спасибо, выручили! – горячо сказал Власов.
– При чем тут спасибо? Это моя обязанность – помогать предприятиям. Или вам кажется, что мы сидим в министерстве так себе, зря место занимаем?.. Знайте, что мои отношения к работникам определяются результатами дела. Вы на меня тогда рассердились за то, что я встретил вас не слишком приветливо, помните? Учтите, Власов: для этого у меня были основательные причины. О вас шла слава как о неуживчивом человеке и азартном экспериментаторе. Одно дело, когда вы работали главным инженером фабрики и над вами был контроль в лице директора, и совсем иное дело, когда вы сами стали директором. Признаюсь, я сомневался, справитесь ли вы, но сейчас, когда я, вижу, что вы всерьез взялись за дело и обеспечиваете выполнение плана, можете рассчитывать на мою полную поддержку! – Василий Петрович остановил Власова, вставшего было проводить его.– Не надо, я и так много времени отнял у вас! – сказал он и, простившись, ушел.
Власов долго сидел за своим столом и размышлял: «Неужели я ошибался в нем? Если рассудить объективно, то, конечно, начальник главка, болеющий душой за работу и отвечающий за все своей головой, обязан быть осторожным и подбирать работников по своему усмотрению. Во мне он сомневался – это его право. Так или иначе, но сегодня он мне помог! Это доказывает, что он стоит выше личных отношений...»
Со двора послышался гудок машины и скрип железных ворот. Начальник главка уехал. Власов поднялся й, вспомнив, что мать работает в вечерней смене, поспешил домой обедать.
За столом он был рассеян, ел без аппетита. Матрена Дементьевна исподтишка внимательно наблюдала за ним. Зная его характер, она догадалась, что сыну не по себе, но молчала. Власов заговорил сам.
– Знаешь, мама, – начал он, – мне кажется, что Толстяков не такой плохой человек, как я думал...
– Кто его знает... Люди разное говорят о твоем начальнике, а Аграфена Ивановна и слышать не хочет его имени. Ты хорошенько присматривайся к нему,– уклончиво ответила она.
«Человек работал здесь директором, а директор, как известно, каким бы хорошим ни был, всем угодить не может. Есть, наверное, обиженные, вот и отзываются о нем плохо. Толстяков к тому же бросил семью, женился на другой, а этого работницы никогда не прощают... Главное, он, по-видимому, крепкий, знающий руководитель. Правда, немного заносчив, с бюрократическими замашками, но это еще не беда, идеальных людей не бывает, у каждого свои слабости», – думал Власов, но с матерью своими мыслями не поделился.
