Текст книги "За Москвою-рекой"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Баранов на этот раз добросовестно выполнил поручение– видимо, в нем заговорил старый производственник,– и он дал тщательно продуманнее и вполне объективное заключение.
Положив подписанный акт перед Власовым, Баранов сказал:
– Вы абсолютно правы, станки – дрянь, и оснащать ими промышленность нельзя. Я понимаю, Василий Петрович останется недоволен, но что же делать... Как говорится, истина превыше всего.
Специалисты в течение двух недель проводили тщательное испытание, составили дефектные ведомости и пришли к единодушному выводу, что предлагаемая модель ткацкого станка действительно морально устарела.
«Единственное преимущество новых станков – это установление на них приборов для автоматической подачи1 утка. Они хоть и дают возможность ткачам обслуживать четыре станка вместо двух, но экономически ни в коей мере не оправдывают себя, ибо выработка этих четырех станков почти равна трем ныне действующим. Таким образом, освободив некоторое количество ткачей, промышленность резко снизит производство тканей, и для компенсации потерь потребуются новые производственные площади и установка дополнительного оборудования»,– говорилось в заключении.
Кажется, убедительно!..
Власов решил, что начальник главка не успел ознакомиться с актом комиссии Баранова и заключением специалистов, и позвонил ему, прося разрешения приехать.
– Приезжайте,– коротко сказал Василий Петрович в трубку.
Власов взял копию акта и докладной записки и поехал в министерство.
Верный старым традициям, начальник главка и на этот раз продержал его чуть ли не целый час в приемной и только после этого пригласил к себе.
– Что опять стряслось? – сухо спросил он.
– Ничего особенного. Я по поводу вашего распоряжения. Мне показалось, что вы не успели ознакомиться с актом...
Василий Петрович не дал ему закончить фразу:
– И с актом познакомился, и вашу докладную записку прочитал – нового ничего не нашел. В чертежах и технической документации завода все это написано. Следовательно, незачем было и огород городить – создавать разные комиссии, тратить деньги на оплату специалистов-консультантов. Конечно, похвально, что вы так печетесь о судьбах всей промышленности, но, по-моему, рановато занялись таким 'Непосильным для нас делом. Узковато рассуждаете, товарищ Власов, за деревьями леса не видите! Не понимаете того, что для нас главное сейчас – экономить рабочую силу. Страна строится небывалыми темпами, а рабочих рук не хватает...
Разговор с Толстяковым всегда раздражал Власова. Не веря ни единому его слову, он часто досадовал на себя за то, что не может открыто, без обиняков сказать ему в лицо все, что думает о нем. «Спорить с ним, доказывать ему что-либо – безнадежное занятие». Это Власов хорошо понимал, но и молчать не считал себя вправе: ведь речь шла о судьбе руководимого им комбината, о завтрашнем дне всей промышленности.
– О широте и узости взглядов спорить с вами не буду,– начал он, стараясь быть спокойным. И все же голос его предательски дрогнул.– Я прошу только об одном: не выделяйте нам этих станков,– лучше отказаться от них! Заставьте машиностроителей поработать над усовершенствованием модели. Если нужно, мы им поможем. Ведь обновлять оборудование приходится редко, это затея дорогостоящая. Зачем же обрекать себя на застой?
– Знаете, Власов, давайте без громких фраз! Так и скажите, что вам не хочется возиться с новыми станками. Понимаю, дело канительное: демонтируй старые, устанавливай новые, осваивай их,– но другого выхода нет, и вам придется заняться всем этим. Пока машиностроители новую модель предложат, много воды утечет, а время не терпит!
– Как хотите, но принимать такие станки я отказываюсь!
– Вот как? – Василий Петрович поднялся.– На словах вы новатор, а на деле, когда нужно осваивать новую технику,– в кусты. Не выйдет, товарищ Власов, заставим!
– Нет, не заставите,– с каким-то ожесточением сказал Власов.– Если вы не отмените ваше распоряжение, то я вынужден буду обжаловать его министру.
– Вот это на вас похоже, вы только тем и занимаетесь, что разводите кляузы. Пожалуйста, обжалуйте!
– Мнением вашим о себе я не слишком дорожу!– резко сказал Власов и быстро вышел из кабинета. Только этого еще не хватало – чтобы о нем говорили как о кляузнике!
«Может быть, даже хорошо, что так получилось. Или – или»,– рассуждал Власов, спускаясь этажом ниже, в приемную министра.
Министра не оказалось на месте. Его первый заместитель Акулов проводил совещание, и неизвестно было, когда освободится.
Власов, недолго думая, попросил у секретарши конверт и лист бумаги, сел за стол и тут же написал записку. Запечатав в конверт копию докладной записки, он протянул пакет секретарше.
– Очень вас прошу, вручите, пожалуйста, товарищу Акулову, как только он освободится! Это очень важно!
– Хорошо, хорошо, – недовольно отвечала секретарша, привыкшая к настойчивым просьбам посетителей.
– Очень важно, понимаете? – повторил он.
В обширном вестибюле на первом этаже, где помещались раздевалки и множество служб министерства, Власов случайно столкнулся с начальником технического отдела главка Софроновым.
– О, Алексей Федорович! – воскликнул тот, словно радуясь встрече.– Здравствуйте... Постойте! Что с вами, вы не заболели? – вдруг спросил он, вглядываясь в осунувшееся лицо Власова.
– Почему вы так думаете?
– Вид у вас неважный.
– Просто устал...
– Слыхал, все воюете?
– Приходится,– нехотя ответил Власов, направляясь к выходу.
В данную минуту ему меньше всего хотелось вести праздный разговор с кем бы то ни было, тем более с начальником технического отдела главка, которого он считал бесхарактерным человеком. Но тот не отставал or него, и они вместе вышли на улицу.
Был жаркий летний день. Перед квадратным зданием министерства из бетона и стали, построенным в двадцатых годах по проекту французского архитектора-конструктивиста, – зданием, похожим на длинную коробку, которую подпирали короткие ножки-столбы,– стояло десятка три легковых автомашин разных марок. Власов пошел искать свою. Софронов плелся за ним.
– Я тоже только что имел крупный разговор с Толстяковым. И знаете, по поводу чего? – без всякой связи заговорил Софронов.– По поводу ваших ткацких станков.
– Они меньше всего мои!
– Ну, наши, все равно!.. Еще тогда, когда собирались размещать на них заказ, я протестовал, доказывал нецелесообразность оснащения промышленности такой, с позволения сказать, техникой. Не послушались. Василий Петрович решил вопрос самолично. Он ведь упрямый, ни с кем не считается. «За неимением гербовой пишем на простой, говорит, других нет – возьмем хоть эти». Близорукая политика! Полчаса тому назад он пригласил меня к себе. Приказывает обосновать, что станки вполне удовлетворительны, и предлагает: «Если хотите, то можете сделать небольшие оговорки». Хорошенькие оговорки, когда вся конструкция ни к черту!
– Что же вы ответили? – заинтересованный его рассказом, Власов остановился.
– Отказался! И вот тут-то разразился скандал. «Сотрудники, кричит, для того и существуют, чтобы проводить в жизнь политику руководства! Исполняйте то, что приказываю, иначе я с вами работать не могу!» Так и сказал... Я, конечно, понимаю его положение. Шутка ли,– если машиностроители не отступят ни на шаг и потребуют, чтобы брали все, что заказали, нашему начальнику несдобровать. Но я все равно на сделку со своей совестью не пойду. Видимо, придется подыскивать другую работу...
– Не спешите, разберутся...
– Я, Алексей Федорович, человек миролюбивый, терпеть не могу всякие столкновения, особенно с начальством. Бороться с Толстяковым у меня просто сил не хватит!
– Тогда так и скажите: моя хата, мол, с краю,– и отойдите в сторону.
– Что же делать? Не все такие смелые, как вы. Скажу одно -г мои симпатии на вашей стороне, я вам сочувствую.
– И на том спасибо, но – увы! – из сочувствия шубу не сошьешь! – И, кивнув на прощание Софронову, Власов сел в машину и уехал.
3
Из Воронежа Юлий Борисович получил письмо. Мать писала ему:
«Дорогой мой Юлий!
Я стала очень плоха и немощна, глаза совсем ослабли. Пишу тебе с превеликим трудом. Переменила очки– не помогает. Месяц лежала больная. Одна, совсем одна! Некому даже стакан воды подать. Думала, конец пришел, но господь и на этот раз смилостивился надо мной, не призвал к себе прежде, чем я повидаюсь с тобой.
Тяжело мне, уж так тяжело, что и не передать!
Дорогой сын, я уже стою одной ногой в могиле, прошу тебя, во имя всего святого, возьми ты меня к себе. Последние дни хочу быть с тобой, хочу знать, что ты рядом, слышать твой голос, видеть тебя,– какое это счастье!
Каждую ночь вижу тебя во сне. Ты приходишь ко мне почему-то маленьким. Пухленький, розовенький, в матросском костюмчике, который купил тебе твой папа, когда тебе было три года. Просыпаюсь в слезах и долго молюсь о твоем благополучии.
Заканчиваю. Дрожит рука, слезы застилают глаза и не дают больше писать. Мой дорогой, мой ненаглядный, исполни последнее желание умирающей матери. Я знаю, ты хороший сын.
Да хранит тебя бог».
Читая письмо за утренним завтраком, Никонов чуть поморщился, вздохнул: «Бедная моя старушка!» Он отодвинул чашку, встал и несколько раз прошелся по мягкому ковру, спрашивая себя: «Что делать?» Не найдя ответа, он подошел к окну и уставился на улицу, строя всевозможные планы и тут же отвергая их. Взять мать в Москву и дать старухе спокойно умереть? Но как? Больная, немощная... ведь за ней нужен уход... черт возьми, и как раз сегодня должно было прийти это письмо, когда ему предстоит щекотливый разговор с Голубковым... А вдруг ее разобьет паралич! Ничего удивительного, с пожилыми людьми это часто бывает. Будет лежать парализованная на этой тахте и стонать днем и ночью. Веселенькая перспектива!.. Нет, нет! Это невозможно... Но надо все-таки что-то предпринять, чем-то утешить старуху...
Вдруг складки на лбу Никонова разгладились, лицо оживилось. Он нашел выход. Прежде всего надо перевести ей деньги. Благо, вчера он получил аванс в счет работы в Статуправлении. Если дело с Голубковым выгорит, то он пошлет ей еще, с тем чтобы дать матери возможность нанять сиделку или, на худой конец, прислугу. За деньги ведь можно все сделать! Месяца через два,
когда он поедет на курорт в Сочи, заодно заедет к ней. А может быть, попросить у Василия Петровича несколько дней за свой счет и поехать повидаться с матерью? Сегодня же надо написать и успокоить бедняжку: «Жди, мама, не тревожься, скоро твой сын явится к тебе». Как это у Сергея Есенина?..
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть...
Да, не такой уж он эгоист, чтобы дать матери умереть, не повидав единственного сына.
Утешенный принятым решением, Юлий Борисович стал переодеваться. Неужели можно подумать, что он такой человек, который не позаботится о матери? Никогда!
Выйдя на улицу, он направился на почту и перевел матери телеграфом пятьсот рублей...
В троллейбусе, по дороге в министерство, он напряженно думал о предстоящем разговоре с Голубковым. Сложная миссия, что и говорить!.. Прием в отделе сбыта начинается после часа, нужно до этого успеть поймать Голубкова одного и без всяких предисловий растолковать ему суть дела. «Поймет, не маленький»,– решил Юлий Борисович.
Не успел он подняться к себе в главк, как началась обычная суета: подпиши очередные сводки и срочные донесения, дай справку главному инженеру об освоении средств (вот человек, ничего не помнит!), отвечай на запросы фабрик... Мелочи: кому-то нужны до зарезу два электромотора, иначе остановится производство, другому срочно требуются детали для ремонта ватеров, железо, кирпич, цемент. Без визы отдела капитального строительства снабженцы не выпишут наряда. Беспомощные люди, за каждой ерундой обращаются в главк, им нужна нянька, сами ничего достать не могут...
Покончив со всем этим, Юлий Борисович собрался было к Голубкову, но пришла секретарша и попросила его к начальнику главка.
– Наш тихоня Софронов зубы стал скалить, – сказал Василий Петрович, не глядя на него. Сегодня он был особенно мрачен.– Вчера встал в позу борца за справедливость и отказался дать положительную характеристику новым автоматическим станкам! Придется вам, Юлий Борисович, заняться этим... А Софронова мы поставим на место. Тоже политик нашелся! Напишите толковое заключение. Напирайте на нехватку рабочей силы. Автоматы, какие бы они ни были, дают возможность ткачихам перейти на уплотненную работу. Этот фактор в данное время имеет для нас решающее значение. Хорошо бы вам связаться с директором института шерсти,– вы, кажется, с ним вместе учились? Они что-то мудрят. Власов сумел склонить на свою сторону двух специалистов, работающих в институте,– кандидата технических наук Абрамова, автора учебника «Ткачество», и инженера Анисимова. Вы читали, какой акт они подписали?
– Ясно, Василий Петрович, все будет сделано! – Никонов стоял перед ним навытяжку, как на параде.
– Только не откладывайте в долгий ящик. Власов, кажется, успел накляузничать министру. Если вовремя не принять меры, может разразиться большой скандал.
– Я вас предупреждал, что он ни перед чем не остановится, лишь бы насолить вам,– вставил Никонов.
– Ничего! Дайте только срок – и мы Власова приведем в чувство. Не таких обуздывали.– Василий Петрович усмехнулся.
«Не приведи бог попасть ему под кулак, действительно приведет в такое чувство, что не обрадуешься»,– размышлял Юлий Борисович, направляясь к Голубкову.
Начальник отдела сбыта занимал крошечный кабинет, отгороженный стеклянной перегородкой от большого зала, где работали сотрудники.
Голубков – приземистый, пожилой, всегда неряшливо одетый человек неопределенного возраста. Ему можно было дать и сорок лег, и все шестьдесят. Подстриженный ежиком, без следов растительности на помятом, круглом, как шарик, лице, он производил впечатление евнуха. Маленькие, водянистые глазки так и бегали под нависшими над ними густыми, лохматыми бровями.
– Юлий Борисович, добро пожаловать! – радушно встретил он Никонова. – Садитесь, рассказывайте, чему я обязан столь высоким посещением. Может быть, вам понадобился вагон шерстяных тканей? Пожалуйста, фирма наша солидная. Можем занарядить хоть десять, вы только адресочек укажите.
– Молодец вы, Голубков, всегда в хорошем настроении!
– Нам унывать нельзя: профессия такая – сбывать. Сами понимаете, приказчик должен быть веселым, приветливым, чтобы не отпугнуть покупателей.
– Положим, в' наше время наоборот, покупатели сами снимают шапку перед сбытовиками.
– Временное явление, так сказать, конъюнктура рынка. Пока все сходит,– серьезно заговорил Голубков, как человек, хорошо знающий свое дело,– но если наши предприятия и дальше будут выпускать барахло, то не знаю, чем все это закончится.
– Ничего, страна наша большая, на ваш век покупателей хватит!.. Впрочем, я зашел к вам не для того, чтобы болтать о перспективах торговли. У меня к вам небольшое дельце, вернее – просьба, – поправился Никонов, не зная, с чего начать.
– Пожалуйста, Юлий Борисович, к вашим услугам.
– Один мой приятель просил меня свести вас с ним.
Им нужны шерстяные отходы. Конечно, наряд и прочие формальности будут соблюдены. Человек он весьма приличный, и ему вполне можно довериться.
– А не скажете, что это за организация, где работает ваш приятель?
– Точно не знаю. Кажется, промысловая артель.
– Гм... да! – Голубков издал какой-то неопределенный звук.– Вот тут-то и загвоздка! Связаться с артелью опасно – обязательно клякса получится.
– В данном случае дело обстоит по-иному. Они выполняют спецзаказ. Под этим соусом добудут бумагу из Моссовета или еще откуда, если вы укажете.
– Понимаю, но... Юлий Борисович, не проще ли вам поговорить с нашим шефом? Вы с ним близки, он вам не откажет. Если потребуется мое заключение,– а оно непременно потребуется,—пожалуйста, поддержу.
– Нет, не в моих правилах использовать хорошее к себе отношение. Обмозгуйте лучше сами и, если можете, помогите, но настаивать не буду. Моя задача – свести вас, а там вы договоритесь. Для вас отпуск пяти-восьми тонн отходов – пустяк, все равно мы реализуем
их на сторону. И себя тоже не надо забывать, дружище, на этом бренном свете всяко бывает.
– Оно-то так... Ну ладно, познакомьте. Пусть ваш приятель зайдет прямо ко мне. Так будет лучше, официально, так сказать. Я поговорю, нащупаю и, если придумаем подходящую подкладку, помогу. Характер у меня такой, не могу отказать друзьям,– заключил Голубков.
Кажется, клюнуло. Никонов спустился в вестибюль, оттуда позвонил по автомату Батурину и условился о встрече.
4
На комбинат приехал, никого не предупредив заранее, заместитель министра, Николай Ильич Акулов. Большой, грузный, он с трудом поднялся по лестнице, опустился в кожаное кресло в кабинете Власова и, тяжело дыша, спросил:
– Ну, директор, рассказывайте, как дела?
– С программой справляемся, ассортимент значительно улучшили. К осенне-зимнему сезону готовим новые образцы. В общем показатели неплохие, в особенности по производительности труда. Но есть вопросы, которые сами решить не можем...
– Например?
– Хотя бы новые станки...
– Читал, читал вашу записку!.. Действительно, ерунда получается. Машиностроителям лень мозгами пошевелить. Думают – текстильщики что, не авиация, на них лавров не наживешь! Поставляют, что полегче, а мы хлопаем ушами и берем, что дают. Я за этим и приехал, чтобы разобраться на месте. Дальше что?
Власова подмывало просить денег на реконструкцию, но, поразмыслив, что лучше сперва показать проделанную работу, он воздержался.
– Второе – взять хотя бы вопрос об ассортименте... В году два раза по образцу готовим, выставки устраиваем к сезону. Потом товар складываем в шкафы или по запискам раздаем.. Будто напоказ работаем, перед кем-то хвастаться хотим: смотрите, мол, какие товары мы можем вырабатывать! А на рынок поставляем из года в год одно и то же – бостон, «ударник», «метро», «люкс». Назначение последнего вообще неизвестно. Для летнего костюма он тяжел и жарок, зимой незачем мужчине наряжаться в светлые тона. Попробуйте купить легкий материал на летний костюм без подкладки – не найдете, такого у нас нет. Жалуемся на нехватку сырья и в то же время выпускаем только тяжелые ткани. Признано, что наш товар самый шерстоемкий во всем мире. Почему бы, к примеру, не выпускать шерстяную фланель разных цветов и оттенков? Вместо одного метра «ударника» по весу можно выработать три метра фланели.
– Что же мешает вам вырабатывать ее и вообще разнообразить ассортимент?
– Прежде всего—вы сами!
– Вот тебе раз! Хороши хозяева, встречающие гостя такой суровой критикой! – На лице у Акулова появилась добродушная улыбка.
– Я, конечно, не имел в виду вас лично...
– Ничего, можно и меня! Рассказывайте дальше. Люблю слушать беспокойных людей!
Поощренный этой репликой, Власов стал развивать свои мысли:
– Между фабрикой и магазином поставлен десяток преград. Магазин требует одно, я ему поставляю другое и еще грожу: «Бери, иначе и этого не получишь!» Если захочешь выпускать с учетом запросов потребителя новый товар, то от хождения по разным инстанциям, от беготни глаза на лоб полезут! Пока осмотрят, одобрят и утвердят цену, пройдут месяцы, да и неизвестно еще, утвердят ли. Недавно в* бюро цен мне так и сказали: «Не мудрите, Власов, выпускайте побольше того, что имеет цену. Не морочьте голову себе и другим».
– Так, так... Не морочьте, значит, голову? Хорошая постановка вопроса! Легче жить...
– И это далеко не все, Николай Ильич! На нашем пути имеются препятствия куда серьезнее, и их с ходу не преодолеешь. Как вам известно, план складывается из двух главных частей, вал, то есть общая стоимость всех товаров, выпускаемых предприятием, и натура. Начни я выпускать фланель или другой облегченный и, следовательно, более дешевый товар – и вал полетит. «Ударник» стоит четыреста пятьдесят рублей метр, фланель– от силы сто тридцать, и чтобы выполнить план в ценностном выражении, нужно выработать ее в три раза больше, а машинное время и затрата труда одинаковые. За нами потянутся шерстопрядильные фабрики, вместо сорокового номера пряжи им нужно будет вытягивать шестидесятый – значительно более тонкую. Дело трудное, капитальное, невыгодное. Полетят тоннономера, не будет вала. Везде прорыв, прорабатывать начнут, инженерно-технические работники прогрессивки лишатся... Попробуй заикнись об этом где-нибудь! И слушать не захотят. Цепочка получается: Госплан спускает контрольные цифры по отраслям, министерства разверстывают по своим главкам, а главк – по предприятиям. Учесть бы вопросы ассортимента, проанализировать, что выгодно,– кому что убавить, кому прибавить. Но куда там!.. Разве можно заводу или фабрике дать план меньше прошлогоднего.
– Да... сложный вопрос! Но надо искать выход.
– Обязательно надо! Приведу вам небольшой пример из нашей практики, Васильев, наш инженер, проводил опыты с вискозными отходами. Оказалось, что достаточно прибавить к шерстяной смеси десять – пятнадцать процентов этого волокна, как крепость пряжи резко поднимается. Вместо двадцать четвертого номера удалось вытягивать двадцать восьмой. Понятно, что структура ткани изменилась. Попросили триста тонн отходов – не дали. После четырехмесячной переписки отпустили всего тридцать тонн. Выработали партию товара, замечательного во всех отношениях, но отгружать не можем: цены нет, и когда утвердят, неизвестно. Скажите, Николай Ильич, кто после этого станет инициативу проявлять, искать и опыты проводить?
– Много у вас этого товара?
– Пять тысяч метров.– Власов достал альбом с образцами и открыл перед Акуловым.– Вот, можете посмотреть.
Тот привычно помял пальцами маленький кусок ткани, прочитал на эталоне физико-технические показатели и посмотрел на Власова.
– Хороший товар, его нужно выпускать как можно больше! Мужчины спасибо скажут. Пишите на мое, имя, дадим нужное количество вискозы и цену утвердим.– Акулов посмотрел на часы.– А теперь покажите станки.
В конце длинного зала около новых станков копошились две ткачихи и поммастера Антохин. Акулов поздоровался с ними, остановил один станок и опять пустил его.
– Нравится? – кричал он, нагнувшись к Антохину, чтобы тот ею услышал.
– Что в них хорошего? Тихоходные черепахи! – кричал в ответ поммастера.
Акулов отвел его в сторону.
– Может, не освоили еще?
– Осваивать-то, собственно, нечего,– подумаешь, невидаль какая! Взяли обычный ткацкий станок образца тысяча восемьсот девяносто шестого года, увеличили габариты, поставили автоматический прибор и выдают за новую модель!
Акулов вернулся к станку, внимательно осмотрел его. и, дав знак Власову следовать за ним, попрощался и вышел на воздух.
Возле бывшей угольной площадки перед котельной, где молодежь устроила теперь клумбу и посадила цветы, он остановился и закурил.
– Правильно окрестил их поммастера, действительно тихоходные черепахи! Хоть бы металл пожалели, а то соорудили этакие громады! По рукам бы надавать!.. И наши тоже неизвестно о чем думали, когда заказ размещали. Дня через два пригласим поставщиков и решим. Я дам вам знать. Захватите с собой карту хронометража.
Акулов зашагал было к своей машине, стоящей недалеко от ворот, но Власов преградил ему дорогу.
– Николай Ильич, очень прошу вас, взгляните на нашу отделку! Мы там кое-что перестроили, и хотелось бы знать ваше мнение...
Заместитель министра заколебался:
– Некогда мне, спешу... Разве на десять минут?
Спустившись в подвал, он остановился и, глядя на
облицованные стены, сказал:
– Вот это хорошо придумали, молодцы! Пол тоже крепкий.– Он постучал ногой по чугунной плите.– По такому полу тележкам легко будет катиться, и выемок не будет.
«Понимает»,– подумал Власов.
Прошли в красилку. Никакого тумана. Вновь установленные мощные вентиляторы вытягивали пар и нагнетали свежий воздух. Плотники ломали барки, а рядом, на освободившихся местах, бетонщики готовили фундаменты для новых.
– Что это за разгром? – удивился Акулов.
– Освобождаем место, будем ставить новые, вот такие.– Власов повел его к закрытой барке из нержавеющей стали.– Сконструировал один наш поммастера, Полетов. Вот и он. Подойти, Сергей, познакомься с товарищем Акуловым.
Сергей смущенно кивнул головой, руки его были в краске.
– Толково, – похвалил Акулов, осматривая барку.– Какая производительность?
– Почти на тридцать процентов больше по сравнению со старыми. И экономичны,– вставил Власов.
Подошел мастер Степанов.
– О... о, бог крашения! И ты здесь? – Акулов повернулся к Власову.– Мы со Степановым давнишние знакомые, когда-то работали вместе, на одной фабрике. Ну как дела, старина, колдуешь?
– Колдовству нашему конец приходит, Николай Ильич, к новой технике дорогу прокладываем! Жаль, рано пришел к нам, а то показал бы тебе кое-что такое, что ахнул бы!
– Чем это вы народ собираетесь удивить?
– Пойдем ко мне! – В кабинете Степанова электрики проводили сигнализацию и монтировали манометры от терморегулятора.– Скоро по науке будем красить! Заправил барки, установил нужный режим – включай приборы и закуривай. Все остальное сделается само по себе. Зазвенят вот эти звонки по сигналу часов – и товар готов. Как видишь, колдовать больше не приходится?
– Вижу, у вас инициатива бьет через край. Хорошее дело затеяли!
– Николай Ильич, чем хвалить, ты бы нам денег дал! – Мастер Степанов погладил усы. Похвала заместителя министра пришлась ему по душе.
– Каких денег?
– Как по-твоему, Николай Ильич, это задаром делается? Все оборудование сдвинули с места, транспортеры установили, скоро у нас таскальщиков днем с огнем не найдешь – ликвидируем их. Ты загляни в наш отделочный зал – куда твое метро!.. А чистота? Аптека, а не зал!
– На этот год денег на капитальное строительство нам совсем не дали,– разъяснил Власов.
– За счет чего же строите?
– Немного тратим из директорского фонда...
– Остальные?
Власов развел руками.
– Смотрите, в оборотные средства не залезайте!
– Как же быть?
– Доказывайте, добивайтесь ассигнований! Иначе анархия получится...
– Нашему Толстякову ничего не докажешь. Знаем мы его, работал у нас,– вставил Степанов.
– Покажите ваш хваленый зал,– сказал Акулов.
Заинтересованный всем виденным, он, казалось, забыл о времени...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
Все настойчивые попытки Бориса снова сблизиться с Милочкой кончались неудачей. Она неохотно и холодно разговаривала с ним по телефону и каждый раз, ссылаясь на какие-то неотложные дела, отказывалась о г встречи с ним.
Впервые избалованный и самоуверенный Борис натолкнулся на такое отношение к себе. Порою он в сердцах ругал себя: «Тряпка, бесхарактерный мальчишка, привязался к юбке и не можешь отстать...» И решал не звонить больше к Толстяковым. Но проходил день, другой – и он снова звонил и просил выйти хоть на пять минут «для серьезного разговора».
Борис сам не отдавал себе отчета, что руководило им в этом упорном преследовании Милочки – пробудившееся в его душе серьезное и глубокое чувство или уязвленное самолюбие эгоиста. Но порой ему казалось, что он дня не может прожить без Милочки.
И вот в один из таких дней он решил сказать Милочке о своей любви, просить ее руки. Он был убежден, что Милочка ему не откажет: «В конечном итоге, предел мечтаний всякой девушки – выйти замуж и устроить свою жизнь,– рассуждал он с цинизмом.– Она согласится! Почему бы и нет? Где она найдет лучшею мужа?..»
В Ларисе Михайловне он не сомневался—та охотно вручит ему руку дочери. Василию Петровичу, по-видимому, совершенно безразлично, за кого падчерица выйдет замуж. Однако и он, конечно, будет рад породниться со своим непосредственным начальником, заместителем министра,– это чего-нибудь да стоит! «А мои?.. Ничего, я сумею, уломать своих стариков. В конце концов ведь не им жениться!..»
И вот Борис в субботний вечер явился в дом Толстяковых. Лариса Михайловна встретила его, как обычно, с приторной любезностью. От его взгляда не ускользнуло, что она за короткое время сильно сдала, заметно состарилась, тень какой-то печали появилась на ее лице. Василий Петрович еще не вернулся с работы, Милочка занималась у себя.-
– Давно, давно у нас не были, забыли совсем! – Лариса Михайловна протянула ему руку для поцелуя.
– Что доделаешь, здесь ко мне не очень благоволят...
– Ну что вы, Борис, откуда вы это взяли? Мы всегда вам рады!
– Вы – да, а вот Милочка дуется на меня. – И, собрав все свое мужество и решив действовать сразу, не отступая, он проговорил срывающимся от волнения голосом:—Лариса Михайловна, пока мы одни... разрешите мне сказать вам что-то очень для меня важное... Я... я люблю вашу дочь. Поверьте мне, мои намерения самые серьезные!.. Я прошу... я прошу у вас ее руки. Не тревожьтесь – ей со мной плохо не будет!
Лариса Михайловна с первых же слов Бориса поняла, о чем пойдет речь. Она разволновалась, и, как всегда в таких случаях, лицо ее покрылось красными пятнами. Когда он кончил говорить, она некоторое время молчала, потом, вытирая слезы, проговорила:
– Вы простите меня... Все это так неожиданно... Я одно скажу вам, Борис: лучшего мужа для моей дочери я и не желала!
– Так помогите же мне! – вырвалось у Бориса.
С минуту Лариса Михайловна удивленно и встревожено смотрела на него, потом, поняв, чего он хочет, сказала:
– У Милочки стал такой трудный характер! Но я, конечно, попытаюсь...
Не успела она сказать это, как на пороге комнаты появилась Милочка. Борис вскочил и шагнул ей навстречу. Она молча кивнула ему головой и внимательно посмотрела на мать, словно догадываясь, о чем здесь шел разговор.
– Очень хорошо, что ты пришла,– сказала Лариса Михайловна.– Садись, Милочка, и послушай, что я тебе скажу. Есть вещи, которые надо решать сразу, не откладывая! – Бориса удивило, что мать говорит с дочерью каким-то просительным, почти заискивающим тоном.– Борис Вениаминович просит твоей руки,, и я думаю...
– Мне кажется, что в данном случае важнее всего, что я думаю! – перебила ее Милочка.– Поскольку Борис прибегнул к такому способу предложения, то я отвечу не ему, а тебе: никогда я за него замуж не выйду! Никогда! – Она была бледна и с трудом сдерживала слезы.
