Текст книги "За Москвою-рекой"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
СЛАВНОМУ ОТРЯДУ РАБОЧЕГО КЛАССА
СОВЕТСКОГО СОЮЗА – ТЕКСТИЛЬЩИКАМ
ПОСВЯЩАЕТСЯ ЭТА КНИГА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Второй день на даче Толстяковых в Софрино шли приготовления ко дню рождения Милочки. Ей исполнялось двадцать два года. Празднество устраивали в субботу, чтобы можно было повеселиться и потанцевать вволю.
Мать Милочки, Лариса Михайловна, сумела настоять на том, чтобы муж предоставил в ее распоряжение легковую машину. «Хотя бы на эти два дня», – с видом мученицы сказала она, подчеркивая тем самым и скромность своих притязаний, и обычную незаинтересованность мужа в домашних делах. И вот шофер Ваня, загорелый молодой человек, весельчак и балагур, уже не раз курсировал между Москвой и дачей, исполняя многочисленные поручения хозяйки.
– Не забудьте, пожалуйста, купить хрену и две банки майонеза, – наставляла Лариса Михайловна, отправляя его рано утром в субботу в очередной рейс. – Подо-* ждите. Больше ничего не надо? – Она сжала пальцами виски. – Просто голова разламывается!
– Вроде больше ничего... А впрочем, пока обернусь, вы, может, и еще чего надумаете, – с усмешкой ответил Ваня и добавил: – Что ж, для стального коня семьдесят километров не крюк, съездим еще раз!
Любаша, пожилая, рыхлая, добродушно-ворчливая домработница, шлепая босыми ногами по крашеному полу, принялась за генеральную уборку. На кухне жарились пироги. Чуть не каждую минуту с криком: «Ой, батюшки, не сгорели бы!» – она бежала взглянуть на них.
В одиннадцатом часу в столовую спустилась заспанная Милочка, в длинном шелковом халате, в мягких домашних туфельках на босу ногу. Сегодня она не поехала в институт.
– Милая моя соня! Разве можно так долго спать в такой день? – с ласковой укоризной сказала Лариса Михайловна, целуя дочь.
– До рассвета читала. Этот «Лунный камень»... не оторвешься.
– Ну, умывайся скорее и давай завтракать. Я с утра на ногах и еще ничего не ела.
Милочка распахнула дверь на террасу.
– Холодно, сыро! – Она зябко поежилась, прикрыла дверь и повернулась к матери. – А Леня где?
– Поехал в институт.
– Противный! Ведь обещал сегодня быть дома...
– У него комсомольское собрание.
– Подумаешь, собрание!
Во время завтрака, задумчиво глядя на мокрые листья сирени за слегка запотевшим окном, Милочка обсуждала предстоящую вечеринку.
– Надеюсь, будет весело. Ленка замечательно поет цыганские романсы, шикарно танцует. Саша принесет аккордеон. Надо, чтобы Вадим почитал свои стихи. По-моему, у него проблески гениальности.
Небо
театральной декорацией
дремлет,
облокотившись на горизонт...
Хорошо, правда?
– Ешь, Милочка! Остынет. И потом – у меня еще столько дел!
– Ну, и Борис, конечно, придет. И непременно – Сережа. Вот кто никогда не забывает о дне моего рождения!
– Не понимаю твоей нетребовательности: зачем тебе этот Сережа? – Лариса Михайловна досадливо поморщилась.
– Что значит зачем? Сережа очень хороший парень!
– Ничего особенного в нем не нахожу, самый обыкновенный рабочий, хотя и называется помощником мастера. Дружба – это и общность духовных интересов, и сходство характеров. А что у тебя с «им общего? Разве ты не понимаешь, что, следуя своей детской привязанности, ты только поддерживаешь в парне надежды, которым никогда не суждено сбыться, ставишь его в неловкое положение перед нашими друзьями? Мало ли с кем случается дружить в школе... Ты же не маленькая, пора смотреть на жизнь серьезнее. Хоть его пожалей. Ну что он рядом с тем же Борисом? Борис – культурный человек, у него и манеры и тон воспитанного юноши... Или – Николай Николаевич: инженер, образованный, остроумный, кончает аспирантуру, человек с будущим...
– Мамочка, милая, сколько страсти, какой проникновенный монолог! Только ты опоздала со своими рассуждениями минимум на полстолетия, так что не трать пыл понапрасну!
– Жизнь остается жизнью, и каждому хочется устроить ее как можно лучше.
– Вечно одно и то же: мудрость отцов и неразумие детей!
– Хорошо, хорошо, не сердись, не буду! – Лариса Михайловна горестно вздохнула. – Когда-нибудь вспомнишь мои слова и поймешь, как я была права.
Желая прекратить этот неприятный ей и за последнее время часто повторявшийся разговор, Милочка демонстративно раскрыла книгу, которую принесла с собой, и, отодвинув недопитый кофе, стала читать.
Мать, обиженно поджав губы, взглянула на дочь.
– Хоть бы толком сказала, кого ты пригласила. Должна же я знать, на сколько человек накрывать стол!
Милочка подняла голову от книги и, загибая длинные, тонкие пальцы, принялась считать вслух:
– Вадим, Лена, Борис, Саша, Лиза, Сережа... В общем, моих друзей наберется человек десять...
– Да нас четверо – четырнадцать, – продолжала счет «Лариса Михайловна. – Инженер Никитин с сестрой – шестнадцать. Ну, и, конечно, Юлий Борисович... Вот по-настоящему воспитанный человек! Такие, как он, в наше время редкость! Накроем стол на двадцать персон, – хватит?
– По-моему, вполне, – согласилась Милочка.
Накинув на плечи пальто и взяв у Любаши ножницы,
она вышла в сад – нарезать цветов для стола.
Хорошо спланированный и отлично обработанный участок вокруг двухэтажной дачи с застекленной террасой и балконом имел форму правильного квадрата. И чего только не было на этом участке! Клен, старые липы, березы, голубые елки, в тени которых летом развешивали гамаки. Дикий виноград, оплетавший террасу, уже заметно покрасневший, поднимался до самой крыши. Десятка полтора раскидистых яблонь хотя и требовали от сторожа немалой заботы, но плодоносили почему-то плохо. Вдоль забора тянулись кусты малины, крыжовника, смородины. Грядки клубники начинались у небольшого огорода за летней кухней. Особой гордостью хозяина дачи, Василия Петровича Толстякова, были цветы. Их было множество – и под окнами, и на клумбах возле террасы, и по обеим сторонам посыпанной красным песком дорожки, ведущей к калитке. Но сейчас одни только георгины и астры на большой клумбе перед домом радовали глаз яркостью красок, и Милочка направилась к ним...
2
К шести часам вечера все было готово к встрече гостей. Комнаты прибраны по-праздничному, полы натерты до блеска. В саксонских вазах, стоявших на маленьких полированных столиках по углам столовой, красовались георгины самых причудливых расцветок. Большой стол, покрытый белоснежной скатертью, ломился под тяжестью вин и снеди. На длинных блюдах заливная рыба, на других – разнообразные закуски:, икра, шпроты, крабы, сардины, маринованные белые грибы, ветчина, всевозможные колбасы, сыр на фарфоровых дощечках – словом, всего было вдоволь. Водка, настоянная на вишне и на апельсиновых корках, разлита была в пузатые хрустальные графинчики, отделанные серебром. Коньяк и дорогие десертные вина стояли в бутылках, что, по мнению хозяйки дома, должно было еще раз подчеркнуть ее утонченный вкус и знание «света».
Лариса Михайловна питала особую слабость к дорогому, старинному фарфору и хрусталю. Она не в силах была пройти мимо комиссионного магазина и не заглянуть в него. Часами могла она простаивать возле прилавка, выбирая копенгагенскую тарелку. В буфете и горках хранились коллекции фарфора, хрусталя, отряды причудливых безделушек выстроились на пианино, стены комнат были увешаны тарелочками.
Сегодня Ларисе Михайловне представился удобный случай продемонстрировать дорогие ее сердцу сокровища, и она, десятки раз передвигая бокалы, графинчики, переставляя блюда с закусками, долго хлопотала у стола. Наконец, подобно художнику, сделавшему последний взмах кистью и взирающему на свое законченное творение, она в последний раз окинула стол критическим взглядом. Найдя, что все великолепно, поднялась к себе переодеться: на это тоже требовалось немало времени.
День выдался серый, скучный. Непрерывно моросил мелкий дождь. Милочка сидела в столовой с открытой книгой на коленях. Охваченная неясным, тревожным и одновременно удивительно приятным чувством ожидания чего-то радостного, она бездумно смотрела на калитку и с нетерпением ждала запаздывавших гостей. Она была уже одета, причесана – готова к их приему. Узкое, модное платье с разрезами по бокам плотно облегало ее гибкую фигурку. Бледно-розовая' тонкая шерсть красиво оттеняла матовую белизну кожи, золотистые волосы светящимся ореолом окружали продолговатое нежное лицо с чуть вздернутым носиком. Лакированные туфли без каблуков изготовлены были по особому заказу. Тоненькие, как паутинка, чулки с черной пяткой, еще только входившие в моду, плотно обтягивали ее стройные ноги.
Скрипнула калитка, и на садовой дорожке показалась плотная, коренастая фигура Леонида в синем плаще. Он шел, широко шагая, размахивая чемоданчиком.
Скинув плащ и тщательно вытерев ноги, Леонид подошел к сестре.
– Драгоценная сестрица, – начал он торжественно -шутливым тоном, – в столь знаменательный день, каким, несомненно, является сегодняшний, прошу в знак моей беспредельной любви принять сей скромный дар и снизойти до понимания того немаловажного факта, что стипендию я получу только двадцать третьего числа! – Он достал из чемодана книгу и протянул ее сестре.
– Спасибо. – Милочка, улыбаясь, взглянула на заголовок: «Станиславский. Моя жизнь в искусстве», отложила книгу в сторону.
– Как?! Ни капли восторга? Да знаешь ли ты, что за этим сокровищем мне пришлось тащиться на Кузнецкий мост и вырвать его, что называется, с боем в Лавке писателей!
– По-видимому, твоя самоотверженность так велика, что такой (ничтожный человек, как я, не сумеет оценить ее по достоинству, – съязвила Милочка. Внимательно осмотрев поношенный костюм брата и съехавший набок галстук, она недовольно сказала: – Ты бы переоделся, скоро гости приедут!'
–’ Понимаю: кавалеры во фраках, дамы в вечерних туалетах... Как ты думаешь, что мне больше к лицу – фрак или смокинг?
– Хватит дурачиться! Иди переодевайся, да не забудь сменить рубашку.
– Слушаю и повинуюсь! – Щелкнув каблуками, Леонид по-военному зашагал к двери. Тут взгляд его упал на стол. – Ух ты! Здесь действительно пахнет пиршеством! Сколько вкусной еды, а я хожу голодный... Где мама?
– Наверху, переодевается.
– Ясно!.. Мам, а мам, нельзя ли чего-нибудь поесть? – крикнул Леонид, подойдя к лестнице, ведущей из столовой на второй этаж.
– Какой ты нетерпеливый, Леня! – послышался недовольный голос Ларисы Михайловны. – Пойди в кухню, попроси Любашу накормить тебя. Смотри не наедайся, скоро сядем за стол.
– На кухню так на кухню. Мы народ не гордый, было бы что поесть.
3
Гости съезжались.
Послышался шум мотора, и к садовой калитке подкатила новенькая машина. Из нее вышли трое юношей и девушка.
Один из гостей, высокий молодой человек, толкнул ногой калитку и первым вошел в сад. Это был Борис, сын заместителя министра, непосредственного начальника Василия Петровича Толстякова. Он вразвалку дошел до большой клумбы, остановился, поправил шелковый шарф, выглядывавший из-под воротника широкого драпового пальто, сдвинул назад велюровую шляпу и огляделся по сторонам.
– Милочка, можно тебя на минутку?
– Наконец-то! – Милочка вышла на террасу. – Что же вы стоите? Заходите в дом.
– Нам нужно выяснить один вопрос. – Борис подошел к террасе. – Как ты думаешь, Василий Петрович подкинет нас обратно в город или сказать шоферу, чтобы он приехал за нами?
– Ну, конечно, Ваня отвезет вас, – ответила Милочка.
Борис махнул рукой шоферу
За ним шел Вадим, однокурсник Бориса и его близкий друг. Он держал под руку худенькую, бледную девушку – подругу Милочки Лену. Последним, согнувшись под тяжестью большого аккордеона в футляре, неуклюже шагал Саша. Правой рукой он оттягивал ремень, врезавшийся ему в плечо, в левой держал большой букет.
Поднявшись на террасу, толстенький Саша скинул с плеча ношу. Вытянувшись во весь свой маленький рост, он протянул букет Милочке.
– Поздравляю... вернее, поздравляем, – поправился Саша. – Расти, Милочка, большая, на радость родителям и не забывай своих друзей, – сказал он. Голос у него был тоненький, немного писклявый.
– Спасибо...—Милочка взяла цветы и поднесла их к лицу.
– Я говорил, что на дачу цветы не возят – этого добра здесь хоть отбавляй! Но Саша у нас чудак, – насмешливо сказал Борис.
– Отчего же, он прав. Что может быть лучше цветов?– Милочка ласково улыбнулась Саше.
Лена подошла к подруге и, поцеловав ее в щеку, что-то шепнула.
.– Ну, мальчики, будьте как дома, раздевайтесь и заходите в столовую. Мы скоро вернемся. – Милочка взяла Лену под руку, и они ушли.
В столовой Борис, понизив голос, раздраженно сказал:
– Терпеть не могу семейные сборища с бабушками да с тетушками!
– Чепуху ты мелешь. Сам знаешь, что здесь никаких бабушек не бывает и обстановка, я бы сказал, самая подходящая, – сказал Вадим.
– Это смотря на чей вкус.
– Ничем тебе не угодишь! – рассердился Саша. – Не успел войти в дом, как начал ворчать. Смотри, как здесь хорошо! И, конечно, будут девушки. Ешь, пей, танцуй сколько твоей душе угодно. Не понимаю – что тебе еще нужно?
– Все это не то... не то!..
Борис задумался и вдруг, словно его осенила какая-то блестящая идея, обратился к друзьям:
– Послушайте, ребята, вот что я вам скажу: а не
собраться ли нам на той неделе у нас на даче? Старики уже переехали в город, на даче никого нет, и нам никто не помешает... Можно отправиться попозже и остаться там на ночь...
– 'Мысль неплохая, только вряд ли девушки согласятся ночевать на даче, – усомнился Вадим.
– Чепуха! Из приличия немного поломаются, придется уговаривать, а потом выдумают тысячу причин для оправдания перед родителями и останутся. Я, например, беру на себя Милу, а ты, Вадим, займись Леной. Насколько я понимаю, она влюблена в тебя, как кошка, и йи в чем тебе не откажет. Можно пригласить еще Володю Сорокина – у него шикарные девушки из медицинского!
– Насчет Лены ты напрасно. И вообще... я попросил бы...
Вадим хотел еще что-то сказать, но Борис не дал ему закончить:
– Брось ломаться, Вадька! Не ссориться же нам
из-за девчонки? Ближе к делу! Как вы насчет моего предложения?
– Тс-с... кто-то идет,– предупредил Саша, и разговор прекратился.
Пришли две скромно одетые, гладко причесанные студентки, школьные подруги Милочки, и Володя Сорокин.
– Вот и Володя. Легок «а помине! А мы только что говорили о тебе,– приветствовал приятеля Борис.
– Что же вы говорили?– спросил тот и, сняв очки, принялся усердно протирать вспотевшие стекла.
– Что тебе чертовски везет,– ответил Борис, взглянув на девушек.
– Не понимаю.– Володя пожал плечами, а девушки удивленно уставились на слишком, как им показалось, развязного молодого франта.
Борис действительно выглядел франтом в модном костюме бутылочного цвета. Из верхнего кармана длинного пиджака торчал шелковый платочек, подобранный в тон узенькому галстуку, свисавшему ниже пояса и закрепленному на груди золотой цепочкой.
Заметив смущение девушек, Володя поспешил представить им Бориса.
Вслед за ними появился молодой инженер Никитин с маленькой, похожей на подростка, девушкой – своей сестрой Наташей.
– А где же хозяева?– спросил он, обращаясь к Борису.
– Я имею поручение от Милочки принимать гостей и занимать девушек приятным разговором,– ответил тот.
– Ничего подобного,– послышался голос Милочки из-за стены.– Я никому не поручала свои обязанности хозяйки.– Она вбежала в комнату, веселая, оживленная, с подчеркнутой сердечностью поздоровалась с Никитиным и, целуя Наташу, сказала:– Как хорошо, что вы приехали!
Потом пришел еще один гость – молодой человек в тщательно выутюженном поношенном бостоновом костюме, с копной светлых волос. Переступив порог столовой, он нерешительно остановился. Казалось, юноша был не в силах справиться с охватившим его смущением.
Это и был Сергей Полетов.
Увидев Милочку, разговаривавшую с Наташей, он подошел к ней.
– Поздравляю,– негромко сказал он и, крепко пожав ее тонкую руку, протянул подарок – кожаную папку с «молнией».
– Спасибо, Сережа!—Милочка взяла его под руку
и громко сказала:– Разрешите представить: мой лучший друг, еще со школы, Сережа Полетов!
Сергей покраснел, сделал общий неловкий поклон и торопливо подошел к Никитину – единственному из гостей, кого он знал.
Общий разговор, несмотря на все старания молодой хозяйки, не клеился, как это обычно бывает, когда собираются вместе незнакомые и разные по характеру люди.
Борис острил, желая привлечь внимание девушек, в особенности голубоглазой Наташи. Вадим стоял у окна, засунув руки в карманы спортивного пиджака, и задумчиво смотрел в сад. Саша стучал одним пальцем по клавишам пианино, словно проверяя звук инструмента. А студентки, стоя у стены, о чем-то шептались, украдкой поглядывая на гостей.
Одна только Лена, казавшаяся необыкновенно тонкой и хрупкой в вечернем платье из тяжелого черного шелка, отделанном мелким бисером, не скучала. Она громко хохотала и откровенно, словно кому-то назло, кокетничала с Володей.
Но вот на пороге комнаты появился новый гость, и с его приходом напряженность, скованность гостей как-то очень быстро растаяла. Выше среднего роста, хорошо сложенный, он был одет в дорогой вечерний костюм. Высокий лоб, на который упала непослушная прядь старательно зачесанных волос, живые серые глаза и манера держаться непринужденно и в то же время подчеркнуто предупредительно делали его похожим на артиста или художника.
– Приветствую вас, мои юные друзья, знакомые и незнакомые!– громко сказал он густым, бархатистым голосом и, положив руку на сердце, низко поклонился. Выпрямившись, он отрекомендовался:– Юлий Борисович Никонов, близкий друг этого дома и ваш покорный слуга.
Мелкими, пружинящими шажками, он подошел к Милочке.
– А вас, дорогое дитя, поздравляю от всей души, желаю много, много счастья и прошу принять мой скромный дар! – Он пожал ее руку и протянул маленький сверток. – Я достал вам французские духи – прелесть! – нагнувшись, прошептал он и повернулся к гостям.
– Борис Вениаминович!– радостно воскликнул он, увидев Бориса, и протянул ему руку.– Очень, очень рад!.. О! И Никитин с милой Наташей тоже здесь, и, конечно, знаменитый красильщик Сергей Трофимович Полетов! Здравствуйте, Наташенька. Как вы похорошели! А где же наша уважаемая хозяйка?
И как бы в ответ на его вопрос на лестнице появилась Лариса Михайловна. В пестром шелковом платье, с обнаженными руками, густо напудренная, величаво подняв голову, она медленно спускалась вниз. Дойдя до последней ступеньки, она остановилась, как бы давая возможность полюбоваться своей особой во всем блеске и великолепии.
Юлий Борисович подскочил к хозяйке и поцеловал ее пухлую ручку.
Лариса Михайловна обошла всех гостей, и для каждого у нее нашлись приятные слова. Пожав руку Борису, она спросила: «Здоровы ли ваша мама и уважаемый Вениамин Александрович?» Студенткам она снисходительно сказала: «Как вы похорошели, девушки!» А когда подошла к Никитину и Наташе, то изобразила на лице восторг и разразилась потоком любезностей: «Как я
рада, Николай Николаевич, что вы пришли и привели с собой Наташеньку. Вы всегда для нас самые желанные гости!» Одному Сергею Полетову она не сказала ничего.
Затем Лариса Михайловна объявила, что Василий Петрович занят в министерстве и, как обычно, опоздает.
– Не будем ждать его,– добавила она и пригласила всех к столу.
Задвигались стулья, гости расселись. Хозяйка заняла место во главе стола, и Юлий Борисович поспешил устроиться рядом с ней. Никитин, Наташа и Сергей Полетов оказались в самом конце стола. К ним присоединился и Леонид.
На минутку все стихли. Воспользовавшись этим, Никонов встал с полным бокалом в руке:
– Прошу наполнить бокалы,—скомандовал он, как заправский тамада, и произнес цветистую речь о неповторимой юности, овеянной таинственной и светлой романтикой, о силе и обаянии бескорыстной женской любви, делающей нас лучше, чем мы есть, и дающей силы переносить жизненные невзгоды. Тут он многозначительно посмотрел на Ларису Михайловну и поздравил Милочку.
После нескольких бокалов вина гости заметно оживились.
Один Сергей сидел невеселый, молчаливый.
– Что с вами, Сережа? – спросила Наташа, наклонившись к нему.
– Со мной? Ничего.
Он улыбнулся, тряхнул русой головой и, делая вид, будто занят едой, склонился над тарелкой. Почему-то сегодня особенно все в этом доме казалось ему чужим и неприятным. Чужими и неприятными были странные стихи, которые читал незнакомый Сергею бледный юноша, уставившись маленькими, глубоко посаженными глазами в одну точку.
– Поэма. Введение.
Врезанный в века
двадцатого рамки, я иду – голова вверх.
Я иду.
И
пропади все пропадом, если
я
не первый
из первых!..
Сергей поймал восторженный взгляд Милочки, устремленный на поэта, и ему стало обидно за нее, захотелось увести ее отсюда.
А Вадим читал уже новые стихи, его голос доходил до Сережи, будто сквозь глухую стену, и тот делал над собой огромное усилие, чтобы понять их смысл.
В терему ты,
моя отрада.
В терему ты,
и в терем этот
хода
нет,
На двери замок.
Поднимая отмычку взгляда,
В терем этот ползут и едут.
Ну и что? Ну и как?
Не надо.
Я не смог.
Вновь раздались рукоплескания, а Сергей еще ниже опустил голову.
– Ну, Леночка, теперь твоя очередь, выдай что-нибудь цыганское!– кричал полупьяный Борис, неистово хлопая в ладоши.
Чужим и неприятным было и то, что пела девушка в черном бальном платье, и то, как она пела. Низкие, глуховатые звуки ее голоса вдруг сменялись трагическим, надрывным шепотом.
...Вернись! Я все прощу,
Упреки, подозренья,
Мучительную боль невыплаканных слез,
Укор речей твоих, тревожные волненья,
Позор и стыд твоих угроз...
«Господи, и где она выкопала это старье!»– с тоской думал Сергей и сердито отодвинул от себя тарелку.
– Танцы! Давайте танцевать!—кричал Борис.– Саша, друг, покажи свое искусство!
С недавних пор Милочка вела себя по отношению к Сергею не так, как обычно: не отвечала на его записки, приезжая в город, не звонила по телефону и, казалось, избегала встреч с ним. Поразмыслив, Сергей решил, что им следует обязательно поговорить откровенно. «Близким друзьям незачем играть в пряткц»,– внушал он себе.
За неделю до дня рождения Милочки он три часа простоял у театральной кассы, купил билеты на «Московский характер» в Малый. Он считал, что удобнее всего будет поговорить с нею по дороге на вокзал после спектакля или даже в электричке, провожая ее до самой дачи. И вот теперь, улучив подходящую минуту между танцами, он подошел к Милочке и пригласил ее в театр. Ему показалось, что она смутилась – отвела глаза и каким-то чужим голосом быстро ответила, что еще не знает, сумеет ли освободиться в среду. Сергей не стал просить, не стал настаивать. Он только подумал про себя: «Ну вот, так я и знал», – и отошел от нее в сторону.
И тут он понял, что между ним и Милочкой все кончено. «Ну и пусть, и пусть!»– зло твердил он, стараясь притушить свою боль. Однако ему это не удавалось. Он как-то сразу утратил ко всему интерес, и все, что окружало его здесь, стало ему еще более чужим. Невыносимо было оставаться дольше в этой душной комнате, видеть, как Борис, танцуя; подпрыгивает и ломается, слушать тощую Лену и наблюдать за притворно любезными ужимками Ларисы Михайловны. Ни с кем не прощаясь, он незаметно вышел в переднюю, отыскал свое пальто и ушел.
Дождь усилился. На пустынных дорогах дачного поселка грязь, лужи. Сергей шел, ничего не замечая. «Она завела новых друзей, ей скучно со мной. Странно: раньше я мог говорить с ней о чем угодно, а теперь увижу ее – и язык отнимается. Посмотришь на других – люди как люди, держатся непринужденно, танцуют, веселятся,– а я стою, словно чурбан, не знаю, куда руки девать. Конечно, ей скучно со мной... Но в чем же дело? Может быть, я сам виноват?..» Вдали, сквозь завесу моросящего дождя, тускло мерцали огоньки железнодорожной платформы, и время от времени с грохотом проносились длинные, ярко освещенные составы...
4
К одиннадцати часам на дачу приехал Василий Петрович. Отпустив машину и подойдя к застекленной террасе, он заглянул в столовую. Веселье было в полном разгаре. «Ну, мне здесь, кажется, делать нечего», – подумал он и, обогнув дачу, с черного хода зашел в кухню, где сбившаяся с ног Любаша мыла посуду.
– Принесите мне, пожалуйста, наверх стакан чаю и чего-нибудь поесть. Только не проболтайтесь, что я приехал,– предупредил он и на цыпочках поднялся к себе в спальню.
Василию Петровичу было не до гостей. День выдался тяжелый, с самого утра начались неприятности и цепочкой тянулись до самого вечера. На Невинномысской мойке опять запоздали с отгрузкой шерсти, а на двух фабриках срывалось выполнение плана, на базе Мосторга забраковали большую партию платков,– назревал скандал, а тут еще приказ министра о назначении инженера Власова директором Московского комбината. Василий Петрович в самой категорической форме возражал против этой кандидатуры, но с ним не посчитались, и это рассердило, обидело его...
День прошел в хлопотах. Беспрерывным потоком шли посетители, не переставая трещали телефоны, то и дело заходили в кабинет работники аппарата с разными бумагами и требовали срочно подписать. Только к вечеру Василий Петрович смог заняться почтой. Среди множества циркуляров, инструкций, требований он натолкнулся на контрольные цифры четвертого квартала, разработанные плановым управлением министерства. План по главку опять увеличивали.
– Чиновники, совсем оторвались от жизни!– сказал вслух Василий Петрович и, позвонив секретарше, велел позвать начальника планового отдела.
Запершись, они с плановиком долго ломали голову, какие бы найти убедительные доводы, чтобы опротестовать увеличение плана. Дело осложнялось еще тем, что в министерстве хорошо знали о резервах и неиспользованных производственных мощностях руководимого Василием Петровичем главка. Оставался единственный якорь спасения – нехватка сырья. Подбирая формулировки поосторожнее, они написали письмо на имя министра.
Часов в семь Василий Петрович собрался было на дачу, но в это время позвонили из секретариата заместителя министра и пригласили на срочное совещание по вопросам капитального строительства. Делать было нечего, пришлось собрать– на скорую руку необходимый материал, пробежать цифры и спуститься вниз.
На совещании говорили много и нудно. Как и следовало ожидать, ничего срочного не оказалось,– речь шла о том, чтобы любой ценой освоить до конца года ассигнования по капитальному строительству. У Василия Петровича разболелась голова, он плохо слушал, о чем говорилось, стараясь скрыть зевоту.
По дороге домой, утомленный и как-то внутренне опустошенный, Василий Петрович подумал: «Хорошо бы
сейчас лечь, закрыть глаза, обо всем забыть...» Но вспомнил о дне рождения падчерицы, досадливо поморщился и махнул рукой.
В спальне, сбросив пальто на диван, он надел пижаму и пошел умываться. Холодная вода несколько успокоила его, головная боль стала стихать, но что-то по-прежнему тяжело давило на сердце. Он распахнул окно. Вместе с потоком сырого воздуха в комнату влетел желтый лист, сорванный ветром. «Да, лето прошло», – подумал Василий Петрович, облокотившись на подоконник и вслушиваясь в бормотание дождя.
Соседи уже давно переехали в город, пустые дачи сиротливо чернели среди деревьев – нигде ни огонька. Василий Петрович не раз предлагал жене перебраться на московскую квартиру, но Лариса Михайловна, внушив себе, что дачный воздух даже поздней осенью благотворно влияет на ее здоровье, упрямо оттягивала переезд.
Любаша принесла пирожки и крепко заваренный чай. Василий Петрович, страдавший изжогой, только с завистью посмотрел на аппетитные, тепленькие пирожки. Выпив пустой чай, он зажег свет у изголовья кровати, взял газету и лег в постель.
Внизу опять начались танцы, и от топота ног дрожал весь дом. Шум мешал Василию Петровичу сосредоточиться и вникнуть в смысл статьи о причинах очередного падения французского кабинета. Начав статью в третий раз и убедившись, что ему все равно не удастся прочесть ее, он отложил газету, потушил свет, натянул на голову одеяло и попытался уснуть, но напрасно – чувство какой-то затерянности, одиночества и тревожные мысли не давали покоя.
Снова осень, еще год вычеркнут из жизни. Молодость давно прошла, он ожирел, тело стало тяжелым, дряблым. В прошлом году, седьмой раз, он ездил в Кисловодск и за месяц, ценой строгой диеты, похудел всего лишь на килограмм. Ко всем бедам прибавились проклятые головные боли... Жизнь показалась вдруг Василию Петровичу пустой, бесцельной. Зачем, во имя чего столько забот, столько суеты? Ну, допустим, достиг он определенного положения, живет с некоторым комфортом. По правде говоря, далось все это ему нелегко. То, что другие получали запросто и, как ему казалось, без особых хлопот, Ва9илию Петровичу приходилось завоевывать с боем, ценой неимоверных усилий. Личная жизнь тоже не удалась. В юности – вынужденная женитьба на Дарье, женщине, лишенной всякого вкуса, эмоций, а главное – без стремления к чему-то лучшему. Наседка с узким мирком, муж, сын и дом – вот весь круг ее интересов. Потом холеная Лариса, пустышка с претензиями, эгоистка до мозга костей. Разве о такой женщине он мечтал?
Говорят, каждый человек – кузнец собственного счастья. Справедливо. Всего, чего он достиг, достиг сам, без чужой помощи. Но, вечно занятый работой, он не имел возможности заниматься личными делами. И вот результаты. Нет у него семьи, он чужой здесь, в своем доме...
Топот ног внизу прекратился. Теперь пела какая-то девушка,– тоненьким, дребезжащим голоском приглашала она друга «в шатры к цыганам». Головная боль усилилась. Василий Петрович вынужден был встать и принять таблетку тройчатки.
«...Завоевывать с боем, ценой неимоверных усилий!» Слова! Да, много, очень много потрудился он на своем веку, но кто оценил его труды? Никто. Вот министр обошелся с ним как с мальчишкой – взял и назначил этого Власова директором. А как он, Василий Петрович, просил не делать этого, какие приводил убедительные доводы... Теперь иди возись с Власовым...
В столовой наступила тишина,– по-видимому, гости расходились. Под окном кто-то громко сказал: «Тащись теперь пешком до станции, а там целый час трясись в проклятой электричке. Знай я это, вызвал бы свою машину. Обещала ведь, что подвезут...» Василий Петрович узнал голос Бориса. «Действительно, получилось неудобно! Чего доброго, пожалуется отцу»,– подумал Василий Петрович и закрыл глаза. Ему еще предстояло объяснение с женой...
