355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Варткес Тевекелян » За Москвою-рекой » Текст книги (страница 4)
За Москвою-рекой
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:11

Текст книги "За Москвою-рекой"


Автор книги: Варткес Тевекелян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Когда красный уголок опустел, Агафонова достала из ящика стола толстую тетрадь и сделала запись: «19 сентября 1949 года в обеденный перерыв во второй смене проведена десятиминутка на производственные темы».

5

Конец длинного подвала, где в ряд стояли вечно кипящие красильные барки, рабочие в шутку называли «Африкой», а мокрую отделку, занимающую остальную часть подвала, – «Северным полюсом». Действительно, около красильных барок, над которыми постоянно клубился пар, было нестерпимо жарко, в мокрой же отделке холодно и сыро. Пар стлался по обширному помещению, превращаясь в густой туман, который обволакивал все кругом. Даже свет сильных электрических лампочек, висящих под потолком, не мог пробиться сквозь эту плотную завесу. Люди ходили по цеху, словно слепые, вытянув вперед руки.

Спустившись в подвал, Власов почувствовал, что сразу вспотел, рубашка намокла, неприятно прилипала к телу. Медленно продвигаясь вперед, он то и дело вытирал платком капли воды, падавшие с потолка ему на голову. «Черт возьми! И в этаком аду люди работают целую смену!.. Но почему же не включают вентилятор?»– подумал он и вдруг наскочил на тележку, нагруженную доверху мокрым товаром.

Увидев около тележки рабочего, Власов спросил, почему тот остановился.

– Колесо попало в выемку, напарник пошел звать людей на помощь, – ответил рабочий и негромко, словно про себя добавил: – Хоть бы полы починили! На каждом шагу выбоины, – разве по такому полу, да еще в темноте, этакую махину прокатишь?

Подошло человек шесть. Напрягшись и покрикивая: «Взяли! Еще раз – взяли!», они сдвинули тележку с места и разошлись.

В кабинете красильного мастера Власов стал свидетелем крупного разговора между начальником цеха Забродиным и заведующим центральной лабораторией Никитиным.

– Поймите наконец, что при таких условиях, когда все делается на ощупь, добиться качественной работы невозможно, – горячо доказывал Никитин. – Одна видимость, что мы красим товар. Походит кто-нибудь два-три дня под солнцем в костюме из нашего материала – и костюм выгорит, человек становится похожим на полосатую зебру! Кого мы обманываем, вы об этом подумали? Нет, как хотите, я забракую всю партию и прикажу браковщикам не принимать ни одного куска непрочно окрашенного товара!

– Что я могу сделать? – Забродин беспомощно развел руками. – Сами видите, в какие условия мы поставлены. Мало того, что в цехе ни зги не видать, еще оборудование разваливается. Наши барки никуда не годятся, это знают все. В таких гробах, как у нас, красили еще при Петре Первом...

В спор вмешался главный, инженер.

– Зря вы все сваливаете на оборудование, Степан Григорьевич! Барки везде одинаковые! – сказал он.– Недавно я ездил в Англию, так сказать, на родину текстиля,– там до сих пор красят товар в самых обыкновенных чанах и выпускают отличный товар. Английский индиго и бостон славятся на весь мир.

– Возможно, потому, что англичане народ консервативный,– не знаю. Но вводном я убежден твердо: в данном случае это не может служить для нас примером,– ответил Никитин и отошел в сторону.

Сергей Полетов стоял у дверей, слушал спор инженеров и удивлялся: неужели Баранов верит тому, что сам говорит? Сергею очень хотелось возразить ему. Он даже открыл было рот, но передумал. Вряд ли ему, молодому, поммастера, удобно вмешиваться в разговор, когда здесь присутствует новый директор, а сам мастер Степанов, стоит в сторонке и молчит.

Власову понравилась горячность Никитина, его открытое лицо, манера высказывать свое мнение прямо и честно. «С таким можно работать», – подумал он и пошел осматривать красильные барки.

Походив еще часа два по цехам, Власов вернулся к себе в кабинет, усталый и удрученный. Ему стало теперь ясно, что между наставлениями начальника главка «выполнять план любой ценой» и положением дел на комбинате имеется прямая связь. Вечная спешка, штурмовщина постепенно сделались стилем работы. Когда на предприятии нет разумной технической политики, постоянной заботы об организации труда и продуманного перспективного плана, надеяться на успех не приходится. Этой элементарной истины, однако, многие не понимают или не хотят понимать. На новом месте для руководителя очень важен первый шаг. Не идти по проторенной дорожке, не завязнуть в мелочах, всегда иметь перед собой ясную перспективу. «Все это правильно, но хватит ли сил сломать укоренившиеся традиции, перевернуть все вверх дном и перестроить работу на новых началах?» – спросил себя Власов, медленно прохаживаясь по кабинету.

Он знал, что на предприятиях легкой и текстильной промышленности не достигнуто еще сколько-нибудь заметного технического прогресса, но то, что увидел здесь, превзошло все его ожидания. Цехи и комбинат в целом словно застыли в своем развитии – никакого новаторства, никаких попыток хоть немного усовершенствовать технологию. А главный инженер? Самодовольный, успокоившийся человек. Десяток фраз, сказанных им, выдавали его с головой. С таким нелегко будет работать...

Глубокий прорыв в выполнении плана, недоброжелательное отношение Толстякова, незнакомый коллектив... Тут есть над чем поломать голову! Прислонясь к оконному косяку, он долго прислушивался к гулу, доносившемуся из каменных корпусов, потом внимательно оглядел кабинет, где отныне ему предстояло трудиться. Что же делать? Неужели заранее расписаться в своем бессилии и потерять уважение к самому себе?

Власов подошел к столику, позвонил в партком, условился с секретарем о встрече и с тяжелым сердцем подписал первый приказ – приказ о том, что он приступил к исполнению обязанностей директора комбината

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Н иконов вышел из метро на площадь Дзержинского и с удовольствием глубоко вдохнул влажный осенний воздух. Дождь перестал. В разрывах туч на короткий миг проглядывало солнце. Пешеходы, свертывая на ходу дождевики и закрывая зонтики, опять заполнили улицы, толпились у светофоров на перекрестках, сновали у дверей магазинов.

В отлично сшитом светлом габардиновом пальто, в мягкой бежевой шляпе, Никонов шагал медленно, оглядываясь на хорошеньких женщин. Ему вдруг захотелось бесцельно побродить по улицам, пройтись пешком хотя бы до министерства. Спешить было некуда – дела могли подождать. В главке все знали об особом к нему расположении начальника, и это обстоятельство обеспечивало Юлию Борисовичу полную свободу.

Сегодня настроение у него было приподнятое: он удачно и, главное, без всяких затрат выполнил поручение Василия Петровича, убив при этом не двух, как говорится, а даже трех зайцев. Под видом образцов, якобы нужных товарному кабинету, он взял на фабрике отрез на костюм Егору – сыну начальника, белый бостон Ларисе Михайловне и, рассудив, что и себя забывать не следует, выпросил три метра «люкса». Белый бостон – это такая редкость, что Лариса Михайловна придет в восторг. Ему, Юлию Борисовичу, тоже не мешает иметь еще один лишний летний костюм.

Никонов всегда с особым удовольствием думал о себе и о своей жизни. Какие-либо сомнения, недовольство собой, своей судьбой были ему органически чужды. Если рассуждать объективно, думал он, у него нет никаких оснований сетовать на судьбу: он преодолел десятки препятствий и твердо стал на ноги, хотя обстоятельства сильно мешали ему. Что же, он сравнительно молод, здоров, пользуется успехом у женщин. Недаром вот и сейчас встречные девушки поглядывают на него... Живет он вполне прилично: занимает видное положение в союзном главке, получает персональный оклад. Многие товарищи по институту до сих пор прозябают простыми механика-

ми где-то на провинциальных фабриках и никак не могут выбиться в люди. Без сомнения, они завидуют его успехам. Ну что же, зависть – удел неудачников, стоит ли на нее обращать внимание? Глупцы, неужели они не понимают, что на одной работе далеко не уедешь? Надо шевелить мозгами и уметь устраивать свою жизнь! По окончании института он тоже мог бы «проявить сознательность»– уехать в провинцию, обзавестись там семьей и наслаждаться так называемым домашним уютом. Раз в неделю ходить с женой в кино, смотреть старые фильмы, считать каждую копейку, экономить во всем, чтобы иметь возможность изредка собирать у себя «друзей» из местной интеллигенции – фабричного бухгалтера, кассира, двух-трех инженеров и мастеров с женами. Пить с ними водку, слушать пошлые анекдоты, сплетни, играть в преферанс... У него хватило смекалки предвидеть такую перспективу и сделать все возможное, чтобы остаться в Москве и сохранить свою свободу.

Да, он абсолютно свободен и никакой ответственности ни перед кем не несет. Притязания стареющей Ларисы не в счет – в случае надобности он сумеет поставить и ее на место!..

На улице Кирова, около магазина «Детский мир», Никонов столкнулся в толпе со старухой и чуть было не сбил ее с ног. Палка, на которую она опиралась, покатилась по тротуару... Он поднял палку и, протягивая ее старухе, извинился.

– Спасибо, милый! Сама я виновата. Разве в мои годы таскаться по магазинам? – прошепелявила она и, сгорбившись, поплелась дальше.

Никонов невольно вспомнил мать, живущую на родине, в Воронеже. «Вот и моя, наверное, такая же немощная»,– подумал он. Но это нисколько не омрачило его настроения: в отношении к матери он честно выполняет свой сыновний долг – каждый месяц аккуратно посылает ей двести рублей.... Правда, в последнее время старуха что-то загрустила и, жалуясь на одиночество, стала проситься в Москву. Нет, это невозможно – у него одна комната, хоть и большая, тридцать два квадратных метра, но одна. Впрочем, если бы у него была даже отдельная квартира, он все равно не взял бы мать к себе. Зачем? Что ни говори, но одинокая холостяцкая жизнь имеет ряд преимуществ. Годы уходят, незаметно подкрадывается старость – нужно же, черт возьми, жить человеку в свое удовольствие, пока не поздно!..

2

На углу Армянского переулка в толпе промелькнула знакомая фигурка. Милочка! Никонов ускорил шаги и догнал ее.

–      Какой сюрприз! – радостно воскликнул он, целуя ручку смущенной девушки. – Какими судьбами вы очутились в наших краях?

–      Я ведь на вечернем, занятия у нас начнутся с первого октября. Свободного времени хоть отбавляй, а на даче отчаянная скука. Вот я и решила прогуляться, навестить друзей...

–Такой интересной девушке, как вы, грешно жаловаться на скуку. Вам в самую пору наслаждаться жизнью!..

Шагая рядом с Милочкой, Юлий Борисович не отрываясь смотрел на свою спутницу. В маленькой черной шляпке с вуалеткой, оттенявшей белизну ее кожи, она сегодня казалась ему особенно привлекательной.

–      Куда же вы направляетесь сейчас, если, конечно, не секрет? – спросил он, беря Милочку под руку.

– Сама не знаю. Поеду, пожалуй, на дачу...

–Вы только что сказали, что там отчаянная скука.

–      Что поделаешь!

–      Постойте, а не лучше ли нам пообедать вместе? – Юлий Борисович оживился, у него даже глаза заблестели.

–      Ну, что вы... Право, не знаю...

Милочка покраснела. И возвращаться на дачу ей не хотелось, и перспектива провести несколько часов в обществе Никонова тоже не сулила большого удовольствия.

– Я вас прошу, – проговорил он, чуть прижимая локоть девушки к себе и наклоняясь к ее маленькому розовому уху. – Я только позвоню заместителю и предупрежу его, что не вернусь...

Он почти силком затащил Милочку в магазин, где был телефон-автомат.

Потом они медленно спустились на площадь Свердлова. В сквере было многолюдно: москвичи, пользуясь коротким теплым днем, прогуливались по дорожкам, не рискуя сесть на еще влажные скамейки.

Никонов остановился и спросил:

– Куда лучше – в «Арагви» или в «Националь»? Милочка не ответила, раскаиваясь, что как-то невольно подчинилась его настойчивости.

– В таком случае – в «Националь»! Там всегда собирается приличная публика, много иностранцев, да и кормят недурно!

Ведя Милочку к свободному столику, Никонов сразу заметил, что обедающие с интересом разглядывают его спутницу. Какой-то пожилой человек в больших роговых очках, по виду иностранец, нагнулся и, не спуская взгляда с Милочки что-то шепнул соседу. Другой, брюнет средних лет, с блестящими от бриллиантина волосами, увидев ее, так и застыл, держа в руке вилку. Внимание мужчин польстило самолюбию Юлия Борисовича. Он подобрал живот, приосанился, высоко поднял голову и гордо посмотрел по сторонам.

За столиком, заказывая холодные закуски, Никонов предложил Милочке выбрать вино.

– Вы же знаете, я не пью. Разве лимонад... – Она почему-то смутилась.

– Что вы, мой друг! – Он легко коснулся ее руки. – Как можно не выпить хоть немножко? Мы с вами не каждый день бываем в ресторане! – И Юлий Борисович заказал бутылку «Алиготэ» и графинчик коньяку.

В большом зале обедающих было мало. Было тепло, уютно. От бокала выпитого вина у Милочки слегка закружилась голова и приятное тепло разлилось по телу. Тоскливое настроение последних дней как-то незаметно улетучилось. Сейчас она чувствовала себя превосходно, и даже Никонов не казался таким противным, как прежде. Он держал себя корректно, предупредительно. Слегка наклонившись вперед, он рассказывал забавные истории. Постепенно переведя разговор на себя, пожаловался на одиночество. Юлий Борисович утверждал, что внешность людей обманчива. Глубоко ошибаются те, которые составляют мнение о человеке только по его внешнему об-

лику. «Чужая душа – потемки, никто не знает, что Делается там, внутри», – заключил он избитой сентенцией.

Милочка рассмеялась и спросила:

–      И это говорите вы, всегда такой веселый, жизнерадостный! Неужели и вы способны на какие-то переживания?

Юлий Борисович меланхолически вздохнул.

–      Странно, – продолжала Милочка, – мне почему-то казалось, что вы вполне довольны жизнью!

–      Ах, дитя мое, что толку в жалобах!.. На судьбу обычно сетуют неудачники, я не из их числа!—Юлий Борисович налил себе коньяку и на минуту задумался. После четвертой рюмки он заметно побледнел, на лбу выступили капельки пота, серые глаза подернулись поволокой. – Если хотите знать, у меня больше оснований для жалоб, чем у кого бы то ни было, – снова заговорил он. – Обстоятельства сложились так неблагоприятно, что общество с раннего детства отвергало меня, не давало возможности развиться моим способностям, а у меня они были, уверяю вас!.. Тогда я решил, что глупо делать из всего трагедию, и начал жить для себя. А люди сочли, что Никонов всем доволен, что ему ничего не нужно. Пусть! Это меня вполне устраивает!

Он торопливо выпил, закусил ломтиком лимона и, раскатывая на скатерти хлебные шарики, продолжал развивать свои мысли:

– Если смотреть на вещи трезво, то глупо отказывать себе в маленьких удовольствиях: живем-то мы ведь только один раз! Я, например, убежден, что всякие там общественные правила и нормы поведения выдуманы ханжами и пришли к нам из мира собственников. Эти правила ограничивают свободу личности и со временем обязательно должны отпасть... Я рассуждал так: поскольку общество не дает мне возможности заниматься тем, чем я хочу, то неужели я не вправе хотя бы в личной жизни делать все, что мне нравится?

–      Оказывается, у вас выработана целая теория! – Милочка с любопытством посмотрела на Никонова.

–      Почему бы нет?.. Впрочем, оставим теорию в покое, выпьем за свободу личности, за то, чтобы человек, отбросив наконец груз вековых социальных условностей, жил счастливо!

Он наполнил рюмку, поднял ее к свету, долго и задумчиво смотрел на нее, как бы изучая цвет коньяка, потом чокнулся и выпил.

–      Я уверен, что вы, руководствуясь теми же условностями, тоже осуждаете меня и думаете обо мне как о человеке пустом и никчемном. Между тем вы ничего, решительно ничего не знаете о моей жизни... Хотите, расскажу вам? – вдруг спросил он.

–      Пожалуйста.

–      Если б вы знали, сколько горьких слез пролил я в жизни, сколько раз проклинал свою несчастную судьбу, сколько перенес мук и унижений!.. Пропускаю нерадостные детские годы, когда мы с матерью вынуждены были жить впроголодь, меняя и продавая все, что осталось у нас от прежних времен... Начну с того, что меня не приняли в авиационный институт только потому, что мой отец был адвокатом и имел несчастье быть избранным городским головой. Во время революции с ним расправились как с* чуждым элементом. Тогда мне было только три года – я совершенно не помню его. Стремясь приобрести хоть какую-нибудь специальность, я поступил на механический факультет текстильного института. В годы учебы жилось не сладко. Товарищи чуждались меня. Подал заявление в комсомол – не приняли. Хотел заниматься общественной работой – не допустили. А на третьем курсе чуть не, исключили из института...

–      Почему?– невольно вырвалось у Милочки.

Никонов ответил не сразу.

–      По той же проклятой, причине —за социальное происхождение, – проговорил он, не глядя на Милочку.

–       И что же было дальше?

–      Ничего хорошего. Многие студенты получали деньги по контрактации от хозяйственных организаций, а я жил только на стипендию, хотя учился отлично. В погоне за грошовым заработком часто ездил на Курский вокзал– разгружать вагоны. Делал я это по ночам, чтобы не знали знакомые... В летние каникулы товарищи разъезжались по домам отдыхать, а я работал на фабриках. У меня не было зимнего пальто, не было приличного костюма. Я стеснялся показываться на людях, даже в театр перестал ходить. По окончании института меня хотели загнать в Моршанск, на суконную фабрику, но я отказался и целые полгода ходил без работы, ютился на нетопленном чердаке и не каждый день ел. Короче, вдоволь, как говорится, хлебнул горюшка!.. Наконец поступил простым теплотехником на комбинат, где директором был в то время ваш отчим, Василий Петрович, а родной отец ваш работал начальником ремонтных мастерских. Ну, тут все пошло по-иному... Вскоре я встал на ноги, и все, чего я достиг, добился трудом, благодаря собственным способностям. Я никому и ничем в жизни не обязан!

Подали бифштекс. Прежде чем приступить к еде, Никонов снова наполнил рюмку.

–      Может быть, хватит? – робко спросила Милочка.

–      Боитесь, что опьянею и скомпрометирую вас? Не тревожьтесь! При любых обстоятельствах я умею владеть собой! – несколько напыщенно ответил он. – Жаль, что еще рано и не играет оркестр, можно бы потанцевать,– добавил он и выпил коньяк.

К вечеру в большом зале ресторана не осталось свободных мест. Появились какие-то бледнолицые, длинноволосые молодые люди, ведя под руку девушек с причудливыми прическами, в кричащих платьях. Они шумно усаживались и развязно требовали у официантов карту вин и меню. Вокруг по-прежнему велись оживленные разговоры, звенели хрустальные бокалы, время от времени слышался смех.

Никонов, нахмурив брови, вяло ковырял вилкой в тарелке и, казалось, чвесь погрузился в свои думы, ничего не замечая вокруг. Вдруг он оживился, поднял голову, мутными глазами уставился на Милочку и, как бы отвечая на свои мысли, сказал:

–      Многие пути отрезаны для меня, я это хорошо

знаю, но плакать по этому поводу не собираюсь! Зато личную жизнь постараюсь прожить как можно приятнее, пройти положенный мне путь бодро и весело! Пусть дураки, кичась своим безукоризненным происхождением и надев на себя тогу высокой идейности, мучаются в сутолоке бесконечных собраний и заседаний. Еще неизвестно, кто из нас останется внакладе. Мой вам совет, Милочка:      не растрачивайте молодости

в погоне за несбыточными мечтами, а берите от жизни все, что она может дать такой красивой девушке, как вы!

3

Проводив Милочку на такси до вокзала, Никонов вернулся домой. Он наговорил лишнего, пооткровенничал? Не беда, нужно же хоть изредка отвести душу! Пусть знает эта девчонка, что Юлий Борисович тоже не лыком шит...

Никонов жил на втором этаже большого дома на улице Качалова, недалеко от Никитских ворот. Комната с лепными украшениями на потолке и стенами, крытыми панелями черного дерева, по-видимому, когда-то служила зажиточному владельцу дома столовой. Юлий Борисович отвоевал часть общего коридора, поставил там ванну, устроил отдельный ход и отгородился от соседей.

Насвистывая веселую песенку, Никонов не торопясь разделся, надел пижаму и прилег на тахту. В этом тихом, с комфортом обставленном «гнездышке», как он любил называть свою квартиру, ему всегда было хорошо. Суета, всякие неприятности и мелочные хлопоты оставались где-то далеко, за пределами этой комнаты, и здесь никто не мешал Юлию Борисовичу предаваться мечтам.

«Гнездышко» загромождала дорогая мебель. Вправо от двери легкая китайская ширма скрывала деревянную кровать, тумбочку и туалетный столик. Слева от двери стоял трехстворчатый шифоньер, а рядом – тахта, покрытая дорогим ковром, с подушками"-всевозможных размеров и расцветок. Между окнами, на специальном столике, красовался большой радиоприемник «Телефункен». В правом от двери углу Юлий Борисович поставил массивный письменный стол, крытый зеленым сукном, с тяжелым бронзовым чернильным прибором и телефоном.

В старинном книжном шкафу красного дерева блестели позолотой корешки книг. А сервант, стоявший в левом от двери углу, был наполнен хрусталем и фарфоровой посудой.

Круглый стол, покрытый плюшевой скатертью и окруженный четырьмя креслами, освещала хрустальная люстра. На стенах висели. ценные картины. Три высоких окна этой просторной комнаты, больше похожей на антикварную лавку, чем на жилище холостяка, были завешаны тюлевыми занавесками, а паркетный пол покрыт толстым ковром, заглушающим шаги.

Юлий Борисович набросил на ноги плед и некоторое время лежал, закрыв глаза, надеясь хоть немного вздремнуть, «о сон бежал от него. Он встал, прошелся по ковру, обдумывая, как бы убить время. Подошел к книжному шкафу, достал «Опасные связи», одну из самых своих любимых книг, и, усевшись в кресло, попытался заняться чтением. Однако сегодня пикантные письма виконта де Вальмон почему-то не доставляли ему того наслаждения, которое он обычно испытывал при их чтении.

Никонов отложил книгу и посмотрел на стенные часы. Половина десятого, еще не поздно. Он позвонил по телефону Люсе, но ее не оказалось дома и на вопрос, когда она будет, чей-то сердитый женский голос ответил: «А кто же ее знает!»

Опустив трубку на рычаг, Юлий Борисович сел на край стола и принялся перелистывать телефонную книжку. Найдя нужный номер, он снова позвонил. На этот раз ему повезло – Таня сама подошла к телефону.

– Здравствуйте, Танечка, как поживаете? – спросил он ласковым голосом.– Ну да, он самый... Не ожидали? Напрасно!.. Понимаете, все дела, буквально некогда вздохнуть... Что вы, разве можно забыть такое прелестное существо!.. Вот это зря, вы же знаете мою скромность... Таня, шутки в сторону, – может быть, зайдете на часик? Разопьем бутылочку вина, поболтаем. Такая тоска, что трудно передать... Ну вот и отлично, я знал, что вы умница. Приезжайте поскорее, жду!..

Юлий Борисович, потирая руки, подошел к зеркалу и, долго оглядывая себя со всех сторон, принялся рассуждать: «Жаль, что Люси не оказалось дома. Конечно, все это только эрзац любви, но что поделаешь! Нельзя же в моем положении мечтать о возвышенной любви рыцарских времен, думать о пленительной, неземной женщине, да и где ее возьмешь такую?» Решив, что неудобно встречать девушку в пижаме, он переоделся, поставил на стол бутылку коньяку, два хрустальных бокала и коробку шоколадных конфет.

4

Электричка стремительно мчалась, покачиваясь и завывая, монотонный стук колес вызывал дремоту. Милочка, забившись в угол почти пустого вагона, размышляла о своем недавнем разговоре с Никоновым.

«Может быть, он и прав,– думала она.– Обижали человека на каждом шагу, вот он и ожесточился, махнул на все рукой и решил думать только о себе. Что* в этом плохого? Он ведь добросовестно работает! Не всем же быть общественниками. Да разве он один такой? Многие корчат из себя скромных, добродетельных, а сами далеко не такие... Никонов-то по крайней мере не лицемерит!.. На самом деле, хочется пожить хоть немножко для себя! Борис, Саша, Вадим, Лена – те тоже поступают, как им вздумается, и смеются над ребятами, убивающими время на всякого рода «нагрузки». И правильно – по крайней мере будет что вспомнить на старости лет!..»

Вчера Лена передала ей приглашение Бориса собраться в субботу у него на даче —«повеселиться без помех». Милочка заколебалась, считая неудобным провести ночь вне дома. А сейчас, вспомнив об этом, она спросила себя: «Чего я испугалась? Что в этом особенного? Ведь я не маленькая!.. Лена только на год старше, а между тем успела изведать так много, что другой, пожалуй, хватило бы на всю жизнь. Она откровенно говорит, что отбросила всякие предрассудки. Не все такие дурочки, как я... Прав Никонов – нечего корчить из себя /добродетельную мещанку и растрачивать молодость на пустяки. Нужно брать от жизни все, что можно, пока не поздно...»

А Сергей? «Я чувствую себя с тобой таким сильным, что и передать не могу...» Когда он говорил это? Она вспомнила, как они вдвоем гуляли по набережной под стенами Кремля. Был теплый вечер. Узкая полоса земли, отделяющая древние стены от асфальтовой дороги, покрылась зеленым ковром, деревья стояли в молодой листве. Луна еще не взошла, и мелкие звезды беззаботно купались в мутноватой воде реки. Сережа взял ее за руку и тихо прошептал: «Ты лучше всех на свете...» Да. ей было хорошо тогда! Сережа не лгал, он говорил от всего сердца, но...

Мама права, времена романтики миновали. Что может дать ей любовь Сергея? Быть его женой, стирать засаленные, пропахшие краской спецовки, готовить обед, нянчить детей?.. Милочка взглянула на свои маленькие, холеные ручки с накрашенными ногтями и при мысли, что им придется выполнять тяжелую работу, поежилась. Нет! Она устроит свою жизнь по-иному...

Хриплый голос сказал по радио: «Поезд подходит к станции Софрино, следующая остановка...» Милочка и не заметила, как пролетело время. Она вскочила и направилась к выходу, продолжая думать о своем. Решено,– отныне она будет вести себя смело, свободно! В субботу непременно поедет на дачу к Борису...

Дома Лариса Михайловна разворчалась:

–      На что это похоже? Никого не предупредив, ты уезжаешь в город, пропадаешь, возвращаешься в полночь...

–      Скоро здесь волки будут выть,– сердито ответила Милочка, снимая пальто.

–      Здорово сказано! Дорогая сестричка, один ноль в твою пользу!– Леонид отложил книгу и подмигнул сестре.

–      А ты чего зубы скалишь?

–      Просто восхищаюсь твоим остроумием... В самом деле, мама, когда наконец мы переберемся в город?– спросил Леонид.

–      Когда нужно будет, тогда и переедем.

–      Такой неопределенный ответ меня не устраивает. Ты пойми – я трачу ежедневно три часа на дорогу...

–      Подумаешь! В поселке люди живут круглый год, а многие работают и учатся в Москве!

В столовую вошел Василий Петрович, вид у него был странный – шляпа съехала на затылок, брюки забрызганы грязью.

–      Боже мой!.. Что случилось? – Лариса Михайловна всплеснула руками.

–      Испортилась машина, целых три километра тащился пешком,– тяжело переводя дыхание, ответил Василий Петрович и ушел переодеваться.

...За ужином все молчали, делая вид, будто заняты едой. И только в самом конце ужина Василий Петрович раздраженно сказал, ни к кому не обращаясь:

–      Неужели -нельзя было предупредить меня, что Бориса нужно отправить обратно в город на нашей «Победе»? Сегодня Вениамин Александрович издевался над нашим гостеприимством...

–      А кто виноват?! – воскликнула Лариса Михайловна, и лицо ее покрылось красными пятнами.– Никто и не подозревал, что ты приехал и тайком поднялся к себе. Даже не нашел нужным хоть на минутку показаться гостям!

–      Хорошо, оставим это!– Василий Петрович отодвинул от себя стакан и поднялся из-за стола.

Скоро все разошлись по своим комнатам. Любаша, убрав со стола, тоже ушла к себе на кухню.

Леонид один остался в столовой. Он долго смотрел в ночную темноту за окном и думал: «Неужели все живут так, как мы? Ни дружбы, ни близости – словно чужие... И зачем только мама вышла замуж за этого угрюмого, скучного человека?»

Он достал из бумажника маленькую фотографию отца в военной форме и долго разглядывал ее.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В начале октября начались заморозки. Комбинат оказался не подготовленным к зиме. Паропровод, тянувшийся на сотни метров, не был отеплен, и по ночам лопались трубы. В дождь протекали крыши, окна в цехах заколотили листами фанеры, а щели между рамами работницы заткнули тряпками. Запасы угля были небольшие– всего двести тонн на три дня работы. Не хватало и сырья. Запоздает хоть на несколько часов автомашина, посланная за пряжей, – простой оборудования и потеря ритма.

Заниматься производством, вникать во все детали Власову попросту было некогда: чтобы предотвратить остановку комбината, приходилось все свое время убивать на хозяйственные мелочи. А между тем план выполнялся на девяносто четыре – девяносто пять про-

центов, и, казалось, не было силы, которая сдвинула бы его с этой мертвой точки. Конечно, можно было прихватить один выходной день – на этом настаивал главный инженер Баранов – или заставить людей работать сверхурочно. Тогда месячный план с грехом пополам выполнили бы. «Ну, а что дальше?—думал Власов.– В ноябре – декабре все начнется сызнова. Нельзя постоянно жить в лихорадке. Нужны коренные меры. Но какие?» Этого Власов еще не знал.

Одним желанием производительность труда не поднять. Нужна прежде всего механизация трудоемких процессов – это ясно. Работу десятков грузчиков могут выполнить три самосвала. Два автокара в состоянии заменить восемнадцать подвозчиков угля. Однако все это вопросы будущего...

Однажды поздно вечером, после обхода цехов, Власов вернулся к себе в кабинет и решил еще раз поглубже вникнуть в технико-экономические показатели комбината. План выпуска продукции по ассортименту и рисункам не выполнялся, в светлые тона товар вовсе не красили, и вообще качество выпускаемой продукции вызывало тревогу: всего восемьдесят два процента первого сорта вместо девяноста шести, намеченных по плану! Но что тут можно сделать? Ведь в красильном люди работают на ощупь, вслепую! Везде грязь, масло. Стоит куску ткани упасть на пол или задеть о стену, как приходится перекрашивать его в черный цвет, иного выхода нет. К сырью отношение варварское. Между тем килограмм шерсти стоит почти столько же, сколько килограмм шоколада. Разве на конфетной фабрике топчут ногами шоколад, как топчут шерсть в цехах комбината?..

«Нет, заниматься накладыванием заплаток не буду,– решил Власов.– Чтобы обеспечить нормальную, ритмичную работу, нужно все перевернуть. Конечно, это не так просто, и зарываться нельзя, нужен продуманный во всех деталях план, определенная система и последовательность – иначе недолго и дело провалить, и голову сломать. Когда исчезнет вечная угроза невыполнения плана, тогда у работников и руки будут развязаны, и инициатива появится».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю