Текст книги "За Москвою-рекой"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
После обеда прибежала в красилку лаборантка Галя и с сияющим лицом сообщила: проверили три партии, результаты отличные.
– Николай Николаевич очень волновался,– говорила она,– пока делали анализы, все ходил по лаборатории, курил одну папиросу за другой... Потом пришел директор и долго рассматривал анализы. По всему было видно, что он остался доволен результатами. А ученая женщина – ну, ты знаешь ее, красивенькая такая, хорошо одевается...
– Анна Дмитриевна Забелина?
– Вот-вот! Она тоже прибежала и говорит: «Я с самого 1начала не сомневалась в успехе Полетова». А директор ей: «Еще бы! Парень всю душу в это дело вложил, сегодня не отходит от барки, говорят, и обедать не пошел...» Словом, поздравляю тебя!—Галя протянула ему маленький сверток.
– Что это?
– Хлеб с сыром. Поешь! Хочешь, чаю принесу?
– Обойдусь без чая, спасибо! А проголодался я здорово! Ну, Галочка, плитка шоколада за мной!
– Я просто так...– Девушка покраснела и убежала.
Новая партия цвета беж «дошла». Выбирая куски
из барки, Сергей увидел, что ему помогает красильщик из другой смены – утренцяя уже ушла. «Шесть партий за один день. Неплохо»,– подумал он, готовясь к новой заправке.
Мастер Степанов дотронулся до его плеча.
– Может, хватит на сегодня? Мотору тоже передышка требуется,– видишь, как греется! Видать, слесари туго подогнали шестеренки, придется ослабить...
– Осип Ильич! Разрешите еще одну заправку – хочу попробовать легкий товар.
– Поздно уже!
– Это же плательный, за час покрасится!
– Ну ладно, заправь! Только это последняя партия, больше iHe дам...
В длинном коридоре, ведущем в красилку, показалась высокая фигура директора. За Власовым шли заведующий фабрикой Забродин, секретарь парторганизации Морозова, главный механик Тихон Матвеевич, начальник планового отдела Шустрицкий. Шествие замыкал Николай Николаевич.
– Ну, каковы успехи, Сергей Трофимович?—Власов, улыбаясь, протянул руку.
– Спасибо, все хорошо!—смущенно сказал Сергей.
– Мы пришли поздравить тебя – твоя барка дала отличные результаты! Скоро такими мы оснастим всю красилку. Если не найдем завода, который согласится нам их изготовлять, то Тихону Матвеевичу придется поднатужиться и собирать у себя хотя бы по две барки в месяц.
– Тяжело, – вздохнул механик.
– Ничего не поделаешь, дело стоящее!
– Еще как!– вставил Степанов, с довольным видом поглаживая усы.– Механикам подавай спокойную жизнь. Разве они понимают, что красилка – сердце фабрики?
– Один ты все понимаешь! Попробуй поработай без нас!– отрезал Тихон Матвеевич.
– В войну не останавливались, когда на весь цех оставался один слесарь и тот без ноги!
Власов, зная характер двух старых ворчунов, вмешался в спор:
– Зря вы обижаете механиков, Осип Ильич! Смотрите, какую красавицу они изготовили! Механики премию заработали... Товарищ Шустрицкий! – Власов повернулся к плановику.– Шутки шутками, а экономический эффект барки Полетова нужно подсчитать и отослать в бриз главка. Из одних похвал шубу не сошьешь!
Николай Николаевич через плечо директора подмигнул Сергею, как бы говоря: «Ну что, говорил
я тебе? Видишь, наша взяла!» Скупой на слова Забродин и тот на этот раз наговорил Сергею много похвального.
Одна Морозова «е принимала никакого участия в разговоре. Перед уходом она подошла к Сергею и попросила зайти в партком после работы.
– Завтра на заседании будем разбирать твое заявление,– напомнила Морозова.– Предварительно хотелось поговорить с тобой.
Закончив работу, Сергей пошел к Морозовой, пробыл там около часа и, вернувшись от нее в кабинет мастера, устало опустился на табуретку.
Осип Ильич, сидя за столом, неторопливо подписал ведомости дневной выработки красильщиков, поднял очки на лоб и испытующе посмотрел на хмурое лицо помощника.
– Что с тобой, Серега?—спросил он.– Ты как в воду опущенный.
– Морозова устроила целый допрос.
– О чем?
– Все про барку... Где я читал техническое описание или, может, видел рисунок. Не верит она, что барку сконструировал я. Конечно, мне помогали Николай Николаевич и Алексей Федорович. Разве я отрицаю? Без них, пожалуй, не справился бы...
– Ну и пусть не верит, тебе-то что за забота? Она в нашем деле понимает столько, сколько я в дамских модах!
– Просто обидно!.. Что я, обманщик? Про Алексея
Федоровича тоже спрашивала: откуда моя мать знает
Матрену Дементьевну и вообще родная ли она ему.
– Тут, видно, кто-то подкапывается под нашего директора! Ты в этом деле десятая спица в колеснице...
– Боюсь, в партию меня не примут... Ведь завтра мое заявление разбирается!
– Брось чепуху молоть! Морозова – это еще не партия...
5
Для созыва внеочередного заседания парткома, казалось, не было особых причин. Предстояло обсудить обычные вопросы – прием в партию, утверждение календарного плана на январь. Правда, оглашая повестку дня, Морозова сообщила, что ею получено письмо за подписью начальника главка товарища Толстякова, но на это никто не обратил особого внимания: мало ли писем поступает в адрес парткома...
Прием в партию двух передовых ткачих и одной прядильщицы не отнял много времени. Когда очередь дошла до Сергея, Морозова почему-то замялась. Прочитав его анкету, она обвела присутствующих взглядом и, понизив голос, сообщила, что а Полетова поступило анонимное заявление.
– Я прочту его!– Морозова достала из папки лист бумаги*– Вот оно:
«Помощник красильного мастера комсомолец Полетов С. Т. выдает давно известную текстильщикам немецкую барку из нержавеющей стали за свое изобретение и гем самым вводит в заблуждение общественные организации комбината. Заведующий центральной лабораторией Никитин и директор комбината Власов, зная об этом, по непонятным причинам скрывают факт обмана. Больше того, они покровительствуют Полетову и даже собираются выхлопотать ему авторское свидетельство и материальное вознаграждение. Считая такое поведение со стороны Полетова С. Т. недостойным советского гражданина и комсомольца, прошу партийный комитет проверить сообщаемые мною факты и призвать Полетова С. Т., а также его покровителей к ответу.
В подтверждение своих слов прилагаю при сем рисунок, чертежи и техническое описание барки, напечатанные в немецком журнале от мая тысяча девятьсот сорок шестого года за номером пять. Боясь преследования со стороны всесильного директора Власова, предпочитаю до поры до времени не оглашать свою фамилию».
И сейчас же, не давая никому опомниться, Морозова сказала:
– Есть предложение – отложить рассмотрение заявления товарища Полетова до проверки фактов.
В комнате было очень тихо.
Члены парткома молчали. Не верилось им, что Сергей, который вырос у них на глазах, способен на обман. Но всякое бывает... Вдруг ошибся парень? Ведь автор анонимки приводит факты...
– Значит, так и решили?—Морозова закрыла папку с делом Полетова.
– Нет, подожди,– подал голос из угла старый коммунист Харлампий Иванович Зазроев.– Сергей на обман не пойдет! Мы знаем его с детства, знали его отца, Трофима Назаровича,– на войне он погиб. Мать, Аграфена Ивановна, работает у нас ткачихой. Все они честные люди, и за ними никогда ничего плохого не значилось. Я предлагаю анонимку не разбирать. Ее, видно, написал какой-то завистник– честные люди не боятся ставить свою подпись... А какой работник Сергей, пусть расскажет Степанов, рекомендующий его в партию.
– Очень даже могу!—начал было Осип Ильич.
Но Морозова перебила его:
– Товарищ Степанов, не нарушайте порядок, сперва попросите слова!
– Извини, товарищ Морозова, но ведь мы не в английском парламенте заседаем, а у себя в парткоме! И я вот что скажу, Сергей – мой выученик. В войну он пришел к нам заместо отца работать. Все знают, что у него светлая голова и золотые руки,– недаром его смена считается лучшей, а имя парня не сходит с Доски почета. Мы у себя в цехе приняли его в кандидаты единогласно, Я тоже предлагаю оставить анонимку без внимания.– Осип Ильич не удержался и ворчливо сказал под конец:– Не пойму – что за порядки завелись у нас? Какие-то мерзавцы пишут кляузы, а мы их разбираем! Если ты с чем не согласен, выступай открыто, скажи свое мнение. Зачем скрываться?
– Так «нельзя, товарищи! Без проверки фактов, указанных в заявлении, пусть даже анонимном, бюро райкома все равно не примет Полетова, и на с могут обвинить в притуплении бдительности.– Морозова, видно, была сильно встревожена.
С места поднялся Власов.
– В таком случае разрешите мне дать справку,– попросил он.
– Ну, пожалуйста,– нехотя согласилась Морозова.
– О заимствовании у 'немцев идеи закрытой барки первый намекнул на техническом совещании Баранов. По этой причине я вынужден был запросить из отдела технической информации более подробные сведения. Ознакомившись с чертежами и русским переводом статьи, на которую ссылается автор анонимки, я пришел к заключению, что предложение Сергея Полетова совершенно оригинальное. Его схема не имеет ничего общего с немецкой баркой, если не считать того, что обе они изготовлены из 1нержавеющей стали...
– В данном случае, к сожалению, ваше свидетельство вряд ли можно принять во внимание, товарищ директор, потому... – начала было Морозова, но ей не дали закончить – сразу заговорило несколько человек:
– Почему нельзя?
– С каких пор перестали верить Власову?
– Голосовать, голосовать!
Сергей .неподвижно сидел .на стуле, опустив голову. Он смутно понимал, что дело вовсе не в нем, не в его барке. Кто-то избрал его объектом, чтобы с самого начала опорочить идею реконструкции цеха. Обидно, что о нем забыли, даже не сочли нужным спросить... Что ж, в таком случае он сам (напомнит о себе.
– Товарищи! Даю честное комсомольское слово, что никакого немецкого журнала и чертежей барки я и в глаза не видел,– сказал он вставая.
Его слова прозвучали искренне и произвели на всех впечатление.
– Вот видишь! – воскликнул Зазроев.
Восемью голосами Сергея приняли в кандидаты партии. Одна Морозова воздержалась от голосования.
Учитывая (Настроение членов парткома, она тут же, на ходу, изменила тактику – письмо начальника главка не поставила на обсуждение, а только зачитала «для сведения»...
В своем письме на имя парткома Толстяков писал:
«Считаю необходимым довести до сведения партийной организации, что директор комбината товарищ Власов грубо (нарушает государственную дисциплину. С целью создания резервов на будущий год он, вопреки указанию Главного управления шерстяной промышленности Министерства текстильной промышленности СССР, задерживает в переходах двести тысяч метров суровья и тем самым ставит под угрозу выполнение годового плана всей системой.
Одновременно сообщаю вам, что поведение тов. Власова в отношении беспартийных специалистов комбината становится нетерпимым...»
– Знаем мы Толстякова, не первый год знакомы!– сказал мастер Степанов, как только Морозова закончила чтение письма.– Ему подавай все до последнего куска, а там пой лазаря. Хватит гонку организовывать да сидеть в простое!
– Может быть, разрешите мне дать (Некоторые пояснения?– спросил Власов.
– Не стоит!.. Сегодня обсуждать письмо по существу мы не будем,– возразила Морозова и поспешила объявить заседание парткома закрытым.
Через день Власова вызвали к заместителю министра Вениамину Александровичу.
Власов был у него только один раз, накануне своего назначения директором. Задав несколько ничего не значащих вопросов и не говоря ни слова о комбинате, на котором предстояло работать (новому директору, заместитель министра пожелал Власову успеха и отпустил его.
Войдя в кабинет, Власов по пестрым ковровым дорожкам подошел к массивному, размером чуть не с рояль, письменному столу.
– На вас жалуется начальник главка товарищ Толстяков,– сразу начал Вениамин Александрович, указывая рукой на кресло, обитое красной кожей.
– Разве он сам :не может справиться со мной?– улыбаясь, спросил Власов, желая придать предстоящему разговору характер непринужденной беседы.
– Вы ошибаетесь, обращение ко мне не является признаком слабости. Я в курсе всех дел шерстяной промышленности, и товарищ Толстяков ничего не скрывает от меня,– сухо проговорил заместитель министра.
И Власову пришлось тоном официального доклада рассказать о своих планах реконструкции красильно-отделочного цеха, о малой механизации трудоемких процессов, об упорядочении внутрифабричного транспорта и о сути конфликта.
– Все это хорошо, но порядок есть порядок!– сказал Вениамин Александрович.– Представьте ваш план в главк, пусть там рассмотрят и утвердят – вот тогда и можете проводить в жизнь ваши идеи. Так делают все.
Власов терпеливо выслушал эту тираду и сказал:
– Мы представили. Но, к сожалению, главк не торопится с утверждением плана, а время-то идет! Мне кажется, что руководители нашего главка не испытывают особой любви к технике. Василия Петровича интересует только план, до остального ему, видимо, нет дела. Он не хочет понять, что наша технология отстала и на одном энтузиазме и мускульной силе далеко не уедешь!
Эти непривычные для уха заместителя министра слова были неприятны ему. Молодой директор, приехавший недавно из провинции, рассуждает так, словно для него нет никаких авторитетов!
– Теперь я понимаю,– холодно проговорил он,– почему вы игнорируете руководство, не считаетесь с мнением специалистов и ведете себя нетактично с подчиненными.
От неожиданности Власов вздрогнул.
– Откуда вы взяли все это?—растерянно спросил он.
– Как откуда? Вот Баранов тоже жалуется на вас!– Вениамин Александрович раскрыл папку в коленкоровом переплете, достал оттуда бумажку с текстом, подчеркнутым во многих местах красным карандашом, и пробежал ее глазами.– Вы дошли до того, что даже главного инженера прогнали с комбината!
– Я никого не прогонял!– Власов невольно повысил голос. Он начинал терять самообладание.
– Ну, попытались – какая разница?
Власов выпрямился, посмотрел в глаза заместителя министра.
– Большая! Впрочем, если вы не считаете нужным вникать в суть дела, то мне нечего больше сказать вам!
Вениамин Александрович откинулся на спинку кресла и с недоумением уставился на собеседника. Таким тоном, как Власов, никто из подчиненных с ним не разговаривал. Смелость, независимость директора даже в какой-то мере понравились ему. Но это было вопиющим нарушением порядка, а порядок Вениамин Александрович ценил превыше всего!
– Суть дела заключается в том, что я должен вас предупредить!– медленно, со значением, проговорил он и, наклонившись над столом, в некотором замешательстве переставил пресс-папье,
Власов вышел от Вениамина Александровича со смутным чувством неудовлетворенности и душевной пустоты. Что дал ему этот разговор? Зачем он был нужен? Чтобы «предупредить» его? Но ведь он и так уже был предупрежден... Поразмыслив, он решил посоветоваться с секретарем райкома Сизовым, о котором слышал много хорошего.
Молодой инженер-станкостроитель Сизов, недавно выдвинутый первым секретарем крупного промышленного района столицы, особенно близко принимал к сердцу все, что касалось производства и техники. По целым дням пропадал он на предприятиях, часами готов был беседовать с инженерами, техниками и новаторами производства. Эта его «слабость» была известна всему району. Одни, в особенности работники аппарата, осуждали нового секретаря, считали его человеком с ограниченным кругом интересов. Люди же производства души не чаяли в нем и шли к нему со всеми своими делами, зная, что Сизов поймет и поможет.
Сизов принял Власова приветливо, радушно. Усадил его за маленький столик, сам уселся напротив.
– Знаю, кое-что слышал о ваших делах, хотелось бы знать больше и подробнее,– сказал он, когда Власов начал коротко рассказывать ему о своих планах.– Почему расстановку оборудования по технологическому процессу вы называете своеобразным потоком? Назовите просто потоком. Ведь текстильные предприятия имеют свою специфику, и проводить параллель между ними и, скажем, машиностроителями нельзя! Автоматизация процессов крашения? Это уже ново. Насколько мне известно, в прядении и ткачестве техника стоит на достаточно высоком уровне, а крашение было и остается отсталым участком. Вам обязательно нужно действовать смелее, инициативней!
– Легко сказать – смелее!.. Мы и так вот-вот шею сломаем... Мало тога, что начальство нас не поддерживает, мы постоянно слышим предупреждения о последствиях.
– И об этом я знаю. Вчера секретарь вашей парторганизации Морозова показывала мне письмо начальника главка. Видимо, он здорово рассердился на вас, если прибегает к таким методам.
– К сожалению, не он один! Начальника главка поддерживает заместитель министра. А на комбинате против нас главный инженер Баранов... Поймите, вопрос принципиальный: или мы сломаем рутину и двинем нашу технику вперед, но при этом нарушим покой начальства, или будем топтаться на месте.
– Вы раздражены, Алексей Федорович, и поэтому немного преувеличиваете роль Толстякова и даже заместителя министра Вениамина Александровича. Слов нет, в любом советском учреждении, министерстве найдется десятка полтора негодных, успокоившихся работников, привыкших шагать только по проторенной дорожке. Все новое, непривычное пугает их. Но, поверьте мне, не они делают погоду. Правда, на каком-то крутом повороте такие люди, если они по недоразумению очутились на руководящей работе, могут на время затормозить движение и этим принести известный вред, но, поверьте мне, на большее они не способны. При нашей разумной системе управления государством, когда в политику втянуты миллионы, такие долго не удержатся, рано или поздно слетят.. И дальше конфликты, столкновения не исчезнут. Люди могут заблуждаться, упорствовать в своих ошибочных взглядах. Таких нужно терпеливо переубеждать, а если уж не поможет – убрать. Впрочем, это общий разговор.
– Все это справедливо, но вряд ли поможет мне в моем сегодняшнем положении. Я пришел к вам за поддержкой. Посоветуйте, как быть, что делать.
Сизов провел рукой по густым русым волосам и задумался.
– Хочу быть с вами совершенно откровенным,– начал он наконец.– Лично я убежден в том, что вы стоите на правильном пути. Конечно, у вас могут быть ошибки, промахи – от них никто не гарантирован, тем более в деле новом, непривычном. Но общее направление вы взяли, повторяю, правильное... В пределах наших возможностей мы вас поддержим. Однако предупреждаю —это вряд ли спасет вас от столкновения с начальством. Комбинат союзный, и, чтобы воздействовать на ваше руководство, я должен обратиться в городской комитет, они,
в свою очередь,– в ЦК. На это потребуется время. Одно для меня совершенно ясно: чрезмерная централизация промышленности ни к чему хорошему не приводит. Нельзя руководить такой гигантской промышленностью, как у нас» из оАного центра! Вот ваш комбинат рядом с министерством, и то они we в состоянии вникнуть в суть дела. А как быть с теми, которые 1находятся за десятки тысяч километров? Убежден, что существующий порядок изменится, партия найдет нужные организационные формы руководства промышленностью. А до тех пор нужно делать дело, но не давать лишнего повода для конфликта... А еще советую вам обратиться к другому заместителю – товарищу Акулову. О нем очень хорошо отзываются. Думаю, что он вникнет в суть дела и поможет.
– Попробую.
Власов ушел от Сизова успокоенный. В конце концов, он борется не ради личной корысти, и бояться ему нечего...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Тут вам повестка пришла,– сказала Любаша, протягивая Василию Петровичу склеенную почтовой маркой бумажку, когда он поздно, в начале первого, вернулся из главка домой.
– Что ты путаешь? Какая еще повестка?– хмурясь, он полез в карман за очками.
На листке бумаги было напечатано: «Гражданину
Толстякову Василию Петровичу. Предлагается вам явиться в прокуратуру города Москвы 28 декабря 1948 года в 10 часов утра, по адресу...»
Что это могло означать? Сколько помнил себя Василий Петрович, он никогда не имел дела с прокуратурой и милицией. Только однажды его вызвали в Министерство госбезопасности. Это было весной 1937 года...
Сидя в полном одиночестве в столовой и помешивая ложечкой чай, Василий Петрович вдруг с необыкновенной отчетливостью вспомнил все подробности того злосчастного дня. И даже теперь, более десяти лет спустя, ему стало тоскливо и тревожно...
Вечером позвонили на фабрику, и кто-то предложил ему явиться в двадцать три ноль-ноль в бюро пропусков и обратиться в пятое окно.
– Нельзя ли завтра? Сегодня я очень занят,– не без труда выдавил он из себя, желая выяснить, насколько серьезна причина вызова.
– Явитесь тогда, когда вас вызывают,– отрезал человек «а другом конце провода, и сердце Василия Петровича упало.
Послышались частые гудки, его суровый собеседник повесил трубку...
Чтобы шофер не догадался, куда вызывают его начальника, Толстяков велел ехать на Старую площадь. Там он отпустил машину, а сам медленно поплелся вверх по улице – до одиннадцати оставалось еще полчаса.
Он с невольной завистью смотрел на пешеходов, торопливо и, как ему казалось, беззаботно шагавших по улице, и в первый раз в жизни подумал о счастье, называемом свободой. Василий Петрович мысленно бранил себя за то, что плохо пользовался этим счастьем. До сих пор ему как-то и в голову не приходило, что можно вот так, без всяких дел, разгуливать по улицам Москвы, посидеть на скамейке бульвара, съездить за город и побродить по лесу. «Если вернусь, обязательно буду жить по-другому»,– решил он, не очень ясно отдавая себе отчет в том, что это значит «по-другому»...
Получив пропуск и найдя указанную комнату, Василий Петрович тихонько постучал. Ответа не последовало. Немного подождав, он постучал сильнее. Дверь раскрылась, на пороге показался молодой человек с чисто выбритым, свежим лицом, в штатском.
– Вам кого?– спросил, пристально вглядываясь в него.
Василий Петрович молча протянул пропуск. Человек в штатском мельком взглянул на него и сунул в карман.
– Подождите здесь, вас вызовут.– И дверь закрылась.
Толстяков медленно ходил по длинному, плохо освещенному коридору. Здесь было тихо, даже звуки шагов поглощались ковровыми дорожками. И эта .непривычная тишина взвинчивала и без того напряженные нервы.
«В чем дело? Почему вызвали?– в десятый раз спрашивал он себя, облизывая пересохшие губы.– Мало ли, какие дела могут быть у этих органов... Может быть, им просто понадобилась моя консультация, как специалиста, вот и вызвали»,– успокаивал он себя, но это мало помогало. По-прежнему что-то тяжело давило на сердце, и во рту было горько...
Он перебирал в памяти события последнего времени, стараясь найти в них ошибки, которые мог невольно допустить, или неосторожные слова, которые мог сказать. Нет, он ничего не мог припомнить. Вдруг он остановился, как громом пораженный, вспомнив про брата-офицера, уехавшего в восемнадцатом году на Дон, к белым. О нем Василий Петрович старался не думать, не вспоминать и, конечно, в своих анкетах и автобиографиях не упоминал...
Воспоминание о брате послужило как бы толчком, и перед глазами Толстякова, медленно шагавшего взад-вперед по коридору, прошла вся его жизнь...
Суетливый, пожилой, костлявый человек с жидкими седыми волосами, в поношенном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы,– это Петр Матвеевич, отец Василия Петровича, бухгалтер и доверенное лицо фабриканта Морозова в Озерах. За вечные проповеди о пользе бережливости фабричные дали бухгалтеру прозвище «Копейка рубль бережет»,– никто в Озерах иначе не называл Петра Матвеевича. Однако скупость не помешала старику дать сыновьям образование. Старший брат, Иван, учился в коммерческом училище, а Василия определили в казенную гимназию. Революция застала его в шестом классе. К этому времени Иван успел стать офицером и нацепить на плечи погоны поручика.
В 1918 году Иван приехал домой в штатской одежде явно с чужого плеча, но в Озерах задержался ненадолго. Дня через три он вызвал к себе младшего брата, запер двери и доверительно сказал:
– Слушай, Василий, на большевиков движется несметная сила, и Совдепам скоро конец! Поедем со мной на Дон, там у меня влиятельные друзья, и при их помощи я сумею устроить тебя как нельзя лучше.
Василий Петрович помнит, как решительно отказался он тогда следовать за братом. Его не соблазнили ни золотые погоны, ни привольная жизнь, которую обещал Иван. И поступил он так вовсе не из трусости, нет! Просто у него не было никакого желания служить людям, которые стояли выше его только потому, что их отцы успели накопить капитал, а его отец – нет. Разве это не было проявлением стойкости с его стороны, да еще совсем в юном возрасте? Жаль, что об этом нельзя упоминать в анкетах.,.
Брат уехал, а он продолжал жить в доме отца, нигде не работая, и скуки ради волочился за молоденькой ткачихой, единственной дочерью строгой солдатской вдовы...
...От долгого хождения по коридору Василий Петрович устал, заныло в пояснице, но нигде, как нарочно, не было ни одной скамейки, полеводе приходилось шагать взад и вперед. Он взглянул на ручные часы и ужаснулся. Стрелки показывали лачало первого,– неужели о .нем забыли?
...В Озерах организовалась комсомольская ячейка, он тоже решил записаться. В то время у Василия Петровича не было определенных убеждений. Новая власть привлекала его главным образом тем, что она, как ему казалось, открывала перед образованным молодым человеком, каким он себя считал, широкие перспективы выйти в люди и сделать карьеру. Но его, сына «хозяйского холуя», не хотели принимать в комсомол.
Василий Петрович помнит, как возмутился он тогда, как стал доказывать, что служащие ничем не отличаются от пролетариев. «Тот же наемный труд»,– повторял он где-то прочитанную им фразу. В конце концов за него заступились фабричные ребята, которым он оказывал некоторую помощь во время национализации фабрики* составляя опись оборудования. Хорошо, что о брате-офицере никто в Озерах не знал – иначе не видеть бы ему ни комсомола, ни партии...
Старик, услышав, что сын не только связался с красными, но еще и вступил в комсомол, пришел в ярость.
– Думал ли ты, бессовестный, о том, какой ответ придется держать твоему отцу за эти твои художества, когда вернется хозяин?– спросил он.
– А он никогда не вернется!
Лицо старого бухгалтера исказилось злобой, на шее вздулись жилы.
– Вон с моих глаз, щенок!– захрипел он задыхаясь.
Василию Петровичу деваться было некуда, пришлось искать приюта у ворчливой солдатской вдовы, а там вскоре случилось и так, что он стал мужем ее дочери Дарьи...
‘...Одна из многочисленных дверей, выходящих в коридор, открылась, оттуда вышел человек в военной форме и, не обращая никакого внимания на Василия Петровича, направился к лестничной клетке. Это вернуло Толстякова к действительности.
«Нельзя же заставлять людей ходить до утра!»– возмутился он и решительно постучал в дверь комнаты, куда его вызывали.
Послышался уже знакомый голос:
– В чем дело?
– Вы, верно, забыли про меня?– Василий Петрович приоткрыл дверь.
– Ждите!– крикнули ему из-за двери.
Отяжелевшие ноги, словно налитые свинцом, еле двигались. Боль в пояснице усилилась, в голове гудело. Василий Петрович прислонился к стене и закрыл глаза. В течение какого-то времени он не мог дать себе отчета, спит он или бодрствует. Перед ним снова замелькали знакомые лица, чередовались обрывки забытых событий...
Вот он перебирает золотые монеты, кольца, серьги и брошки, осыпанные блестящими камешками... Ну да, все это нашлось в окованном железном сундуке отца, вскрытом после его смерти. Владея таким богатством, можно было подумать и об учебе. Василий Петрович еще в гимназии мечтал об адвокатской карьере. Конечно, ему, теперь уже члену партии и ответственному секретарю местного Совета, можно было бы осуществить эту мечту, но в укоме партии имелась одна-единственная путевка – в Московский текстильный институт. Скрепя сердце пришлось взять ее. Не беда, что он будет инженером-текстильщиком – специалисты нужны везде. Хозяйство восстанавливалось, даже в таком захолустье, как Озеры, обе фабрики пустили в две смены, а инженеров – раз-два и обчелся...
...Шумные аудитории института на Донской улице, диспуты, вечера... Большинство студентов пришли с фабрик и заводов, у них была слабая подготовка, и жили они на стипендию. А он окончил семь классов гимназии, учеба давалась ему легко, и к тому же он получал хозяйственную стипендию от фабрики по контрактации.
Нэп – в полном разгаре. Витрины магазинов на Мясницкой, в Петровском пассаже, Столешниковом переулке манят глаз соблазнительными товарами. На Тверской, как в старину, ловкие нэпманы каждый день объявляют «дешевую распродажу». На Сухаревке толкучка невиданных размеров. По вечерам, в ресторанах, барах и кафешантанах выступают цыгане, полуголые девицы поют чувствительные романсы. А на Смоленском рынке, в обжорках, студенты обедают за двадцать пять – тридцать копеек. На биржах труда и около вокзальных площадей толпятся люди, ищущие хоть какой-нибудь работы...
У Василия Петровича денег более чем достаточно. Стипендия большая, «а приличное существование хватает. Отцовское наследство остается почти в неприкосновенности. Бережливость, как видно, перешла к нему от старика. И хорошо: всегда надо думать о будущем!
Он ушел из общежития и поселился в маленькой уютной комнатке, недалеко от института, у одинокой, еще не старой хозяйки. Дарья осталась дома, в Озерах, и Василий Петрович не спешил с ее вызовом.
Он был уже инженером и работал в тресте Моссух-но, когда пришлось скрепя сердце вызвать жену в Москву: пошли ненужные сплетни, и другого выхода у него не было. Жить с Дарьей было ему нелегко, разные были они люди – и по взглядам и по воспитанию. Она вечно была занята по хозяйству, а с рождением сына стала просто невыносимой: казалось, кроме Егора, ничто в целом мире не интересовало ее.
И Василий Петрович потихоньку развлекался на стороне. Были у него мимолетные связи, но ничего серьезного до встречи с Ларисой...
...Он открыл глаза, встряхнулся и опять зашагал по коридору. И только в четвертом часу, усталый, безразличный ко всему, он опустился на стул возле письменного стола, освещенного лампой под зеленым абажуром.
– Рассказывайте,^ каких отношениях вы находились с врагом народа Никифоровым?– спросил молодой человек в штатском, закуривая папиросу.
