Текст книги "Мы вернемся осенью (Повести)"
Автор книги: Валерий Кузнецов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Тот согласно кивнул, и отряд разделился. Коновалов и еще двое поскакали дальше, заходя в тыл банде. Голубь с сотрудником спешились, залегли, открыли огонь – и в самое время: бандиты, заметив отряд, стали отступать к лошадям. Они не рассчитывали на нападение, кони стояли далеко, и теперь, попав под перекрестный огонь Голубя и неизвестного, стрелявшего из-под пролетки, они бежали к кустам, беспорядочно отстреливаясь. После нескольких выстрелов Голубь довольно улыбнулся. Один из убегавших споткнулся и стал сильно припадать на ногу. Затем еще один упал. Со стороны Коновалова тоже послышались выстрелы. Голубь обернулся к сотруднику, это был Суркин:
– На коней!
Когда они подъехали к кустам, там уже был Коновалов со своими людьми. Возле кустов стояли привязанные две лошади. Третья, убитая, лежала тут же. Стали искать их хозяев. Одного нашли возле дороги, двух других – в кустах.
– Убиты, – вздохнул Коновалов, осмотрев бандитов.
– Эй! Вы кто такие? – кричали с дороги, от пролетки.
– Угрозыск! – ответил Коновалов. – Не стреляй, парень! – и он двинулся к пролетке.
Пока перепрягали лошадь, перевязывали раненого почтаря (второй был убит), тот рассказал, что случилось. Они везли из Балахты продналог и почту. Уже подъезжали к Ачинску, когда навстречу вылетело восемь верховых. Напарник сразу открыл огонь, бандиты залегли. Они хотели прорваться, но с первых же выстрелов убили лошадь. Они с напарником укрылись за ней.
– Кабы минут на десять пораньше вам... – вздохнул почтарь, глядя, как укладывают в пролетку мертвого товарища. Левое плечо у него уже было перебинтовано, он курил, и рука, державшая цигарку, мелко вздрагивала.
– Бандиты, мать их так! – продолжал он словоохотливо. – Если путем-то, так надо было с двух сторон залечь и ударить. А они на арапа хотели взять. Шпана! Тьфу! – почтарь сплюнул.
По дороге домой Голубь рассуждал, покачиваясь в седле:
– Масленникова звонила на почту. Там же работает Казанкин. Связной от Подопригоры говорил, что он приятель Брагина. Сейчас снова налет на почту. Причем прибытие почты в Ачинск было уточнено, и налет перенесен с двадцать пятого на двадцать шестое. Понимаешь? Где живет Казанкин?
– В общежитии, – ответил Коновалов, – но часто не ночует там.
– К Подопригоре не поедем пока, – решил Голубь. – В банде осталось пять человек, и даже если они пробьются через хохла, не страшно. Казанкин – вот что сейчас главное. Он связник Брагина и, видимо, наводчик. Возьмем Казанкина – Брагину конец! И брать нужно как можно скорее!
Въехав в город, остановились на какой-то улице: от тряской езды почтарю стало плохо, рана кровоточила.
– Гляди-ка! – Коновалов ткнул Голубя.
Суркин отошел за дорогу по малой нужде, и бандитские лошади, которых он вел в поводу, стояли одиноко и понуро, изредка всхрапывая. Вдруг одна из них медленно пошла по улице.
– Эй! – крикнул из кустов Суркин. – Куда, кривая холера!
Застегивая штаны, он выскочил на дорогу, намереваясь догнать лошадь, но Голубь остановил его движением руки:
– Погоди! Бери пролетку, почтаря... Езжайте в милицию. А мы с Коноваловым поглядим за этой путешественницей.
Лошадь уверенно шла по ночным улицам. За ней на расстоянии ехали Голубь, Коновалов и сотрудник милиции. Вот она свернула в переулок, постояла, снова двинулась. Остановилась возле домика с палисадником. Дернула копытом, вырыв в земле лунку, и негромко заржала.
В темном окне приподнялась занавеска. Через некоторое время в избе скрипнула дверь, кто-то прошел к воротам, приоткрыл их.
– Манька, зараза!
Мужчина в исподнем белье высунулся из ворот, ухватил лошадь за узду и зло ткнул ее в шею:
– Тварина, нашла же... давай скорее!
– Здорово, папаша!
Из-за крупа лошади выглянул Коновалов. Он облокотился о седло и дружелюбно улыбнулся оторопевшему хозяину:
– Твоя животина?
– Я... ме... какая животина? Вам чего надо?
– Как фамилия?
Мужчина оглянулся. Сзади стоял Голубь, направив на него наган.
– Казанкин.
Мужчина зябко переступал ногами и с ужасом глядел на милиционера, который, выйдя из-за палисадника, присоединился к Голубю и Коновалову.
6– Так объясните мне, каким образом в ваших вещах оказались паспорт, военный билет и квалификационное удостоверение на имя Сысоева?
Лидка тупо глядела на угол стола и молчала. Она осунулась, посерела. Дежурный сказал – курила всю ночь. Вчера, когда они с Реуком пришли с постановлением на обыск, она, уперев руки в бока, ходила за ними и пронзительным голосом, срываясь на визг, комментировала каждый их шаг:
– Гляди, гляд-д-и-и, нахал! Ох, стыда у людей нет! Ох, нет стыда! Ну, чего же ты, лезь в шкаф, не стесняйся! Что там – трусья? Ну, смотри внимательнее, не то, не ровен час, проглядишь что. А то – понюхай, может, и унюхаешь... А вы что жметесь? – накинулась она на совершенно оробевших понятых. – Нет уж, позорить, так позорить, идите сюда, гости дорогие! Вон у меня в корыте исподнее, не стирано еще. Не смотрели? Принести?
Реук стушевался. Голубю тоже было не по себе. Чертова баба ходила по пятам, явно провоцировала скандал, и ничего нельзя было сделать. И только когда он, выдвинув один из ящиков тяжелого комода и погрузив туда руки, нащупал в белье банки с тушенкой, только тогда Лидка приутихла. Понятые ожили: помогали выпутывать банки из белья, считали и, опасливо поглядывая на Лидку, укоризненно покачивали головами.
Лидка взорвалась снова, когда Реук попытался вытащить из-под кровати чемодан.
– Не трожь! Это жильца моего чемодан! Оергеева! Не имеете права!
– Жильца или сожителя? – невозмутимо осведомился Реук, вытаскивая чемодан на середину комнаты.
– Твое дело десятое! Он у меня угол снимает. Вот приедет – не возрадуешься. Как напишет прокурору, что вещи пропали, покрутишься еще, побегаешь. Ментовня поганая!
– Ничего, – отдуваясь, пробормотал Реук. – Не переживай. За нами вон люди присмотрят, авось и не пропадут его вещички.
Он осторожно открыл чемодан и покачал головой:
– Что же это получается? Оергеев твои комбинации носит? Здорова ты, Лидка, врать. А тут что?
– Не смеешь! – наливаясь кровью, закричала Лидка. Внезапно она выбежала на кухню. Голубь кивнул Реуку, тот бесшумно пошел следом за ней. Послышалась возня, звон стекла и тревожный голос Реука. Голубь выскочил следом и увидел, как Реук борется с Лидкой. Возле их ног лежала трехгранная бутылочка, из которой тоненькой струйкой вытекал уксус.
Минут через десять обыск продолжили. Лидка безучастно сидела на стуле и даже не повернула головы, когда Реук из бокового кармана чемодана вытащил документы Сысоева. После того они продолжали обыск уже автоматически. Спустились в погреб, где нашли еще несколько десятков банок тушенки, тускло поблескивавших прямо на цементном полу. Но это теперь никого не волновало: ни Голубя с Реуком, ни Лидку, ни даже понятых, сообразивших, что дело пахнет уже не тушенкой...
– Так как же мой вопрос, Лидия Петровна?
Лидка вздохнула, села на стуле прямо, закинула ногу на ногу и вдруг мило улыбнулась Голубю. Несмотря на помятый вид, она выглядела прилично. Под шерстяной жакеткой белая блузка, ворот расстегнут. Блестящие каштановые волосы пострижены «под мальчишку». Возле нижней губы маленькая, бархатистая родинка... «Черт побери, – подумал Голубь, – наконец на батарее сыграли боевую тревогу. Сейчас дадут залп».
Лидка незаметным движением поддернула юбку, наведя круглое, белое колено на Голубя.
– Гражданин начальник! Я вам хочу сказать правду. Я сошлась с ним по глупости. Он же старик. На уме одно: достать шатун, достать какой-то палец, закрыть наряд... Мне двадцать четыре года. Я по улице иду – парни слюни пускают. А он появится дома, с друзьями водки нажрется – и пошло. Ведь он когда собрался от меня – я как будто заново родилась. А когда ушел в тот день – документов не брал. Ну, нет его и нет. И слава богу. Вдруг через месяц сестра его приезжает. Где Пашка? Мне бы, дуре, отдать его бумажки, а я испугалась. Пашка, оказывается, написал ей, что приедет. А его нет. Сестра в милицию собирается. А у меня документы его лежат. Ну, я и решила – все равно! Ведь не может же человек безо всяких документов месяц где-то мотаться? Значит, с ним что-то случилось. А кого заподозрят, если я через месяц его паспорт принесу? Реук – он и тогда на меня волком смотрел. Вот и не решилась я тогда сказать про документы. Понимаете меня? Вы меня понимаете?
«Значит, теперь у нас такая линия поведения. Версия о сохраненных документах, плюс голое колено – для достоверности изложения. Хорошо, это располагает к откровенности, к доверительности. И – расслабляет. Попробуем расслабиться. Бог уж с ним, с Сысоевым. Надо о другом».
– Понимаю. Тем более, тут еще Оергеев рядом – молодой, красивый...
Лидка запнулась, взглянула на него лукаво и покачала головой:
– Чего попало, ну, чего попало!
Она заботливо оправила юбку, отчего колено заголилось еще больше. Закинула руки за спинку стула: вырез на блузке раздался, обнаружив две смуглые выпуклости. Артподготовка шла полным ходом. Голубь с удивлением смотрел на молодую женщину, пытавшуюся вчера отравиться, находившуюся пять минут назад в состоянии прострации... Как быстро перегруппировалась!
– Давно вы знакомы с Оергеевым?
– А что – ревнуете?
Лидка придвинулась ближе, для ясности поправила воротничок блузки, отчего обзор выпуклостей стал максимальным.
– Это вам Реук наговорил. Вы его не слушайте. Михаил – просто хороший парень. Он меня деньгами выручил, когда надо было долг отдать этому... Вы думаете, в буфете работаю, значит богатая? Вы прикиньте, сколько я на этой тушенке заработаю. Нашли воровку! А дом, думаете, мне ничего не стоит? Хорошо, Миша все двери подогнал, крышу перекрыл, пол в погребе зацементировал – и ведь все бесплатно...
«Стоп! Какой пол? В погребе? Цементный? На котором тушенка стояла? Когда зацементировал? Впрочем, это и без нее можно узнать. Надо завязывать. Только тихо и мирно. Пока все не проверим. Насчет пола».
– Женщины, женщины, – горько вздохнул Голубь. – Один пришел, другой ушел...
– А вы святой, что ли? – Лидка интригующе вскинула на него глаза.
– Ангел, – кивнул головой Виктор. – Только вот курю. Я из курящей разновидности.
– Чего попало, ну, чего попало! – Лидка чарующе рассмеялась. – Сказать откровенно, я вас вначале боялась. А вы – просто комик. Надо же... Ангел! А как ваше имя-отчество?
– Виктор Георгиевич.
– Виктор Георгиевич, а меня нельзя под расписку отпустить? Ну, сами же видите, какая я преступница. У нас два года назад одна девушка недостачу имела в четыреста рублей, и то ничего. Внесла – и никаких делов. А?
– Это со следователем надо будет как-то переговорить. Он решает...
– Переговорите, очень вас прошу! Если что – в обиде на меня не будете.
– Хорошо, хорошо, – заторопился Голубь. – Мы тут пока разговаривали, я записывал... Это протокол допроса. Ознакомьтесь.
Лидка, преданно глядя в глаза Голубю, взяла листок и углубилась в чтение. Пробежав текст глазами, попросила ручку.
– Все верно?
– Да. Только к чему это: про двери, крышу, пол... Речь ведь о документах Сысоева. При чем здесь эти мелочи?
Голубь сострадательно прижал руки к груди:
– Лидия Петровна, милая, с нас ведь тоже спрашивают. Чистая формальность, вы сказали, я записал. Разве неверно?
– Верно, верно, – успокоила его Лидка. Подойдя к двери, она уже деловито напомнила: – Так не забудьте со следователем-то...
– Ну, что вы! – развел руками Голубь. – Сказал – переговорю.
Лидка подошла к двери, открыв ее, улыбнулась:
– В случае чего – с меня причитается, – и исчезла за дверью.
Голубь шагнул было следом сказать дежурному, чтобы проводил задержанную, и столкнулся в дверях с Реуком. Тот слышал последнюю фразу Лидки, и у него был слегка ошалелый вид. Реук зашел в кабинет, недоверчиво озираясь.
– Вы чего тут делали?
Голубь расхохотался:
– Только разговаривали, дорогой, только разговаривали. Правда, о любви.
– То-то и есть, что о любви. Вот бабы! А я думал, она сегодня еще одну истерику закатит. Специально напросился за Оергеевым ехать, чтобы с ней не встречаться. Как ты ее разговорил?
– Сама разговорилась – я только поддакивал. Да на колени ее смотрел бараньими глазами.
– Что-нибудь интересное есть?
– Одна ма-аленькая деталь. Но нужно уточнить.
– Уточню, – пообещал Реук. – Говори.
– Оергеев после ухода Сысоева зацементировал пол в погребе. Понимаешь?
– Понимаю. Соседей допросим. Когда они видели эти работы по ремонту погреба. А ты думаешь, он там?
– А что тут думать, искать надо. Никуда он не уходил. Не найдем в погребе – уборную придется чистить, огород проверить. Ты на Оергеева в паспортном сведения взял?
Реук протянул ему карточку с фотографией.
– Стой!
Голубь внимательно смотрел на фотографию. Лицо знакомое. Кто? Белов? Нет, тот разыскан. Гошидзе? Почему Гошидзе? Лицо типично русское. Нос картошкой. Что же это? Стоп! Почему Оергеев? Нет, русский. Михаил Арканович, Арканович, Арканович... Лицо знакомое и отчество где-то слышал. Характерное отчество.
– Ты что? – Реук из-за плеча взглянул на фото.
– Где у тебя дело с ориентировками?
Полчаса листали дело, сверяли ориентировки. Реук закурил.
– Может, тебе показалось?
Голубь помотал головой:
– Я его где-то видел. Давно. Или слышал фамилию. Ну-ка дай еще взглянуть.
Он снова стал рассматривать карточку.
– Тьфу! Смотри! Это же Сергеев! Не Оергеев, а Сергеев! Верно – и прописка минская. Он же во Всесоюзный розыск объявлен. Два года назад. Болван!
– Кто?
– Я, конечно. И ты. Розыскник!..
– Ты что на меня кричишь? – возмутился Реук. – Я всего год в розыскниках хожу. Ты бы с меня еще довоенные ориентировки стал спрашивать!
Он прошелся по кабинету.
– Ну, что? Я тогда лечу в партию за Сергеевым. Ах, гад ползучий! Обманул, как пацана!
– Одному за ним рискованно, – возразил Голубь.
Реук взглянул на него:
– Ты его видел? Метр с шапкой. Да я в случае чего из него вот этими руками яишню сделаю. И потом – в партии людей мало? Вдвоем нас увидят – сразу поймут, что неспроста прилетели. А ко мне привыкли. У меня там двое знакомых ребят. Вон бутылку куплю да скажу, что за рыбой приехал. Ты, пока я летаю, лучше реши вопрос с санкцией на повторный обыск. Соседей допроси по тому, что им известно о ремонте погреба. Это ведь тоже время.
– Нет, это не дело, – упрямо замотал головой Голубь. – Если боишься, что я тебя засвечу, бери участкового. Его тоже в партии знают, вдвоем за рыбой поедете. Минчане Сергеева за убийство разыскивают. Если он действительно и Сысоева в погреб упрятал, ему терять нечего. Иди за участковым. Сядем втроем и подумаем, как вы туда появитесь...
Вечером Голубь докладывал начальнику милиции материалы дела...
– Значит, завтра повторный обыск? – начальник машинально полистал бумаги. – Хорошо вы нам помогли. И кража на Туркане пошла, и Сергеева разыскали. Если еще и Сысоева найдем, совсем ладно будет.
– А если не найдем? – улыбнулся Голубь.
– А если не найдете, жаль, конечно, будет.
Он меланхолично побарабанил пальцами по столу и вдруг с жаром закончил:
– Будем продолжать поиск! Правда, абсолютной гарантии дать не могу, что разыщем, – он невинно взглянул на Голубя. – Если уж Управление уголовного розыска не может. Асы, так сказать...
– Дипломат вы, Павел Игнатьевич, – вздохнул Голубь. – Если найдем, то вместе, а если не найдем, то Голубь?..
– А как вы думали? Мне, брат, по должности дипломатом надо быть.
В дверях показался дежурный:
– Павел Игнатьевич! Сейчас радиограмму принял. Сергеев при задержании ранил Реука. Обоих на вертолете везут сюда. Просят «скорую» на аэродром: Реук очень плох...
7Двадцать седьмого июля в семи верстах от Парново произошла стычка между бандой Брагина и отрядом милиции во главе с балахтинским начмилем Подопригорой. Последний убит. Банда потеряла двух человек и отступила.
(Из оперативной сводки по Сибкраю за 1925 год)
Жернявский, привалившись спиной к стене, следил, как Катерина перевязывала ногу Брагину. Тот лежал на кровати и болезненно морщился. Жернявского знобило: последние двое суток он не сомкнул глаз. Роман Григорьевич любил рискованные авантюры, но даже ему казалось невозможным то, что он задумал. Впрочем, пока все удавалось. Записка Голубю послана, это дает ему несколько часов форы, пока уголовка не убедится, что Казанкин не король, как он им написал, а всего лишь шестерка. Теперь – Брагин. Тут тоже, кажется, все было рассчитано. Он откровенно рассказал ему про записку. В ней значилось, что Брагин скрывается в Ачинске, и Казанкин знает адрес, так как является его связным.
Кроме того, Жернявский привез лекарство, бинты и самое, на его взгляд, главное – деньги из тайника Парикмахера, восемь тысяч. Он привез свое оправдание, свидетельство своей честности. Наконец, Жернявский доставил Катерину и внес порядок и систему в сумятицу, царившую в избушке. Он послал одного из бандитов в Парново к родственникам Брагина за подводой (из-за раненой ноги Брагин не мог сидеть в седле), второго поставил в охранение. И теперь позволил себе короткий отдых перед главным, ради чего приехал сюда.
Брагин после перевязки тоже впал в какое-то оцепенение. Неудачный налет, стоивший ему половины банды и простреленной ноги, ночной марш и засада Подопригоры, из которой он едва ушел с двумя подручными, – все это обрушилось на Брагина так неумолимо, что он почувствовал себя обреченным. Его даже не радовала смерть балахтинского начмиля. Брагин застрелил его в самом начале боя – это, собственно, и дало ему возможность уйти. Приход Жернявского, его разумная, спокойная предусмотрительность снова разбудили в Брагине желание бороться, жить. Но он здорово устал. Для него, жившего одним днем, эти броски из холода в жар воспринимались безо всякой взаимосвязи, были непонятны. Они его выматывали. О точном времени налета знали Мячиков, Нинка и Казанкин. Нинке и Мячикову он верил, как самому себе, а Казанкин сам уведомил о прибытии почты в Ачинск. Жернявского он исключил из дела, как только тот сообщил, что почта повезет большую сумму денег, так что тот тоже не знал подробностей операции. Откуда уголовка так быстро появилась – леший знает!
– Да, Василий Захарович, жаль, что вы меня не посвятили в подробности вашего последнего анабасиса. Возможно, сейчас бы не сидели здесь, как подбитая ворона.
Брагин скосил глаза на Жернявского – вот черт худой, прямо мысли читает!
– Вообще, наши неудачи начались после того, как вы стали самовольничать, – продолжал Жернявский. Он кашлянул и пересел ближе к столу, к керосиновой лампе. Перемещение это имело еще одну выгоду: для того чтобы выстрелить, Брагину пришлось бы прежде повернуть голову – Жернявский сидел теперь позади него и мог контролировать каждое его движение. – Вы совершенно зря использовали тогда свою знакомую шпану. Они засыпались и уже, вероятно, назвали Лабзева. Отождествление его с вами – вопрос времени. Налет под Ачинском был спланирован настолько беспомощно, что мне не хочется говорить об этом. Вы так и не поднялись выше сельского громилы. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Начнем собираться. Скоро должна прийти подвода...
Брагин уловил в голосе Жернявского что-то необычное. Он взглянул на Катерину, сидевшую в ногах, и все понял: она, прижав руки к груди, со страхом смотрела поверх него. Жернявский держал их обоих под прицелом браунинга.
– Ежели ты, Роман Григорьевич, насчет моих запасов, так они не здесь, – хрипло произнес Брагин, не поворачивая головы.
– Выньте руки из-под одеяла и закиньте за голову, – ответил Жернявский, – до припасов еще дойдем.
Брагин повиновался, помедлив.
– Умница! – похвалил Жернявский. Он обыскал Брагина, забрал оружие. – Теперь слушайте. Укажите тайник, и я честно беру половину, после чего мы расстанемся. В противном случае – очень долгая и мучительная смерть.
– А если Иван из охранения придет? – облизнув губы, поинтересовался Брагин.
– Иван не придет, – улыбнулся Жернявский. – Так как же мое предложение?
Брагин подумал.
– Сам не найдешь, – он кряхтя сел на кровати. – Я покажу. Здесь за ручьем. Возле березового пня...
Он натянул сапог на здоровую ногу. Кивнул Катерине:
– Принеси полотенце. И веревку – ногу обмотать. Сапог-то я не надену...
Катерина робко встала. В ту же секунду Брагин правой рукой сильно толкнул ее на Жернявского, одновременно левой схватив обрез, укрытый в ногах. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Наступила тишина. Жернявский некоторое время держал под прицелом лежавшего Брагина. Затем столкнул с себя недвижное тело Катерины, поднялся, подошел к кровати.
Брагин полусидел в промежутке между кроватью и стеной, молча смотрел на него. Одну руку он прижал к груди, меж пальцев обильно шла кровь. Жернявский осторожно убрал лежавший рядом обрез.
– Вы слышите меня, Василий Захарович?
Брагин тихо наклонил голову. В углу рта тоже появилась кровь и тоненькой струйкой потекла по подбородку.
– Вы застрелили Катерину. Я снова спрашиваю вас: где тайник?
В избе было душно, пахло керосином и порохом. Лампа чадила, язычок пламени то горел спокойно, то вдруг судорожно извивался. Не отрывая от него взгляда, Брагин сглотнул кровь и прерывисто прошептал:
– Худо дело... Убил ты меня. Помру сейчас... чувствую. Так что извини, Роман Григорьевич, я напоследок себе... удовольствие... доставлю.
Он медленно отнял от груди окровавленную руку, сложил кукиш и с усилием поднес его к лицу Жернявского. Тот поднялся. Изо всех сил пнул раненого. Вышел на середину избы, огляделся. Увидел на столе деньги, привезенные им, сгреб в кучу, сунул в карман. Заметив, что сапог в крови, он присел возле лежавшей ничком Катерины и краем ее юбки аккуратно вытер каблук. Взглянул на оголенные недвижные ноги женщины и вздохнул:
– Господи боже мой! Ты-то, бедная, за что пропала? Вольно́ же было ехать сюда на гибель.
Он прикрыл ее ноги юбкой и какое-то время смотрел на залитое кровью лицо Катерины. Еще раз вздохнул и покачал головой.
Затем Жернявский медленно и аккуратно стал обыскивать избушку. Слазил на крышу, осмотрел подполье – неглубокую яму, в которой хранилось ведра два картошки. Обследовал все углы, простукав их рукоятью браунинга. Встав на табуретку, отодвинул икону и, найдя за ней деревянную коробку, выгреб из нее пачку денег.
– Мизер, – бормотал он, пересчитывая их. – Это же мизер!
Жернявский вышел и через несколько минут вернулся, волоча за ноги тело Ивана – бандита, которого он посылал в охранение и убил сразу же тогда, в нескольких метрах от избушки.
Наконец, Жернявский, еще раз окинув взглядом избушку, снова направился к Брагину. Тот лежал с закрытыми глазами, но когда Жернявский нагнулся к нему, поднял веки.
– Василий Захарович, я уезжаю. Напоследок тоже хочу удовольствие себе доставить. Живым сожгу, как таракана, понятно? – и он, усадив его, стал прикручивать веревкой к кровати.
Брагин снова закрыл глаза и прошептал, сипло и трудно дыша:
– Шел бы ты, Роман Григорьевич, своей дорогой... я и так помираю... А барахла моего все одно тебе не видать. Я хоть в дураках у тебя хожу, а давно тебя раскусил. Давеча... В Красноярске обиделся ты за то, что наводчиком тебя назвал. А ведь ты ни к чему другому не способен. Я – бандит, душегуб... А ты хитрее. Ты к любой власти присосешься... ровно глиста поганая...
Жернявский слушал, как всхлипывает и судорожно ловит воздух Брагин при каждом вздохе. Смотрел с усмешкой в лицо обреченному.
– Жаль, что я раньше этого от вас не слышал... таких зрелых мыслей. Прямо для передовой статьи «Крестьянской газеты». Ну, что ж, я действительно приспособленнее вас. Ваш конец закономерен: не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц. А я еще долго проживу. И, возможно, даже буду полезным членом нового общества. Бухгалтер, например, я неплохой. Мне ведь что нужно? – Жернявский пошелестел деньгами. – Пустяки. Ради этого совсем не надо убивать. Нужно иметь только умную голову, а дураки найдутся. Дураки были во все времена – к счастью, у новой власти против этого никаких рецептов пока нет: она больше озабочена вопросами классовой борьбы.
Жернявский перестал юродствовать и, нагнувшись к Брагину, прошептал медленно, с угрозой:
– Так где тайничок-то?
Брагин, напряженно скосив на него глаза, молчал.
– Ну, и черт с тобой, дурак, – пробормотал Жернявский. Он поднялся и, подойдя к кровати, достал из-под нее примеченный им во время обыска бидон с керосином...
Катерина очнулась от нестерпимой боли и удушья. Не понимая, где она и что с ней, подняла голову: по полу клубами стлался дым. Рядом кто-то лежал и по его телу скакали, то вспыхивая, то угасая, языки пламени. Катерина услышала слабый хрип возле кровати и поползла туда. Там, повиснув на веревках, шевелился Брагин. Она зубами развязала узлы и, распутав веревку, оттащила его на середину избы. Он что-то шептал, шаря у себя на груди. Катерина приподняла ему голову.
– Скорее... Слышишь, Катька! Под койкой... подними доски. Там – ход. A-а... Кто дурак? Брагин? Смотри! Жив буду – озолочу... Перед богом – женой будешь! Вот... их благородие не догадались обыскать... побрезговали... – он схватил ее руку и надел на палец скользкий от крови перстень. – Вот только меня сперва...
Брагин все быстрее шарил руками. Вдруг изо рта хлынула кровь, он завалился на бок, да так и замер, неудобно подобрав под себя руку.
Теряя сознание от боли в голове, почти ничего не видя и задыхаясь от дыма, Катерина подползла к кровати. Ломая ногти, попыталась поднять одну доску, другую. Третья поддалась. В лицо пахнуло душной, прохладной сыростью...
* * *
Голубь стоял, кусая губы, глядя на легкий дымок, курившийся над пепелищем. Теперь стало ясно: Казанкин говорил правду. Кто-то ловко подкузьмил его этой запиской. Но кто, Масленникова или Жернявский? Ни той, ни другого в Ачинске нет. Испарились. Исчезла Серова. И Брагин исчез. Подопригора убит. А виновник всему он – Голубь.
– Что глядишь невесело?
Голубь угрюмо посмотрел на подошедшего Коновалова.
– Чему веселиться? Сашка меня, наверно, до последней секунды ждал...
– Не казни себя, Тима, – Коновалов тронул его за плечи. – Ты не Иисус Христос. В записке было сказано, что Брагин в Ачинске. Да и с Казанкиным если бы не разобрались... Ты об этом зимовье от кого узнал? От Казанкина. Об участии Брагина в березовском налете? От него же. А если бы мы его не раскололи в ту же ночь? Сейчас хоть факты можно предъявить.
– Кому предъявлять, костям вон тем? И что предъявлять? Гори оно огнем – предъявление это... – Голубь кивнул в сторону пожарища.
На обратном пути Голубь неожиданно подъехал к Коновалову.
– Я подам рапорт Васильеву.
– О чем?
– Об увольнении.
– Ты сдурел!
– Я уйду из уголовки, Коновалов. Сашкина смерть на моей...
– Интеллигент вонючий! – заорал Коновалов. – Гимназист! Уксусу выпей – еще красивше будешь. Думаешь уволишься – Сашка оживет? А ты... Я знаю, почему ты заныл. Служебного расследования боишься. Заранее штаны снял: виноват, мол, сознаю и прошу уволить. Эх, Тима, я-то думал, у тебя кишка покрепче.
– Нормальная у меня кишка, не кричи, – ответил Голубь, собирая поводья. – А из милиции я уйду. Не могу я за свою глупость человеческой жизнью расплачиваться. Тяжело это, Коновалов. Я тебе объяснить не могу...
Коновалов помолчал, потом сухо и почти спокойно сказал:
– Хочешь уходить – на здоровье. Поминки устраивать не буду. Сашке устрою, а тебе – нет. Разными путями вы из милиции уходите.
В семи верстах от Парново обнаружено сгоревшее зимовье и в нем останки двух человек. Установить их не представляется возможным ввиду сильного обгорания. Есть основания предполагать, что останки принадлежат двум членам банды Брагина. Сам Брагин, видимо, скрылся со своей сожительницей Масленниковой, так как по месту жительства последняя не обнаружена.
(Из оперативной сводки по Сибкраю за 30 июля 1925 года)
