Текст книги "Мы вернемся осенью (Повести)"
Автор книги: Валерий Кузнецов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
* * *
Голубь вернулся в кабинет и увидел Коновалова. Тот ждал его. Тимофей сел на подоконник, стал смотреть в черное оконное стекло, в котором отражалось пламя горящей керосиновой лампы.
– Сорвалось?
Голубь кивнул.
– Кстати, – Коновалов покрутил головой, – дом этот на двух хозяев. Во второй половине бабочка живет, Серова. Оказывается, любовница Жернявского. Ну, того, бывшего начмиля, помнишь?
Голубь посмотрел на него.
– Нет, нет, – успокоил Коновалов. – Он тут ни при чем. Эта хозяйка, родственница Шпилькина, что его дочку воспитывает, никаких контактов с ней не поддерживает. На дух ее не переносит. Та ей платит тем же.
– Красивая? – поинтересовался Голубь.
– Что? – Коновалов сплюнул. – Если на карточку снять да корове показать, та месяц к сену не подойдет. Правда, в теле – что есть, то есть.
Голубь опять уставился в окно.
– А девчонка ничего не знает об отце, – меланхолично продолжал Коновалов, – так что с этой стороны тоже не подобраться. В квартире чисто...
– Деньги у Парикмахера с налета в Березовке, – упрямо сказал Голубь. – Это самый крупный налет за последнее время.
– Что делать будем?
– Отправим в Красноярск. Пусть проверяют. Завтра подробно допросим и отправим.
* * *
– Пусть проверяют. Парикмахер не расколется. Жаль денег, что у него взяли. Ну, ничего, я сидеть под лавкой не буду. Не для того в такую даль тащились.
– Вы пьяны, Василий Захарович, и не в состоянии трезво оценить положение. Взгляните на календарь: на дворе двадцать пятый год. Миндальничать с вами, как с Соловьевым, не будут. Если вам до сих пор удавалось безнаказанно трясти кооперативные лавки, это совсем не значит, что ваша шалость в Березовке прошла незамеченной. Просто уголовный розыск, видимо, не допускает мысли, что вы с вашими копеечными запросами вдруг в состоянии совершить такой налет, причем вдали от своих баз. И я вас просто умоляю: успокойтесь, посидите тихо месяц.
Этот разговор происходил примерно через неделю после задержания Шпилькина, в старом деревянном домике, на краю Красноярска. Беседовали двое. Один, молодой, развалился на лавке у стены. Лицо его было красным, обветренным. Он говорил лениво, рассматривая перстень на мизинце, иногда поправлял им щегольские черные усики. Это был Брагин. Его собеседник, высокий худощавый мужчина лет сорока, сидел напротив него на стуле. Звали его Роман Григорьевич Жернявский. По мере того как Жернявский говорил, Брагин все чаще касался своих усов перстнем, усмехаясь при этом. Но усмешка была злой: Брагин чувствовал издевку в участливом голосе собеседника. Наконец, не выдержал.
– Ты со мной так не говори, – продолжая напряженно усмехаться, проговорил он и вдруг выкрикнул: – Ты что, начальник надо мной? Я скажу тебе, кто ты. Давно хотел сказать. Наводчик! И свое место должен...
Тот двинул его кулаком в лицо, не вставая со стула, Брагин ударился головой о стену и тут же получил второй удар – в живот. Жернявский, не спеша, поднялся и, подождав, когда Брагин разогнется, снова ударил. Бандит рухнул на пол. Жернявский обошел его, примерился, несколько раз пнул. Потом сел, опершись руками о колени. Наконец, Брагин, постанывая, поднялся на четвереньки. Жернявский вздохнул:
– Да... Я еще в Ачинске заметил за вами это желание выяснить отношения. Повода не было поговорить. Вы, Василий Захарович, обуяны гордыней. А между тем без меня вы – ноль. Когда я по недоразумению попал в начмили, вы только начинали шарить в крестьянских телегах и бабьих юбках. Двадцать раз я мог сдать вас большевикам или застрелить, по своему выбору. Когда меня вычистили из начмилей и я занялся бухгалтерией, вы получали от меня точные сведения о том, когда, куда и какой будет завезен товар. Я ни разу не ошибся. Комиссионные я брал самые скромные. Наконец, кто сообщил вам о собранном продналоге? Кто вам выправил документы на Лабзева, чтобы вы со своею любовью к копеечным эффектам не засыпались здесь в первый же день? Кто посоветовал обратиться к Парикмахеру, чтобы обменять облигации? Вы ведь даже не знаете, что государство разрешает крестьянам уплачивать налог облигациями, пуская их затем снова в оборот. Вы и понятия не имеете о том, что этой простой операцией большевики, с одной стороны, стабилизировали конъюнктуру внутреннего рынка, избавив крестьян от необходимости продавать продукты по сниженным ценам для уплаты налога, а с другой – вернули в обращение огромные средства, которые крестьяне всё для того же продналога раньше копили по кубышкам. Для вас это темный лес. Только благодаря мне у вас не было никаких хлопот с облигациями, если не считать последнего случая, когда Шпилькин засыпался с партией вырученных денег.
Брагин, кривясь, потрогал разбитое лицо.
– Теперь вы хотите наследить, как наследили во время налета, взяв, вопреки моим возражениям, этих местных лопухов в налет да еще прихватив пулемет Шоша? Вы можете на меня обижаться – дело ваше, но, ей-богу, бил я вас ради вашей же пользы...
– Ничего, – прошептал Брагин, – я сквитаюсь...
– Василий Захарович, видимо, вам голова недорога. В таком случае или я ухожу, или перестаньте размазывать сопли и отвечайте по существу.
– Не пугай, – угрюмо проворчал Брагин. Он, кряхтя, поднялся, проковылял к умывальнику и обмыл лицо. Оглядел себя, стряхнул пыль с брюк. – Где ты так драться выучился?
– Ну вот, – улыбнулся Жернявский, – нормальный человеческий вопрос. Но, по-моему, сейчас важнее решить другое: что вам нужно сделать?
Брагин присел за стол, налил самогонки и выпил.
– Ну, и что нужно сделать? – спросил он, морщась и осторожно прикасаясь рукавом к разбитой губе.
– У вас задержана сестра в Ачинске?
– Подопригора, подлюка, работает. Убью, гада...
– Да. Мой преемник горячо взялся за дело. Но это хитрость, достойная азиатов. За самогоноварение ей вряд ли грозит что-либо, сейчас это делают все. Видимо, они вас потеряли и рассчитывают, что, узнав об аресте сестры, вы подадите весточку о себе.
– Подам, я им подам...
– Подадите, но не так, как вам хочется. Это пока, повторяю, отменяется.
– Говори ладом, черт тебя сунул мне!
– Вы отправите в Ачинск человека, – заметив недоумение, Жернявский улыбнулся, – да-да. К Голубю. Он хочет знать, где вы? Он узнает это из первых рук.
3Голубь шагал по старым, поросшим кое-где травой бревнышкам лежневки. Он поглядывал на веселую от утреннего солнца, влажную после ночного дождя траву и чувствовал, как понемногу исчезает тупая усталость от бессонной ночи. Запахи нагретой солнцем смородины, хвои, травы кружили голову. Сзади, за верхушками деревьев, блеснула река. Реук, шедший впереди, сошел с лежневки и, стоя по колено в траве, обирал смородину. Голубь присоединился к нему. Красные кисло-сладкие ягоды приятно освежали. Голубь бросил в рот полную горсть и аж передернулся:
– Ух, хорошо!
Реук подмигнул:
– А я что говорю? Приедешь в свой закопченный Красноярск – ты что, кабинет мой будешь вспоминать, розыскное дело? Нет, брат, ты эту лежневку вспомнишь. Путешествие на катере, горлодер бабкин...
– А кто она такая?
– Так, вроде родственницы мне.
– Да, воспоминаний будет хоть отбавляй. Особенно, если Сысоева не разыщем. Только воспоминаниями и придется утешаться.
Реук, выбирая на ладони ягоды, философски заметил:
– Я все-таки так думаю, Виктор Георгиевич, что торжество истины во многом зависит от того, кто ее защищает. Вот говорят, что теоретически любое преступление можно раскрыть. Но как – вопрос. Один засучит рукава и начнет все крушить. Может, он добудет истину, может, нет, но дров точно наломает. Другой тут тронет, там покопает, здесь качнет...
– Не боишься, что прокиснет твоя истина, пока ты подкопы делаешь?
– А ты не злись. Я ведь не маленький, понимаю. Ты за эту неделю должен что-то сделать. А что? Конечно, переговорить со всеми. Мнения о людях составить, верно? Но взгляни на это с другой стороны. Прошел год, человека нет, вдруг приезжают из края и снова всех опрашивают. А может, среди них тот, кто знает, где Сысоев? Может, ему неохота вспоминать, где он?
– Для этого ты меня и увез? – усмехнулся Голубь.
– Не только для этого. Ты вот давеча сказал, я картину кручу, полгода розыском не занимаюсь. Но у меня ведь действительно неоткуда больше взять информации. А этот парень, что сейчас в партии, – единственный, с кем я не работал. Скажет он то же, что другие – и все?
– Ну и дальше?
– Очень осторожным сейчас нужно быть, Виктор. Не на сроки ориентироваться. Он сейчас что угодно сказать может. А нам нужно, чтобы он сказал правду.
– Понял я тебя. Не бойся, – Виктор покачал головой. – И все-таки зря ты всю эту конспирацию разводил. Сидеть нам тут неделю, не меньше. С парнем этим ты бы и без меня поговорил, а я бы тем временем по поселку помотался, хоть на Лидку посмотрел. Что-то больно интересная баба с твоих слов вырисовывается...
– А ты ее видел.
– Когда?
– Сегодня утром. Помнишь, мы к пристани подходили? Она на «Прогрессе» как раз отчаливала.
– Чего ж не сказал? Теперь вспомнил. Куда ты убежал тогда?
– Звонить. Ты не волнуйся, за Лидкой присмотрят. Будет ли толк, не знаю, но присмотрят... Ну, вот и пришли. Ого! Встречают, как положено. И завскладом тут. Обрати внимание. Самый влиятельный человек. Он недавно чешские палатки получил. Оранжевого цвета и, представь: в тайге сумерки, солнце садится, а в палатку зайдешь – читать можно. Так его сейчас все директора совхозов обхаживают. Как Шехерезаду.
«Шехерезада» имела обличье пятидесятилетнего тощего старика. На лице выражение нахальства непостижимым образом сочеталось с подобострастием, только глубоко посаженные обезьяньи глаза внимательно и грустно смотрели.
– Да что же это, товарищ Реук! – высоким фальцетом закричал завскладом, подбегая и тряся руку инспектору. – Это сумасшедший дом какой-то, – продолжал он, пожимая руку Виктору. – Калифатиди!
– Что? – не понял Виктор.
– Я Калифатиди. Непонятно? Фамилия моя такая.
– А-а, – Виктор сообразил, что ему предлагают представиться. – Голубь.
Калифатиди поднял брови. Реук вмешался:
– Он действительно Голубь. Это мой приятель.
Калифатиди предупредительно замотал головой:
– Понятно. Очень понятно. Голубь, приятель – и больше ничего. Так вот я говорю, что если вы приехали отдохнуть, товарищ Реук, то у вас ничего не выйдет. Я-то думал, что нет ящика, двух, а тут...
– Спокойно! – Реук поднял ладонь. – Пойдем тихо и мирно. По дороге все расскажете.
Дело было действительно серьезным. Калифатиди, сообщив о краже двух ящиков тушенки, закрыл склад и стал ждать милицию.
– Но вчера вечером, товарищ Реук, приехали люди из шестой партии и пристали с ножом к горлу. Я понимаю, что до вас ничего нельзя трогать, но надо же входить в положение. Это вам не ложки-матрешки. Это базовый склад, людей надо кормить. Я подумал: для шестой партии у меня отложены ящики, ничего не будет плохого, если я отпущу им, тем более, это совсем в другом углу. Мы все это оформим актом. Господи, лучше бы они не приезжали!
– Не хватило ящиков с тушенкой?
– Ха! Если бы не хватило! Там вместо тушенки был зеленый горошек. Наклейку сняли и решили, что Калифатиди можно провести. У меня ноги подкосились, когда я увидел ящики с этой липовой тушенкой.
– Замки, окна?
– Все цело, как у невесты перед брачной ночью! Я боюсь заходить в склад. У меня такое чувство, что мы сейчас придем и найдем одни стены.
Лежневка кончилась. Они прошли по доскам через маленькую речушку. Улучив минуту, Реук шепнул Голубю:
– Парень, который нам нужен, – Товарков Сергей. Кличка – Капитан. Курит трубку. Борода у него приметная – рыжая, типа шкиперской.
– Понял, – кивнул Голубь.
Недалеко от склада он немного отстал от них. Когда Реук с Калифатиди и понятыми зашли в склад, Голубь присел на чурбачок. Возле двери стояло человек семь рабочих. Товаркова среди них не было.
Склад представлял из себя рубленую избу, поставленную на столбы. Снизу стены избы обшиты досками, но кое-где зияли дыры. Чердачная дверь на крыше не имела замка, лестница была тут же. Если пол не капитальный, можно проникнуть снизу, если потолок не засыпан – сверху.
«Вот тебе и невеста», – усмехнулся Голубь, вспомнив сравнение темпераментного завскладом.
Метрах в двадцати от склада стояла большая палатка, видимо, общежитие рабочих. Голубь знал эти палатки – в армии сам жил в таких: пол дощатый, стены – тоже, по периметру присыпаны землей. Под полом должно быть пустое пространство. Если попробовать взглянуть...
Когда Реук с завскладом, закончив осмотр, появились в палатке, они увидели там необычную картину: пол в углу был разобран, Голубь сидел на табуретке и внимательно одну за другой рассматривал банки с тушенкой, которые ему подавал кто-то снизу. На кровати недалеко от него сидели двое понятых.
– О! – обрадовался Голубь при виде Реука. – У меня дактопленка кончилась и не на чем писать протокол. Помогай!
Вечером они сидели у завскладом. Пошарив под кроватью, Калифатиди вытащил бутылку коньяка и торжественно поставил ее на стол.
– За что будем пить? – осведомился Реук.
– За мастерство! – с пафосом произнес завскладом. – Вы мастер, товарищ Голубь! – и повернулся к Реуку: – Вы тоже.
Реук поклонился ему.
– Николай Егорович, – спросил Голубь, возвращая бутылку Калифатиди, – зачем похитителям нужно так много тушенки?
Завскладом недоуменно повертел бутылку в руках:
– А почему вы спрашиваете у меня? Ну – на Туркане продать местным жителям... обменять на водку... Такие случаи были в партии. Но какое это имеет значение? Вы же напали на след?
– Продавать жителям тушенку рискованно, да и смысл какой? Деньги? Скоро конец сезона. Заработки здесь – дай бог нам с вами. А водку можно достать только в магазине. Там что, нет тушенки?
– Откуда? – Калифатиди безнадежно махнул рукой. – У них же другое снабжение. Они получают тушенку только к зиме.
– Значит – продавец? – Голубь взглянул на Реука.
– Что продавец? – недоумевая, спросил завскладом. – Имейте в виду, я ничего не утверждаю. Я ее абсолютно не знаю.
– А Капитана вы знаете? – полюбопытствовал Реук.
– Капитана? А при чем здесь Капитан? Знаю. Он работал раньше в совхозе.
– Ну, и какое у вас мнение о нем?
Калифатиди пожал плечами:
– Никакого. Нормальный человек. Судим, правда, был. Ну, по чистой совести, на меня ваш парень из бэхээс тоже косится, так что я к судимости отношусь философски. Не судите – да не судимы будете. Что еще о Капитане? Попивает... Так опять... относительно. Вспомнил! Приятели они были с этим... Да вот пропал в прошлом году. Сысоев! Говорят, его убили.
– Кто вам сказал? – удивился Реук.
– Разве я помню? О! Капитан же и говорил!
– Прямо так и сказал? – прищурился Голубь.
Калифатиди вытащил платок и вытер взмокший лоб.
– Вы так спрашиваете... мне даже не по себе. Мы ведь говорили о тушенке. Господи, может, я спутал? Это же каждый может сказать. Год, как о человеке ни слуху ни духу. Не в институт же он поступил!
– Ну, а все-таки, – Голубь тронул старика за рукав. – Вспомните, Николай Егорович, где, когда, а главное, в каких выражениях говорил Капитан о том, что Сысоева убили?
– Да, да... я понимаю. Сейчас... Так... Он к нам пришел где-то в июне. Примерно через неделю я съездил в райцентр, мы получали для базы кое-что из спецодежды. Ага... Это было после обеда. Мы поели в столовой, а когда вышли, он сказал, что буфетчица похожа на сытую мышь. Я еще, помню, удивился: буфетчица такая милая девушка. И внешне все при ней, как говорится. И я пошутил, сказал, что наверно он был плохой кошкой, раз так зол на нее. Он мне не ответил, а я продолжал дразнить его и сказал, что покажу, как надо обращаться с женщинами. Предложил пари, что познакомлюсь с ней и через неделю приглашу на квартиру к себе. Я немного выпил, знаете, вспомнил молодость... А он усмехнулся и говорит: «Давай, давай. Старичок ты денежный, ей в самый раз. Только смотри, чтобы вскорости не переселиться на другую квартиру». А когда я спросил, какую квартиру он имеет в виду, Капитан ответил: «Ту, в которой сейчас Сысоев обретается». Вот такой был разговор.
Калифатиди посмотрел на Реука и Голубя.
– Но... я не придал этому значения. Я думал, он имеет в виду... Вы понимаете? И потом, все это говорилось таким тоном... несерьезным. Причем уже и до этого я слыхал, что Сысоева, наверное, убили... Но, ей-богу, не помню, от кого. Обычные досужие разговоры... Предположения.
– Ладно! – Голубь встал. – Все это действительно разговоры. Главное – консервы нашлись. Николай Егорович, у вас кино сегодня есть? Мы, пожалуй, сходим.
И, не слушая уговоров, они попрощались со стариком.
На улице было темно и тихо. Голубь поразился тишине. Это не была тишина заснувшего города, со звонками трамваев, гудками электровозов на станции, гулом невидимых самолетов в ночном небе; или тишина райцентра с шумом редких машин, лаем собак и тихим говором в соседнем палисаднике. Нет, это была первозданная таежная тишина, и сонное бормотание речушки только оттеняло ее.
– Ну, что же, – зябко поежился Реук, – надо брать Лидку в оборот. Что-то подозрительно кстати она тут очутилась утром. И Капитан на нее почему-то бочку катит... Хотя, с другой стороны, – пока все слишком случайно.
– Как с Товарковым говорить будем?
– Лучше тебе. Только прошу: не забудь моих скромных интересов. За тушенкой лазили не раз, да и столько горошку на подмену принести скрытно трудновато. Что-нибудь да знает... если сам не лазил. Имей в виду, проникли через пол. Ты здесь покури, я Капитана по-тихому сейчас вызову из кино.
Виктор присел на камень и размял сигарету. Да, это не город и даже не райцентр. Все вызванные днем вели себя крайне связанно. Откровенных показаний практически не было. Понятно – все на виду. Да и сезонники. Бегуны на короткие дистанции. Добегут до финиша, рванут аккредитивы – и держи меня, кто покрепче.
В темноте послышались шаги. Кто-то высокий и грузный подошел и остановился рядом.
– Здравствуйте. Огонька нет?
– Садись, Сергей.
Голубь зажег спичку. Товарков осторожно взял ее и поднес к трубке. Огонь осветил спутанные рыжие волосы на лбу, крупный, чуть отвислый нос и впалые щеки, окаймленные шкиперской бородкой. Пустив струю едкого махорочного дыма, Товарков бросил спичку.
– У меня к тебе разговор, – начал Голубь.
– Если насчет вашего дела, то я вам не помощник, – спокойно ответил Товарков.
– Нашего?
– Ну да. Вы же из-за склада здесь?
– А склад чей?
Товарков тягостно вздохнул:
– Гражданин начальник, Реук сказал, что у вас дело ко мне. Вы прямо к делу и переходите. А насчет того, что все наше, я еще в школе учил.
– Неохота в свидетелях быть?
– У меня другая специальность, – буркнул Товарков.
– Ну, а доведись – тебя коснется беда какая? Близких твоих?
– Сам разберусь, к вам не пойду. Да и близких нет.
– Четкая программа. Удобная, надежная...
– Да уж пока не подводила, – согласился Товарков.
– Четкая программа, – повторил Голубь. – Только врешь ты, Капитан, что не подводила она тебя. Пользуюсь слухом – срок отбывал? За что посадили, если не секрет?
– Сперва за решетку, – ухмыльнулся собеседник, – потом за колючую проволоку. А что?
– Ничего. Парень ты с виду здоровый, крепкий. Видно, не из тех, кто в зоне ложки моет. А внутри гнилой.
Товарков молчал.
– Как? Не очень я резко? Можно дальше?
– Терпимо, – отозвался Капитан, – валяйте дальше. Правда, чудно, как это вы за пять минут знакомства меня и в фас, и в профиль изобразили. Но все равно интересно.
– Ты вот не хочешь со складом связываться. Может, ты и прав. Мы уедем, а ты потом с этими парнями кашу есть будешь. Понятно. Да и не такая это беда. Найдем мы все консервы. И вообще-то я принцип твой хоть и не разделяю, но в этом случае понять могу. Однако объясни мне, куда, в какое место ты свой принцип засунул, когда твоего приятеля замочили? Ты же ни к нам не пошел, ни сам разбираться не стал.
Товарков посопел трубкой.
– А кто вам сказал, что Сысоева убили?
– Не виляй, Капитан! Ты же сам не веришь, что Сысоев жив. Не так?
– Кому моя вера нужна? – проворчал Товарков.
– Еще раз говорю – не виляй! Ладно, первую неделю ты сомневался, месяц... А потом что? Вы же приятели с Сысоевым были? Что молчишь?
– Школу трактористов вместе заканчивали.
– Почему же не пришел к нам, когда его искать стали? Ведь ты же его видел в последние дни? Разговаривал?
– Почем я знал, что убили его? Может, и вправду с пьяных шаров куда заехал. А потом... После времени-то о чем говорить? Бабьи слухи повторять?
– Калифатиди ты другое говорил.
– Какому? A-а, насчет Лидки?
Товарков выколотил трубку и снова набил ее табаком.
– У меня, гражданин начальник, доказательств нет, что она это дело устроила. А были бы – ни одна милиция ее бы не нашла.
– Почему ты ее так не любишь?
– Тварь она. У любого человека, самого плохого, какие-то правила есть, принципы, как вы говорите. Это, я понимаю, от воспитания идет, от жизни. Какая ни на есть должна быть честность между людьми. Иначе все друг друга опасаться будут. У этой же ничего нет. Мне Пашка рассказывал. Не в тот день, когда я его в последний раз видел, а раньше. Когда у них все вкривь и вкось пошло и собрался он уезжать, Лидка давай его уговаривать, дескать, продай мне свою половину дома. Его они уже до этого поделили. Мол, деньги тебе будут нужны, а так эта половина ни мне, ни тебе пользы не принесет. Пашка согласился. Потом она давай просить, чтобы по частям отдать. Вообще-то у Пашки насчет денег строго, это я еще по совместным шабашкам знаю: закрывать наряды он умел. Ну, а тут он согласился. Я было удивился этому, но потом как-то зашел к нему утром, опохмелиться, что ли, не помню, а она в его кровати лежит! Это они уже врозь жили, у нее хахаль был. Я Пашку тогда еще спросил, не сходиться ли они собрались. Он, пьяный, хохочет, нет, говорит, это она мне проценты за рассрочку выплачивает. А Лидка хоть бы хны! Встала с кровати в одной рубашонке, трюхнулась ему на колени и водку по стаканам разлила.
– Интересно, – протянул Голубь. – Ну, и дальше?
– Дальше? Стала она ему деньги платить. Половину выплатила, а половину нет. Дом на нее оформлен, она его гонит, а денег не дает. Пашка и запил. Потом написал заявление в суд, чтобы ее попугать – в суд он и не собирался. Наконец, вытянул из нее вторую половину. Вот тогда и зашел ко мне.
– Об отъезде разговор был?
– Конечно. Он расчет получил, к сестре собирался, а оттуда на юг. Я ему еще посоветовал положить деньги на аккредитив. Он их так в пиджаке и таскал, боялся, что Лидка уведет.
– Когда он собирался ехать?
Товарков пожал плечами:
– Вроде бы на следующий день. Мы тогда порядком нагрузились. Он плотницкий инструмент мне подарил, то есть обещал подарить.
– Так и не подарил?
– Нет, я его больше не видел. Дня через два зашел к Лидке спросить, где Пашка. Она меня матом через забор – и весь разговор. Понятное дело: она домовладелица, а мы с Пашкой бичи, рвань. Лет восемь назад, когда она на раздаче работала, ее за бутылку водки да за флакон духов можно было на речку сводить, а тут – переродился человек...
– Про плотницкий инструмент ты ей не напомнил?
– К чему? Пьяный разговор есть пьяный разговор. Я в таком виде что угодно пообещаю. Пили мы утром. Проспаться он до вечера вполне мог. А что уехал сразу – мало какой резон у человека.
– Не пойму я тебя что-то, – задумчиво сказал Голубь. У него затекли ноги, и он встал. – Сысоева ты знаешь, по-моему, хорошо, но почему-то верить ему боишься. Не встретились перед его отъездом – ты говоришь: мало ли что ему взбрело в голову. Не отдал тебе обещанный инструмент – ты опять плечами пожимаешь: пьяный разговор. Он что? Болтун? Трепач?
Товарков молчал.
– Что ты молчишь, Сергей?
– А что говорить? Что говорить-то? – Товарков выругался. – Пашка – надежный мужик. Но это не доказательство. Я же говорю: если бы они у меня были, я бы Лидку...
– А почему Лидку, а не ее хахаля?
Товарков поднял голову:
– Начальник, если я не знаю человека, я о нем говорить не буду. Ты в зоне где был? В кабинете у опера? А я внутри был. Там у каждого, даже у самой затюканной шестерки, своя правда. Он уже и за приговор расписался, и срок ему идет, а правда все равно своя. У каждого, понял? Какое же у меня право человека судить, если я его не знаю? Этого даже прокурор не может, а ты с меня спрашиваешь.
– Потому и спрашиваю, Капитан, что хоть и разные мы с тобой люди, а правда нас сейчас интересует одна: кто убил Сысоева?
– Как дела, мужики? – послышался голос Реука.
Голубь обернулся. Инспектор подошел и сунул ему что-то тяжелое, пахнущее овчиной.
– Накинь тулуп, простудишься. Ну – кино! Между прочим, из нашей с тобой жизни. Я бы за такие желтые агитки срок давал. Скажи мне спасибо, – повернулся Реук к Товаркову, – что я тебя от этого ширпотреба избавил.
– Так я пойду? – вопросительно проговорил Товарков.
– Да. Спасибо за откровенный разговор. Не сердись, если что не так, – ответил Голубь.
Они разошлись.
– Эй! – окликнул Товарков негромко. – Реук! На минутку...
Реук вернулся быстро.
– Пошли спать, командир, все в порядке.
– Что такое? Назвал воров?
– Черт с ними, с ворами! Найдем. Он назвал оптового покупателя тушенки. Знаешь кто это? Лидка!
