Текст книги "Мы вернемся осенью (Повести)"
Автор книги: Валерий Кузнецов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Нет, лучше все-таки кто-нибудь незнакомый. А теперь, значит, если мне прилетит выговор, то по твоей милости?
– Ну зачем так мрачно? Тебя только назначили. Какое-то время трогать не будут. Приглядывайся, вырабатывай стратегию...
Виктор Голубь сидел в кабинете начальника милиции, назначенного в этот отдел месяц назад. Это был его старый приятель Георгий Реук. Они уже сказали друг другу все, что положено сказать, когда люди встречаются после долгой разлуки, и теперь шла официальная часть. Голубь представился как куратор отдела по линии уголовного розыска, а Реук полушутя-полусерьезно соображал, какие это будет иметь для него последствия. И выслушав успокоительный ответ Голубя, заключил:
– Конечно, с одной стороны, хорошо, что ты наш куратор. Но, с другой, случись какая-нибудь нераскрытая тягомотина – и начнешь ты же мне руки выкручивать на предмет принятия эффективных мер. А не то, действительно – проект приказа придется готовить о моем наказании. Или как – отмажешь перед начальством по старой дружбе? – Реук хитро поглядел на друга.
– Отмазывать не буду, – серьезно сказал Голубь, – но ты не волнуйся. Если приказ придется готовить – и мне перепадет: как-никак, куратор.
– И на том спасибо, – кивнул Реук. Глянул на часы. – О! Сейчас селектор! Посиди, ты же их лучше меня знаешь. Погляди, как они на новое начальство реагируют.
Селектор начался с обычных сообщений начальников райотделов о происшествиях за истекшие сутки. Реук докладывал четвертым. По его отделу остались нераскрытыми две квартирные кражи.
– Раскроете? – донесся из динамика искаженный расстоянием металлический голос начальника управления.
– Есть зацепочный материал. Работаем, – осторожно ответил Реук.
– Конкретнее! – потребовал динамик.
– По первой краже установлен подозреваемый, – ответил Реук. – Видимо, день-два потратим на отработку его связей: дома его нет. А по второй – сложнее. Потерпевшая неделю была в отъезде, определить точное время кражи трудно. – Он секунду помолчал и добавил: – Примем все меры к раскрытию.
– Хорошо. Работайте. А по первой краже двух дней вам чересчур много. Завтра доложите о раскрытии. Две нераскрытые кражи за сутки – для вашего отдела слишком щедро. И потом, вас не тревожит большой остаток неразрешенных заявлений? Вы следите за этим?
– Слежу, Николай Борисович, я понял вас, – кивнул Реук, глядя в свои записи. – Пока среди этих материалов только один темный, но, видимо, через неделю раскроем. Есть перспектива. Люди работают.
– Смотрите, – начальник управления вызвал следующий райотдел.
Селектор закончился – началась планерка. Реук поднял начальника уголовного розыска.
– Слышали, что начальник управления сказал? – сухо осведомился он.
– Слышал, – кивнул тот. – Только, Георгий Максимович, подозреваемый этот – Телепнев – видимо, в район выехал. Он на комбинате работал, уволился за неделю до кражи. С сожительницей его вчера беседовали – говорит, что он частенько в район уезжал, а к кому – не знает.
– Там, чтобы вещи вынести из квартиры, по крайней мере троих мужиков надо, – Реук бросил ручку на стол. – Что вы уперлись в этого Телепнева? Ищите соучастников. На комбинате, где он работал, были? С соседями говорили?
– Не успели.
– Успевайте. Родственники у него где-нибудь есть? Наличие судимостей проверяли?
– Георгий Максимович, кража-то вчера вечером заявлена. А его вообще к ночи установили. Сегодня все, что вы говорили, сделаем. За день.
– За полдня! – Реук поднял палец. – За полдня, а не за день. После обеда доложите. Ну, а вторая кража?
– Здесь, по-моему, потерпевшая что-то недоговаривает. Соседи говорят – у нее какой-то мужчина квартировал до отъезда ее в командировку. А она отрицает, волнуется. Деньги у нее в шкафу под газетой были. Ничего не тронуто в шкафу, а денег нет. Будто кто-то знал, где они. И потом – фотоаппарат, костюм – все на месте. Только деньги и золотые вещи. Те тоже в укромном месте лежали. В серванте за вязанием.
– Займитесь женщиной. Обстоятельнее. Установите круг знакомых. И одновременно переговорите с ней еще раз. Может, она скрывает похитителя.
Голубь сидел возле двери и разглядывал приятеля. Реук выглядел погрузневшим, внушительным. Мало что осталось от того белобрысого веселого парня, с которым он встретился несколько лет назад на Туркане. Синий костюм, синий галстук, белая рубашка, запонки какие-то... сногсшибательные. Джентльмен. А лицо нездоровое. Мешки под глазами. Болеет, что ли?
– Теперь скажите, что мы в ближайшее время можем дать на раскрытие?
Начальник розыска достал записную книжку:
– Из прошлых месяцев пойдет грабеж... Три дела идут на прекращение... Экспертиза по двум запаздывает, а по третьему потерпевший не идет...
– Простите, мне это неинтересно, – перебил Реук. – Вы вчера то же самое говорили. Я потерпевшего на экспертизу не поведу, да и не ваша это забота: пусть следователи решают. Это – во-первых. Во-вторых: за счет прекращенных дел раскрываемость, разумеется, повысится, но ведь надо, как говорится, и честь знать. Четыре мартовские кражи совершены явно одной группой. Способ оригинальный: обворовываются квартиры последних этажей, только с английскими замками, проникновение с крыши на балкон. Что делается по этим кражам?
– Я вам отдельно доложу. Примеряем сейчас группу одну.
– Вечером со всеми материалами зайдете ко мне. Что еще на раскрытие?
– Сейчас задержали группу по хулиганству. Видимо, пойдут апрельские грабежи. Но это не раньше, чем через неделю: надо проверить связи, сделать обыски...
– Садитесь, – махнул рукой Реук. – Вы все-таки определитесь для себя. У меня ощущение, что у вас на сегодняшний день нет четкого плана работы. Есть задержанные – работаете. А если нет? Будете ждать, когда кого-нибудь задержат? И потом... – он поморщился. – У вас что там в кабинетах творится? Усилители, трансформаторы... двигатели чуть ли не от самолетов, тряпки какие-то... Предупреждаю: если завтра хотя бы в одном кабинете увижу эти... шмотки... Сдать в нашу камеру хранения сегодня!
– Но это вещдоки, – проговорил тихо начальник розыска. – Люди работают с ними.
– Хорошо, – Реук набрал номер телефона. – Виктор Сергеевич, это я... здравствуйте. У вас там в углу, возле окна лежит... Да-да, она. Возьмите и несите сюда. Ну, куда – сюда, ко мне.
В дверь постучали, зашел инспектор уголовного розыска с ракеткой под мышкой.
– Откуда у вас ракетка?
Инспектор недоуменно посмотрел на Реука:
– Она... вы велели принести. Весной обыск был у Сверчкова, многокражника. Все вещи потерпевшие опознали, а эту... И Сверчков не помнит, где украл... Вот, лежит в кабинете.
– Так. Передайте ракетку начальнику уголовного розыска и можете быть свободны.
Когда инспектор ушел, Реук повернулся к начальнику уголовного розыска:
– Вещдоки, говорите? Работают с ними? Повторяю: до завтра кабинеты не очистите – всё, до последней тряпки, прикажу отнести к вам на стол. А потом посмотрю, что вы будете делать.
– Но... это значит, сегодняшний рабочий день должен пропасть?
– Вам кто-нибудь запрещал работать здесь вечером?
– Нет, но...
– А ночью? Ночью кто-нибудь не пускал вас в отдел? Вы мне скажите, кто, я дам команду, чтобы вас пропускали.
Начальник уголовного розыска покраснел. Реук удовлетворенно кивнул головой:
– Полагаю вопрос исчерпанным. Вещи заактируйте, что не нужно – уничтожьте, тоже по акту. Радиодетали передайте в школу или детский клуб. И прошу вас, в дальнейшем следите за этим сами. Не надо засорять помещение и самому себе создавать трудности в работе. Договорились? Теперь по следствию...
Планерка затягивалась, Голубь мельком взглянул на часы. Наконец, присутствующие шумно стали подниматься с мест. Они остались вдвоем.
– Вот так. И раскрывальщик, и следователь, и уборщица, – вздохнул Реук. – Ну, ничего. Месяц-другой – и привыкнут сами за всем смотреть. А как на твой взгляд? – он вопросительно взглянул на приятеля. – Гожусь я в начальники? Не очень резко вел? Угрозыск на меня не обидится?
– Нормально, – успокоил его Голубь. – Начальник розыска – парень хороший. Я поговорю с ним – он поймет. Он немножко партизан, сюда пришел из старших инспекторов, больше раскрывать привык, чем быть организатором. И ребята под стать ему: работящие, веселые. С фантазией.
– В этом я уже убедился, – удрученно ответил Реук. – Они и при мне сработали одну хохму. Недавно к нам двое из высшей школы приезжали. Собирали материал для диссертации. Ну и один меня все просил достать ему семена черемши. Захотелось, видишь ли, ему дома на балконе ее разводить. Объясняю, мол, нету такого, не собирает никто ее семян. Дикая она – черемша. Не верит. Уезжать собрались – подходит ко мне и говорит: видишь, какой ты жмот? Ребята твои и то отзывчивее. И кулечек с семенами показывает этак, гордо. Я потом «уголовничков» собрал, говорю: кто сделал, допытываться не буду – все равно ведь не скажете. Но вы мне хоть объясните, чего вы ему туда насыпали? А они и сами не знают. То ли лук-порей, то ли «анютины глазки». Дескать, хотели сделать человеку приятное. А я-то чувствую, тут без коньяка не обошлось. Словом, не хотел бы я быть на месте этого мичуринца, когда у него из земли «анютины глазки» полезли. Последней веры в людей, поди, лишился.
– Ну, они не только хохмить умеют, – улыбнулся Голубь. – Во всем городе у тебя самый слаженный уголовный розыск. Ты посмотри, как у вас раскрываемость идет. За редким исключением очень стабильно из месяца в месяц. При любой обстановке.
– А мартовские кражи – темные, – вздохнул Реук. – Очень тревожные кражи и при всем том – ни одной зацепки. Чердачники. Белье воровали. Похоже – там ведь тоже через крышу работали.
– Что ж на селекторе не сказал?
– Ишь ты, – усмехнулся Реук. – Нет, брат, я сперва сам проверю. В колокола стукнуть никогда не поздно. Да при том я бога молю, чтобы мне их на селекторе не напомнили – эти кражи. У нас знаешь как? Попадешь на язык – все! Неделю будут башку отвинчивать. Сперва в одну сторону, потом в другую.
В дверь постучали, и на пороге появился дед с узелком в руках.
– Вам кого? – нахмурился Реук.
– Начальника... Дежурный отправил. Внук тут у меня сидит... За хулиганку. Передачу хотел... – дед топтался, теребя узелок.
– Понятно, дедушка, – Реук поиграл желваками. – Вы посидите в приемной.
Он взял трубку, когда дед вышел, заговорил:
– Вы... кто? Не понял, повторите. Так, правильно: дежурный помощника начальника милиции. А почему старика гоняете по пустякам? Что «не могу решать»? Не хотите! Телефон начальника следственного отделения знаете? Вот и соображайте с ним, можно передачу делать или нельзя. Этого еще не хватало! Такой... ерунды решить не можете.
Он положил трубку. Залез в стол, достал какие-то таблетки в разных пакетиках и, отсчитав, бросил горсть в рот. Налил воды из графина и на молчаливый вопрос Голубя показал стаканом в сторону настенных часов. Отпив глоток, пояснил:
– По часам живу. С того самого времени, как Сергеев шарахнул в меня. Помнишь? Сколько я этого добра съел... Пожиже развести – квартиру побелить можно. А толку нет: то улучшение, то обострение. Ты учти: меня волновать нельзя. Враз активизируется деятельность этой... внутренней секреции, повышается кислотность, – и начинается обострение.
– Врешь ты все, – буркнул Голубь. Ему было жалко смотреть, как бодрится Реук, прижимая ладонь к больному месту. – Печет?
– Печет, – признался Реук.
– Что ж гробишь себя на этой работе?
– А ты знаешь работу, которая от язвы излечивает?
– У тебя язва?
– Пока нет. Обещают.
Дверь приоткрылась, заглянул дежурный:
– Разрешите?
– Что, опять передачу принесли? – осведомился Реук.
– С передачей разобрались, – улыбнулся дежурный. – Тут задержанный...
– Ну и ведите его в уголовный розыск.
– Начальник на происшествие выехал, а задержанный странный какой-то. У него в авоське... это...
– Яснее говорите. Что в авоське?
– Череп.
– Что-о?
Реук недоуменно посмотрел на Голубя.
– Муляж?
– Да, вроде, настоящий.
– Кто задержанный?
– Студент.
– Медик, наверное. Спер где-нибудь? У себя в институте?
– Да нет. Парень какой-то... крученый. Путается. И нетрезвый, точнее, с похмелья.
– Ну-ка, заводи его!
Дежурный приоткрыл дверь пошире, и в кабинете появился Женька. Он стоял с несчастным видом, держа в руке, на некотором расстоянии от себя сетку, сквозь которую на присутствующих глядел равнодушно Федькин «знакомец».
– Где его задержали?
– Возле рынка. На автобусную остановку шел, – сообщил дежурный.
– Так это? – спросил Реук у Женьки. Тот подавленно мотнул головой:
– Да. Я шел на автобус.
– Вы что – хотели вызвать массовые беспорядки? – поинтересовался Реук, – с этой штукой – да в автобус! Это вам что – арбуз, картошка? Откуда череп?
– Д-дали... то есть... Подарили.
– Вы много выпили? Перед тем, как принять подарок?
– Не очень... Три бутылки вина на двоих.
– У приятеля пили?
– У... него.
– Обмывали находку?
У Женьки округлились глаза.
– Откуда вы знаете?
Реук сел, показал рукой Женьке на стул:
– Рассказывайте.
– Все? – покорно спросил Женька.
– До тютельки! – Реук категорически пристукнул по столу костяшками пальцев.
– Хорошо.
Женька сел и, осторожно разместив авоську у себя на коленях, жалобно попросил:
– Только можно я не буду называть своего товарища?
– Пока можно, – разрешил Реук.
И Женька стал рассказывать. Когда он закончил, Голубь подошел к нему, взяв авоську, принялся рассматривать череп.
– Стенку, где обнаружили останки, не забетонировали? Не заложили? – спросил Реук.
– Не успели еще.
– Хорошо. Идите с дежурным. Получите бумаги, напишите все, что сейчас рассказали. Потом поедете, покажете место. Ясно?
– А как же?..
– Что?
– Да насчет товарища... Мне бы не хотелось, чтобы он фигурировал.
– Послушайте, уважаемый, – Реук подошел к нему. – Все, что вы рассказали, правдоподобно, хотя и не совсем обычно. И коль скоро вы в своем повествовании ссылаетесь на конкретных лиц, они, должно быть, подтвердят сказанное вами, верно? А иначе как я должен верить вам? Пьяному. С человеческим черепом в авоське.
– Да, но...
– Они нужны только для этого. Ясно?
Когда дежурный увел Женьку, Реук прошелся по кабинету.
– Ты обратил внимание, как расколот череп? – спросил Голубь. – Там не только дыра – там даже трещины с обеих сторон. Видимо, кость испытала мгновенную деформацию на узком, длинном участке. Там, где пришлась основная сила удара, кусок кости сломался. Сила удара на других участках оказалась слабее – образовались трещины.
Реук устало взглянул на него.
– Какая деформация? Какие трещины? Ты что – не видел черепа? Он же, как минимум, двадцать лет в земле пролежал! И ты думаешь, я сниму людей с кражи, с других дел и отправлю их в пятидесятые годы? Не жирно ли будет? Кого устанавливать? Убийц? Убийц КОГО? Вот этого – в авоське? Виктор, ты же взрослый человек. Это бесперспективное дело. У меня вон неопознанный труп с автодорожного. Не с пятидесятых годов – с апреля. Установить личность не можем. А ведь с криминальной травмой, не хухры-мухры. А тут... средневековье какое-то.
– Ну, а какую версию ты предлагаешь? – полюбопытствовал Голубь, – если я правильно понял – никакой?
– Да! – зло ответил Реук. Он повернулся к Голубю, и, жестом фокусника хлопнув в ладоши, показал ему руки. – Вот, никакой версии я не предлагаю! Никаких убийств! Мальчишки всю ночь шастали с этим черепом, грохнули его об асфальт – вот тебе и мгновенная деформация. А может, как раз на том месте лежал железный штырь, об который этот товарищ и вякнулся – вот тебе и «узкий, длинный участок». Сегодня же пацанов установим – так и будет, вот увидишь.
– Не будет, Жора, – заметил Голубь, – парень сказал ведь, что они в таком виде череп откопали.
– А мне плевать, что он сказал, – раздраженно ответил Реук. – Это все еще проверить надо. И, знаешь, – давай прекратим этот разговор. Ничего еще не известно. А кроме того, вопрос о возбуждении уголовного дела решать прокурору, а не нам с тобой.
– Согласен, только не злись.
– Да я не злюсь, – отмахнулся Реук. – Ты пойми: дело это абсолютно бесперспективное! Я имею в виду тот случай, если ты будешь прав. Здесь двадцать лет назад пять-десять домиков стояло. Станция вон километра полтора. И все. Кого ты сейчас найдешь? А найдешь – что они тебе скажут? Ты не думай, я не боюсь раскрывать. Если это реальное преступление, с реальным подозреваемым. А выдумывать себе работу... Этот череп из прошлого, к которому ни ты, ни все живущие здесь отношения не имеем. Они все умерли – и виновные, и невиновные. Ну ладно. Ты извини, мне на исполком надо. Там как раз вопрос о самовольной постройке гаражей. Вот уж – злоба дня. Самая, что ни на есть современность. Кстати, машиной не обзавелся еще?
– Денег нет, – мрачно ответил Голубь.
– Деньги – тьфу! Ты, главное, на очередь встань. Очередь подойдет – деньги враз найдутся. Махом!
Говоря это, Реук надел плащ и, застегивая его, подошел к телефону.
– Алло! Взяли объяснение? Так. Начальник угрозыска приехал? Так. Пусть звонит в прокуратуру, берет эксперта... нет, собаку не надо, – он весело посмотрел на Голубя, – собака, пожалуй, уже не возьмет след. Значит, эксперта, следователя пусть берет и едет на место с этим... как его фамилия? Казанкин Евгений? Вот прямо с ним... Потом, вечером, мне доложишь результат.
Глава шестая– Казанкин?
Казанкин дунул на огонек спички, дрожавший в руке у Сократа.
– Удостоверился? То-то. Сокра-ат! Гнидой ты был, гнида и есть. Мало того что смылся, так еще и... Не вышло, понял? Богодул ваш, что меня со стены спихнуть должен – сам оступился. Упал, понимаешь. С крыши. Аккурат в ванну с негашеной известью. И что характерно, даже не пискнул. Так что часа через два его и хватятся. И нас, вот... четверых. Я ведь Пряника не зря с собой взял. Одного-то вы меня удавили бы. А так – по нолям.
Сократ молчал. Сверху из подкопа, сквозь который они проникли в канализационную трубу, посыпались комья земли: оставшийся в табельной заключенный, как было условлено, заложил лаз мешком с цементом и забросал его землей. Сейчас он уложит на место две половые доски, загонит гвозди и все. Пока кто-нибудь не догадается оттащить вагончик, в котором устроена табельная, со своего места, никто не узнает, как ушли из производственной зоны четверо заключенных. Теперь – четверо... На это Сократ не рассчитывал. Плюс – убитый в зоне. А убийца – с ними. Это хуже всего.
А план был хорош. Канализационная система на стройке была готова давно. Все люки колодцев сверху зацементированы, внутри поставлены решетки. Но Павлик, старый знакомый Сократа, еще в пору строительства подземных коммуникаций углядел одну трубу с дефектом. Много трудов и хитрости ушло на то, чтобы поставить над этим местом вагончик и со страшным риском, день за днем делать подкоп. Добраться до трубы, найти трещину, расшатать ее, сделать отверстие – все это урывками, с оглядкой, под угрозой ежеминутного провала. Сократ помолодел: опасность наэлектризовывала его. Он стал следить за своим телом. Ему достали из соседнего отряда у бывшего мастера спорта какой-то сногсшибательный комплекс упражнений, и он аккуратно каждый день выполнял его.
Все было готово. Казанкин молчал. По просьбе Сократа приятели Павлика поговорили с ним, и он оставил Сократа в покое. Но надежды на него не было. Поэтому Казанкина по плану должен был устранить оставшийся в зоне заключенный. Все было предусмотрено, вплоть до лжесвидетелей, долженствовавших сбить с толку оперативников. А вот – Казанкин здесь! И лаз уже засыпан. Труба выходит к реке. Метров двести пятьдесят – триста. Сливная труба. Оканчивается за зоной. Павлик откуда-то знает – там только на выходе решетка стоит. Перепилить за полчаса можно.
– Павло! Он тебе не сказал, почему я ему поперек горла стою?
Сократ вздрогнул.
– Я с него долю потребовал, Павло. Еще от старого дела долю. Потому он и решил меня убрать. Он и тебя уберет.
Казанкин говорил это тихим, чуть сипловатым, равнодушным голосом.
– Всё! – Сократ вздохнул. – Всё. Ты здесь – ладно. Ты получишь свое. Каждый, кто здесь, получит свое. Но до той поры – делать, что я скажу. И учти, Казанкин: куда мы идем – знаю только я. Я один.
– Не трусись. Беречь буду, как глаза. Но горбатого ты мне не слепишь – так и знай.
– Все будет честно. Пошли!
И они пошли, точнее, поползли на четвереньках по узкому ходу сливной трубы: впереди Павлик, за ним Казанкин, Сократ. Замыкал группу Пряник. Сначала было неудобно, затем, приноровившись к ритму движения, бездумно переставляя руки и ноги, Сократ мерно передвигался, смутно различая перед собой фигуру Казанкина.
То, что его с умыслом отделили от Павлика, он понял. Надо полагать, он теперь все время будет в этом окружении. Павлик молчит. Да и что скажешь? Надо ползти. Надо выйти на волю. Здесь силы равные – двое на двое, но силы неравные. А может... один против трех? Павлик молчит. Что он думает?
– Павлик?
– Ну?
– Пилку не потерял?
– Здесь, Григорьич.
Нет, Сократ верит Павлику. Он его встретил лет пять назад, в одном из лагерей. Тогда это был неуклюжий, испуганный парень, «ванек», вздрагивающий от каждого вопроса. Сократ пожалел его, запретил «шакалам» делать унизительную «прописку», следил, чтобы мальчишку не втянули в картежную игру, которая, как правило, заканчивалась для неопытных долгой, если не вечной кабалой. Потом его перевели в другой лагерь, и Сократ потерял парня. И вот они опять встретились. Теперь это был матерый «зэк», знающий себе цену. Не «захарчеванный чухан», прикидывающийся бывалым, каких много приходит в зону, а «мастер». Сократ, обратившись за помощью к нему, не сказал всей правды. Старик догадывался, что его предложение каким-то образом совпало с планами Павлика – иначе откуда так быстро взяться трубе с дефектом? Да и вообще, вся подготовка к побегу шла на удивление быстро. Павлик был немногословен, деловит. Когда все было готово, помог Сократу перевестись табельщиком на стройку, что было очень непросто.
И только когда Сократ напомнил о том, что нужно убрать Казанкина, Павлик недоверчиво прищурился:
– Что ты так о нем хлопочешь? Ну, останется он здесь, тебе-то что. Больно хитрый ты, старик. И жадный. Не много ли одному будет?
– Ты про что это? – насторожился Сократ.
– Да просто так. Что стойку сделал? Я говорю – повесят на нас твоего Казанкина. А это при нашем побеге – знаешь что? Сто лет искать будут. Помирать будешь – найдут, из гроба вытащат и к стенке поставят.
– А мы «цветным» гвоздя забьем.
– Это как?
– Дадим им близец. Пусть отдельно нас ищут, а отдельно – того, кто поможет Казанкину в ящик сыграть.
Мысль дать оперативникам ложный «близец» – наводку на преступление – понравилась Павлику. Он взял на себя подготовку к убийству Казанкина и подбор лжесвидетелей. Однако Сократ не забыл двусмысленного намека Павлика по поводу его жадности.
И сейчас он думал о нем, вспоминая и не узнавая черты того далекого губастого испуганного парня, которого он знал несколько лет назад. Которому объяснял нехитрые, но жизненно важные правила лагерного существования. И попутно – свои правила, долженствующие обеспечить, по его понятиям, тому, кто их соблюдает, независимость – единственное условие человеческого бытия, для достижения которого Сократ одобрял все средства.
...Загребая руками песок, устилавший дно трубы, Сократ вспоминал все это, чтобы утвердить себя в надежности бывшего ученика, чтобы развеять сомнения, обступившие его в темноте...
Казанкин, двигавшийся впереди, думал о Сократе. Он хорошо понимал, что ему против Сократа и Павла не устоять. Конечно, они сейчас обескуражены. Но как только выйдут на волю из трубы... Казанкин помнил Сократа еще по тем временам, в Ачинске. Точнее, не его, а рассказы о нем Васьки Брагина, друга детства, деревенского хулигана и, наконец, главаря банды. Брагин называл его тогда Приказчиком. По его словам выходило, что это умный и вероломный человек. И Казанкин, к тому времени относившийся к Брагину уважительно и даже подобострастно, представлял себе Приказчика человеком мрачным, громадной физической силы (он знал, что Приказчик как-то здорово избил Ваську, а тот был не последний в кулачных драках).
Когда однажды Васька объяснил ему и еще троим членам банды, что нужно будет в поезде встретить Приказчика, вызнать у него, куда он дел деньги с последнего налета, а, вызнав, – убрать его, Казанкину стало не по себе. Не потому, что нужно убить человека – времена тогда были такие, что не это было самым страшным. Он боялся этого человека, его хитрости, силы. И он испытал удивление и разочарование, когда по знаку Брагина вошел в купе и увидел высокого, худощавого, лысеющего мужчину в белом полотняном костюме, сидящего напротив Брагина с газетой на коленях. Казанкин подсел к нему, вынул нож и уперся им в бок мужчины. И тут произошло странное: Приказчик не обратил на его жест ровным счетом никакого внимания. Просто искоса, равнодушно взглянул на него и продолжал разговор с Брагиным. А потом Васька отослал его, и через некоторое время Казанкин услышал веселый раскатистый смех Приказчика. И когда Брагин вышел из купе и недовольно буркнул «отменяется», Казанкин со смешанным чувством удивления и злорадства понял, что этот человек сейчас всех их, и Брагина в том числе, обвел вокруг пальца. Понял, во-первых, потому, что Приказчик был отпущен с миром, во-вторых, потому, что об этих деньгах Васька больше разговоров не вел. Позднее он по пьяному делу рассказал, что тогда в купе Приказчик держал их под пистолетом, накрыв его газетой. Выходит, что их парадный выход был для него пустой возней, которую он вмиг прекратил бы, тронь они его пальцем...
Вспоминал он и дальнейшее. Как кобыла Манька привела к нему угрозыск. Как ни с того, ни с сего у него начали домогаться, куда он спрятал Брагина, и в конце концов показали записку, в которой это утверждалось. Измученный страхом и подозрениями, Казанкин выдал и Васькино убежище. Только когда он увидел обгорелые кости и Васькин обрез – только тогда он понял, что все это: и записка, и смерть Брагина – дело рук Приказчика. А может он и с кобылой как-нибудь подстроил. От такого все можно ожидать. И Казанкин зарекся поминать о нем в уголовке. Тем более, что раньше по приказу Брагина он убил его любовницу – Серову. И еще потому, и это было самой главной причиной, что ничуть не сомневался Казанкин в том, отчего убит Брагин. Катерина, Васькина любовница, сбежала из Ачинска в одно время с Приказчиком – он это узнал на допросе. А ей Васька мог сказать про тайник...
Сейчас, встретив Приказчика, теперь уже Сократа, и увидев этого мягкого, вежливого старичка, Казанкин забыл свои прежние страхи. Он решил выжать из него все, что можно. А здесь, в этой проклятой дыре, снова испугался. Господи! С кем связался! Задавит же, как котенка. Пальцем не шевельнет, а задавит. Чужими руками. Что он с Пряником, этим дуроломом. А против него – этот Сократ, Приказчик или кто он там. И с ним Павло. Что он думает? Неужели старый компаньон Сократа? Тогда Казанкину конец! А впрочем... Павло молчит. Может, раздумывает над его словами о том, что Сократ уберет и его по миновании надобности? О чем он думает?
А Павлик вспоминал свой последний побег.
Уроки, которые давал ему в свое время Сократ, трансформировались в его сознании в прямое и бескомпромиссное стремление к свободе. Любой ценой! Он не затруднял себя нравственным обоснованием поступков – не потому, что не умел этого, нет. Павлик был по-своему развитым и пытливым человеком. У него были определенные понятия о честности и справедливости. Но он видел, как многие из знакомых ему еще на воле людей совершенно обходятся без этого нравственного обоснования своих поступков, причем не только не несут за свои дела уголовной ответственности, но даже пользуются в своем кругу всем комплексом все тех же нравственных положительных оценок, что и остальные: уважением, авторитетом – и следствием этих оценок – любовью, привязанностью...
И Павлик уверился: если нет нравственного самосуда – нет суда вообще! Да еще угрозыск может доказать, что ты – вор, грабитель и, следовательно, безнравственный человек. А вдруг не докажет? Значит, ты такой же, как все? Кто посмеет утверждать обратное? Но тогда – что значат какие-то абстрактные критерии – «порядочный», «непорядочный»? Да ничего! Ровным счетом ничего. Важны дела, а не слова о том, хороши они или нет. А негодяй ты или кристальная душа – это зависит от того, как ты сам на это смотришь. Что касается общества, то его оценка зависит от случая. Поймает тебя «опер» на малине – на тебя и твоих детей пальцем будут показывать: воры. А поленится в четыре утра прийти в засаду, прозевает – вечером пройдете друг мимо друга и поздороваетесь, как порядочные люди. Все зависит от тебя.
Так или примерно так пришел Павлик по дороге, указанной Сократом, к своему пониманию роли этических норм в развитии личности и взаимоотношений ее в этом плане с обществом. Будь он малость поначитаннее и имей склонность к мудрствованию – пожалуй, додумался бы до солипсизма. Впрочем, вряд ли: жизнь очень ощутимо показала ему, что степень вреда или пользы, приносимой ему окружающими, зависела отнюдь не только от его сознания. Польза Павлика не волновала. В людскую доброту он не верил, за исключением непонятного отношения к нему Сократа в первое свое пребывание в лагере, хотя, сказать правду, какие-то сомнения запали ему в душу, заставив рассматривать все это под другим углом, особенно после этой истории с Казанкиным. А вот зла Павлик пытался избежать всеми известными ему способами. Одним из них, учитывая специфику существования Павлика, с 18 лет скитавшегося по лагерям, был побег.
Итак, Павлик вспоминал свой первый побег. Он был задуман удачнее этого. Во-первых, потому, что Павлик бежал один. Во-вторых, – подготовка к нему заключалась только в том, что он стал отращивать волосы. Ничего другого не надо было делать. Ну еще несколько более внимательно поглядывал в сторону солдат, проверявших отправляемые из зоны вагоны с пиломатериалами. Да и поглядывал скорее из-за неосознанного, непреодолимого желания понять, проникнуться их мыслями, ощущениями во время осмотра, чем из-за практической надобности: весь порядок осмотра он и так знал. Но то, что они думают сейчас, чувствуют, они будут думать и чувствовать, когда он будет там. И это вызывало почти болезненный интерес.
Наконец наступил срок, когда начальник отряда сделал ему замечание по поводу неаккуратной прически. Значит, тянуть больше нельзя. Теперь нужно определить день. Он определил его. С утра крупными хлопьями пошел снег, таял в жидкой черной грязи, накрывал пушистыми шапками сосны, бараки, сторожевые вышки и даже ряды колючей проволоки. Тонкий и острый запах снега кружил голову, вселял надежду... Он начал действовать. Сходил с утра к складам и убедился, что вагоны, поставленные с вечера под загрузку штабелей с шестидесятимиллиметровой доской, уже открыты, и грузчики работают вовсю. До обеда он быстро и споро выполнил свою обычную работу. Пообедав, пошел отметиться у старшего конвоя. С этой минуты в его распоряжении оставалось четыре часа, так как именно через четыре часа будет производиться съем заключенных с объекта и их пересчет. Теперь он, внимательно следя за часовым на вышке, спокойно и не спеша продвигался к складам. Вагоны были уже загружены. Он выбрал предпоследний, стоявший так удачно, что подход к его двери не просматривался часовым, чья вышка находилась рядом с разгрузочной площадкой. Кроме того Павлик сообразил, что последний вагон при проверке будет осматриваться с меньшей старательностью, чем первый. Однообразная эта работа – осмотр вагонов. Вырабатывается привычка.
