Текст книги "Мы вернемся осенью (Повести)"
Автор книги: Валерий Кузнецов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Ачинским уголовным розыском задержан известный в преступном мире Патюков, он же Потоцкий, кличка «Король ночей»... Потоцкий судился в январе этого года в Ачинске за кражу со взломом и был осужден... По отбытии наказания Потоцкий совершил 8 краж со взломом в Ачинске, куда прибыл из Енисейска...
(Из газеты «Красноярский рабочий» за 18 июля 1925 года)
– Товарищ Голубь!
Тимофей обернулся. Возле чьего-то палисадника в темноте маячила фигура. Он подошел ближе, разглядел молодую женщину.
– Мне с вами поговорить нужно.
– Почему здесь, а не в милиции? – удивился Голубь.
– Брагин велел только вам... с глазу на глаз.
– Брагин?
Начальнику Ачинского угрозыска стало не по себе. Засада?
– Да здесь никого нет, я одна, – успокоила женщина, заметив его движение.
– И все-таки, милая, пошли в милицию.
Начальнику подотдела уголовного розыска Васильеву. В Ачинск прибыла Екатерина Масленникова, сожительница Брагина. Она сообщила, что Брагин выехал в Новониколаевск с несколькими членами банды, ее же отправил в Ачинск с поручением сообщить мне об этом, а также о том, чтобы уголовный розыск не преследовал его сестру, так как она никакого участия в его делах не принимала. В случае принятия его условий Брагин обещал, со слов Масленниковой, не появляться в Ачинском уезде. Участие Брагина в Березовском налете Масленникова не подтверждает. В настоящее время Масленникова трудоустроена на станции. Прошу проверить показания Масленниковой по Красноярску. Протокол допроса прилагаю. Начальник Ачинского угрозыска Голубь.
Васильев приехал в Ачинск днем.
– Как дела, Хакасенок? – улыбаясь, проговорил он, входя к Голубю в кабинет. Тот сидел на стуле и зашивал пиджак.
– Воюем, – устало проговорил Тимофей, здороваясь с ним и снова берясь за шитье. – Ночью Потоцкого взяли с дружками и со всем барахлом. Пока возились, допрашивали, то-се, забыл себя в порядок привести.
– Пиджачок-то, – поинтересовался Васильев, – он тебе подновил? «Король ночей»?
– Да, – вздохнул Голубь, разглаживая законченный шов. – Мне пиджак порвал, а Коновалову такую блямбу поставил – на пол-лица. Смотреть страшно.
– Зато пиджак, наверно, цел, – заметил Васильев.
Он уселся, рассеянно перебирая бумаги на столе.
– Арсений Петрович, – догадался Голубь, – вы из-за Масленниковой приехали?
– И из-за нее тоже, – кивнул Васильев. – Кстати, что за бабочка?
Голубь пожал плечами:
– Ничего. Губа у Брагина не дура. Двадцать лет ей. Спокойная. Спрашивал, знала ли, чем Брагин занимался.
– Ну?
– Говорит, догадывалась. Сама новоселовская. Жила тут недалеко, под Ачинском, у родственников.
– Ну?
Голубь непонимающе посмотрел на него.
– По разбою в Березовке ничего нового?
– Ничего, я же писал в рапорте. Она указывает два красноярских адреса, но в Красноярске не была. Слышала их от Брагина как-то.
– Худо.
– А что, совсем темно? – спросил Голубь.
– Да нет. Троих задержали. Спасибо тебе за Шпилькина. Кое-что из него все-таки вытянули. Он им менял облигации, в налете не участвовал. Но дальше темный лес. Все валят на какого-то Лабзева. А связь с ним поддерживал, якобы, четвертый. Его при задержании в перестрелке убили. Денег у них изъято тысяч восемь – и все. Словом, кого-то они отмазывают. Вот так. А как Масленникова сейчас?
– Живет у дальней родственницы, одинокой старухи. Ни с кем не встречается. Проверяем ее связи, которые она называла. В Новоселово человек послан.
– А как поживает Жернявский?
– Начмиль бывший? Работает бухгалтером в кооперативе. А что?
– С ней не встречается?
– Нет! – уверенно произнес Голубь. – Я бы сразу знал.
– Ты вот что, организуй-ка его сюда. Что-то я его физиономию позабыл.
* * *
– Здравствуйте! Сколько зим, сколько лет! – добродушно приветствовал Жернявский Васильева и Голубя. Сказано это было таким тоном, будто не его вызвали в милицию, а он, Жернявский, принимал у себя долгожданных гостей.
– Давненько мы не виделись, Роман Григорьевич, – сказал Васильев, жестом приглашая его садиться.
– Давненько. – Жернявский сел, аккуратно поддернув брюки. – С того самого времени, как меня вычистили из начмилей.
– Все обиду таите?
– Нет, не таю, Арсений Петрович, – весело ответил Жернявский. – Воспринимаю, как неизбежное. Новое вино не хранят в старых мехах.
– Ну, вы далеко не старик. Сколько вам лет?
– Сорок два.
– Вот видите, – расцвет сил.
– Расцвет, – согласился Жернявский. – Только почему-то он приходится на закат моей общественно-политической деятельности.
– Ага, – усмехнулся Васильев, – все-таки таите зло на нас.
– Боже избави! – махнул рукой Жернявский. – Я не девица. Понимаю: белый офицер – начальник рабоче-крестьянской милиции в волости – это же нонсенс!
– При чем тут это, – пожал плечами Васильев. – Вы не единственный офицер, пересмотревший свое отношение к нам. Мы готовы к сотрудничеству даже с бывшими политическими противниками, если они осознали ложность своей позиции и готовы сотрудничать не за страх, а за совесть.
– Например, Савинков, покончивший жизнь самоубийством, – подсказал Жернявский.
– У него руки в крови, – нахмурился Васильев. – А Советская власть не всеядна. Или вы уподобляете себя Савинкову?
– Ни в коем случае, – улыбнулся Жернявский. – Савинков понял свою никчемность и вашу силу, поэтому и выбросился из окна. А я, откровенно говоря, в происходящем ни черта не понимаю. У меня такое впечатление, что народ взбеленился.
– Не прибедняйтесь, Роман Григорьевич, вы все отлично и правильно поняли. Народ веками, понимаете, веками жил в грязи и лжи. А сейчас он хочет истины, он ищет истину. И он найдет ее!
– Каждый человек хочет не просто жить, а жить наилучшим образом. Это в природе человека. И это невозможно без ущемления чьих-то прав.
– Вот мы и ущемили ваши права, – улыбнулся Васильев.
– Прекрасно! А потом? – не сдавался Жернявский. – Как вы будете решать эту проблему потом, когда исчезнут ненавистные вашему сердцу классовые враги? Недовольные?
– Вряд ли недовольные исчезнут, – почесал бровь Васильев. – Обыватель – категория внеклассовая. Во всяком случае, всегда найдутся умники, вроде вас, которые будут есть и пить в свое удовольствие, а в промежутках спрашивать: а что будет потом? Думаю, что с ними будет не меньше возни, чем с классовыми врагами. Впрочем, до этого еще далеко. Пока нас беспокоят не они, а...
– Бывшие колчаковцы, – покачал лукаво головой Жернявский.
– Бросьте вы, Роман Григорьевич, вериги-то на себя примерять. Не такой уж вы правоверный колчаковец, каким хотите себя изобразить. Если не ошибаюсь, вас в свое время чуть не расстреляли за помощь большевикам?
– Ах, это... – Жернявский поморщился. – Помощь моя невелика. И если уж честно – меньше всего я руководствовался идейными соображениями. Товарищи подпольщики предложили мне хороший куш. А при неразберихе, царившей в те дни, да при моей должности помощника городского коменданта заготовить фиктивные требования на выдачу арестованных, а затем спрятать концы в воду было легче легкого. В молодости я был авантюристом. Единственно, чего я не учел, а точнее, не учли мои друзья-подпольщики, это то, что среди троих один оказался провокатором из контрразведки. Так что, как говорится: факир был пьян – фокус не удался. Вряд ли контрразведка оставила их живыми. Повезло мне одному, хотя вполне мог разделить их судьбу.
– Представьте, с одним из ваших крестников я позавчера виделся.
– Что вы говорите! – удивился Жернявский.
– Только никакой он не большевик-подпольщик, а обыкновенный уголовник.
– То есть как?
– Запамятовали, Роман Григорьевич? Вы заготовили требования не на троих, как утверждаете, а на четверых. Трое политических и один уголовник. Шпилькин!
– Шпилькин? – Жернявский нахмурился, припоминая. – Ах, да! Верно, верно. Фальшивомонетчик. Ну, что же, вы, слава богу, не из колчаковской контрразведки, и я теперь могу сознаться, он тоже предложил мне взятку. Кстати сказать, гораздо более крупную. Так, стало быть, он жив? Вот уж действительно дерьмо, простите, не тонет.
– А вы разве с тех пор его не встречали? – невинно спросил Васильев.
– Я? – Жернявский прищурился. – Арсений Петрович, я, кажется, начинаю догадываться. Мой бывший протеже где-то нашалил, и вы решили... Не ожидал. Если у Советской власти и были ко мне претензии, то скорее в части недостатка активности, чем в ее избытке. Впрочем, ваши орлы, – при этом он кивнул в сторону Голубя, внимательно следившего за разговором, – видимо, следили за мной и подтвердят, что я чист, как родниковая вода, если не считать кое-каких мелких грешков по женской части.
– Ох, уж эти мне перезрелые холостяки, – усмехнулся Васильев. – Никто за вами не следит, резвитесь на здоровье, – он поднялся. – Ну, что же, Роман Григорьевич. Не буду задерживать. Думал, правда, что вы сможете прояснить нам что-либо в отношении Шпилькина, но раз не знаете... Нет, нет, – Васильев заметил протестующий жест Жернявского, – ради бога, никаких подозрений! Не знаете – и слава богу.
Когда Жернявский, любезно раскланявшись, ушел, Голубь недоуменно взглянул на Васильева:
– Почему вы дали ему уйти? Ведь это же враг, разве не видно? Ведь все, что он говорил...
– А что он говорил? – внимательно глядя на него, спросил Васильев.
– Как – что! – вспыхнул Голубь. – Ведь он... Я, может, чего-то не понимаю. Но он же смеется над нами. Надо всем, что мы делаем!
– А что мы делаем? – Васильев по-прежнему внимательно глядел на него.
– Мировую революцию! – запальчиво выкрикнул Голубь и, смутившись своей неожиданной горячности, уже спокойнее проговорил: – Вам-то неужели это надо объяснять?
– Не надо. Сядь.
Васильев достал папиросы.
– Ты газеты читаешь? Знаешь, что в Польше творится? А сколько сот коммунистов казнено после взрыва Софийского собора? О майском процессе над румынскими коммунистами что-нибудь слышал? А постановление ЦК о дискуссии, навязанной Троцким, тебе ни о чем не говорит?
Васильев зажал зубами папиросу, прикурил и продолжал, как диктант читал:
– Мировая революция – не кинематограф: взял билеты и пошел смотреть фильм. Совершать ее, значит хорошо делать свое дело. Мы боремся с преступностью. Кстати, хреново боремся. Жернявский-то верно подметил: лозунги из нас так и лезут. А насчет того, что я отпустил его, так за что его задерживать?
– Но ведь у него любовница живет в том доме, где Шпилькин останавливался! Серова!
– Ну, спасибо тебе, – поклонился Васильев Голубю. – Вот обрадовал! Почему же, черт возьми, раньше-то молчал?
– Мы отрабатывали ее. Никаких стоящих связей, сама – дура.
Васильев посопел.
– По-твоему, Жернявский – нестоящая связь?
– Но я же только сегодня из вашего разговора узнал, что он знаком со Шпилькиным.
– Основа сыскной работы – информация. Твоя роль в организации этой работы, между прочим, заключается еще и в том, чтобы отделять мух от котлет, – перспективную информацию от бесперспективной. Мои люди тоже не знали связей Шпилькина, они просто отрабатывали его. Я согласен с тем, что Жернявский – гусь. Но ты слышал, как он говорит? Весь на виду, а не ухватишь. Чем ты его расколешь? Ведь не за что уцепиться, фактов нет. А тут еще Масленникова твоя...
Голубь недоуменно посмотрел на Васильева. Тот прошелся по кабинету.
– Несколько дней назад при облаве задержали тифозного блатного. Случайно. Щипач. Пименов. Сидел у нас вместе с Парикмахером перед тем, как того перевели в тюрьму. Так вот, когда Пименов умер, при нем нашли записочку. Адресована в Красноярск, Сокольская площадь, дом два. – Васильев остановился перед Голубем и, выдержав паузу, произнес тихо: – Масленниковой.
Голубь опустил голову.
– В записочке, – продолжал Васильев, – Шпилькин пишет: «Передай своему: второй кусок цел, место знает Приказчик. Лию не трогайте». Понял?
– Приказчик – Жернявский? – спросил Голубь.
– А вот это я хотел у тебя узнать, – ядовито произнес Васильев. – Для этого предупреждал: отработай каждого! А что ты мне даешь? «Брагину в Ачинске делать нечего. Масленникова под Ачинском жила»? Ну? Сокольская площадь – это Ачинск?
Голубь тихонько кашлянул.
– Я думаю повторный обыск сделать. У дочки Парикмахера.
– Где? Огород вскопаешь? Или крышу разберешь? А может, Жернявского попросишь помочь? Для пользы мировой революции? – Васильев поднялся, поправил ремень и подошел к нему. Неожиданно улыбнулся: – Думай, думай, голова, картуз куплю.
Голубь нерешительно взглянул на него.
– Арсений Петрович, а что, если записочке... ход дать?
– Эк тебя дергает в разные стороны. Какой ход?
– Шпилькин боится, что его заподозрят в присвоении второго «куска», поэтому честно уведомляет Брагина: я свое дело сделал. Дальше. Мы даем записке ход. Масленникова связывается с Жернявским. Так мы выходим на Брагина.
– Неплохо, – одобрил Васильев. – Только не забудь вот что: нужно без шума переговорить с любовницей Жернявского. Если Серова действительно дура – еще и лучше: ничего не поймет. Цель: информация о связи Жернявского со Шпилькиным во время его приездов. Но, повторяю: без шума!
– Сделаю, – кивнул Голубь. – Я это Коновалову поручу. Он на женщин убийственное впечатление производит.
– Ну всё? – Васильев подумал и повторил: – Всё. Хочу надеяться, что клубок этот ты размотаешь. Работай осторожно, но быстро. И учти: человек предполагает, а бог располагает. Вы с Брагиным сейчас вслепую идете. Умей маневрировать, если столкнешься с неожиданностью. Я тебе мало чем помогу. И так работы – невпроворот. В Уяре начмиля Гигуля убили. У нас, в Красноярске, Пеляев с дружками братьев Яковлевых среди бела дня зарезал. А разбой в Березовке так и висит пока. Где остальные деньги, кто такой Лабзев, что собою представляет на самом деле Жернявский, какова роль Брагина – шибко я надеюсь, что ты кое-какие из этих вопросов должен прояснить. Ну, бывай. Обо всем сразу докладывай мне. Лично.
* * *
Катерине страшно. С того самого дня, как в Красноярске на Сокольской площади тетка познакомила ее с Васькой, Василием Захаровичем. Коренастый, ловкий, он то забрасывал кольцами, отрезами, деньгами, то бил жестоко, молча, с усмешкой. За пустяк: за слово поперек, за молчание некстати, за отказ выпить. То исчезал на месяц-два. Ничего не объяснял. Так же, не объясняя, посадил на поезд, наказал, что говорить в уголовке, где жить... На робкое ее возражение забрал кофту в кулак, защипнув кожу на груди, и, напряженно улыбаясь (усы только ощетинились), тихо и отчетливо произнес:
– Удавлю, сука! Ремней из спины нарежу и удавлю на этих ремнях. Поняла?
Катерина сглотнула комок в горле и часто закивала головой. Ноги едва держали ее.
Здесь, в Ачинске, вздохнула свободнее. В уголовке, вопреки предсказаниям Брагина, никто не грозил ей, не бил. Невысокий, нерусского вида парнишка, пощипывая мягкие темные усики, записал ее рассказ, потом куда-то звонил, просил устроить ее на работу... Катерина даже усмехнулась: надо же, такую фамилию иметь – Голубь. И потом с каждым днем все больше крепла мысль: пойти к нему, к Голубю этому, попросить, чтобы помог избавиться от Брагина. Она представляла, как он, теребя свои мальчишеские усики, слушает ее, потом звонит куда-то... Но когда однажды ночью за воротами послышалось тихое ржание лошади, а потом воровской стук в окно, опять знакомо и тягостно сдавило грудь страхом. Однако Брагин в этот раз не бил, не изгалялся. Спокойно и серьезно выслушал ее отчет о встрече с Голубем, задумался. Похлопал по плечу: молодец, Катерина! Объяснил, с кем и как в случае чего связаться, чтобы передать срочные вести. Оставил денег, и только на вырвавшийся несмелый отказ люто блеснули зубы под щетинкой усов. Обошлось. Утренними сумерками проводила его и долго сидела на лавке, растирая синяки на плечах и груди, тупо глядя перед собой, смаргивая слезы. Нет, никакой Голубь тут не поможет. Куда деваться? Куда спрятаться, чтобы не трястись неведомо отчего, не знать этого страха, любви этой сучьей, будь она...
Задребезжало окно. Опять! Катерина набросила полушубок, вышла во двор.
– Кто?
– Открой, тетка, разговор есть.
5Начальнику подотдела угрозыска Васильеву. Во исполнение вашего указания было организовано вручение записки Масленниковой. Вручение прошло чисто, Масленникова ничего не заподозрила. Из дома вышла утром. На работе звонила по телефону, говорила не более минуты. Удалось установить – звонила на почту. Из отрабатывавшихся там лиц интерес представляет Казанкин, ранее проживавший в Парново, откуда родом Брагин. В ближайшее время туда будет направлен работник для детальной отработки Казанкина. Наблюдением за домом, где был задержан Шпилькин, ничего не установлено. Коновалов познакомился с Серовой. Результаты сообщу дополнительно. Жернявский выехал в Красноярск, выезд мотивированный: сверка отчетов. Голубь.
– Здорово, падло!
Не отрываясь от газеты, Жернявский вежливо наклонил голову. Он уже давно заметил пятерых человек. Правда, сперва около купе встали с равнодушно-напряженными лицами трое парней. Затем появился еще один, исчез и, наконец, вернулся с Брагиным. Все это время Жернявский делал вид, что читает газету, и его молчаливый кивок сейчас несколько сбил театральный эффект, которого ожидал Брагин.
– Какие новости? – ровным голосом спросил Жернявский, складывая газету.
– Сейчас узнаешь, – улыбнулся, блеснув зубами, Брагин. Он взглянул в сторону парней, те успокоительно кивнули. В купе зашел четвертый, тот, кто привел Брагина, и бесцеремонно сел рядом с Жернявским, прижав его к окну. Деловито вынул нож.
– Где деньги? Где деньги, которые Парикмахер последний раз привез в Ачинск? – напряженно улыбаясь, спросил Брагин.
Жернявский смотрел на него молча, покачиваясь в такт движению вагона.
– Ну? – тихо проговорил Брагин.
– Это надо спросить у Парикмахера, – спокойно ответил Жернявский и, покосившись на соседа, поправил газету на коленях.
– Спрошено. Теперь с тебя спрос.
На столик перед Жернявским легла записка. Он пробежал ее глазами и улыбнулся:
– Василий Захарович, вы же знаете: у нас с Парикмахером была договоренность. А в тот раз, когда его взяли, он мне, видимо, не успел позвонить. Что же я, больной, что ли, лезть в тайник? А если дом под наблюдением? Ведь хозяйка знает, что я иногда ночевал у Серовой, неужели она утаит это от уголовки? Для нее мы с Парикмахером – чужие люди. Меня и так недавно вызывали к Голубю...
– Где тайник?
Жернявский снова покосился на соседа с ножом. Брагин показал тому глазами выйти. Роман Григорьевич проводил его глазами, на обороте записки нарисовал что-то карандашом и передвинул бумагу Брагину.
– Вот, под второй ступенькой. С торца доска отодвигается... Только, Василий Захарович, не советую.
– Почему?
– Если уголовка знает про тайник – это ловушка, – объяснил Жернявский, – а если не знает, то деньги никто не тронет.
– Кроме тебя.
Жернявский улыбнулся: опасность миновала, теперь можно и расквитаться.
– Правильно утверждает современная педагогика, что битье – не метод воспитания. Вот вложил я вам тогда в Красноярске, а что толку?
– Т-ты... – Брагин оглянулся на дверь, побагровел, привстал.
– Сядьте! – резко приказал Жернявский. – Сядьте и слушайте... атаман Чуркин. Если там сейчас нет денег, вы, конечно, скажете, что я их взял. А то, что их может взять уголовный розыск, вам не приходит в голову? Когда вы перестанете, как щенок, кидаться за первой же костью? Еще раз говорю: не лезьте туда, где только что спалился человек. Будет время – достанем. – Жернявский помолчал и уже спокойно, деловым тоном продолжал:
– В конце июля опять ожидается почта с продналогом. Подробности сообщу, как только узнаю. Налет целесообразно устроить при подъезде почты к Ачинску, на окраине. Думаю, что для Голубя это будет тяжелое испытание. Пока он будет искать вас, я попробую сходить в тайник. Только до той поры – умрите. Договорились?
Брагин слушал молча. Вздохнул, коснулся мизинцем щетины усов.
– А я ведь тебя, Роман Григорьевич, было порешить хотел. Ох, и ловок ты выкручиваться!
Жернявский расхохотался, закинув голову. В купе разом появился один из телохранителей. Он недоуменно посмотрел на Жернявского и исчез только по знаку своего вожака.
– Что меня примиряет с вами, Василий Захарович, так это ваша откровенность, – просмеявшись сказал Жернявский и, аккуратно свернув газету, правой рукой убрал ее с колен. Под газетой в левой руке у него был браунинг.
Доброжелательно глядя на переменившегося в лице собеседника, Жернявский объяснил:
– В молодости в качестве офицера связи частенько приходилось ездить с пакетами в поездах. Так что опыт встречи с налетчиками есть, имейте в виду. А теперь к вам просьба. Дело в том, что меня действительно вызывали в уголовку и, судя по разговору, обнаружили мое давнее знакомство с Парикмахером. Хозяйка квартиры вряд ли добавит что-либо к сказанному в милиции раньше. Вот только одна знакомая... К сожалению, наши интимные встречи иногда совпадали по времени с приездом Парикмахера. А если до этого додумаются мои бывшие коллеги, неприятности грозят не только мне, но и вам, понимаете? Улица там тихая, а она любит сидеть допоздна в саду. Помечтать...
Жернявский врал Брагину. Тайник под крыльцом был уже опустошен им. Но Роман Григорьевич знал людей. Главное – все умно расставить. Когда человек не может получить то, чего он хочет, он раздражается. Но если при этом логично и спокойно объяснить временную невозможность выполнения его желаний, он успокаивается и тотчас начинает искать варианты, позволяющие приблизиться к желаемому. И тут надо предложить ему вариант. Горячих, неуравновешенных людей, как правило, устраивает такой исход. А Брагин как раз из этой категории.
Жернявский терпеть не мог этого деревенского бандита, но был тут один момент, который прочно удерживал его от действий. Уже будучи бухгалтером, Роман Григорьевич встретился с ним случайно в Ачинске, и Брагин, полагая, что бывший начмиль не преследовал его в свое время из идейных соображений, и считая его чуть ли не собратом по профессии, простодушно предложил ему быть наводчиком. Еще мгновение – и бравый поручик придушил бы бандита, но тут Брагин проболтался. Увлекшись перспективой совместного сотрудничества, он посулил Жернявскому столько же золота, сколько у него спрятано в лесу, возле Парново.
– Золото, – усмехнулся Жернявский. – Какие-нибудь бабьи мониста?
– Червонцы, – сухо ответил Брагин, обидевшись такой оценке имевшихся у него богатств. И видя, что Жернявский по-прежнему настроен скептически, не выдержал:
– Врача помнишь? За станцией жил?
Об убийстве врача и ограблении его квартиры в Ачинске знали все. Брагин поднес к лицу Жернявского руку с оттопыренным мизинцем.
– Его колечко. Знающие люди говорят, большие деньги за него взять можно.
Перстень был действительно редкостной работы. Это и определило решение Жернявского. Он сообщал Брагину о времени завоза товаров в кооперативные лавки, помогал ему готовить налеты. В последний раз ему удалось узнать о том, что в один из дней из Березовки пойдет почта с большой суммой денег и облигаций Крестьянского займа. Жернявский был взбешен, когда Брагин ослушался его и, помимо членов своей банды, использовал в налете несколько знакомых уголовников. Он чувствовал, что бандит выходит из повиновения, а его цель узнать, где расположен брагинский тайник, так и не достигнута. Правда, Жернявский уже знал, что Брагин скрывается обычно верстах в двенадцати от Парново. Но тайник – не изба, как его найдешь? Вот тогда он и избил его. Роман Григорьевич не боялся последствий: без него Брагин был, как без рук.
И вот сейчас – очередной бунт. Надо спешить! А кроме того, вызов в уголовный розыск. Это тревожный симптом. Иезуит, этот Васильев, так незаметно подвел к Шпилькину, что не было времени сориентироваться. Теперь гадай, от Парикмахера он это выведал или в архивах нашел. Если в архивах – бог с ним. А вдруг Шпилькин начал колоться? Тогда времени остается мало, ох, мало! Следовало использовать припасенный козырь – Масленникову. Еще тогда, посоветовав Брагину отправить ее в Ачинск, чтобы сбить с толку угрозыск, Жернявский рассчитывал узнать от нее, где может находиться брагинский тайник. Но как сейчас использовать этот козырь? А если она на крючке у уголовки? Здесь была опасность и, пожалуй, пострашней той, которую сулил ему разговор с Васильевым...
Так ничего и не решив, раздираемый сомнениями, Жернявский вернулся в Ачинск.
* * *
– Товарищ Голубь!
В приоткрытую дверь заглядывал милиционер Суркин и таинственно манил пальцем.
Голубь вышел к нему. Суркин повертел головой, хотя коридор был пуст, и отвел его к окну.
– Я сейчас на рынке был. Иду сюда – догоняет мужик. Говорит, а сам оглядывается. Просит с вами увидеться. Только не здесь.
– Где он?
– Я покажу.
Увидев крестьянина. Голубь хмыкнул. Тот стоял на углу в напряженной позе, совершенно один на всю улицу и тревожно озирался. Его с любопытством рассматривал беспризорник лет десяти. Мужик время от времени шикал на него и нервно тянулся к сапогу, за который был заткнут кнут. Беспризорник лениво отходил шага на два и снова, бесцеремонно ковыряя в носу, разглядывал его. За версту было видно не только то, что мужик кого-то ожидает, но и то, что он неумело пытается это скрыть.
Суркин цыкнул на беспризорника и мигнул мужику. Тот послушно двинулся следом за Голубем.
Спустившись улочкой, расположенной между огородами, к Чулыму, Голубь остановился у кустов тальника. Подошел незнакомец.
– Вам привет, товарищ Голубь, от... от Бондаря, – он сглотнул слюну и оглянулся.
– Ты чего озираешься?
– Заозираешься, – угрюмо ответил собеседник. – У Брагина своих людей, что у собаки блох. А мне что-то последнее время жить захотелось – спасу нет.
– Ну? – удивился весело Голубь. – Вот совпадение! И я до этого дела любитель. Проходи.
Он отодвинул ветку и гостеприимным жестом пригласил посланца в заросли кустов.
Мужик, его звали Семеном, привез от Подопригоры не только привет.
– Банда Брагина будет здесь двадцать пятого июля. Человек восемь.
– Что?
– Бондарь велел тебе передать, чтобы ты Брагина ждал в версте за станцией, ввечеру. А он, Подопригора, встретит его на обратном пути, если у вас что не выйдет. Сил-то у него маловато самому на Брагина навалиться, да и поистратится банда людьми и патронами, если с вами встретится. Вот Бондарь после вас и угостит их своим пайком.
– Так, – Голубь соображал. – Хорошо хохол придумал. А это точно? Откуда Подопригора узнал?
– Он мне не доложил, – почесал бороду Семен, – однако я и без него догадываюсь. У нас недавно пасечника убили. Брагин убил. А сын этого пасечника, Ленька, у кулака работает, у Мячикова, на мельнице. Батрачит. Нынче, перед тем как мне в Ачинск ехать, к Мячикову Нинка, сестра Брагина, приезжала. Ее недавно ваши забирали да отпустили. Полагаю, Ленька что-то слышал. Тем более, мать его я видел, к Подопригоре заходила.
– Если у вас такие все сообразительные... – поежился Голубь.
– Не, – успокоил Семен. – Дело чистое. Просто я Подопригору хорошо знаю. Он все свои дела в тайности делает. Да и я остерегаюсь. Правда, сейчас чуть не погорел. На бывшего дружка брагинского напоролся, Казанкина, будь он неладен.
– Казанкина? – Голубь насторожился.
– Ну! Полгода как невесть куда делся из деревни. Мы думали, убили его. Сейчас гляжу – по рынку идет. Я аж по́том умылся. Слава богу, не заметил.
– Слушай, зайдем в милицию, ты мне о нем поподробнее расскажешь.
– Нет! – как отрубил Семен. – Я свое дело сделал. Не дай бог узнают – всё! И ваша задумка ухнет. Это же брагинцы.
Семен сплюнул и поднялся с земли.
– Ты, товарищ, от нас шибко далеко, дальше, чем восемнадцатый годок. Это у вас в городе все решено, а в деревне... Оно, вроде, и хорошо: разверстки нет, товарищества организуются, дело на коммуну поворачивается... А как шарахнет такой вот Брагин соседа ночью, да как услышишь наутро бабий вой по мертвому, так заоглядываешься.
– Классовая борьба, – неуверенно возразил Голубь.
– Во-во, – кивнул Семен. – Уж такая классовая, что спишь и не знаешь, в каком завтра классе очутишься – земном или небесном. Я тебе сейчас про Леньку-батрака говорил, у которого Брагин отца убил. Так вот, до него у Мячикова другой парень батрачил. Хороший парень, золото! А тут в ячейку комсомольскую ходить стал. Мячиков молчит. Парень портрет Ленина вырезал из журнала, на мельнице на стенке повесил. Мячиков молчит. И вот раз на сходке выступил тот парень. Что-то шибко против кулаков говорил. И хозяин его, Мячиков, был на сходке. Сидит, скулы буграми ходят. Так-то, брат...
– Что «так-то»? – не понял Голубь.
– А ничего, – неохотно проговорил Семен. – Нашли парня дня через три. Глаза выколоты и зубы все повыбиты. А на груди портрет прибит гвоздями. Тот самый, что он на мельнице повесил.
– Где нашли?
– Известно где. Не у Мячикова же на мельнице. Верстах в пяти от деревни на дороге. Ну, я пошел. Что Бондарю-то сказать?
– Все сделаем. Где он засаду устроит?
– За Парново верстах в семи дорога в лес заворачивает. Вот в этом месте.
Семен тяжело тряхнул руку Голубю, повернулся и исчез в кустах.
Двадцать пятого июля, просидев всю ночь со своими людьми и работниками ОГПУ в засаде, Голубь ни с чем вернулся в Ачинск.
Голова разламывалась от напряженной бессонной ночи и от вопросов, на которые нужно было найти ответы. Почему Брагина не было? Где он? Может, пройдет завтра? А вдруг он узнал об их замысле? Что теперь делать? Связаться с балахтинским начмилем? Держать засаду? Уточнить, когда пройдет почта из Балахты? А если она уже прошла? Тогда налета не будет? Или у Брагина другие планы? Что сейчас делает Подопригора?
Вопросы бились в голове, и Голубю уже казалось, что кто-то их произносит вслух.
Добравшись до своего кабинета, не снимая сапог, ремней, он рухнул на стол и заснул, как убитый. Разбудил его Коновалов.
– Тимофей, быстрее! Налет – со станции звонят.
– Что?! Где? Какой налет? Брагин?
Голубь таращил глаза со сна, вскочил, бросился к окну: смеркается, значит, часов десять.
– Куда, ч-черт! – прорычал Коновалов, схватив его за ремень.
Они ринулись на улицу. По дороге Коновалов прихватил двух милиционеров и подвернувшегося работника угрозыска. Пока звонили в ГПУ, разбирали оружие, седлали лошадей, прошло минут пятнадцать. Галопом кратчайшей дорогой поскакали к станции. Там встретил дежурный, наскоро объяснил: выстрелы слышны недалеко, в версте по тракту. Сейчас как раз время проехать почте...
– Рысью! – крикнул Голубь.
Вскоре они увидели пролетку на дороге и запутавшуюся в постромках убитую лошадь. В темноте из-под пролетки мелькали огоньки выстрелов: кто-то отстреливался.
Справа за дорогой залегли люди. Дальше в кустах Голубь смутно различил лошадей. Банда!
– Забирай правее! – крикнул он Коновалову.
