Текст книги "Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)"

Автор книги: Валентина Полухина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

МИХАИЛ АРДОВ [39]39
  Михаил Викторович Ардов (род. в 1937 г.) окончил факультет журналистики МГУ, работал на радио. Нынче – настоятель одного из московских храмов. Выступает в печати с мемуарами и публицистическими сочинениями. Автор книг «Легендарная Ордынка» (М., 1995) и «Монография о графомане» (М., 2004).


[Закрыть], 4 СЕНТЯБРЯ 2004, МОСКВА

Бродский не раз останавливался в вашем доме. Каким он был гостем?

Замечательным, умным, тактичным, таким, который пытается доставить наименьшее количество неудобств. Мало того, он даже старался обедать не каждый день, чтобы не быть обузой для семьи. И это надо было всегда как-то специально оговаривать.

С каким типом людей Бродский легко находил общий язык! Или это были самые разнообразные люди?

На мой взгляд, самые разнообразные. Очевидно, в них должны были быть какие-то созвучные ему черты, при этом они могли быть в одном – одни, в другом – другие. В одном – какой-то интерес к поэзии, в другом – человеческая мягкость и деликатность, в третьем – его могли занимать какие-то научные интересы. Думаю, что тут никакого общего знаменателя нельзя подвести.

Не создалось ли у вас впечатление, что Иосиф немного боялся быть как все в повседневной жизни?

Нет, никогда. Он не боялся быть как все и он не боялся быть таким, какой он есть. И мы, и всякий нормальный человек его должен был воспринимать таким, какой он есть, со всеми его человеческими слабостями, иногда с какой-то нервозностью и даже раздражительностью по временам, но это никогда на тебя не обрушивалось. Он был деликатен и никого никогда не нагружал своими проблемами. Он ценил сочувствие, но вовсе не требовал его от своих друзей и никак не обременял вашу жизнь своими проблемами.

По совету вашего отца, Виктора Ефимовича Ардова, Бродский согласился лечь в психиатрическую больницу имени Кащенко в декабре 1963 года и с его же помощью быстро оттуда выписался. Можете рассказать более подробно об этом событий?

Тут Евгению Борисовичу Рейну изменяет память – он по этому поводу написал что-то несусветное: что якобы Ардов освобождал Бродского, добыв главному психиатру билет на концерт Утесова [40]40
  Евгений Рейн. Заметки марафонца. Екатеринбург: У-Фактория, 2003. С. 129–130.


[Закрыть]. Я даже не знаю, с чем это сравнить – поцеловал медсестру в руку выше локтя, и поэтому Бродского освободили. А на самом деле кроме моего отца был привлечен наш друг, и ныне здравствующий, Михаил Юрьевич Яр– муш. Он психиатр, а также поэт и переводчик, у него есть книжки опубликованные. Его ценила Ахматова. И он как психиатр принимал в этом участие. Как я помню, положить в больницу было легче, нежели кого-то оттуда выковырять. Но тем не менее это все состоялось. Я опубликовал, как мы с Юлией Марковной Живовой пришли в эту страшную сумасшедшую больницу и как среди гуляющих несчастных людей увидели Бродского. Он подбежал к забору и кричал криком: «Я здесь не могу находиться, скажите Ардову, чтобы меня немедленно отсюда выпустили!» Кстати, если бы он был потерпеливее, – ну мы знаем еще много обстоятельств, которые его вызвали в Питер, – он бы, конечно, мог оттянуть или вовсе избежать этого безобразия.

Сколько приблизительно дней он там находился?

Я думаю, дней пять. Очень коротко.

Существует мнение, что за Бродского не вступился никто из пожилых писателей, потому что он многих из них оскорбил своими резкими отзывами. Соответствует ли это действительности?

Думаю, что нет. До определенного момента, кстати сказать, и мой отец очень активно помогал, потом в какой-то момент по непонятной для меня причине он отступил и перестал заниматься этим делом. Это написано даже в дневниках Лидии Корнеевны, как Ардов звонил Толстикову. В Ленинграде ему нельзя было дозвониться, а Ардов сообразил, что в Москве он один из постояльцев гостиницы "Москва", раздобыл его телефон и позвонил ему в номер. Кроме того, существовали и телеграммы в суд Маршака и Чуковского. И сама Лидия Корнеевна, не говоря уже про Анну Андреевну, так что нет, этого не было. Я думаю, что как раз поколение молодое и среднее, которое просто ревновало его к популярности и таланту, вроде того самого мерзавца Воеводина, который выступал на суде, вот они на него злились.

Как вы составляли и составили ваше личное представление о поэзии Бродского? Под влиянием Ахматовой и ваших родителей или самостоятельно?

Абсолютно самостоятельно. Я все-таки с ним познакомился, наверное, в 1962 году, когда ему было двадцать два года, а мне-то уже было двадцать пять. Я в это время, воспитанный Ахматовой, имел вкус к поэзии вполне устоявшийся. Мне не нужно было никаких рекомендаций. Я оценил меру таланта этого человека довольно быстро.

Он читал вам свои стихи, когда вы гуляли или у вас дома?

Повсюду. Я помню, как он читал, когда я приходил к нему на Литейный. Он охотно читал свои стихи.

Только что написанные или вчерашнего дня тоже?

И сегодняшнего, и вчерашнего дня тоже. И дарил мне свои стихи.

Мы знаем, что Иосиф не то что отказался от них, но перестал любить свои юношеские стихи. Что вы о них думаете?

Я понимаю, что и Лермонтов бы в ужас пришел, если бы знал, что напечатают его юношеские стихи. Ахматова терпеть не могла своих ранних стихов, которыми ее всю жизнь преследовали, вроде "Сероглазого короля" или "Перчатки с левой руки…". Бродский настолько яркий талант, что, безусловно, его юношеские стихи превосходны.

И кстати сказать, у него мало плохих стихов, что не очень типично для русских поэтов, совсем мало; может быть, у Мандельштама также мало плохих стихов, но это отдельная тема. Понятно, что у каждого поэта на свои сочинения взгляд всегда субъективный, и в эту психологию мы не влезем, но достоинство ранних стихов это никак не может умалять.

Что было для Бродского самым большим испытанием в его жизни в Советском Союзе?

Просто унизительность существования, безденежье, то, что ему, взрослому человеку, сложившемуся, с таким интеллектом, приходилось жить за счет родителей, за этой стеночкой, в этом отсеке комнаты. Вот эта унизительность вообще советского существования и его в особенности с невозможностью зарабатывать достаточно денег, невозможностью видеть свои стихи в печати и так далее.

В своей книге «Монография о графомане» вы описываете один из последних дней Бродского в Союзе, который вы провели вместе, сопровождая Бродского по инстанциям. Какое ваше впечатление, его выдворили из страны или он сам хотел уехать, как утверждают некоторые мои собеседники!

Я думаю, что этот момент был очень двойственным: было и то и другое. Вот эту реплику, которую я привожу и которую он сказал около дома, около ограды Преображенского собора, он сказал: "Уехать отсюда – невозможно, но и жить здесь – немыслимо!" Мысль об отъезде у него, безусловно, была. Я помню… этого я, кстати, никогда не писал, пожалуйста, вы можете впервые это опубликовать. У нас был такой приятель – Майк Туми, ирландец, который работал на британских выставках, и вот мы с Бродским ходили туда в гости к ним, там нас хорошо кормили, поили виски. Особенно вкусным был консервированный язык, который мы назвали English language. Обычно выставка была в Москве в Сокольниках. А тут почему-то Майк Туми попал в Питер, меня там не было, и он позвал Бродского на обед на английское судно, которое стояло в Ленинградском порту. Об этом мне Бродский рассказывал, я запомнил на всю жизнь его фразу. Он сказал: "Вы себе не представляете, Михаил, что я почувствовал, когда оказался на судне под британским флагом!" Я бы не сказал, что его советская власть специально выгнала, но вся жизнь, все это существование, то давление, которое выпало на него, – а он как человек тонкий, гениально одаренный, он это давление чувствовал гораздо сильнее, чем обычный человек, – и конечно, вся советская действительность его выдавливала и выталкивала. И в конце концов, это не могло так или иначе не произойти. Слава тебе, Господи, что это так произошло, потому что с ним могло здесь случиться все, что угодно.

Большинство недоброжелателей Бродского и на Западе и в России до сих пор считают, что преследование властей сделало Бродскому «классическую биографию», как предсказала Ахматова. В какой степени эта биография способствовала его международной славе?

Эти обстоятельства, безусловно, способствовали славе, или как бы сказали сегодня: все это было неплохим пиаром. Но заметим, однако, что примерно в таких же обстоятельствах уезжали еще десятки писателей, но почему-то никто из них не получил Нобелевскую премию, ни Синявский, ни Максимов. Да, этот элемент существует в его биографии, но биография есть биография, какая она есть.

Кстати, как вы относитесь к запрету наследниками поэта писать биографию Бродского в ближайшие сорок два года?

Я считаю, что это глупый запрет. Никакие наследники не могут себе присвоить никакого писателя, никакого поэта, тем более великого. Таким запретом они могут только ухудшить дело, потому что в таком случае за это возьмутся скорее люди не вполне добросовестные и желающие на этом заработать, чем те, кто мог бы этим заниматься с пользой для дела и на высоком уровне.

Вам не кажется, что именно потому, что политический элемент в его биографии так акцентирован другими, в какой– то степени объясняется тот факт, что сам Бродский отказывался говорить о преследовании КГБ, отказывался подчеркивать роль суда и Фриды Вигдоровой, на что многие обиделись, отказывался осуждать Советский Союз, то есть всячески пытался оттеснить эти политические моменты своей биографии и хотел, чтобы о нем судили прежде всего как о поэте?

Я как-то об этом не думал, потому что я не так много читаю подобной литературы по разным причинам, мне хватает трехтомника Бродского для того, чтобы об этом размышлять, но думаю, что в этом есть доля истины, потому что делом его жизни была поэзия и литература. Ему, конечно, претило, когда его переводили в политическую часть спектра. Я об этом с ним никогда не говорил, да и не было повода, тем более что после его эмиграции мы с ним увиделись всего один раз, только в 1995 году, 5 марта. К тому же он с некоторой брезгливостью относился к политике вообще, как, впрочем, и я.

Еще одно принципиальное расхождение Бродского с Солженицыным.

Кстати, можете первой опубликовать отзыв Бродского о Солженицыне. Как мы знаем, у Солженицына есть довольно глупая работа, в которой он разбирает стихи Бродского [41]41
  См. примечание 1 на с. 62.


[Закрыть], достаточно беспомощная и которая, на мой взгляд, унижает самого Солженицына, выдает в Александре Исаевиче довольно мелочного человека. Когда Солженицын получил Нобелевскую премию, Бродский был еще здесь, и он сказал: «Солженицыну можно дать Нобелевскую премию, но не в области литературы, а в области медицины, поскольку он исцелился от рака».

Что вы знаете об отношении Бродского к Пастернаку? Английские родственники Бориса Леонидовича убеждены, что Бродский не любил Пастернака. Когда-нибудь вы говорили с ним о Пастернаке?

Никогда, не вспоминаю ни одного случая.

Ваш отец рассказывал об излишней жестокости маршала Жукова. Как он принял стихотворение Бродского «На смерть Жукова»?

Не помню. Он в это время был уже очень болен, так что вряд ли читал это стихотворение.

А вы лично как его воспринимаете?

Очень хорошее стихотворение, хотя, конечно, стихотворение одностороннее, потому что Жуков – невероятный мерзавец, и сейчас Виктор Суворов опубликовал одну книгу и будет печатать другую, где он выводит его на чистую воду. У советской власти все вранье, за что ни возьмись; например, Павлик Морозов не был пионером, у меня есть масса таких примеров. А Жуков, их самый главный победитель, был мародер, садист и карьерист. Кстати, Суворов назвал свою книжку "Тень победы". Но Бродский ничего этого не знал. Поэт, как мы знаем из пушкинских стихов, волен выбирать себе любой предмет для своей поэзии и делать из него шедевр.

Бродский встречал чуть не каждое Рождество новым стихотворением. Следует ли из этого, что мотив Рождества – самая значительная тема в духовном развитии Бродского?

Нет, не уверен я в этом, тем более как он Сретенье описал. Я думаю, что это просто дань именно самому празднику Рождества. Эта атмосфера праздника как-то его увлекала, может быть, связана с елками, вот такой январь с этой хвоей. И уж, конечно, не "тайна воплощения" Господа Иисуса Христа.

А не присутствует ли здесь элемент состязания с Бори– сом Леонидовичем?

Нет-нет, тем более что я-то не большой поклонник религиозных стихов Бориса Леонидовича. У него из них, наверное, только два совсем хорошие, а все остальные – это такая очень искусная имитация.

Значит, вы не считаете Бродского религиозным поэтом?

Нет. Я вообще считаю, что религиозного поэта на самом деле быть не может. По моему глубокому убеждению, все светское искусство, и поэзия даже в особенности, является скорее демоничным, чем божественным. И Муза скорее пробуждает бесов, чем ангелов. Демонизм проявляется то явно, то тайно, иногда совсем явно, как "Мчатся тучи, вьются тучи…" у Пушкина или "Двенадцать" у Блока. И Цветаева, и Ахматова – с Бродским я на эту тему не говорил – они хорошо сознавали природу этого таинственного дара. Поэтому я считаю, что религиозного поэта быть не может. Мало того, я считаю, что настоящую религиозную поэзию могут создавать действительно считанные люди, как Пушкин например, "Отцы-пустынники", потому что сами по себе все эти метры, ямбы и хореи столько столетий служили противоположным целям, а именно демоническим, что на этом языке говорить что-нибудь о религиозном крайне трудно и только в считанных случаях это удается. Природа самой поэзии такова, что она находится вне области религии.

Да, Бродский тоже говорил, что «мастерство всегда плетет заговор против души», но он одновременно верил, что его «работа по большому счету есть работа во славу Бога» [42]42
  Иосиф Бродский. Большая книга интервью… С. 512–513.


[Закрыть].

Вполне возможно так сказать.

В какого Бога верил Бродский?

В какого Бога он верил? Такой вопрос задать можно было бы ему, но я не уверен, что он кому-либо на него ответил. Во всяком случае, на моей памяти у меня был один существенный разговор, когда я крестился в начале шестидесятых годов, в 1964-м, по-моему. Мы шли по Клементовскому переулку, между Пятницкой и Ордынкой, и я спросил у Бродского: "А вы не думаете креститься?" На что он сказал: "I am a Jew". Я уже писал об этом; думаю, что этот мотив отошел у него на задний план с течением лет. Во всяком случае, летом 1995 года, менее чем за полгода до смерти, я получил от него письмо, где он спрашивал меня: "…как вы считаете, Мишенька, принадлежность к той или иной религиозной доктрине расширяет метафизический потенциал индивидуума или его сужает?" Я ему ответил, что несомненно расширяет; но, к сожалению, жить ему осталось уже так мало. То есть можно считать, что, может быть, он и делал в этом направлении какие-то шаги, но как далеко он пошел и что творилось в его замечательно умной голове, я думаю, мы никогда не узнаем.

Вы уверены, что Бродский был некрещеным? Его мать рассказывала Наталье Грудининой, что когда они были в эвакуации в Череповце, женщина, которая его нянчила в отсутствие матери, крестила Иосифа без ведома Марии Моисеевны. Я просила нескольких людей узнать что-нибудь об этом в церкви в Череповце, но это оказалось невозможным.

Абсолютно невозможно. Если бы это была царская Россия, то была бы запись в книжке этой церкви. А в 1943 году, тем паче если это делали без ведома родителей, можно себе представить, как все это делалось. Но это в данном случае не имеет никакого решающего значения и вот по какой причине. Мы знаем, что сейчас 80 процентов людей в России крещены, но к церкви не имеют никакого отношения. Бродский, если он не крещен, имеет перед ними огромные преимущества, тем более что у него были некоторые понятия о религии и некоторое воззрение, которое мы можем назвать религиозным.

Тема смерти – лакмус поэтической этики. Выдерживают ли этот экзамен стихи Бродского в жанре in memoriam?

– Думаю, да. Безусловно. Он был человек мужественный.

Я помню стихи, которые Петр Вайль читал по радио "Свободы" в те дни, когда он умер, совершенно замечательные строчки, которые на меня произвели сильнейшее впечатление. Я, кстати, до сих пор их в напечатанном виде не видел, но сразу запомнил:

Я знаю, что говорю, сбивая из букв когорту, чтобы в каре веков вклинилась их свинья! И мрамор сужает мою аорту [43]43
  Иосиф Бродский. Пейзаж с наводнением. Dana Point: Ardis, 1995. С. 197.


[Закрыть].

«Главное – величие замысла», – говорил Бродский Ахматовой. Какой из его замыслов вы считаете великим!

Во-первых, это вопрос некорректный, опять замыслы и так далее. Я думаю, что не надо так судить. Бродский ставил перед собой грандиозные задачи в своей поэзии и в восьмидесяти случаях из ста, а может быть и больше, добивался поразительных результатов.

Поставим вопрос по-другому. Как вы представляете себе нарисованную Бродским картину мира?

На этот вопрос не могу ответить.

Бродский сожалел, сказав: «Я так и не написал „Божественную комедию“». Татьяна Щербина утверждает: таки написал, только во фресках.

Видите ли, в чем дело. "Божественная комедия" вообще одна на все времена. Она стоит во времени между Средневековьем и Новым временем. Это совершенно уникальная вещь. Даже Шекспир, который, наверное, не меньше Данте, тоже не написал "Божественную комедию". Этого никому никогда дано не будет, потому что, как мы помним, Пушкин сказал, один только план "Божественной комедии" – как построен космос: Ад, Чистилище, Рай – одно только это гениально. А то, что Бродский сожалеет об этом, и говорит о величии его замысла! Невозможно сравнивать с Данте вообще никого, но в ряду тех великих поэтов, которые следуют в списке за Данте, он занимает отнюдь не последнее место.

А с Пушкиным он выдерживает сравнение!

Вы знаете, Пушкин для России – это тоже…

Наше все!

Это, конечно, идиотская фраза, как вроде "красота спасет мир" у Достоевского, но в нем есть, безусловно, пушкинский элемент в его огромном видимом разнообразии. И быть серьезным и играть, писать хулиганские стихи, лимерики. Например, если сравнить его с Блоком, то Блок будет чрезвычайно однообразен в сравнении с Бродским.

Какую самую большую правду он сказал о нашем времени?

Он сформулировал замечательный этический принцип, который весьма актуален в современном мире – "ворюга мне милей, чем кровопийца".

Свою книгу «Монография о графомане» вы решили закончить смертью Бродского. Как вы узнали о его смерти и как ее переживали?

Я как раз в те дни прилетел в Нью-Йорк, в Нью-Джерси, и собирался в ближайшие дни с ним связаться и встретиться. Я позвонил Алешковскому и спросил, как Иосиф себя чувствует. Он ответил, что плохо себя чувствует, очень плохо, он готовится к следующей операции. Я говорю: "Тогда я ему звонить не буду, ты будешь с ним говорить, скажи, что я здесь, дай ему мой телефон. Пусть он мне сам позвонит, когда ему будет полегче". Это было 27 января, а 28-го утром позвонил мне мой знакомый, который жил тогда в Америке, и сказал, что Бродский умер. После этого мне позвонили с русского радио, и я по телефону что-то говорил. Действительно, для меня это было очень большим переживанием, потому что я летел именно для того, чтобы с ним как следует пообщаться. Мы договаривались, что я прилечу предыдущей весной, и все будет… Вроде понятно, что сердце больное, но казалось, что не его очередь умирать, но Господь так распорядился.

И похороны Бродского, и сороковой день, и перезахоронение в Венеции – все проходило по христианским обычаям…

Вот это неправильно, на мой взгляд. Правда, там Мария, она католичка. Я, во всяком случае, панихиды не служил. Я не уверен, что он бы все это одобрил, а коль скоро я в этом не уверен, то я… Я действительно молюсь и желаю ему милости Божьей и, если это Богу будет угодно, Царства Небесного, но произносить такие слова, которые в этом случае произносим и распеваем, не следует.

Это уже мой личный вопрос. Я всегда, когда бываю в церкви в любой части света, ставлю за него свечку. Правильно ли я делаю?

Абсолютно. Совершенно правильно делаете.

Вы пишете, что поддержали нежелание Бродского приехать на родину, когда он получил приглашение от Собчака. Почему? Ведь многие не могут простить Бродскому именно его нежелание посетить Россию.

Я поддерживал не столько даже его нежелание посетить, сколько связаться с Собчаком, стать профессором какого-то жульнического университета, который Собчак затевал в Петербурге [44]44
  Это вполне безответственное заявление остается на совести М. Ардова, поскольку речь идет о серьезном учебном заведении, успешно работающем и ныне, – Европейском университете в Санкт-Петербурге, созданию которого А. А. Собчак способствовал. Разумеется, никакой профессуры Бродскому Собчак не предлагал. – Ред.


[Закрыть], вот это было бы Бродскому не по чину. Не то что я как-то специально не люблю Собчака, но когда Собчак приглашает Бродского приехать в свой Петербург, я вспоминаю: Эльза Триоле и Луи Арагон пытались выписать в 1965 году к себе в гости Ахматову, Ахматова не поехала и сказала: «Мне же не приходит в голову приглашать в гости Римского Папу». Вот приглашение Собчаком Бродского это и есть приглашение Римского Папы. Еще там был один момент смешной. Собчак ему обещал, что он сделает вечер в Октябрьском зале [45]45
  На самом деле речь шла о вечере в Большом зале Филармонии. – Ред.


[Закрыть]. Я говорю Бродскому: "У вас есть что там прочесть, например, «что мы сломали Греческую церковь» вот на этом самом месте. Ну представьте себе: приезжает Бродский в Ленинград и выступает в Октябрьском зале! Вы знаете, как Бродский надписал Собчаку книгу?

«Городскому голове от городского сумасшедшего» [46]46
  Людмила Штерн. Ося. Иосиф. Joseph. М.: Независимая газета, 2001. С. 244–248.


[Закрыть]?

Вот это действительно здорово!