Текст книги "Знойная параллель"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Я знаю его, – говорю как можно спокойнее. – Мы вместе служили. В авиации. В штурмовом полку. Непонятно только, как он попал сюда?

– У него среднее специальное образование, – уточняет Шумов. – Он окончил автодорожный техникум. Кажется, сначала работал на руководящей должности, а потом сел за штурвал.

– Далеко от поселка его забой? – поинтересовался я.

– Да, далековато. Километров пятнадцать на восток. Около флага двух участков. У нас тут Каракумы поделены на Марыйский и Керкинский участки. Ну, на границе мы водрузили красный флаг, – ответил Шумов.

Мы пообедали у гостеприимного хозяина. Потом Шумов повел нас с Ковусом в соседний домик и сказал, чтобы селились пока здесь, а потом будет видно. Мы осмотрели жилье. Ничего, подходящее. Двое уже жили в нем. И нас еще двое. Итак, четыре места на два смежных вагончика. Сойдет. Земного, Волчихина и остальных, прибывших вместе с нами, начальник тотчас распределил по пикетам. Договорились: завтра утром отвезет их на трассу. Мы с Ковусом отдохнули малость, потом пошли взглянуть на поселок.

Идем к столовой. Солнце уже за барханами. С трассы возвращаются механизаторы. Не все. Только те, кто живет в поселке. Входим внутрь столовой. Тут длинный дощатый стол. Один его конец упирается в раздаточное окно. Две поварихи с насурмленными бровями мечутся у плиты. Входят четверо дюжих ребят. Откупоривают бутылку, разливают в стаканы. Гоп – и нет. Закусили холодными котлетами. Распечатывают другую. Спрашивают поварих, скоро ли сварится ужин? Бойкая женщина, лет тридцати двух, щурится:

– А куда вам спешить-то! Только и слово, что мужики, а все силы на пустыню выбрасываете!

Здоровенный широкоплечий парняга в безрукавке, облокотившись на раздаточное окошко, что-то говорит поварихе на ухо.

Она краснеет до корней волос и отворачивается. Парень улыбается и садится за стол.

– Откуда будете? – присматриваясь, спрашивает он. – Этого монгола, кажется, где-то видел, а тебя совсем не знаю.

Ковуса он назвал монголом, и тот сразу в штыки:

– Легче на поворотах! Завтра придешь выработку подписывать: как будешь в глаза смотреть?

– Ну, а чего особенного я сказал? – удивляется парень, поняв, что немножко ошибся. – Меня, например, все татарином называют, даже по имени не зовут, но я же ничего!

– И очень плохо, что ничего, – еще строже отзывается Ковус. – Ты думаешь, если пустыня, так и человеческое достоинство надо терять? Разболтала вас тут всех эта «кукла»!

Парни дружно засмеялись. Знакомимся. Предлагают вместе выпить. Мы наотрез отказываемся. Ковус еще вдобавок делает выговор. Меня интересуют люди. Кто они? Откуда? Шумов поясняет: на участке более ста человек. В основном с Волго-Дона и сибиряки. Механизаторы – что те, что эти – сильные. На многих стройках работали, многое повидали. Как говорится, зря трепаться не любят. Иные даже кино не хотят смотреть (а привозят его раз в месяц), лишь бы не потерять лишний приработок. О лекциях, о культурно-массовой работе и говорить нечего. Ответ один: «Сработаем канал, тогда и веселиться будем, и лекции, какие есть – все прослушаем. А пока, начальник, не тревожь. Не отвлекай глупостями. Тебе же нужен план? Вот план и получай, а работу не дезорганизуй!»

– Комсомольцы есть! – уточняю я.

– Есть, пятеро всего. Жена моя и еще четверо, из училища механизации. Недавно прибыли.

– Ну, коммунисты, парторганизация, конечно, есть?

– Разумеется. Да беда, что и парторг кроме плана ни о чем другом не думает. И я сам, вобщем-то, все время прикован к технике и кубам. Лекцию не проведешь – сойдет, а вот кубы не додашь – тут посложнее...

Распрощались поздно ночью. Отправились спать. Засветили коптилку – на подушке Ковуса скорпион.

– Вот тварь! – ругается Ковус. – Главное, знает, кого кусать надо.

Стряхивает зелено-желтую гадость на пол и давит сапогом.

– А змея сюда не может заползти? – поинтересовался я.

– Нет, – отвечает хладнокровно Ковус. – Змеи умнее скорпионов. С прорабом ни одна змея не свяжется, если узнает, что прораб – Ковус!

Он начинает чистить зубы. Тут заходит Аскад. Присмотрелся в полутьме к нам, говорит:

– Значит, вы со мной поселились? Понятно. Значит, здесь больше пить нельзя?

– Ни в коем случае, – отвечаю я.

– Значит, теперь будем зубы чистить? – недоуменно смотрит он на прораба.

– На, чисть тоже, – Ковус подает ему коробку с порошком.

– Да бросьте вы издеваться! – вскрикивает Аскад. – Я хоть и татарин, но меня дурачить не надо. Я вам не женщина! И вообще...

– Ну, ладно, не сердись, – говорю я. – Ложись и спи с нечищенными зубами.

7.

Утром выезжаем на пикеты. Я – опять в кузове с сибиряками, и Ковус – с нами. Едем по склонам барханов. Русло канала ниже. Оно здесь широкое и просматривается вдоль километров на десять. Мощная будет река в пустыне! Катера поплывут, теплоходы, чайки появятся – даже не верится. Домики механизаторов– на склонах. Один от другого примерно в километре. Утро свежее, воздух сух. Треск саксауловых веток под колесами, словно ружейная стрельба. А грохот моторов настолько силен, что я беспрестанно думаю о Хурангизе и наших грозных «Илах». Экскаваторы и бульдозеры заняли пикеты вперемежку. Вот трехкубовый поскрипывает тросами. Стрела экскаватора то кланяется, то выпрямляется, вынося сыпучий песок на отвал. Ковус спрыгивает с борта, зовет с собой одного из сибиряков и идет, махая фуражкой, чтобы машинист приостановил работу. Тот не обращает внимания. Из домика выходит другой экскаваторщик, видимо, сменщик. Ковус что-то втолковывает ему, и оставляет приезжего парня... Едем дальше...

Спустя час «разбросали» по пикетам всех, кроме Земного. Я попросил Ковуса, чтобы определил его к Мирошину.

Подъезжаем к последнему пикету. Здесь два домика. Тоже на бугре. Ниже, в забое – бульдозер Ваньки Ми-рошина. Из домика выходит женщина. В замусоленном сарафане и белой косынке. Жена «великого аса пустыни».

– Здравствуйте, хозяюшка, – говорит Ковус. – Как живем, можем?

– Да ничего. Пока что солярка есть. Бочка целая. Но пора и свеженькой подбросить.

Рачительная женщина. Ничего не скажешь! О ее хватке я слышал еще в Хурангизе. Но лично ее не знаю, и она меня тоже. Тринадцать тысяч в месяц – это, конечно, ее заслуга. Мирошинское мастерство и настойчивость его супруги делают свое дело.

– Иван один работает? – уточняю я.

– Один. По шестнадцать часов из забоя не вылазит. Вылезет, поест, поспит и опять – за штурвал.

Слышим, мотор бульдозера умолк. Поднимается к домику сам Мирошин. В промасленных брюках, в рубашке с засученными рукавами. Меня узнал сразу. Еще и не приблизился, а уже закричал:

– Вот это да! Природин! Не зря говорят – мир тесен. Второго однополчанина встречаю!

– А кто еще здесь?

– Да Чары Аннаева встретил недавно.

– А! Я думал еще кто-то из однополчан на трассе. С Чары мы постоянно видимся.

– Ну, что, Катюша! Разреши нам хоть с полчасика побалакать? – спрашивает не очень уверенно Мирошин.

Женщина сверкнула обиженно глазами, нахмурилась:

– Вчера полчаса потерял, сегодня опять полчаса! Уж и не знаю, Иван, что мы с тобой в этом месяце заработаем? Кабы за простой платили, тогда иное дело!

Философия железная. Даже у Ковуса глаза расширились, а уж он-то видал работяг всяких. И все-таки, что ни говори, а Мирошин – передовик по выброшенным кубам. Я пропускаю упрек его жены мимо ушей.

– Вот, Ваня, как случается в жизни: второй раз о тебе буду писать. Говорят, техникум окончил, на базе работал, потом на Волго-Дон подался.

– Да ведь на окладе далеко не уедешь, – отвечает он. – Завгаром был. Конечно, должностишка – ничего, но разве сравнишь с работой бульдозериста?

– Неужто только из-за денег? – спрашиваю с претензией. – А энтузиазм?

Катя вмиг перехватывает разговор. Скривила губы в ухмылке:

– А шестнадцать часов в сутки за штурвалом – разве это не энтузиазм?! Да наша фамилия с доски почета не сходит. Будете на усадьбе, взгляните на доску почета!

– Энтузиазм, конечно, есть, – начинает философствовать Мирошин. – Сейчас без него и шагу не сделаешь. Так вот сядешь и думаешь: надо, надо туркменскому народу помочь! Без воды ведь столетиями он находился! Ну и, конечно, тут силы будто бы удваиваются, а то и утраиваются. Тяжело, но работаешь. Мускулы дрожат и свинцом наливаются, но все равно вкалываешь.

– Ну, теперь тебе легче будет, – говорю я Мирошину. – Вот сменщика тебе привезли. Знакомься: Иван Земной.

Мирошин замолчал. Побледнел заметно. Катя – эта быстрее освоилась. Заговорила с вызовом:

– А зачем ему сменщик? Никакого сменщика ему не надо. Он и один хорошо управляется. Ну, скажи им, чего ты молчишь? – закричала она на мужа. – А то разжалобился, дурак. Мускулы у него дрожат, руки свинцом наливаются, чтоб тебе пусто было!

– Да оно, конечно, – бормочет Мирошин. – Это, так сказать, для красного словца. Шестнадцать часов проработаешь – и не чувствуешь их...

Теперь понятно, какой ценой даются Мирошину тысячи. Один на бульдозере. Вкалывает за двоих, да еще и помощником у него – жена.

– Легче будет вдвоем с Земным. Посменно вы рекорд всесоюзный поставите, – вразумляю его.

– Может, и поставят! – опять ввязывается Катя. – Но сутки-то не прибавишь! Со сменщиком можно вконец машину загнать. Муж будет шестнадцать часов на ней, да ваш Земной – восемь: как раз двадцать четыре часа. А когда же мотору отдыхать?

– Ну, ладно, – заговаривает Ковус. – Мне все ясно. Работаете вы, товарищ Мирошин, очень хорошо. Но сменщик вам положен и он будет. Давай, Земной, занимай место в соседнем домике.

Посидели мы еще с полчаса. Я порасспросил обо всем, что требовалось. Потом отправились с Ковусом вновь в поселок...

Время бежит быстро. Лето давно уже закруглилось. Осень властвует в Каракумах. Дни еще теплые, а ночью холодно – до зубной дрожи. Да и однообразие донимать начинает. Встаем чуть свет. Завтракаем в потемках. Отправляемся на пикеты. Еду то к экскаваторщикам, то к бульдозеристам. В Ашхабад, в свою газету отправил несколько материалов, в том числе и очерк о Мирошине. Очерк я так и назвал «Ас пустыни». Вскоре его опубликовали. Тут, в Кельтебедене – полный ажиотаж. Узнали, что очерк написан мной: особое уважение стали оказывать. Потом вышел в газете репортаж «25 километров по трассе». В нем почти все кель-тебеденцы фигурируют. И обо всех упомянуто добрым словом. В день, когда привезли газету с репортажем, Шумов с женой затащили меня к себе и принялись угощать джейраниной. Ковус с пикетов возвратился, прочитав, тоже повеселел: о нем много хороших слов. Сел на корточки, уткнулся в развернутые полосы и головой закачал:

– Ну, ты даешь, Природин. Клянусь – все правильно. Прямо срисовал.

Посидели, поужинали, в преферанс сыграли. Утром Ковус уехал в Мары.

Когда я проснулся, его уже не было. Я позавтракал и сел за очередной материал о строителях. Работал без передышки до самого обеда. Получилось что-то в виде публицистического рассказа. Тут почту привезли, как всегда, на вертолете. Понес письмо пилоту: довезет до Мары, а там бросит в почтовый ящик. Рядом с ним – приезжие какие-то. Интеллигентные люди с рюкзаками. В плащах, в шляпах. Двое. Я передал конверт пилоту и – к ним. Оказывается, это ребята из областного комитета физкультуры. Один спрашивает недовольно:

– Вы что ли писали критическую статью о том, что на канале не ведется никакой спортивной работы?

– Допустим я, – отвечаю ему в тон. – А по-вашему, значит, есть?

– Нет, что вы, – сбавляет он в тоне. – Просто я хотел оказать, мы приехали организовать физкультурный коллектив. Мячи, сетки привезли.

– Это другой разговор, – отмечаю довольно. – Тут хоть и сплошной песок, но все равно что-то можно сделать. Хотя бы волейбольную площадку.

– Все сделаем, – обещает инструктор. – Просто у вас тут люди ленивые. Могли бы и без нашей помощи. Привыкли на всем готовом.

Видимо, кто-то из механизаторов слышал, как приезжие поносили кельтебеденцев. Ничего пока им не сказали. А вечером – ЧП.

Приходят спортсмены в столовую. А там Аскад со своими дружками распивают бутылку. Воспользовались отсутствием Ковуса, решили хлебнуть.

– Здравствуйте, – говорят приезжие.

Аскад уже был навеселе. Только веселье у него особое. Мрачно оно у него проходит. Бычится, злится, грубит. Вот и сейчас: поднял на гостей пьяные глаза.

– Снимите шляпы...

Спортсмены – люди деликатные. Сделали вид, что не расслышали. Тогда Аскад ударяет кулаком по столу и орет:

– А ну-ка, снимите шляпы перед рабочим классом!

Спортсмены оскорбились, дали достойный ответ. Тогда Аскад вскакивает и за бутылку хватается. Повариха высунулась из окна, кричит на гостей:

– Да уйдите вы от греха подальше! Неужели не видите, что ребята подвыпившие?

Те к двери и – во двор. Аскад со своими братцами за ними.

– Снять шляпы! – орет. – Я приказываю снять! Интеллигенция гнилая! Я вам покажу, как оскорблять рабочую честь!

Гости бежать. Аскад с дружками – за ними. Спортсмены врываются ко мне. Дышат тяжело, а я пока понять не могу, что происходит. Тут Аскад на пороге, с бутылкой:

– Пусть снимут шляпы и извинятся, интеллигенты дохлые!

– Погоди, Аскад, – строго выговариваю я. – Брось бутылку. Почему они должны извиняться?

– Да эти же интеллепупы нас лентяями обзывали, когда с вертолета слезли. И вы тоже вместе с ними были, писатель. Вы тоже хорош!

– Уймись, Аскад! – наступаю на него. – Проспишься, каяться будешь за свои выходки. Люди тебе мячи привезли, форму спортивную, сетки волейбольные, а ты на них руку поднимаешь.

Аскад совсем набычился, требует одного: пусть докажут, что зла не имеют. Пусть снимут шляпы и раздавят с ним вместе «пузырек!»

– Да мы с удовольствием! – восклицает инструктор. – Мы же к вам, так сказать, с дружеским визитом. Чего-чего, а «пузырек» мы с вами согласны освоить.

Перемирие состоялось. Спать легли где-то в одиннадцать. Утречком Аскад подался на пикет, а спортсмены занялись устройством волейбольной площадки. Все, кто был свободный от смены, помогали им или топтались рядом, покуривая. Затем играли в волейбол. На весь поселок разносились звуки судейского свистка. Я тоже играл. И душа у меня радовалась. В самом деле, стоило в тяжелый быт огрубленных пустыней людей внести небольшое разнообразие, как сразу весь поселок преобразился.

Все возбуждены, веселы. Только один Аскад не весел. С похмелья голова у него болит, а выпить нечего. Все вчера прикончили. Ходит, как затравленный медведь, вздыхает тяжко.

Ложимся поздно ночью, а он все еще стонет, приговаривает:

– Сколько я зарекался ее не пить... Опять соблазнился. О боже мой, о аллах, хотя бы глоток!

Примерно в час ночи приехал Ковус. Я слышал сквозь сон, как он тихонько разделся и лег. Он же и проснулся самым первым. И нас всех на ноги поднял неистовым криком:

– Куда чернила делись?! Привез целую бутылку, на тумбочку поставил... Теперь бутылка пуста, ни капли нет. Где чернила?!

Ковус выскакивает во двор. Аскад стоит, ухватившись рукой за угол домика. Он орет и стонет, а изо рта его потоками извергаются чернила.

– А, изверг! Налопался! – злорадствует Ковус. – Думал, я тебе водку под нос поставил. Схватил и выпил?! Нет, друг...

– Ой, умираю! – со стоном вопит татарин. – Ой, мамочка!

Я выбежал к ним. Понял, в чем дело, побежал за медсестрой. И сам Аскад, весь залитый чернилами, несется следом за мной и приговаривает:

– Молока надо! Молока!

Подняли медсестру. Открыла она кухню, вынесла в ковше молоко. Выпил и опять...

Думали умрет. Спасали, как могли. Ничего, выдюжил. Только осунулся немного. И ухарства как-то сразу в нем поубавилось.

После этого случая Ковус стал обращаться с ним, как с самым никудышным знакомым. Говорит однажды ему:

– Мне стыдно, Аскад, жить с тобой под одной крышей. Чернила выпил – это ничего. Еще привезу. Но ты знаешь – кто похмеляется чернилами? Это такая категория пьяниц, которая вообще не поддается никакой классификации. Единственное, чем ты можешь оправдаться перед народом, это геройским поступком.

– Каким геройством? – спрашивает уныло Аскад.

– О «восемнадцатом» слышал?

– Ни о каком «восемнадцатом» ничего не знаю, – отвечает Аскад.

– Так вот знай. Рядом с Мирошиным находится экскаватор под номером восемнадцать. С месяц назад мы посадили на него двух младенцев из училища механизации. Они покопались на нем немного и сбежали в Байрам-Али, откуда приехали. Экскаватор уже раскулачили. Нашлись такие. Видимо, наши, но разве узнаешь кто? Придется тебе искать запчасти и самому делать ремонт. Потом будешь все время на нем работать.

Аскад подумал-подумал и согласился. Никто не ожидал от него такого. Думали, оскорбится. А он выслушал и говорит:

– Зачем же доверяете выпускникам технику? Им же стажироваться не меньше года надо, а потом уж на самостоятельную...

– С дипломами ребята были, – оправдывается Ковус. – Думал, мастера, а оказалось – пшик.

– Ковус, – это же единичный случай, – вступил я в разговор.– На молодежь можно положиться.– Я достаю из кармана письмо от Чары. – Вот тут секретарь райкома комсомола советуется с нами: не побывать ли нам в танковой роте? Скоро демобилизация у танкистов, могли бы солдаты помочь...

– Мне об этом Аннаев тоже говорил. Это хороший совет. Надо попробовать, – соглашается Ковус. – И знаешь, где могли бы нам помочь танкисты? На «электричках». Если тридцать человек сагитируем к себе в Кельтебеден, то все одиннадцать экскаваторов переоборудуем на дизельное топливо. Это замечательная идея! – восклицает он.

Он садится за стол, берет лист бумаги, карандаш и начинает прикидывать:

– Моторы снять и отвезти на мехремзавод в Мары – раз. Поставить баки – два. Но во всех случаях потребуется транспорт и много рабочих рук. Понимаешь?

Я не очень-то силен в технике. Копался когда-то в авиационном моторе, что-то помню. Но экскаватор для меня – темный лес. В расчеты Ковуса не вмешиваюсь. Думаю о другом: как увлечь увольняющихся в запас танкистов на стройку канала. Ярко надо преподнести, черт возьми. Здесь ведь, действительно, настоящий полигон жизни. Тут все свои силы, всю свою духовную мощь человек может открыть.

Не заметили, как вошел Аскад.

– Ковус, керкинцы едут, – вывел он нас из задумчивости. – Целая колонна машин. Солярку из Мары везут.

Выходим из домика. Видим, вся низина у колодца заставлена бензовозами. А машины все прибывают и прибывают. Приезжие начинают подниматься к нам. Подходят. Здороваются. Один говорит:

– Когда же вы свою электротехнику уберете с дороги? Скоро уже вода придет, а они стоят на пути. Вода-то уже на Келифе. Правда, в пионерной траншее пока. Но как соединятся участки, так и большую воду пустим. Вы бы позаботились. Да и сам Калижнюк уже беспокоиться начал.

Вот в этот миг и созрело у меня решение: «Поеду завтра же к Чары!»

На этот раз я ехал с Шумовым. В вездеходе. Сто пятьдесят' километров мы одолели за шесть часов. Осмотрели всю трассу от Кельтебедена до Мары. Русло на этом отрезке готово на две трети. Не начаты лишь небольшие участки между Захметом и Мары, так называемая Санджарская степь. Земля здесь возделывалась в древности. Еще и сейчас, если приглядеться как следует, глазу открываются контуры допотопной ирригационной системы. Всюду вокруг мавзолея султана Санд-жара. И судя по всему, это были огромные массивы, ибо прокормить многотысячный старый Мерв могло лишь широко развитое земледелие.

– Ну, здесь, на равнине, наверное, легче будет управляться с работами? – высказываюсь я после продолжительного молчания. Шумов почти всю дорогу слал, и я не тревожил его.

Он приоткрыл глаза, покосился на необъятные просторы и изрек:

– Все так думают. Да ошибаются. Это только сверху благодать. А глубже – галечник, самый гадкий грунт. Расценки ниже, а хлопот много доставит.

Пропылили мимо десятого стройучастка. Вдалеке долго маячил белый домик среди степи и несколько тракторов возле него. Затем джар: над ним вода пройдет в огромном бетонном лотке; миновали строящуюся пристань, пересекли железную дорогу, и вот завиднелась водонапорная башня Мары...

8.

В Кельтебеден я не вернулся. Получил срочное задание написать о работе комсомольцев хлопкоочистительного завода и, что называется, завяз в Мары. К тому же начиналась отчетно-выборная пора: надо было как следует осветить всю комсомольскую работу в области. На канале тоже проходили собрания. Туда наведывались комсомольские и партийные работники, журналисты газет, но мне выехать не удалось. От Чары я узнал, что кельтебеденские коммунисты избрали своим секретарем Ковуса, а комсомольцев возглавила Лида – жена Шумова. Оба взялись за дело, как говорится, засучив рукава. Образовали «комсомольский прожектор», наладили соревнование между экипажами экскаваторщиков и бульдозеристов. И на общем собрании вызвали на соцсоревнование пионерный отряд керкинцев.

Я позвонил в Союз писателей и договорился: приедет целая группа на встречу с танкистами.

В пятницу утром ходим с Чары по перрону. И Ковус с нами. Ждем. И вот подкатывается поезд. Из девятого вагона не спеша выходят писатели. Первым ступает на перрон Берды Кербабаев. Он в сером костюме, без шляпы. За ним – Бердыназар, затем Рябинин и Балашов. Бригада подходящая. Вот только Балашов меня смущает. У него же кроме «Фламинго» ничего нет. Идем навстречу, здороваемся, и я представляю всем Чары и Ковуса.

Кербабаев чуточку улыбается и кивает головой. Он со всеми одинаков. Всегда в одной манере: легкая улыбка и кивок. И с моими друзьями он запросто: познакомился и сразу уйма вопросов. Балашов – этот держится с апломбом. Руки назад, голову вверх: разглядывает здание вокзала. Говорит небрежно:

– Утлый, оказывается, городишко... – Этого ему вполне достаточно, чтобы сойти за импозантного европейца.

Идем в гостиницу. Кербабаев беседует с Ковусом. Прораб зовет в гости, обещает предоставить все двадцать четыре удовольствия. Аксакал опять улыбается скупо и обещает непременно приехать в Кельтебеден и что-нибудь написать о строителях.

Мы с Рябининым идем сзади. Он спрашивает:

– Тебе сказал Берды-ага, что едешь на совещание в Москву?

– Нет...

– И о том, что стихи твои в «Смене» напечатаны – не знаешь?

– Об этом знаю. И теперь догадываюсь почему именно меня – в Москву? Ну что ж, поедем поглядим, что там хорошего...

Спустя час, устроившись в номерах, все собрались у Кербабаева. Пьем чай. Дежурная принесла сразу четыре больших пузатых чайника и целую дюжину пиал.

Ковус рассказывает о своем труднопроходимом участке, о ребятах. Рассказывает весело, с юморком: только и слышно, как похохатывает.

– Вах, Берды-ага, тут такие люди есть – прямо сами в роман просятся! Вот Природин не даст соврать. Аскад, например, сын татарского народа. Дурак был, никто его за человека не считал, а как бутылку чернил выпил, сразу поумнел!

Все смеются, потому что не поймут, как можно выпить бутылку чернил? А Ковус смотрит на меня и просит:

– Марат, подтверди. Клянусь, теперь этот Аскад лучше всех на участке работает. Восемнадцатый экскаватор считали погибшим. Весь покурочили. Аскад пришел, осмотрел и взялся за дело. В семи колхозах побывал. У одного башлыка мотор выклянчил, в РТС три комплекта свечей достал. А через полмесяца укомплектовал машину. Сейчас – две нормы каждый день выдает.

– Скажи-ка, Ковус, а есть у тебя на участке туркмены? – поинтересовался вдруг Кербабаев.

– Пока что только я один, – гордо отвечает Ковус и, понимая, что Кербабаев спросил об этом не ради красного словца, а озабочен участием туркмен в строительстве канала, заговорил извиняющимся тоном: – Но мы прилагаем, Берды-ага, все силы, чтобы поскорее вовлечь в строительство и нашу молодежь. Вот товарищ Аннаев не даст соврать. Уже несколько сот человек – детей колхозников – в училищах механизации сейчас. Некоторые в Байрам-Али, другие в Ашхабаде. Из сельхозинститута выпускников ждем. Но это, так сказать, командиры среднего звена...

– Да, не густо пока, – отмечает Берды Мурадович, поднося пиалу к губам.

В беседу вступает Чары:

– Берды-ага, если говорить на полном серьезе, через год на всех пикетах будут наши ребята. Это точно. Комсомол взял это дело в свои руки. В ЦК комсомола да и в высших директивных органах этот вопрос на первом плане стоит.

– Да, конечно, мы об этом слышали, – соглашается Кербабаев. – Вот среди нефтяников Запада Туркмении давно уже туркмены-рабочие превалируют. Надо добиться, чтобы и механизаторы на канале были своими, коренными жителями этих мест. А то говорим: тридцать шесть национальностей тянут голубую артерию жизни, а о туркменах умалчиваем. В руководстве пока кроме Аманова, да тебя вот теперь узнал, никого больше не знаю. Калижнюк, Захарченко, Курылев, Церетели... Все тут: и украинцы, и грузины, а туркмен нет.

– Берды-ага, – вставляю я слово. – Вы забыли о Караше Иомудском. Он же – туркмен. И это по его трассе идет многотысячный отряд из тридцати шести национальностей...

– Да, да, сынок, ты прав, – вдруг подобрев, соглашается Кербабаев. – О Караше мы совсем забыли. Да, конечно, это наша гордость. Вот таких нам побольше надо...

Через два дня подъезжаем к зеленым воротам городка танкистов. Дежурный офицер, давно осведомленный о нашем приезде, велит открыть ворота. Двое солдат распахивают их. Внутри городка видны казармы, складские помещения и зачехленные танки, стоящие в длинный ряд. Мне невольно вспоминается мой родной Хурангиз. Только там были не танки, а самолеты. А ребята точно такие же, как эти, что встречают нас. Вот и офицер, чем-то даже похожий на моего командира Хатынцева, докладывает командиру полка о том, что полк по случаю торжества построен. Полковник принимает рапорт, командует «вольно» и подходит к нам. Пожимает руки начальнику политотдела «Каракумстроя» Еременко, Кербабаеву, Ковусу, Чары, Бердыназару – всем по порядку.

Освоились, входим в клуб. Поднимаемся на сцену и садимся на две скамейки у длинного, накрытого красной скатертью, стола.

Командир полка вечер проводов уходящих в запас воинов-танкистов объявляет открытым и тотчас гремит оркестр. Музыканты играют выходной марш. Все в зале встают. Встаем и мы.

Знаменосцы выходят на сцену со знаменем полка.

Вслед за знаменосцами поднимаются на сцену тридцать шесть сержантов и солдат: это водители и механики танков. Командир полка называет поименно, и зал рукоплещет им. Чары сидит рядом со мной и говорит тихонько:

– Они еще до нашего приглашения сговорились ехать на стройку канала.

Слово дают Кербабаеву. Он не выходит на трибуну. Он говорит с места. Только встал и поклонился воинам. Начинает, как всегда, очень тихо:

– Дорогие товарищи, вот мы все, сидящие здесь, вот Бердыназар, вот другие мои молодые друзья, мечтаем поскорее увидеть новую Каракум-реку в песках. О ней столетиями мечтали наши предки. Мой отец не дожил до этого дня. Вот у Бердыназара отец тоже мечтал о канале счастья. Но только нам выпало счастье увидеть это чудо двадцатого века. Теперь так...

Вы знаете, товарищи, какие умные и способные руки нужны на стройке. Вот мы пришли благодарить дорогих наших танкистов за их патриотический порыв, за подвиг во имя труда...

Потом читаем стихи. Первому, как ни странно, Берды-ага дает слово Эдику Балашову. Я затаил дыхание. А он спокойно подходит к трибуне и начинает. «Канал – это новые урожаи хлопка. Канал – это арбузы и дыни». И вдруг, повышая голос, восклицает:

– Канал – это чайки в пустыни! Это розовые фламинго в голубой воде Каракум-реки!

Солдаты оживились и аплодируют. Молодец, Эдик, молодец. И тут он начинает читать свою сказку. Она красива и слушается с интересом. Какой-то шах хочет узнать – почему у фламинго розовые ноги, но ему не может никто ответить: ни мудрецы, ни звездочеты. И, читая отрывок, Эдик не открывает секрета, почему у фламинго розовые ноги? Но спросить никто не решается. А место на трибуне уже занимает Юра Рябинин. Стихи у него отточены и направлены прямо в цель:

 
Пустыня, зловеще застынув,
лежит и не думает сдаться...
Как можно любить пустыню?
С пустынею нужно драться!
 

Следом за Юрой читаю стихи я. О комиссаре Полторацком. Их я написал уже здесь, в Мары.

Меня сменяет Бердыназар. Он читает по книжке. У него недавно вышел сборник новых стихов. Он держит его в руках и читает выразительно и вдохновенно, немного припевая.

Возвращаемся в гостиницу. Только и разговоров теперь у моих друзей – о канале. А я уже, в мыслях, мчусь иной дорогой... В гостинице подхожу к Кербабаеву, напоминаю ему о поездке в Москву.

– Да, да, все правильно, – подтверждает он. – Ведь это же ты – Природин? Ну да, тебя мы посылаем. Поезжай... Дня через три. Точно не помню. Там в Союзе спросишь у Аборского.

Мы выходим с Чары на улицу. Он уже знает о моей предстоящей поездке.

– Ну, что ты решил?

– Надо ехать, Чары, не позднее завтрашнего дня. Буду собираться. Давай, зайдем к тебе.

Приходим домой к Чары. Оля только что пришла из школы. Я объявляю ей об отъезде в Москву. Она с любопытством вскидывает ресницы:

– Значит, встретишься с Тоней?

– Не знаю... Наверно, нет... С какой стати? Все-таки, она замужем. Нет-нет, – посомневавшись, решительно отказываюсь я. – Это ни к чему. Ни ей, ни мне наша встреча радости не принесет...

– Эх ты, – с сожалением качает головой Оля. И больше ни слова.

Я начинаю складывать вещи в саквояж. Я давно уже перенес его сюда. Еще когда уезжал в Кельтебеден. Пара рубашек, носки, шлепки. Блокноты со стола. Оля опять подходит, тихо шепчет:

– Оставь хоть захудалую ручку, а то не вернешься сюда. Примета такая.

– Ну да! Как это не вернусь?! Непременно вернусь, Оля. Ты что?!

– Может, все-таки, возьмешь Тонин адрес?

– Нет, Оля, не надо.

– Посылочку бы ей передал? – просит Оля.

– Не проси, Олечка. Тебе не понять всего, что творится у меня здесь, – показываю на сердце. – Сплошной нарыв...

– Вот и нужно, чтобы оно не болело.

– Совести не хватает, Оля, заниматься подлостью. Ехать к чужой жене...

– А он... Разве он спрашивал у тебя разрешения, когда уводил ее от тебя?! – вспыхивает она.

– То – он, а то – я. Словом, давай замнем для ясности.

– Ну, что ж, давай пока замнем, – соглашается она и задумывается. Задумывается и встряхивает головой. – Ладно, будет видно...

О Тоне больше не говорим, а мне почему-то хочется, чтобы Оля еще раз заговорила о ней. Я даже думаю: может все-таки взять адрес? Но в последний миг опять возникает протест где-то в глубине сердца, и я отказываюсь от этой мысли.

Утром – в Ашхабаде. Мама обрадовалась моему внезапному появлению.

– Ой, Маратка приехал! – вскрикнула она, увидев меня на пороге. – Ой, Саша, ты посмотри... Марат же приехал!

– А! Прибыл, наконец-то, – отзывается из ванной отец.– Соскучились уже по тебе. Давно пора навестить!

– В Москву еду! – сообщаю я радостно. – На совещание молодых литераторов.

– В Москву?!

– Вот именно, – гордо отвечаю я и начинаю рассказывать. Затем звоню в Союз писателей.