Текст книги "Шахматист"

Автор книги: Вальдемар Лысяк

Глава VII
Королевский гамбит

Очнулся Бенджамен внезапно, когда его резко потрясли за плечо. Он лежал на полу, весь в поту. Над собой, в отсвете свечного огарка, он увидал обеспокоенное лицо Сия.

– Который час?… Посвети мне… Начало четвертого… Можешь идти к себе, только тихо, не разбуди монаха.

Метис сделал движение головой и свободной рукой.

– Что? Поп не спал?

Они спустились этажом ниже.

– Плохо, отче, что вы не спите, – шепнул Бенджамен.

– Немного поспал, – пробормотал тот.

– Этого мало. Вы бледны и охрипли. Не простудились?

– Нет, хотя здесь и не слишком тепло.

– Попробуйте поспать еще несколько часов. Ты, Сий, тоже ложись.

Бенджамен вернулся к себе, но и сам не смог заснуть. Он оделся, взял трость и спустился во двор. Небо было синим, щеки пощипывал морозец. Над землей по колено лежал туман. Луна и звезды отбрасывали бледный свет на покрытые инеем стены и деревья. Батхерст прошел мимо большой башни и направился в сторону сараев, перед которыми маячили призраками повозки. Он дошел до конюшни и уже хотел повернуть, как вдруг до него дошло, что часового нет! Чья же сейчас смена? Тома или Мануэля, разве что Юзеф решил по-другому. Но ведь кто-то должен быть!

Он услышал какое-то движение внутри конюшни и прижал глаз к щели в досках. В самой глубине мерцал огонек. Бенджамен прошел ко входу и увидел, что и дверь открыта. Он вошел. Вид человека, поспешно седлающего коня, застал Бенджамена врасплох. В полутьме, которую одинокий огонек масляной лампы никак не мог победить, он не мог понять, чья это спина.

– Собираешься куда-то? – спросил англичанин.

Мужчина резко обернулся – в руке его был револьвер.

– Ты не ответил на вопрос, Джозеф.

– Да, сэр, я уезжаю в Познань.

Бенджамен сделал шаг вперед, но тут же услышал:

– Оставайтесь на месте, сэр, и обе руки держите на трости! Да, так. Предупреждаю, если вы освободите хотя бы одну руку, я выстрелю.

Батхерст понимающе покачал головой.

– Нехорошо ты со мной поступаешь, приятель. Раньше ты бывал и повежливей.

– Я и сейчас вежливый, сэр. Я же не приказал вам держать руки вверх, поскольку это мучительно.

– Ну раз уж ты так великодушен, позволь мне присесть на этом бочонке, я устал.

– Присаживайтесь, сэр.

Батхерст смахнул рукой пыль с крышки и сел.

– Значит, покидаешь нас, Джозеф?

– Да, сэр.

– Можно узнать, почему?

– Я вам скажу, сэр. Я даже рад, что появилась такая оказия. Тогда во Франкфурте вы, сэр, сказали, что у каждого имеется какой-нибудь наркотик, какое-то зелье, которое такого человека спаивает; какой-то голод, который такой человек обязательно должен утолить. Я это запомнил, сэр. И это правда. Еще вы сказали, что и у меня тоже есть что-то такое, просто, должно быть. И это тоже правда. Для меня, сэр, это любовь к отчизне. Не знаю, понимаете ли вы это, но такое если уже имеется в человеке, то имеется, и даже если оно долго спало, то когда-нибудь да проснется. Эта война была мне безразлична, а с вами я пошел лишь для того, чтобы выжить и подзаработать. Не знал я, сэр, что это будет война за свободу Польши, и потому…

– Насколько я помню, Джозеф, ты говорил, будто идешь со мной не ради денег, но ради меня, поскольку всей душой мне продался.

– Я сказал так, сэр, но моя память чуточку лучше, ведь я помню, как сказал точно. Тогда я сказал, что продался вам словно грешник дьяволу. И хотя все это тогда были только слова, потом я понял, что следует их понимать дословно.

– Даже так? – усмехнулся Батхерст. – Выходит, я дьявол?

– Для меня – так, сэр, и для всех поляков. Вы хотите уничтожить единственного человека, который может вернуть нам свободу и независимость, человека, который желает это сделать! Я узнал об этом от чиновников из Познани, что были здесь в Шамотулах неделю назад. Они рассказывали про воззвание к народу [266]266
  Имеется в виду знаменитое берлинское воззвание Выбицкого и Домбровского от 3 ноября 1806 года.


[Закрыть].

– Про какое еще воззвание?

– Про воззвание, подписанное генералами Домбровским и Выбицким [267]267
  Автор Мемориалаздесь ошибается, Выбицкий не был генералом.


[Закрыть]. В нем говорится, что Наполеон воскрешает Польшу! Когда-то я ненавидел Бонапарта, поскольку он погубил наши легионы за океаном, но сейчас… Как бы я мог его ненавидеть и желать ему зла? Я стал бы изменником, и на мать бы наплевал, ведь в Польше, сэр, родину матерью называют! И я не позволю вам коснуться его!

– Означает ли это, что ты желаешь меня убить, приятель?

– Нет, сэр. Я думал об этом, но не смогу, никак не смогу. Я не обманывал, когда говорил во Франкфурте, что испытываю к вам что-то такое, чего сам не понимаю. Я и сейчас это чувствую – восхищение и ненависть, все одновременно. Я вас только оглушу, суну кляп в рот и свяжу. В пять придет Мануэль и вас освободят, сэр. Но тогда немедленно удирайте, сэр, потому что я уже буду в Познани и ровно в шесть, обещаю, что не раньше, обо всем сообщу французам. Я не позволю вам коснуться императора, сэр, ведь это так же, как будто я отдал бы свою честь за кучку серебряников.

– То, что ты делаешь сейчас, это тоже измена! Ведь ты давал присягу!

– Только не поднимайте шум, сэр! Я знаю, что таким образом вы хотите позвать на помощь, но если кто-нибудь здесь появится, я начну стрелять, и вы погибнете первым. Так что будет лучше, если наша беседа будет тихой. Впрочем, у меня уже нет времени. Я помню, сэр, о той клятве, но иногда необходимо совершить малое предательство, чтобы спастись от большего. К счастью, у меня достаточно хорошая память, чтобы помнить о том, о чем мне помнить нужно прежде всего, как поляку!

Батхерст, наклонившись вперед и держа руки на рукояти трости, глянул ему в глаза и тихо произнес:

– Плохая у тебя память, приятель. Тогда, во Франкфурте, я сказал тебе, что мой наркотик – это месть.

– Я не боюсь вашей мести, сэр. Вам еще повезет, если вы вообще сможете добраться до Лондона. А теперь повернитесь! Ну! Только не заставляйте, чтобы я…

– Плохая все-таки память у тебя, приятель! – с сожалением в голосе повторил Батхерст. – Ты забыл еще кое о чем!

И в тот самый момент, когда поляк находился от него в паре шагов, англичанин резким движением провернул рукоять и нажал на нее. Раздался сухой треск, и Батхерст, вместо того, чтобы увидеть Юзефа с пулей в животе, почувствовал адскую боль. Заряд разорвал рукоятку трости и поранил ему ладонь. Он глянул на свои окровавленные пальцы, и в тот же миг получил по голове рукоятью револьвера.

Очнулся он, благодаря воде, которую плеснули ему в лицо. Над ним стоял Сий. Батхерст глубоко вздохнул и попытался встать. Метис склонился и поднял его с земли.

Ладонь сильно кровоточила. Бенджамен осмотрелся – не было ни поляка, ни его коня. «Конец!» – с отчаянием подумал англичанин. «Нужно уходить!» Здоровой рукой он потянулся к часам и онемел: без двадцати четыре, то есть, все случилось только что, сам он был без сознания пару минут. Может поляка еще удастся догнать, нужно разбудить Тома!..

Он метнулся к выходу и споткнулся о лежащее на земле тело. Юзеф лежал навзничь, беспомощно раскинув руки. Рядом, беспокойно вздрагивая, стоял конь. В темноте глаза трупа отсвечивали вывороченными белками. Батхерст почувствовал, что покрылся гусиной кожей. Он присел и закрыл убитому глаза, а потом, не отводя ладони от лица, провел ею по еще теплой щеке: медленно, осторожно, как бы опасаясь оскорбить.

– Прощай, приятель, – шепнул он с какой-то невысказанной нежностью, – нас обоих подвела память. Мы забыли про Сия.

Он разбудил своих коммандос раньше, чем намеревался; в нескольких словах описал им все случившееся и приказал похоронить поляка. Закопали его возле стены, под деревом, на котором Том вырезал небольшой крест. Было еще темно, хотя небо уже серело, теряя свою сочную синеву.

Разошлись молча, а Батхерст остался под деревом, мрачный и погруженный в собственные мысли. Повернувшись, он увидал Хейтера, стоящего с тростью в руках.

– Это не моя вина, сэр! Отверстие в стволе было забито землей.

– Знаю, Брайан, это я виноват. У меня забрали трость на несколько дней, а после этого я лишь проверил, есть ли патрон в камере, а в ствол не заглянул. Отдай.

В половине пятого Батхерст и «приятель Морис» одели священника в мундир полковника конных егерей гвардии и подгримировали лицо. К шести часам Мирелю и его людям было приказано перебраться в повозки и не высовывать из них носа, комнаты в большой башне были убраны, все заняли заранее определенные места. Лошадей под надзором Хуана собрали за поворотом стены, со стороны небольшого озерца. Теперь оставалось лишь ждать.

В четверть девятого они увидали конный эскорт, подъезжающий со стороны города. Батхерст узнал филадельфа, который контактировал с ним. Во главе гарцевал мужчина в сером плаще и треуголке, известной от Атлантического океана до Урала.

Всадники остановили лошадей у ворот. Через мгновение на лестнице раздались шаги и голос, доходящий из подвала:

– Именно здесь, сир, держали эту женщину в железной маске.

А несколькими минутами позже Наполеон уже стоял перед автоматическим шахматистом барона фон Кемпелена.

– Откуда он здесь взялся? – спросил Бонапарт. – Ведь только что он находился в Берлине!

Бенджамен протиснулся сквозь группу военных, окружавших монарха.

– Было изготовлено три экземпляра, сир. Один сгорел, другой Кемпелен оставил себе, а третий получила от него в подарок Мария-Терезия [268]268
  Пояснения Батхерста, прекрасно ознакомленного с историей фальшивого андроида, звучали весьма достоверно, поскольку фон Кемпелен представил свое изобретение в 1770 году при дворе в Вене, возбудив живой интерес Марии-Терезии.


[Закрыть]. Это как раз тот, третий.

Бонапарт просверлил его взглядом и спросил:

– А вы кто такой?

– Купец, сир, и понемногу опекаю цирковую труппу. Короче говоря, я деловой человек. «Турок» же служит нам в качестве реквизита.

– Каким образом ты его приобрел?

– Купил у бегущего в Кенигсберг прусского генерала, сир.

Наполеон кивнул, Батхерст уже перестал его интересовать. Он подошел к ящику автомата и положил руку на столешницу с шахматной доской.

– С удовольствием сыграю с ним, это забавно. Он функционирует?

– Да, сир, – ответил Батхерст.

– Тогда заведите его.

– Минуточку, сир, сейчас я залезу внутрь, только переоденусь.

– Зачем? – удивился император. – Просто заведите его, чтобы играл.

– Нет, сир, это не поможет. Я должен войти вовнутрь.

– Зачем, черт подери?!

– Чтобы играть, сир! Сам он играть не может.

– Что?!

– То есть как? Ваше императорское величество не знает?

– О чем я должен знать?!

Внезапно до Бонапарта дошло, и он широко раскрыл глаза.

– Что?! Неужели…

– Вашему императорскому величеству в Берлине ничего не рассказали? – удивился Батхерст.

– Выходит, это фальшивый андроид?

– Естественно, сир. Сам я узнал об этом от того прусского генерала. Ведь машина не может мыслить!

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь тяжелым дыханием группы людей.

– Обманули меня, сачки! – буркнул Наполеон. – Обманули, ха-ха-ха!!!

Ему вторил льстивый смех. В течение нескольких минут Бенджамен объяснял монарху принципы тайного управления «Турком».

– Фантастика! – воскликнул император. – Все-таки, этот фон Кемпелен был гениальным человеком, я наградил бы его Почетным Легионом! Я никак не мог понять…

Он присматривался к «Турку» с еще большим вниманием, чем раньше. Наконец спросил:

– А тяжело играть там, в середине?

– Почему же, сир, это большое удовольствие. Попробуйте сами, сир!

– Что?! Попробовать?! А это неплохая идея. Рустам!

Наполеон сбросил плащ на руки мамелюка и склонился к открытой дверце. Бенджамен стоял как вкопанный – он и не предполагал, что все пойдет столь гладко, и теперь пытался сдержать радостную дрожь.

– Наклоните голову пониже, сир, – посоветовал он, – и подтяните колени. Вот так, уже хорошо. Левую руку вложите в руку фигуры мусульманина. Нет, не сейчас! Потом! Потом, когда я закрою дверцу и подам знак. Так, сейчас зажжем свечку. Вам удобно?

– Сносно, – буркнул император.

– Можно закрывать, сир?

– Закрывайте.

– Когда я закрою дверцу, ваше императорское величество сможет сесть поудобнее. И не забывайте про веревочки с грузиками – здесь важно их не перепутать. Когда ваше императорское величество будет уже готово совсем, постучите в стенку два раза, а когда захотите выйти – трижды. Я закрываю!

Через мгновение после того, как дверца захлопнулась, в ящике раздались глухие отзвуки перемещения, потом все затихло. Группа егерей и остальные члены свиты напряженно всматривались в фигуру турка. У Батхерста мурашки поползли по коже. Удастся или нет?! Кажется, он уже у них. Сейчас Том усыпил Наполеона тампоном с микстурой матушки Розы. Так, теперь его уже должны перенести по галерее над воротами и дальше, к лошадям. Ну почему монах не подает знака? Ведь он уже должен находиться в сундуке! Черт! Наверное, Хейтер заметил, что крест Почетного Легиона висел выше, и поправил, и это заняло несколько секунд. Ага, еще же сапоги! Их нужно было снять и надеть на священника. Долго все это тянется, ой, долго, через пару секунд его прислужники начнут ворчать…

Когда струны нервов натянулись уже до крайности, Бенджамен услышал двойной удар в стенку и облегченно вздохнул. Он уселся перед доской и сделал первый ход. После пятого раздалось три удара. Переодетый Наполеоном монах выкарабкался наружу.

– Черт подери, там задохнуться можно! – буркнул он. – Я же не крыса! Рустам!

Мамелюк подал «императору» плащ и треуголку. «Бонапарт» оделся и бросил на стол кошелек, после чего обратился к Бенджамену:

– Это тебе и твоей труппе. Играйтесь сами! Жаль, что теперь я знаю. В тайне все прелести света, узнать ее секрет – это все равно, что поиметь женщину, которую желаешь, но которую не любишь. После этого она уже делается чем-то банальным и уже тебя не притягивает. Пошли!

«Он прекрасно играет!» – подумал Бенджамен и глянул на филадельфа. Их глаза встретились и сказали друг другу: Victoire! [269]269
  Победа!


[Закрыть]И тут же прибавили: Adieu er bonne chance! [270]270
  Прощай и удачи!


[Закрыть]

Все это, от приезда до отъезда, продолжалось всего лишь двадцать шесть минут. Бенджамен глянул на часы. Восемь сорок три. Он подождал, пока всадники не удалятся от башни на несколько десятков ярдов, и выбежал во двор.

– Мирель! – крикнул он толстяку. – Вы свободны! Бери этот кошелек и уматывай! И держи язык за зубами, чтобы мне не пришлось искать тебя и вырывать его!

Сий уже ждал его с тремя лошадями. Они направились галопом на север и догнали коммандос возле Вронек, в тот самый момент, когда с неба начали сыпаться первые снежинки.

– Как прошло? – заорал Бенджамен на ухо Тому, скачущему рядом с двумя жеребцами, между которыми была подвешена «колыбель» с тюком, содержащим повелителя половины Европы.

– Переобували сапоги, сэр! – крикнул в ответ тот.

– Знаю!

– Он и не вякнул!

– Надеюсь, вы его не повредили!

– Нет, сэр! Заснул как дитя, проснется через несколько часов!

– Сворачивай! Остановимся в этом лесу и переоденем его, пока не сильно сыплет!

На покрытой свежим снегом лесной поляне между Филене (Велень) и Гросс Коетн (Коцень Вельки) они раздели Бонапарта до подштанников и сорочки, переодели его в гражданскую одежду, натянули парик и приклеили бороду, и отправились дальше рысью, переходящей в галоп, время от времени бросая беспокойные взгляды за спину. Каждые полчаса они пересаживались на запасных лошадей и форсировали темп, так что брызги смешанной со снегом грязи оседали на стволах придорожных деревьев. Они избегали наезженных трактов, полагаясь больше на полевые дороги, только эта осторожность не сработала.

Их остановили между Каллиеш (Калишем Поморским) и Маркиш (Мирославицами), в деревушке Альт Лобитц (Лобич Валецкий), практически на середине дороги. Стоявшие в деревне французы были первыми, которые встретились нашим героям после выезда из Шамотул [271]271
  Невозможно выяснить, что это было за подразделение. 13 декабря на этой территории не действовали какие-либо крупные французские группировки. Скорее всего, это был небольшой отряд из наиболее выдвинутого к этому времени на север VI корпуса маршала Нея.


[Закрыть]. Батхерст какое-то мгновение размышлял над тем, а не выпалить ли в лоб офицеру, схватившему его коня за узду, но сдержался.

– Кто вы такие? – прозвучал вопрос.

– Купцы, – прозвучал ответ.

Офицер подошел к колыбели и развернул тряпье. Внутри он увидел свернутый ковер. Тогда он заглянул в отверстие на конце и сунул туда руку.

– Что, людьми торгуете? – с злобным блеском в глазах спросил он.

– Нет, это наш больной товарищ, мы везем его к врачу. А в ковре – потому что холодно, опять же, снег…

– Прекрасно, – заметил на это офицер. – Дальше ехать не нужно, его осмотрит наш полковой лекарь. Слезайте с лошадей!

– А этот лекарь чудеса может творить? – спросил у него Бенджамен.

– Что? – удивился француз.

– Может ли он оживлять покойников?! Например, тебя…

Еще перед тем, как произнести весь этот бред, Батхерст знал, что произойдет, и пожалел о первоначальной сдержанности. Говоря последние слова, он выхватил револьвер. Офицер открыл рот, чтобы крикнуть, но голоса подать не успел. Выстрел прямо в глаз разнес ему череп. Через мгновение были убиты и два стоявших рядом солдата. Тут в дверях развалюхи появились другие, но тогда на порог упала граната, брошенная Хейтером по высокой дуге. Взрыв обрызгал лошадей и одежду кровавыми ошметками.

Когда они ударили лошадей, чтобы скакать дальше, Хейтер бросил еще пару гранат назад, в направлении сарая, из которого высыпали очередные солдаты. Деревушку они пролетели в мгновение ока. На самом краю путь им заступило четверо французов. Они встали по всей ширине дороги, словно расстрельный взвод, и целились из ружей. Пуля пролетела мимо уха Батхерста. Он услышал за собой отчаянное: «Святой Патрииии…», опорожнил барабан в отскакивающие в стороны силуэты и только после этого повернул голову. Он увидал, как Сий мечет нож в спину убегавшего солдата, как Том с Мануэлем отстреливаются из револьверов, как Хуан управляет лошадьми с «колыбелью», а Робертсон… Робертсон, еще в седле, откинувшийся на круп лошади, с разбросанными в стороны руками и закинутой назад головой, так что был виден только подбородок, умирал или уже был мертв.

Погоня, замеченная ими возле Якобсдорфа (Студница, Сенница?), какое-то время держалась сзади на расстоянии в три сотни ярдов. Потом расстояние уменьшилось наполовину, и раздались выстрелы. Они скакали вдоль берега замерзающего озера [272]272
  Озеро Любич.


[Закрыть], все медленнее, не имея даже времени пересесть на запасных лошадей, из которых пара так и пропала в Альт Лобитц. Батхерст понял, что долго они так не продержатся. Он оглянулся на Хейтера, лошади которого, нагруженные гранатами, скакали в самом конце. Он увидел, что механик упал лицом в гриву коня, который уже терял скорость. Запасной лошади рядом уже не было. Тогда Бенджамен крикнул моряку:

– Том!.. Том!!!

– Что, сэр?!

– Как я и говорил, скачите в Кольберг, к Неттельбеку! Пароль ты знаешь! Садись на «Чайку», императора сдашь лорду Кэстлри или моему родственнику, Генриху Батхерсту! Запомни, Батхерсту!

Он придержал коня и завернул, чтобы через мгновение оказаться рядом с Хейтером.

– Брайан, что с тобой?

Хейтер с трудом поднял голову. Глаза у него были сонные.

– Плохо, сэр. Я ранен. И лошадь тоже.

– Выдержишь?

– Выдержу, но…

– Тогда остановимся вон там, за поворотом, возле тех деревьев, и остановим их.

Они спрыгнули с лошадей за укрытием из нескольких верб. Хейтер начал собирать оставшиеся у него гранаты в связку, а Бенджамен уложил ствол ружья в изгиб ствола и прижал щеку к прикладу. Левая, забинтованная рука дрожала. Заболело, когда он заставил ее замереть. Трижды он нажал на курок, и два солдата, вырвавшихся веред, слетели со своих лошадей. «Боже, дай нам этих лошадей!» – вздохнул он про себя, но животные закружили возле мертвецов. Еще два француза разбросали руки и вылетели из седел. Одна из французских лошадей, волочащая за стремя убитого офицера, промчалась мимо Батхерста так быстро, что ее никак нельзя было остановить.

Солдаты из следующей группы спрыгнули с лошадей возле трупов своих товарищей и спрятались за деревья. Они ожидали остальную часть отряда, около двух десятков человек, которые подъезжали галопом. Этот минутный, а может и двухминутный, перерыв между соединением обеих групп Бенджамен хотел использовать для того, чтобы оторваться. Он вскочил на коня и крикнул:

– Брайан!

Но Хейтер сидел, опершись о дерево; он тяжело дышал, изо рта сочилась кровавая струйка, капли стекали ему на грудь и в снег. Его конь упал на колени и пытался встать, пока не свалился на бок.

– Брайан, – повторил Батхерст, – садись ко мне за спину, доберемся до леса!

– Благодарю, сэр, но я… лучше я останусь.

– С ума сошел!

– Сэр, в Ноттингеме у меня женщина… Сара Лутон, швея… Прощайте, сэр!..

– Брайан, ради Бога, давай! – заорал Батхерст.

Он хотел спрыгнуть с коня, но Хейтер пригвоздил его к седлу взглядом, который на одно мгновение обрел резкость, и словами, столь храбрыми, что только любовь и смерть вместе взятые могли вырвать из его горла:

– Вали отсюда и немедленно! Чего ждешь, дурак?! Хочешь, чтобы нас двоих тут пришили?!

Бенджамен ударил коня каблуками и услышал за спиной голос Хейтера, еще не заглушенный стуком приближавшихся копыт:

– Сара Лутон!.. Ноттингем!!!.. Не забууудь!!!!!

Уже приближаясь к лесу, Бенджамен обернулся. Он увидал Хейтера, лежащего посреди дороги, вокруг него несколько спешившихся солдат, и других, которые хотели проскакать рядом. Не успели. Внезапно Хейтер поднял вверх руку, отягощенную тяжелой черной гроздью, из которой ударил вверх гигантский подсолнечник взрыва. На мгновение Бенджамен ослеп. Настигнутый взрывной волной конь встал дыбом, а потом все утихло, лишь скулеж разорванного человека продолжал песню уничтожения. В том месте, где только что лежал Хейтер, громоздилась куча людей и лошадей, настолько смешавшихся в кровавой, дергающейся пульпе, что с расстояния в несколько десятков ярдов невозможно было разобрать целой руки, ноги или головы.

Бенджамен долго нагонял своих людей. Соединился он с ними только возле деревни Фулцков (Вильчкув?) возле Шиффельбайна (Швидвина).

До Кольберга они добрались вечером, уже совершенно обессиленные, со стороны Форштадт Гельдерн. На въезде их остановили и хотели обыскать, но Батхерст сослался на Неттельбека. Пруссаки тут же сделались вежливыми [273]273
  Иоахим Неттельбек был в то время самым влиятельным горожанином Кольберга. Вскоре после описанных здесь событий, он одним письмом королю смог лишить командования гарнизоном полковника Лукаду, с которым перед тем поссорился.


[Закрыть]. Имя Неттельбека, пускай еще и не заставляло шеи пригибаться, как несколько месяцев позднее, уже обладало определенной силой, и на сей раз Бенджамен вспомнил про Кэстлри и д'Антрагю с большей теплотой. Человек, которого те выбрали в этом городе, и вправду был « the rightest man in the right place» [274]274
  Самый подходящий человек в нужном месте.


[Закрыть].

Ожидая возле стражников, когда прибудет Неттельбек, Бенджамен размышлял о ситуации в Познани. Интересно, захватили филадельфы власть? Если так, то на сколько? На час, два, на неделю? Безумцы! А Шульмайстер? Может, он уже мертв? Жаль, что они не обменялись хотя бы парой слов. Если же его пришили, то узнал ли он обо мне перед казнью? Ведь даже если ему ничего не сказали, он должен был понять, что имеется некто, кто его обыграл… И наверняка, даже не зная меня, он обо мне думал. Как? С ненавистью или восхищением? Наверняка, и с тем, и с другим. А может, он жив?… Черт, никто ничего не знает! Важно, что здесь, за этими стенами, меня уже не достанут. Правда, они могут попробовать сделать это в море, но это мало правдоподобно. «Я выиграл!» – внезапно дошло до него, поскольку раньше он не осознавал этого из-за напряжения и усталости. Он у меня, я и вправду выиграл!

Пламя свечи приблизилось к его щеке, желтый отсвет проник под веки. Бенджамен отвел голову и увидел перед собой внимательные, прищуренные глаза обычнейшего старичка с лицом, хорошенько пропаханным жизнью, с глубокими рытвинами морщин, в которых тени обретали абсолютную темноту.

– Я Неттельбек, – прошептал старик, вопросительно снизив голос.

– А я О'Лири.

– Гораздо больше вашего имени меня интересует, знаете ли вы пароль, – сказал Неттельбек.

– Черный.

– Как орел.

– И как крест.

Неттельбек кивнул.

– Хорошо. Идемте со мной.

Они вышли из будки стражников. Неттельбека сопровождала пятерка мрачных типов, одежда которых выдавала наличие твердых предметов за пазухами.

– Куда мы идем? – спросил Бенджамен, ведя коня за узду.

– В небольшой дом за Кирхофс Шанце. Можете там ночевать и располагаться так долго, как захотите.

– Если капитан Сторман меня ожидает, то завтра на рассвете я уплыву, – ответил Бенджамен.

– Ожидает. «Чайка» стоит на якоре неподалеку от устья реки, под защитой пушек форта Мюнде. Еще сегодня ночью вы получите свежий провиант.

– Мне хотелось бы немедленно встретиться со Сторманом.

– Я уже послал за ним, герр О'Лири. Ваша операция удалась?

– Удалась.

– Это хорошо, хотя нам это вряд ли поможет. Наша армия отступает, в ней полно изменников и дезертиров. Вскоре Кольберг будет в осаде, разве что русские…

– Герр Неттельбек, – перебил его Батхерст, – если удалась и операция моих партнеров в Познани, то русские вам могут и не понадобиться, потому что никакой осады Кольберга не будет. Гарантировать этого я не могу, но такое возможно. Только не спрашивайте, в чем тут дело.

В полночь, уже поев и отдохнув, Бенджамен переговорил с капитаном и собирался лечь в чистенькой, но низкой комнате дома, искушающей давно забытым теплом и периной, когда Том доложил, что похищенный пришел в себя. Бенджамен тут же отправился в чулан, где на развернутом ковре сидел помятый Бонапарт. Какое-то время они молча глядели друг на друга.

– Приветствую ваше императорское величество, – с уважением сказал Батхерст. – Вы проиграли эту партию, сир, что является событием исключительным, и мне льстит, что это я вызвал его, а мне известно, что до сих пор вы никому не проигрывали, и что те, кто до сей поры занимали место в сундуке, тоже никогда не проигрывали.

Ему ответило молчание и какое-то ласковое спокойствие в усталых глазах монарха. Бенджамен почувствовал себя не в своей тарелке и, не зная, что еще сказать, спросил:

– Может вы голодны, сир?

Наполеон кивнул.

– Сейчас вам принесут поесть и подушку. Прошу выспаться, поскольку вас ожидает дальнее путешествие по морю.

Бенджамен вышел из чулана и наткнулся на младшего Диаса.

– Иди к Тому, – приказал он, – пускай возьмет у хозяйки еду, питье и принесет сюда.

– Я сам принесу, сеньор.

– Хорошо, но поспеши.

– И это самый настоящий Наполеон, правда, сеньор?

– Правда, парень.

– Настоящий император?

– Настоящий.

– И мы его похитили?

– Да, сынок, нам удалось. Ты тоже в этом участвовал и вел себя храбро.

– Да ну, чего там! Я ничего и не сделал, сеньор. Когда подрасту, я хочу быть таким как вы, сеньор!

– Беги за едой, парень, а то император умрет с голоду.

– А я всегда представлял, сеньор, что император такой здоровенный, как гора, и все его боятся. А когда мы его переодевали, он в подштанниках был такой смешной, ну совсем как до того, монах.

– Потому что они очень похожи. Ладно, иди уже.

– Уже иду, сеньор. В жизни не видел двух настолько похожих людей, даже бородавка за ухом у них на том же месте, хи-хи-хи!

Мальчишка побежал через сени, но на полдороги его догнал крик Батхерста:

– Верниииись!!!

Хуан замер на месте. Повернулся он медленно, на подгибающихся ногах, испуганный этим криком, в котором было что-то отчаянное, чего он никогда до сих пор не слышал от своего идола.

– Слушаю… слушаю, сеньор… Что-то случилось?

Батхерст оттер со лба капельки ледяного пота и спросил:

– О какой это бородавке ты говорил, парень?!

– Ну, за ухом, кажется, левым… И у того была такая же самая, сеньор. Я заметил в лесу, когда мы его переодевали.

– Божжжеееее!..

Батхерст согнулся, словно его ударили в солнечное сплетение и сполз по стене. Дергая волосы, он стонал:

– Божжже! Божжже…

– Сеньор! – испуганно вскрикнул Хуан. – Сеньор, да что с вами?! Мануэль… на помощь!

Том, Сий и старший Диас прибежали с оружием и увидели держащегося за голову Батхерста, шатающегося от стены к стене, давящегося мрачным скрежещущим смехом безумца. Бенджамен водил глазами по потолку и хохотал как сумасшедший беспрерывно, казалось, ему некогда даже воздуха набрать в легкие, как будто кто-то запустил чудовищный «перпетуум мобиле» смеха. Сий подскочил к нему, схватил обеими руками и резко тряхнул пару раз, и смех неожиданно прервался, уступая тяжелому дыханию. Во взгляде Батхерста появилось нечто осмысленное.

– Что случилось, сэр? – спросил моряк.

– Ничего… ничего не случилось… уже все. Идите спать… Хуан, ты принеси все-таки еду!.. Все… все… уже ничего!..

С места они сдвинулись, когда Батхерст подогнал их криком:

– Ну, чего ждете?!.. Идите к чертовой матери, пока я вам головы не отвернул! Все!..

Они ушли, поглядывая друг на друга с мрачным беспокойством. Бенджамен остался один. Он уперся в стену, глядя прямо перед собой, словно слепец, и молчал. Снаружи и внутри его была абсолютная пустота. Ноги превратились в свинцовые трубы, и он чувствовал себя сонным, вялым, обессиленным. Бенджамен понимал, что сломался, во что никогда бы не поверил, только это все доходило до него издалека, через туман спутавшихся образов и слов. Он чувствовал себя настолько измученным, будто три дня таскал камни. Неожиданно все утратило смысл… Стольких людей он погубил только лишь для того, чтобы дать себя обмануть как ребенка! Все его декларации, будто не цель для него главное, но только сама игра, ее ритм и движение, ее напряжение и мистика, что только это является важным – вдруг сделались глупыми и ненастоящими. Нужно было проиграть, чтобы до него дошло, что на самом деле важна была только цель, она одна могла принести ему удовлетворение и наполнить радостью победы. Но он вынул из колоды не ту карту и своей цели не достиг. И теперь вся мистика игры расплавилась в бессмысленности, отвращении, горечи и беспомощном бешенстве зазнавшегося импотента. Проиграл! И что с того, что проиграл в красивой игре, если игрой этой дирижировал кто-то другой, и кто-то другой создавал эту красоту? Красоту победы, поскольку красив только триумф. И с этим он уже ничего не мог поделать, ничего нельзя переиграть, и никакими, даже самыми умными словами ничего уже не изменить. Он проиграл в игре, в которой реванш не был предусмотрен. Проиграл!!!

Бенджамен закрыл глаза и услышал, как Гамлет говорит Розенкранцу и Гильденстерну:

«… Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд – просто-напросто скопленье вонючих и вредных паров…»

Его посетила безумная мысль: вернуться, найти того, кто стал причиной его поражения, кем бы тот ни был: маршалом или шефом французской контрразведки, Шульмайстером или Богом, и отплатить! Идиотизм, самоубийство, еще более бессмысленное, чем это поражение… «Что, смерти боишься, – с издевкой произнес он про себя, – проклятый, обманутый дурак!» Шекспир был прав. Быть – вот чего хочешь, когда проигрываешь. Всего лишь быть, как зверь! Он снова порылся в памяти:

 
Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда б не неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех
У самой цели…
 

Он обращался к самому себе словами, напитанными едкой горечью: Литтлфорд говорил, будто ты удачливый глупец. Ты поверил в то, что правдой является первое, но теперь осталось лишь второе! А ты даже не можешь принять проигрыша, как он, не моргнув глазом. Устраиваешь жалкий цирк перед своими людьми! Паяц! Паяц с Гамлетом на языке! Успокойся, соберись, хватит скулить!