Текст книги "Шахматист"

Автор книги: Вальдемар Лысяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Робертсон! Мне нужно вернуться. Едь в Шамотулы сам, найди там своего кузена и узнай, кто живет в той башне женщины из легенды.

– Когда вы приедете, сэр?

– Скоро. Жди нас! – ответил Батхерст, вскочил в седло и не оглядываясь помчал в направлении Мендзыржеча. В нескольких километрах за Темплевом он увидел стоящие повозки. Том, Хейтер, Юзеф, Хуан и несколько комедиантов подкладывали под колеса фашины. Он спрыгнул с коня возле повозки женщин и постучал. Ему открыла Диана.

– Приветствую вождя! – усмехнулась та.

– Я хочу переговорить с Джулией.

– Тихо, рыцарь, девочка спит!

Джулия отодвинула Диану и взглянула вопросительно. Бенджамен попросил, чтобы она прошлась к ним до последней повозки, в которой лежал, из лени все еще притворяющийся серьезно больным Мануэль. Там он спросил:

– Ты умеешь ездить верхом?

– Умею, – ответила она.

– Послушай, Джулия. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Познань. Мне нужна твоя помощь.

– И что я должна сделать? – спросила она тихим, охрипшим голосом.

– Встретиться с одним солдатом, французом, и договориться, чтобы он встретился со мной.

– И когда вы хотите ехать, синьоре?

– Переждем этот дождь. Возможно, завтра утром. Поедешь?

– Не знаю… Нет, ребенок…

– Что ребенок?

Джулия подняла голос:

– Все ваши дела и все, что вы делаете, синьоре, приносят смерть! Смерти я не боюсь, но беспокоюсь за Анну. Что будет с ней, если случится несчастье?

Бенджамен помолчал какое-то время и только потом ответил:

– Вот увидишь, ничего плохого не произойдет. А если что, за малышкой присмотрит труппа. Я оставлю для нее деньги, столько, что ей не придется работать до конца жизни. Если же я переживу несчастье, которое ты можешь накаркать, и в которое я не верю, тогда… тогда я ее удочерю.

Джулия подняла голову и поглядела ему прямо в глаза. Бенджамен прервал молчание, когда оно уже стало невыносимо долгим.

– Так как, поедешь? Для меня это очень важно, ведь в противном случае…

– Ничего не говори, – шепнула она, – поеду. Утром буду готова.

Тем же днем, к вечеру, они еле-еле дотащились до Темплева. Переночевали по крестьянским домам. На следующий день (в пятницу, 28 ноября), ближе к обеду, когда небо чуть прояснилось, от какого-то села, крыши которого и колокольня маячили за лесом [204]204
  Скорее всего, Курско (Кыриц).


[Закрыть], Батхерст с Джулией отправились в Познань. Туда они доехали к вечеру и остановились на постоялом дворе на улице Вронецкой. Бенджамен тут же отправился в город, чтобы разузнать о месте нахождения Наполеона и зарегистрироваться в полицейском директорате, без чего никому не разрешалось провести в Познани даже одну ночь [205]205
  Про обязанность немедленной регистрации всех приезжих в Познани извещало объявление от 13 ноября 1806 года.


[Закрыть].

В субботу, ближе к полудню, Бенджамен провел Джулию на Иезуитскую улицу.

– Это здесь, – протянул он руку в направлении зданий, оставшихся от иезуитов. – Видишь того болвана? Подойдешь к нему. Что делать, ты знаешь.

Из-за угла Батхерст глядел, как девушка разговаривала с часовым. Тот осклабился и что-то крикнул в глубину сторожки. Джулию впустили внутрь, и она исчезла с поля зрения Батхерста. Вернулась через несколько минут.

– Ну что, застала его?

– Да.

– Когда он придет?

– Сегодня, в восемь вечера.

– Как все прошло?

– Смеялись, и надо мной, и над ним. Смотрели на меня как на…

– Понимаю, Джулия, но по-другому было нельзя.

В восемь вечера он встретился с N… в темном словно пещера, нефе монастырского костела босых кармелитов гигантскими формами перерастающего из барокко в маньеризм. Костел вместе с монастырем сидели как гриб на широком пригорке, с входных ступеней было видно всю округу. Батхерст именно потому и выбрал это место. Здесь было спокойней, чем в центре города, который после прибытия Наполеона превратился в шумный улей и со дня на день мог удвоить численность обитателей.

В нефе было прохладно и пусто, только монастырский служка мыл главный алтарь. В воздухе чувствовался чад горящих свечей и запах ладана. Оба уселись за толстым столбом на резной лавке.

– Я не ожидал вас так скоро, мсье, – сказал гвардеец.

– А я не ожидал, что он еще позавчера въедет в город. Мне казалось, я буду иметь еще несколько дней.

– Въезд у него был паршивый. Господь вылил по ведру воды на него и на каждого из тех, кто желал его приветствовать при всем параде. Пришлось отменить все приветственные торжества.

– Полякам это как-то не помешало, – заметил Батхерст. – С утра до вечера кричат в его честь. Все счастье, что уже не лето, иначе трудно было бы выдержать в комнате с закрытыми окнами. Эти постоянные вопли толпы… Они его любят.

Гвардеец внимательно поглядел на Батхерста и процедил:

– Это все чернь! Толпа вечно кричит «ура» победителю. Когда победим мы, толпа будет приветствовать нас. Когда мы сбросим его с трона…

– Вы!? – со злостью в голосе перебил его Батхерст.

– А кто же еще, позвольте спросить?

– Кто еще!? Мне казалось, милорд, что это я должен снять короля на этой шахматной доске, и отдать вам взамен пешку на троне. Вы этого ждете. С каких это пор ожидающий становится победителем? Если же вы способны сделать это сами, тогда почему до сих пор не сделали? Пожалуйста, я еще могу выйти из игры и освободить вам место для геройства.

Повисло тяжелое молчание. Батхерст понял, что погорячился и излишне обострил ситуацию. Поэтому он примирительно сказал:

– Не будем ссориться, мы же встретились не для этого. Нам следует сотрудничать, поскольку каждый из нас без помощи другого ничего не сделает. Я потребовал встречи, так как не знаю, насколько долго он задержится Познани, и не знаю, то ли организовывать удар в Шамотулах, то ли мчаться в Варшаву.

– Во всяком случае, у вас есть две недели, – ответил на это гвардеец.

– Вы ручаетесь за это?

– Я могу ручаться лишь за то, что сейчас вечер, а не утро. Ему случалось менять все планы в течение одной ночи, ничего нельзя предвидеть.

В его голосе была слышна ехидная нотка. Бенджамен снова подавил гнев и спросил:

– Зачем тогда вы упоминали про две недели?

– Потому что сейчас ничто не указывает на то, чтобы он желал или даже смог выехать раньше. Сложившаяся обстановка заставляет ждать. В штабе преобладает мнение, что армия слишком разделилась и действует на слишком большой территории. Все ждут подкреплений, организации польских сил в форме ополчения. А это требует времени. Из Франции идут новые контингенты, но они не слишком спешат, что вгоняет его в плохое настроение.

– Чем же он занимается сейчас?

– Он концентрирует вокруг Познани армейскую группу из корпусов Сульта, Нея, Бернадотта и части вспомогательной кавалерии. Эти силы он хочет перебросить через Вислу, но, хотя Мюрат и занял вчера Варшаву [206]206
  И правда, Мюрат торжественно вступил в Варшаву 28 ноября, но французский кавалерийский авангард занял город днем раньше.


[Закрыть], переправы там нет, поскольку мост разрушен. Его нужно будет восстановить, а это потребует времени. И восстановить его будет нелегко. К Висле уже подошли русские форпосты Беннигсена, прикрывающие отступление пруссаков [207]207
  27 ноября западнее Варшавы французские войска имели первую стычку с русскими. Беннигсен не стал принимать бой и отвел войска на север, уничтожив переправы на Висле и Нареве. 30 ноября в Петербурге был опубликован манифест о вступлении России в войну.


[Закрыть]. Так обстоят дела. Думаю, что у вас есть не менее двух недель. Вчера он сказал Констану [208]208
  Людовик Вайри Констан (1778–1845), в то время главный камердинер Наполеона.


[Закрыть]: «Поживем здесь, мой дорогой, найди мне что-нибудь приятное».

– Что приятное?

– Девку. Повсюду, где он останавливается надолго, ему нужно свежее мясо. Это извращенец!

Батхерст же подумал о своем собеседнике: «Это кретин!», но сказал:

– Интересно. А вы не думали о том, чтобы подсунуть ему свою?

– Думали, только это не так легко. Во-первых, он меняет их как перчатки, ни с одной не спит больше, чем пару раз, а кроме того, Савари [209]209
  Жан Савари (1774–1833), в 1806 году начальник французской контрразведки.


[Закрыть]и Шульмайстер стараются проверять этих красоток до четвертого поколения. Малейшее подозрение, и у девицы нет ни малейшего шанса. Нам удалось лишь раз, в Вене, но через несколько дней рыжий эльзасский пес что-то пронюхал и сцапал графиню [210]210
  Здесь речь наверняка идет о малоизвестной, одной из наиболее кратковременных любовниц Наполеона, 28-летней Еве Виктории Краус фон Мюльфельд, которую подсунули Бонапарту в 1805 году в захваченной Вене. Хотя против нее не было никаких улик, французская контрразведка чувствовала себя раздраженной тем, что император позволил ей сопровождать себя на маневрах, переодетой в военный мундир. Генерал Гурго вспоминает в своих мемуарах что, по мнению Савари, эта красивая блондинка должна была сыграть рядом с Наполеоном ту же роль, что и Юдифь при Олоферне. Еву убрали, самому же императору сообщили обо всем только в 1809 году (кстати, сам Наполеон посчитал подозрения контрразведки сказкой). Сам факт, что это было сделано только через четыре года после романтической связи, тесно связан с судьбой заговора филадельфов, описание которого читатель найдет в завершающих книгу Комментариях.


[Закрыть].

– О ком вы говорите? – спросил Бенджамен.

– Разве это важно. Эта женщина…

– Я спрашиваю не про женщину. Кто такой этот рыжий эльзасский пес?

– Шульмайстер [211]211
  Эльзасец Карл Людовик Шульмайстер (1770–1853), в 1805 году начальник полиции и шеф разведки в захваченной Вене, до 1815 заместитель шефа французского Кабинет Секрет, специалистами признан самым выдающимся шпионом и асом контрразведки всех времен и народов.


[Закрыть].

Гвардеец произнес это тоном, в котором соединялась безграничная ненависть и едва чувствуемый страх. Но у Батхерста был хороший слух, и он ухватил эту вторую нотку. И тут же вспомнил червового валета из пасьянса Джулии.

– Что это за человек? – спросил он.

– Это агент номер один, правая рука Савари, его заместитель и практически шеф охраны императора, хотя формально занимается только разведкой.

– То есть, ваш начальник?

– Теоретически нет, поскольку егеря составляют полевой эскорт, а он занимается тайной охраной. Зато на практике он имеет право приказывать любому. Другое дело, что в наши дела он не вмешивается. Впрочем… один черт знает, во что он вмешивается, а во что нет. Это сущий дьявол!

Батхерст почувствовал, что дрожит, тело покрылось гусиной кожей. Не от страха – от бешенства. Боже! Кэстлри понятия не имеет о подобном человеке, и организовывает похищение Наполеона! Ну, идиот! И почему этот сукин сын, д'Антрагю…

– Почему д'Антрагю не сообщил нам о нем?

– Потому что не знал. Я так думаю. До недавнего времени Шульмайстер действовал в Австрии как простой шпион, и никто не предполагал, что он подпрыгнет столь высоко. Но после Ульма Бонапарт влюбился в него и назвал «императором шпионов». Теперь он сделался крупной фигурой, и все трясутся от страха перед ним.

– Вы тоже?

– Мы нет, наш заговор без изъянов!

Батхерст подумал: «Не смеши меня!» и спросил:

– И что же он сделал в Ульме?

– Он захватил его. Официально, год назад Бонапарт молниеносным маневром окружил ульмскую крепость и вынудил капитулировать окруженную там армию Мака [212]212
  В октябре 1805 года, после заставшего всех врасплох маневра, французская армия окружила у крепости Ульм и взяла в плен 30-тысячную австрийскую армию Мака.


[Закрыть]. В действительности это была победа исключительно одного Шульмайстера. Рыжая скотина перекупила нескольких чинов австрийской разведки [213]213
  Информация N… была не совсем точной. Два высокопоставленных офицера австрийской разведки, Венд и Рульцки, получали жалование от французов задолго до того, как Наполеон и Савари выслали Шульмайстера в Австрию.


[Закрыть], и те, только представьте себе, поставили его во главе штабной разведки главной австрийской армии! Даже самые молниеносные маневры Бонапарта никак бы не помогли, потому что Мак хотел отвести свою армию на восток и соединиться с русскими. Великая Армия была далеко, шла маршем от Булони, так что Мак мог бы спокойно провести отступление. Но Шульмайстер уговорил его закрепиться в Ульме, когда же штабные офицеры начали протестовать, видя, что это самоубийство, знаете, что Шульмайстер сделал? Он послал сообщение в наш штаб и там в течение ночи в полевой типографии напечатали фальшивую парижскую газету, ее перебросили в крепость, и он показал ее фельдмаршалу. В газете была информация, будто бы Бонапарт свергнут генералами, желающими заключить мир с Австрией [214]214
  Здесь уже N… совершенно запутался, чему нельзя удивляться, поскольку все дело тогда представляло собой супер тайну, известную лишь немногим за пределами Кабинет Секрет, да и то, в виде неточных слухов. Упомянутая газета, а точнее – чрезвычайное приложение к газете, содержала информацию, будто в Париже вспыхнуло антибонапартистское восстание и британская армия высадилась в Булони. Ведущий эксперт США по вопросам шпионской деятельности, полковник Элиссон Инд, начальник разведки в штабе генерала Макартура назвал ульмскую игру Шульмайстера самым великолепным достижением в истории стратегической разведки.


[Закрыть]. Мак поверил и остался в Ульме словно баран, ожидающий, когда его забьют. Через несколько дней Великая Армия окружила крепость, и австрийцы, оказавшись в безнадежной ситуации, сдались.

Батхерст покачал головой с признанием:

– Такой номер не удавалось провернуть никому от того времени, как вообще родился шпионаж! Похоже, что этот ваш Шульмайстер – это истинный гений. Он сейчас в Познани?

– Не знаю, возможно, – ответил гвардеец.

– Ну так узнайте! И что значит: возможно?!

– Он носит сотни масок. Как-то раз он вошел в кабинет Бонапарта, переодевшись нищим. Корсиканец не узнал его и выкинул за дверь с какой-то милостыней. Никогда не известно, где он – возможно, рядом? Потому-то его и сложно убрать. И поэтому, если удастся подставить двойника на место корсиканца, в первую очередь он должен ликвидировать Шульмайстера, и только потом – Савари и Даву. Рыжий наиболее опасен.

– Вы думаете, он может представлять опасность для нашей операции?

– Не знаю. Наверное, нет. Про филадельфов ему ничего не известно, в противном случае я давно бы уже висел, а если Кэстлри в Лондоне, а вы здесь были осторожны, опасаться нечего.

«Кретин!», – уже во второй раз подумал Батхерст.

Они снова замолчали, потому что мывший алтарь человек прошел по нефу рядом с ними; они подождали, пока тот не скроется в дверях, ведущих на хоры.

– У меня есть несколько поручений, – сообщил Бенджамен. – Соберите как можно больше сведений о Шульмайстере. Все, что только удастся добыть. Важна любая мелочь, даже то: что он ест и во сколько встает с постели – все! Кроме того, распорядок дня императора, манера поведения, любимые словечки, список лиц, которые окружают его в Познани, от слуг до генералитета: имена, особые приметы, позволяющие это лицо узнать и другие подробности. Это для двойника. И прошу передать своему начальнику, чтобы он старался воспользоваться собственным влиянием с целью как можно дольше удержать императора в городе. Две недели мне должно хватить.

– Хорошо. Связь через девушку?

– Нет. Суньте руку под крышку, вот сюда, в это углубление, – показал Батхерст. – Сейчас я сделаю тут ножом дырочку, в которую и положу записку, если вы мне срочно потребуетесь. Можете ли вы быть здесь ежедневно, в определенный час, чтобы проверить, не вызываю ли я вас?

– Исключено, – покачал головой гвардеец. – Но это не имеет значения. Нас много, и даже если не я, то проверить придет кто-то другой. Я не согласен на определенное время, ведь тогда вы могли бы проследить за проверяющим, а только я получил разрешение открыться перед вами, остальные филадельфы не имеют для вас лица.

– Если бы я был предателем… – попытался настоять на своем Батхерст.

– Я же сказал: нет! – Гвардеец покачал головой, давая этим знак, что говорить не о чем.

– Так что вы предлагаете?

– Проверять тайник мы будем в разное время дня, и если заметим, что за нами кто-либо следит, мы тут же разрываем контакт!

– Вы что, и вправду не понимаете, – спросил его Батхерст, – что если бы я был предателем, провокатором, слугой Савари, Даву или Шульмайстера, мне было бы достаточно арестовать вас…

– Приказ открыться, который я получил от своих начальников, считается потенциальным смертным приговором. Мною пожертвовали. Говоря иначе, я как бы обречен и считаюсь со смертью. Но мне нельзя подвергнуть такой же опасности другого филадельфа.

– Парень, – усмехнулся Бенджамен, – здесь есть только две возможности. Либо я твой враг, либо союзник. Если бы я был вашим врагом, то есть, если бы работал на французскую контрразведку – зная, что вы принадлежите к заговору филадельфов, я бы просто приказал круглые сутки следить за вами, и в течение недели мне были бы известны все люди, с которыми вы контактируете. Зато в качестве союзника, я не должен следить за вами, поскольку у нас одна цель. Давайте уже покончим со всеми этими подозрениями и вновь будем говорить серьезно. Встречаться будем здесь, разве что по каким-то причинам место придется сменить.

– Хорошо. Тогда я предлагаю встречаться в один и тот же оговоренный час. Скажем: в семь утра на следующий день после получения вызова. Или же в семь утра последующего дня, если кто-то из нас по какой-то причине не смог появиться в первый раз.

– Слишком рано, – ответил на это Бенджамен. – Я не успею добраться.

– Я, в свою очередь, не смогу позже, – объяснил филадельф. – Мы почти весь день должны находиться в готовности.

– Ладно, пусть будет семь утра. Что же, до свидания.

На постоялый двор он вернулся поздно вечером. Джулия ожидала его с ужином, который приказала подать в комнату. Когда он закончил есть, она спросила:

– Я еще буду тебе нужна? Беспокоюсь за Анну…

– Ты увидишь ее завтра.

– Мы возвращаемся к Мирелю? – обрадовалась Джулия.

– Нет, я привезу ее сюда.

– Сюда? Зачем?

– Ты сама сказала: то, что я делаю, приносит смерть. Это правда, но я считал, будто пока что опасности нет, и что ты еще сможешь мне помочь в контактах с тем солдатом. Я ошибался, не зная, с кем буду иметь дело. Теперь мне известно, что это опасный противник. Мне не известно, где он находится, возможно, что в сотне миль отсюда, тогда его как бы и нет, но, возможно, и за этой вот стеной… Моя игра, Джулия, сделалась для тебя слишком рискованной.

Она глядела на него глазами, переполненными беспокойства и любви, зная, что ни в чем его не убедит.

– Бенджамен, к чему ты стремишься, зачем приехал сюда? Знаю, что ты мне не скажешь, но понимаю, что это нечто ужасное. Что это за противник?

– Лично я его еще не видел, и еще вчера понятия не имел, что он существует. Это умный и хитрый человек.

– Тогда, почему ты не бросишь все, раз он настолько опасен?

– Не могу. Но даже если бы мог, не сделал бы этого. Именно потому, что он такой опасный.

– Понимаю, ты как мальчишка, который обязательно должен превзойти другого. Но ведь это глупо!

– Возможно.

– И ты не сможешь простить себе этой глупости. Отступи, раз еще есть время! Умоляю тебя!

– Нет, Джулия.

– Боже, насколько же все мужчины глупы! Он же убьет тебя!

– Если ему удастся воскреснуть – тогда, возможно. Потому что я собираюсь убить его, как только он встанет у меня на пути.

– И перед тем, как убьешь, скажешь: «Приятель…» Почему ты всегда называешь «приятелями» тех, кого ненавидишь, и кого убиваешь?

– Потому что других приятелей у меня нет. Те, которых я отдаю смерти – это мои братья, ведь сам я играю для них роль руки судьбы. Только кровь скрепляет дружбу, как у дикарей. Понимаешь?

– Нет!!!

– Тише! Не кричи, Бога ради, здесь не каменные стены!

– Все, что ты говоришь, это ужасно! Убиваешь людей, словно они звери!

Бенджамен удивленно глянул на женщину и процитировал:

 
Меня не мучит совесть. Их конец —
Награда за пронырство. Подчиненный
Не суйся между высшими в момент,
Когда они друг с другом сводят счеты.
 

– Снова ты говоришь этими чужими стихами. Я не знаю твоего языка, не понимаю… Что ты сказал?

– Что ты ошибаешься, поскольку те, что гибнут от моей руки, виноваты сами, поскольку встали у меня на пути. Это слова Гамлета, Джулия. Но сейчас это неважно… Послушай, я же помню, как ты сказала, что мечтаешь о возвращении на свой остров, с деньгами. Сколько лет ты так просто мечтаешь и обещаешь себе, что нынешнее состояние продлится всего лишь год или два? До конца своей жизни ты не соберешь у Миреля больше, чем нужно будет для поездки! Идет зима, причем суровая, а девочка…

– Девочка пережила уже несколько зим.

– Это означает лишь то, что тебе везло. Пока что…

– Зачем ты мне все это говоришь?

– Потому что хочу, чтобы завтра ты уехала домой. Здесь идет война, но на юг дилижансы ходят. Я дам тебе денег, на них ты купишь всю свою деревню.

– Я не возьму от тебя денег! – выкрикнула женщина. – За что ты хочешь заплатить, за вчерашнее или за эту ночь?!

– Джулия! Я хочу, чтобы ты стала счастливой, чтобы тебе не приходилось шататься всю жизнь в голоде и холоде, в повозках Миреля и им подобных. Чтобы тебя не насиловали на первой же стоянке.

– Я буду счастлива, если у меня будешь ты! Живой! Понял: живой!!!

Бенджамен подошел к Джулии и обнял ее.

– Если я выживу, то приеду туда, куда ты скажешь, и заберу вас с собой в рай… Не плачь, прошу тебя, не надо плакать…

Утром в воскресенье (30 ноября) Бенджамен нанял легкую двуконную повозку и выехал из города. Девочку он мог бы забрать с собой и в седле, но Джулия заявила, что никуда не тронется без матушки Розы. Она сама обещала ей это.

Он хорошо рассчитал время. Труппу они встретили возле Пнев и он забрал девочку со старухой, не обращая внимания на вопли Миреля, потом развернулся, приказав Юзефу поспешить.

В понедельник, еще до полудня он провел всю троицу на почтовую станцию, поцеловал Анну и, улыбнувшись Джулии, вскочил на коня. Она подбежала и схватила его за руку.

– Не умирай! Обещай мне, что не погибнешь!

– Возвращайся в дилижанс, уже отъезжают.

– Обещай!

– Обещаю.

Бенджамен вырвал руку и ударил коня каблуками. Через несколько минут он уже летел по деревенским дорогам через Кекрж и Памёнтково на Шамотулы. Только лишь на полдороги он заметил нечто бьющее его по бедру. С металлической пуговицы седла на золотой цепочке свисал медальон с Девой Марией.

Глава VI
Монах

Дочитав Мемориалдо этого места, я считал что влюбленный Батхерст удалил Джулию от себя только лишь из опасения за нее. Это наивность, которая также является всего лишь одним из способов использования разума, равно как мудрость и глупость. Прежде всего, Батхерст сделал это, опасаясь за себя.

Повозки Миреля добрались до Шамотул 2-го декабря (вторник), к полудню. Увидев Бенджамена, Мирель тут же начал вопить:

– Где Сиромини он есть?! Где, синьоре?! У меня уже не иметь половина труппы, не иметь Джулия, не иметь матушка Роза, не есть Чако. Не иметь маэстро Сиромини! Что сделал маэстро Сиромини тот marinaio?! [215]215
  Моряк.


[Закрыть]О Мадонна, Мадонна! Зачем я согласиться, зачем взять деньги у синьоре?! Я не ехать дальше дорога с синьоре. Баста, баста, я еду сам! Basta! [216]216
  Хватит!


[Закрыть]

– Останешься так долго, как я тебе прикажу! – коротко приказал ему Батхерст.

– Не останусь, синьоре, баста! – пискнул Мирель. – Бог у Миреля свидетель, что Мирель не оставаться!

Бенджамен склонился к уху толстяка и тихо произнес:

– Останешься, Мирель, иначе я отошлю тебя к богу предателей, туда же, где поселился маэстро Сиромини! И передай это своим людям, это их тоже касается. Вы обязаны провести со мной еще несколько дней.

Он уже хотел повернуться и уйти, оставляя Миреля один на один с его испугом, как вдруг кое-что вспомнил и прибавил:

– Еще одно. Если ты хочешь пережить эти несколько дней, приятель, никогда уже не поднимай на меня голос!

Это уже был тот Батхерст, с которым мы познакомились в Лондоне. Любовь к танцовщице превратила его в клубок нервов, расстроила и размягчила. Но и влюбленный Батхерст не перестал быть Батхерстом настолько, чтобы утратить инстинкт самосохранения, то есть – безопасности. Он вовремя понял, что если не удалит от себя эту женщину, то будет совершать все больше ошибок, будет становиться все более мягким и неспособным на концентрацию, и в результате проиграет свою шахматную партию. И что самое плохое – в самом худшем из стилей. Сообщение, касающееся Шульмайстера, было последним предупреждением, и поэтому приказ убить иллюзиониста Батхерст отдал Тому уже тогда, когда забирал в Познань девочку и матушку Розу. Правильно заметил Морис Дрюон: «Сильных людей отличает не отсутствие сомнений и колебаний, но то, что они скорее их преодолевают».

Процитировав диалог Бенджамена с Мирелем, мы несколько перескочили в изложении событий – на одни сутки. Так что, давайте вернемся на сутки назад.

Прибыв в Шамотулы (понедельник, 1 декабря 1806 года), Батхерст поначалу осмотрелся. Городок был маленьким и грязным. Среди нескольких сотен домов не более пары десятков каменных, все остальные – из дерева, крытые соломой или деревянными дощечками, которые местные называли гонтом. Зато главные улицы были мощеными. Правда, они казались вымершими. Очень редко когда проскочит под стенкой человек, гораздо чаще попадались собаки. Ветер гулял над речушкой Самой и в голых зарослях под внешней стеной замка. «Кладбище», – подумал Бенджамен.

Вечером, в иезуитской коллегии он встретился с Робертсоном. Перед тем каждые два часа Бенджамен заходил в готический неф и ожидал в окружении ренессансных и барочных алтарей. Монах появился только в шесть вечера.

– Слава святому Патрику! – воскликнул Робертсон, не обращая внимание на то, как громкий голос отражается покрытым нарисованными звездами сводом. – А я уже думал, что ваша милость пропала в этой метели. Я был здесь еще утром, в десять.

– Значит, должен был прийти сюда в двенадцать, в два или в четыре.

– Так точно, сэр, только вот Иоганн, мой родич, тоже Робертсон, хотя и онемечил наше родовое имя на Робертзон, аккуратненько так угостил меня таким пивком, что даже сам святой Патрик не…

– И ты этим пивом нажрался как свинья!

– Ну почему же, сэр! Ну минуточку вздремнул, поскольку непривычен к коню, и такую, аккуратненько, усталость почувствовал…

– Накажу при расплате, кабан, а если такое повторится, просто получишь десяток плетей по голому заду. Запомни это, а теперь веди.

– Не нужно, сэр, поскольку мы, аккуратненько, вместе прибыли. Иоганн ждет перед костелом, сейчас я его…

За спинами их тихо прозвучало:

– Gelobt sei Jesus Christus [217]217
  Слава Иисусу Христу.


[Закрыть].

– О, вот как раз и Иоганн, – обрадовался Робертсон.

– Мы что, должны здесь разговаривать? – спросил Батхерст, перед тем внимательно приглядевшись к сморщенному, будто сушеная слива, человечку в очках.

– Нет, герр О'Лири, пойдемте ко мне. Это близко. Я только помолюсь минутку.

Он встал на колено, уставившись на деревянное распятие, и начал что-то шептать бедненькому готическому Спасителю. Батхерст с монахом, услыхав тихое: «In Namen des Vaters…» [218]218
  Во имя Отца…


[Закрыть], вышли из костела и подождали под вязами, возле которых Бенджамен оставил коня.

Дом суконщика Робертзона был одним из немногих в городе, построенных из камня. Немногочисленные уже шамотульские шотландцы [219]219
  Шотландские протестанты начали оседать в Шамотулах в XVI веке, в те времена, когда северная часть города перешла в руки магнатов из рода Гурков. Шотландцы в значительной мере помогли развитию города, основав здесь крупные торговые дома.


[Закрыть], а точнее, их онемеченные потомки, прекрасно устроились, получая хорошие доходы от производства и торговли водкой и пивом. Царящий в доме достаток говорил сам за себя. Путешественников приветствовал визг нескольких детей и бесплодные просьбы жены Робертзона: «Ruhe, ruhe!» [220]220
  Тихо, тихо!


[Закрыть]. Суконщик схватил одного из своих сыновей за ухо и раздраженно рявкнул:

– Klaus, warum bist du so unartig?! Fort mit dir! [221]221
  Клаус, ты почему себя так гадко ведешь? А ну-ка, убирайся отсюда!


[Закрыть]

«Из него такой же шотландец, как из меня негр», – подумал Батхерст.

Когда же молчаливая, покорная супруга хозяина внесла горячее жаркое и пиво (Бенджамен был этим пивом восхищен) и закрыла за собой дверь, они приступили к еде и разговорам. На вопрос, почему улицы выглядят вымершими, Робертзон объяснил, что часть пруссаков сбежала, опасаясь французов, а молодые поляки помчались в Познань, чтобы записаться в польско-французские войска. В городе хаос, французы заскакивают сюда редко и тут же уезжают; время от времени пройдет через город какой-нибудь отряд; действующих органов власти нет, полнейший Unordnung [222]222
  Беспорядок, бардак.


[Закрыть].

«Это хорошо», – подумал Батхерст.

– А что с владельцами замка [223]223
  Автор Мемориала не сообщает имени владельцев замка. Из того, что известно мне – это, по-видимому, была семья Мыцельских, которые стали владельцами замка в 1720 году. Директор Музея Шамотульской Земли, магистр Януш Лопата, сообщил мне, правда, что в 1806 году замок принадлежал какому-то немецкому семейству, но из других источников стало известно, что в род фон Саксен-Готов Шамотулы перешли только в 1837 году. При случае хочу поблагодарить известного мастера художественной фотографии, пана Мариана Ружаньского, за помощь в поисках на территории Шамотул.


[Закрыть], – спросил он, – сидят на месте?

– Где там, – ответил Робертзон. – Имеется управляющий, немного слуг…

– И как зовут этого управляющего? Что это за человек?

– Насколько знаю, жадина и пьяница. Сам я никаких дел с ним не имел, но знакомые говорят о нем именно так. Берет взятки за право поставок в замок. А как его зовут?… Бенсик или Бенсак, как-то так. Точно не знаю, я же должен был выяснить лишь то, что касается башни.

– Именно. Только я должен распоряжаться ею.

– На какое время, герр О'Лири?

– Две недели, считая с сегодняшнего дня.

– Это можно устроить, герр О'Лири. В настоящее время в башне никто не живет, она служит складом для всякого хлама. Этот Бенсик или как его там обрадуется возможности подзаработать.

– Ладно. А где в коллегии иезуитов находится выход туннеля?

– Понятия не имею. Про подземный переход между «Башней Черной Княгини» и коллегией здесь говорят, сколько себя помню, сам слыхал от отца еще в детстве, но вот точно узнать никак невозможно. Я пытался расспрашивать у ксендзов, но те быстро тебя отправляют ни с чем. Но ведь я не мог и слишком настаивать, чтобы не возбудить подозрений. Думаю, когда вы уже устроитесь в башне, достаточно будет войти в туннель и выяснить самому.

Бенджамен закончил с едой, вытер губы салфеткой и сделал несколько глотков пива.

– Пиво у вас превосходное!.. Башня той самой пленницы это, конечно, та, что с левой стороны ворот? Потому что справа я видел другую, поменьше, и не уверен…

– Все правильно, герр О'Лири, это та, что побольше. Именно в ней магнат и держал Черную Княгиню. Судьба у нее была не слишком веселая.

– Кое-что я уже слышал об этом в Лондоне, но хотелось бы узнать больше. Почему эту женщину назвали Черной Княгиней?

– Относительно этого есть разные легенды, но все это глупости. Одни говорят, что у тогдашнего князя Шамотул родилась дочка с черным, словно у негритянки, лицом, и отец со стыда приказал на всю жизнь закрыть ее в подвале. Другие рассказывают, что все это произошло еще до основания города и происходило совсем иначе. А было так: владелец всех здешних земель разозлился, когда ему донесли, будто его дочка влюбилась в юношу низкого состояния. Девушка сбежала из дома и долго в нужде ходила по деревням, пока папуля ее не нашел и в маске из черного полотна не посадил в башню на всю оставшуюся жизнь. И вот, согласно этой легенде, и должно было появиться название города [224]224
  От samotula (та, что ходит по углам, бедствует) – Шамотулы. О легенде, известной в этих землях в XVIII–XIX веках, вспоминает граф Эдвард Рачиньский в книге Воспоминания о Великопольске… На самом же деле название Шамотулы пошло от рода Наленчев-Шамотульских, владевших (в XIII веке) торговым поселением, которое впоследствии выросло в город.


[Закрыть].

– Я слышал про железную маску, – заметил Батхерст.

– И правильно слышали, потому что там и вправду была железная маска [225]225
  В случае самой знаменитой «железной маски», якобы брата-близнеца Людовика XIV, сама маска на голове не была железной, только внизу был обруч на шее. Вполне возможно, что то же самое было и в случае шамотульской «железной маски».


[Закрыть]. Я уже говорил, герр О'Лири, что все это глупости и бабские сказки. Правда выглядела так – здешний польский князь закрыл в башне свою жену, которая сбежала с другим. Князь их догнал, того убил, а ее в железной маске посадил в башню [226]226
  «Галышка была дочерью князя Илии Острожского и Беаты Кошцельской, внебрачной дочки Зигмунда Старого. Руки рано оставшейся сиротой Галышки просили польские господа, которых, помимо красоты, привлекали большие земельные имения княжны. Дядя Галышки, князь Василь Констант Сангушко, являясь ее опекуном, не желал, чтобы литовские имения попали в руки польских магнатов, и согласился на то, чтобы Галышку в 1553 г. похитил молодой Дмитрий Сангушко. Беата внесла жалобу, и король вместе с польскими сенаторами, находясь в Кнышине, осудили Дмитрия на лишение чести. Исполнителем приговора стал Марцин Зборовский, который желал выдать девушку за своего сына. Он направился по следу молодой пары, бегущей в Чехию, и убив Дмитрия, привез Галышку в Польшу. Теперь начались новые торги за руку несчастной вдовы. Король, будучи ее опекуном по закону выдает Галышку за гораздо более старого, по сравнению с ней, Лукаша Гурку (Лукаш Гурка III – примечание автора), познаньского воеводу и владельца Шамотул. Но Галышка после богатой свадьбы, устроенной королем в варшавском замке, осталась в окружении королевы Боны, поскольку не хотела жить с навязанным ей стариком. Свое поведение она объясняла недостатком супружеского опыта. Через год ей все-таки пришлось отправиться в замок Гурки. В ходе этого «супружеского отпуска» Галышка с матерью сбежала во Львов, и там они поселились в одном из монастырей. Король уговаривал Галышку вернуться к мужу и, в конце концов, приказал львовскому воеводе, чтобы тот силой доставил девицу в замок Гурки. Дело даже дошло до осады монастыря, во время которой князь Семен Олелькович, находясь в сговоре с Беатой, под видом нищего прокрался в монастырь и женился на Галышке. Гурка посадил неверную жену – после того, как убил и этого соперника – в одну из башен шамотульского замка, где она находилась вплоть до смерти Лукаша. Тяжелые переживания привели к тому, что через несколько лет она умерла от душевной болезни. Легенда гласит, что Гурка наложил на лицо Галышки железную маску, которую она не могла снять до конца жизни (Ромуальд Крыгер Земля Шамотульская, Познань, 1972).


[Закрыть]. Якобы, он приказал сделать для нее подземную галерею, по которой она могла переходить из башни в костел, и там, в небольшой нише за решеткой слушать святую мессу, прося у Господа прощения за то, что нарушила супружескую клятву.

– Как раз эта галерея меня и интересует! Завтра я должен попасть в башню.

– Хорошо, герр О'Лири. В замок пойдем где-то к полудню, потому что раньше этот пьяный кабан не проснется. Голову даю на отсечение, что сейчас он, как и каждый вечер, пьет с какой-то девкой.

– А какая она была, красивая? – спросил Батхерст.

– Кто, девка управляющего?

– Да нет, жена этого князя…

– А… Вроде была красавица. На большом алтаре коллегии имеется фигурка какой-то дамы. Народ считает, что это именно она…

Бенджамен поднялся со стула, поблагодарил за ужин и спросил:

– Где я буду спать?

– В комнате рядом, герр О'Лири, кровать уже готова.

– Значит, до завтра.

– До завтра, герр О'Лири, спокойной вам ночи.

Утром (2 декабря) он пошел в костел. Мастерски вырезанное лицо женщины в нише тройного алтаря было темным и мертвым. Напротив нее виднелся какой-то герб [227]227
  Граф Рачиньский сообщает, что это был герб «Роза».


[Закрыть]и таинственные буквы M.B.P.S. Бенджамен стоял там довольно долго, а когда, услыхав чьи-то шаги в боковом нефе, хотел уйти, луч солнца нашел просвет в тучах и заглянув в окно церкви, упал на скульптуру. Лицо дрогнуло, губы как будто пошевелились, и в то же мгновение англичанину показалось, что женщина похожа на Джулию. «Отступи, время еще есть, молю тебя, Бенджамен! Бенджамен…»

Дрожащее солнечное пятнышко побледнело и погасло, закрытое новой тучей, и лицо вновь застыло в неподвижности. Бенджамен прикоснулся к нему – холодное как лед.

В одиннадцать утра он выслал Робертсона на тракт из Оторова на Пневы, навстречу Мирелю, а сам с Робертзоном отправился к управляющему.

До замка они дошли за несколько минут [228]228
  Замок был построен Шамотульскими в XV веке на Вронецком предместье. В 1511 (или 1513) году он стал, в качестве приданого Катаржины Шамотульской, собственностью познаньского каштеляна Лукаша Гурки. Гурки значительно перестроили замок в XVI веке в резиденцию в стиле ренессанс.


[Закрыть]. Въездные ворота и пространство перед ними мало чем напоминали о давнем величии: стены были облупленные, покрытые лишайниками и подтеками, с одной лишь створкой ворот, державшейся на нижней петле [229]229
  Автор Мемориалавесьма бегло описывает вид ворот, но из «представлений» замка XVIII века, сделанных в 1719 и 1720 годах (Государственный Архив города Познань и Познаньского Воеводства), видно, что предвратное пространство было очень интересным с архитектурной стороны. Это был, как показывают археологические исследования, длинный, окруженный стенами въезд.


[Закрыть]. По обеим сторонам ворот стояли две башни, меньшая из которых напоминала человека в агонии, лишенная вершины, разрушающаяся, равно как и стена, идущая от обеих башен по низкому обрыву вдоль заполненного водой рва. Зубцы крепостной стены время и людская небрежность выщербили как крепкий кулак – зубы [230]230
  Первоначально замок был окружен куртинной стеной с четырьмя башнями по углам, из которых до нынешнего времени дожила только башня Галышки. Остатки куртинной стены были открыты во время археологических раскопок, проводимых в 1971–72 годах под управлением магистра Януша Лопаты. Из неточного описания, содержащегося в Мемориалетрудно понять, какие фрагменты стены еще существовали в 1806 году. Точно известно, что она сохранялась с южной и западной сторон, в фрагментах, идущих от угла, в котором стояла башня Галышки.


[Закрыть]. Внутри замка был обширный, прямоугольный двор, на котором с краю находилось жилое здание – одноэтажный дом с остроконечной крышей, искривленный буквой L и подпираемый маленькой башенкой, прилепленной к лицевой стене. К стене, окружавшей внутренний двор, прижимались ряды деревянных домиков, сараев и пустых конюшен. Тут же стояли две телеги и здоровенная четырехколесная повозка с будкой. С северной стороны находилось имение при замке.