Текст книги "Преждевременный контакт (СИ)"
Автор книги: Вадим Ларсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Феликс сел в кабину и заботливо погладил приборную доску. Немного подождал, затем сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, выравнивая дыхание. Завел мотор, и пикап приветливо заурчал.
Феликс повернул руль, и машина послушно вырулила на дорогу. Хронометр показывал ровно восемнадцать тридцать. Это означало, что у него есть два часа до конца фильма. Два часа для беседы с тем парнем, лежащим в ожоговом отделении хосписа для бездомных на окраине Мегаполис-Сити.
Глава 11
– Много работы с восстановленными, нервное напряжение круглосуточно, низкая стрессовая устойчивость и вот результат. Я говорила ему – ты связался с сумасшедшими и сам станешь таким. И вот, пожалуйста. Тот асоциальный шизофреник, тот бомж стал последней каплей!
Роза раскраснелась. Долгое нервозное состояние, в конце концов, прорвалось. Чтобы снять напряжение, непременно нужно было высказаться, излить боль и теперь эта боль нескончаемым потоком выливалась на голову комиссара Витте.
Девушка говорила без остановки, жестикулируя то и дело и стуча по приборной панели представительского «General EL». Казалось, она вот-вот разобьёт её.
Витте не перебивал. Ему было нестерпимо душно и, несмотря на то, что усердно работал кондиционер, пришлось немного ослабить узел подаренного женой дорогого шёлкового галстука. Комиссар слушал невнимательно и ждал, когда девушка перейдет к главному. Машину вёл автопилот.
– Марк вбил себе в голову, что тот бомж… вроде как из другого мира, – продолжала Роза.
«Так!» – комиссар сделал над собой усилие. Он как можно естественней протянул руку под приборную доску и включил спрятанный там диктофон. В это время Роза стремительно повернулась к нему. Комиссар побледнел. Девушка почти сорвалась на крик, и принялась быстро говорить:
– Конечно из другого мира! Из мира сумасшедших! По сути, полнейший бред! Вы можете представить, что этот пришелец прекрасно разбирается в науках, в литературе, в религии, в медицине, но ни года рождения, ни места проживания своего не помнит. Представляете? Ничего о себе сказать не может. Хоть бы какую историю придумал, раз пришелец… чёрти что. Больной. Я видела его – молчун молчуном. И глаза безразличные, пустые, точно в трансе. Обколотый дарком. Да уж, не от мира сего. От мира убогих! Марк никогда не кололся. Курил это да. Но и на видеонаркотиках не сидел как половина моего района. Я говорила ему тем утром, какие галлюцинации? Какой пришелец? Брось говорю! Он смеялся. Блин! Дурак!
Роза распалялась всё больше.
– Роза, – робко вставил Витте, – о каком бомже говорите?
– Да о Губере этом, чёрт его дери! О ком ещё?!
Комиссар напрягся. Это было кое-что. Разговор поворачивался в нужное ему русло.
– Марк всегда брал такие дела, – продолжала тем временем Роза. – Работал с экземплярами на восстановление. Дофильтрационные, двуличные, в общем все ненормальные… много суицидников, наркоманов, просто отбросов. А говорят этим нельзя заразиться. Бедный Марк! Это я не уберегла его! Я!
Она ударила себя кулаком в грудь и осеклась. Было видно, что ей не хватает воздуха. Глаза её налились слезами, вот-вот, и они потекут по смуглой щеке. С силой сжав комиссарскую руку, она произнесла надрывно:
– Я не могу. Как теперь…
– Успокойтесь, девочка моя, – как можно участливей сказал комиссар, – такое надо пережить.
– Тем утром Марк… – она пыталась взять себя в руки. – Тем утром он был какой-то растерянный, сумбурный. Говорил-говорил, курил одну за одной. Был странный. Ну чем я могла ему помочь? Хотя могла. Наверно должна была. Обязана была! А он всё рассказывал мне про этого… и про какие-то там свои галлюцинации. Про космос, чёрт… про схему какую-то, про то, что совсем немного, и он сможет стать таким же как этот Губер. И тогда…
– Что тогда? – капельки пота выступили у Витте на висках.
– Не знаю, – отмахнулась Роза, – какая теперь разница? Что-то связанное с контактом. Что у этих… есть что-то. И что у него это тоже скоро будет. В общем, чушь всякую нёс. Был ни в себе…
Роза отвернулась к окну, и плечи её задрожали. Слёзы брызнули из глаз.
– Не надо корить себя. Это несчастный случай, никто не виноват. Тем более вы, – Витте не было жаль девушку. По сути, он так ничего и не узнал.
Какое-то время они ехали молча. Затем Витте спросил:
– Марк прямо так и сказал, что станет таким как Губер?
Комиссар пытался выглядеть как можно естественнее, непринужденно роняя слова, будто лишь для того, чтобы продолжить беседу, но Роза молчала.
– Он так прямо и сказал? – повторил он раздражаясь.
Роза не услышала вопрос. Она не слушала, она была далеко. Память снова переносила её в утро того рокового дня, в котором Марк был ещё жив:
– Я не предприняла тогда мер, оставила Марка одного. Надо было не отпускать, силой удержать, заставить провериться у специалиста, ни в коем случае не позволить развиться болезни. Вот что я должна была сделать. Кризис бы со временем отступил, и Марк был бы жив.
Витте мысленно выругался. Испортившаяся погода весь день давила на психику – серый мучительный день, вязкий, тягучий утренний туман, сменившийся дождём, заливающим лобовое стекло электрокара.
– Послушайте меня, Роза!
Она, наконец, очнулась.
– Прошу вас, держите себя в руках, – Витте еле сдерживал раздражение.
Он мало чего добился, но чуял нутром – сейчас бессмысленно на неё давить. И всё же больше он не позволит себе стоять на прокурорском «ковре» и слушать слова: «О достойной пенсии и не мечтайте». Кое-что уже есть на диктофоне, но если этого окажется не достаточно, он найдет способ разговорить эту девчонку. Кем бы ни был Губер, комиссар непременно найдет его и лично доставит в префектуру Юго-Восточного Кластера. Доставит Новаку живым или мертвым. Он сделает для этого всё. Его отделение со вчерашнего дня полностью задействовано в розыске, фото клиента переданы в районные полицейские инспекции, в дежурные участки транспортных узлов, в больницы, в морги. В объявленной операции «Перехват» участвует практически весь округ. Любая информация о разыскиваемом может стать решающей. Его звериное чутьё подсказывало ему – Роза знает больше, но тоже чутье говорило, не надо на неё давить. По крайней мере, сейчас. Вернее будет оставить разговор на потом. Как-то странно она назвала этого Губера пришельцем.
– Не корите себя, – как можно мягче произнес он, заканчивая разговор, – и надеюсь, мы после вернёмся к этому разговору.
* * *
– Так решила наша ночная медсестра, – дежурившая в ожоговом отделении светловолосая женщина-врач неуверенно поправила форменный халатик, – видимо он в бреду постоянно повторял именно их.
– Он что, повторял эти слова? – уточнил Феликс.
Она кокетливо пожала плечами:
– Да. Всю ночь перед операцией. Только два слова и больше ничего. Скажите, кто он? После того как вы его привезли, мы даже медкарточку не можем завести. Это не по правилам. Нет, я всё понимаю, я знаю, кто вы… вот, видите… и операцию, как просили, сделал ваш хирург, но…
И собрав всю решимость, пытаясь придать голосу максимум весомости, выпалила:
– Но почему именно в наш хоспис? У вас есть своя отличная ведомственная больница.
Ответа не последовало. Взгляд полковника был красноречив – никаких вопросов задавать больше не нужно. И всё же, не сумев преодолеть любопытство, женщина не удержалась:
– Так его зовут не Эрик Губер?
Феликс наигранно удивился.
– Вы ошиблись, – сказал он, отрицательно качнув головой, – это какой-то бессвязный набор букв. Чего не скажешь в бреду. Вероятно, вашей медсестре послышалось. Забудьте об этом. Его зовут по-другому, но я вам советую называть его просто «наш пациент». Вы меня понимаете?
Последние слова он произнёс таким тоном, что женщина непроизвольно втянула шею в плечи и кивнула, будто поняла что-то важное.
– Просто пациент, ага, – произнесла она по слогам, словно пытаясь запомнить, как именно произносится эта фраза.
– Вот и славно, – улыбнулся Феликс и участливо спросил: – Как он?
– Больше всего пострадали лицо и руки. Семьдесят процентов заменено искусственной кожей. Внутренние органы не повреждены, легкие в норме. Удивительно, но он быстро восстанавливается…
– Значит, я могу с ним поговорить.
– Исключено, – зачастила врач, махая руками, – это нельзя… к тому же ночь…
Но Феликс уже не слушал. Он мягко, но сильно взял женщину за плечи так, что захрустел её накрахмаленный белоснежный халатик, и спокойно отстранил от двери.
– Мне можно, – негромко сказал он и вошёл внутрь.
В небольшой одиночной послеоперационной на железной койке лежал человек. Руки и голова забинтованы, лишь узкие прорези для глаз и рта чернеют в белоснежных бинтах. Сквозь два чуть заметных отверстия в нос вставлены трубки аппарата искусственного дыхания, из уголка рта торчит зонд, а рядом у койки, монотонно попискивая, мигает плетизмограммой зеленый экран кардиомонитора.
– Как же тебя угораздило, – произнёс Феликс, стоя перед кроватью, заложив руки за спину. – Инсценировка едва не превратилась в реальность. Погоди умирать, ты нам пока нужен живым.
За окном на железном карнизе, нарушая тишину палаты, крупные дождевые капли вытанцовывали чечётку, и в их спонтанном ансамбле солировал назойливый писк старенького монитора, неутомимо фиксируя частоту сокращений сердца: «Пи… пи… пи…». Человек был неподвижен. Феликс ждал. Через минуту пиканье прибора участилось, и больной открыл глаза.
– Хорошо, – выдохнул полковник, улыбаясь, – искусственная кожа приживется быстро. Довелось проверить на себе.
Он сел на единственный в палате стул так, чтобы лежащий мог его видеть и сделал приветственный жест:
– Ну, здравствуй, Марк-погорелец.
Лежащий моргнул. Феликс подался вперед, упёрся руками в колени и добавил с оттенком чёрного юмора:
– Скажи спасибо, что мы оказались рядом.
– Тпа-тибо, – еле выговорил Марк, жуя углом рта медную трубку зонда.
– Юмора не теряешь, похвально.
Полковник глянул в окно и подумал, надо бы поставить решётку. Затем серьёзным тоном произнёс:
– В общем так. Меня зовут Феликс, фамилия Аристовский, я – полковник Управления Безопасности, и мы с тобой с сегодняшнего дня играем «в открытую».
Помолчав, продолжил:
– Теперь, Марк, ты знаешь, кто мы и откуда. Не глупый, догадался. Я тебя водить за нос не собираюсь, не тот я человек. Ты, парень, теперь мой, я тебя перехватил первым.
* * *
«Перехватил», – мысленно повторил Марк слова незнакомца. Он попытался ухмыльнуться, но ухмылка получилась кривой. И не из-за зонда. Просто он не ощущал ни губ, ни щёк. Совсем не чувствовал своего лица. Оно было чужое. Ощущал лишь опухший язык, упирающийся в скользкий и мокрый от слюны металлический зонд и больше ничего.
– Ты был там, и знаешь, как это сделать снова, – продолжал мужчина. – Твой переход зафиксировал спецотдел «Зет». Им мало что известно об «иных», но они уверены, что те существуют. Вы с пришельцем вроде как засветились. Зетовцы не могут отслеживать переходы «иных», но ты ведь не «иной». Ты, Марк, законопослушный чипированный гражданин СОТ, и твой контакт отследить было достаточно просто. У «Зет» есть такая возможность. Поскольку это случилось впервые, видел бы ты их радость. Чуть с ума не сошли. Помешались на этом. Я не ученый, не из «Зет». Как раз наоборот. Я военный. Не понимаю этот цирк. За всю жизнь я не встречал ни одного пришельца, не видел ни одного синеголового со щупальцами. Для меня эти отчеты ботаников из «Зет» – полный шизофренический бред. Но в отличие от меня, моё начальство этим отчетам верит. Моим боссам нужны твои «иные». Зачем – не знаю, не моё это дело. Может новые технологии, сверхмощное оружие, альтернативные виды энергии. Это не моя головная боль. Я на службе, и политикой не интересуюсь. Просто надо предоставить боссам твоего пришельца живым и невредимым. Видишь, как всё просто.
В сумерках палаты под унылый шелест дождя и тихое пиканье кардио-прибора этот низкий тяжелый голос звучал особенно завораживающе. Марк даже заслушался.
– Честно сказать, – продолжал Феликс, – сам до сих пор не верю, что два дня гоняюсь за не человеком. Но повторюсь, я – солдат и обсуждать приказы не привык. Есть объект и нужно обеспечить контакт. Всё. Как по мне, так найдем мы твоего… доставим куда надо, а там иди на все четыре стороны.
Баритон Феликса явно обладал гипнотическим действием.
– И ты, Марк, мне в этом поможешь. – Он наклонился ближе: – Да?
Марк растерялся. Последняя фраза прозвучала так по-дружески, словно они закадычные друзья, знают друг друга много лет, и нет разницы ни в возрасте, ни в положении, ни в статусе. Будто он, Марк, не лежит сейчас перед этим краснолицым убэшником на больничной койке с перебинтованным лицом и с медленно приживающейся нано-кожей, а сидят они на лавочке солнечным утром в «Космическом парке» и мило беседуют о пустяках.
– Можешь не отвечать, – выдохнул полковник, – у тебя просто нет вариантов.
Марк опять попытался улыбнуться. Все происходящее забавляло его.
«Надо же, открыл тайну. Все знают – силовики из Безопасности никогда не просят. Не то ведомство, чтобы просить».
– Надеюсь, тебе знакомо слово «вербовка»? Так вот, Марк, теперь ты работаешь на меня. Времени мало, поэтому начнём…
* * *
Утро выдалось таким же пасмурным, как и вся прошлая неделя. Лёжа на больничной койке, вытянув вдоль тела забинтованные руки, Марк сквозь щёлочки в свежей перевязке смотрел пустыми глазами на серый потолок и думал о том, как быть дальше.
Пошла вторая неделя, и он шёл на поправку. Волосы стали понемногу отрастать, швы на лице почти рассосались, и теперь ему накладывали совсем легкую бинтовую маску. Временами маску снимали, давая нанокоже подышать. Он уже вставал с кровати и самостоятельно ухаживал за собой. На удивление искусственная кожа приживалась чрезвычайно быстро.
Вчера Марк впервые с момента операции посмотрел на себя в зеркало без маски. На него смотрело чужое изуродованное лицо, и ему стало страшно.
«Этого не может быть. Это не я», – ему до сих пор не верилось в случившееся.
Он закрыл глаза и затем снова открыл их.
«Откуда я могу знать, что это я?»
По каким признакам ты понимаешь, что ты – это именно ты и есть? Неужели лишь по отражению в зеркале? По человеку в зеркале ты судишь о том, какой ты и безоговорочно веришь, что отражение является именно тобой? Но ведь отражение солнца в луне совсем не похоже на настоящее солнце.
Он смотрел в зеркало и видел абсолютно чужого человека. Видел щёки, сшитые как лоскутное одеяло из геометрически правильных кусков искусственной кожи, видел мертвецки белый синтетический лоб, который уже никогда не прорежут хмурые глубокие морщины. Прикрытые опухшими безволосыми веками щели глаз, и череп с нелепо торчащими из редких рыжих островков изуродованными огнем ушами. В центре этого уродства большой бордовый нос, а под ним кривые, еле различимые ниточки губ. Раньше он не сомневался, что человек в зеркале – он. Никогда не сомневался. Даже мысли такой не возникало. А теперь?
Марк моргнул, и ему моргнули в ответ. Поднял забинтованную руку, и человек в зеркале сделал тоже самое. Рука у него была так же забинтована.
«Эй ты, урод!» – негромко крикнул отражению. Человек тоже крикнул Марку: «Эй ты, урод!»
Два урода через зеркальное стекло пристально рассматривали друг друга.
«Вот так я и понимаю что в зеркале я», – выдохнул Марк.
В течение жизни человек по ту сторону постоянно менялся. Когда-то давно, в детстве, на Марка из зеркала смотрел маленький мальчик, который не любил умываться и лишь брызгал водой на лицо. Потом появился рыжий подросток, корчивший жуткие рожи. Позже подростка сменил молодой человек, с пушком вместо щетины. Дальше он перестал обращать внимание на того, кто в зеркале.
И вот опять пристально разглядывал своё отражение, заново знакомясь с собой.
Глава 12
– У тебя бывало такое, думаешь, проснулся, но это не так. Пару дней назад я будто бы проснулся, сел в кровати, а в углу комнаты стоит маленькая девочка лет пяти и что-то невнятно бормочет. Я прислушался, ну ничего не пойму. Слез с кровати, подошёл ближе. Слышу, бубнит непонятное. Я ещё ближе. И тут меня в жар бросило. Она смотрит на меня такими кровавыми глазами и шепчет без остановки тихим ласковым голоском: «Ты скоро умрешь, ты скоро умрешь, ты скоро умрешь…».
И тут я по-настоящему проснулся.
* * *
Феликс проснулся в третьем часу ночи. Подушка и простынь были мокрыми, хоть выжимай.
«Почему так душно?» – подумал он и вспомнил, кондиционер сгорел неделю назад.
Он устало поднялся с кровати, подошёл к кладовке и достал старый довоенный вентилятор. Лопасти с тихим, будто кошачьим урчанием раскрутились, и он мокрый и горячий встал напротив них. Он стоял неподвижно, пока тело принимало нежные ласки прохладной воздушной струи. Пот стал остывать, но дышать не стало легче. В спальне, казалось, не осталось больше ни единого атома кислорода.
«Опять приснился кошмар».
Он лёг и вскоре заснул, но спал нервно, недолго и проснулся совершенно разбитым.
Утро вновь выдалось дождливым. Надоедливый бесконечный шум воды за окном длился целую неделю. Радости пробуждения не было, вставать не хотелось. Глядя в потолок, он размышлял о том, что с ним происходит в последнее время.
«Может это болезнь?» – думал он.
Если да, то началась она год назад, когда ему впервые приснилось леденящее душу чувство падения. В том сне под ним вмиг растворилась твёрдая поверхность, и он с невероятным ускорением устремился вниз, словно со скалы в горную реку. Тут же перехватило дыхание, горло пересохло мгновенно, окоченели пальцы ног. Он падал и видел себя одновременно изнутри и со стороны, отчётливо понимая – его смерть неизбежна. Жизнь закончится через минуту, а может и раньше и он навсегда перестанет существовать. Но вместе с этим пониманием появилось и удивительное чувство спокойствия и принятия стремительно приближающейся неизбежности.
До этого сны Феликсу не снились вовсе. И мысли его о смерти до появления этих снов были иными. Но теперь сны рождали в нём осознание неминуемого конца и пустоты. И ещё они рождали страх, который заставлял тело реагировать на мысли о смерти неуютной скованностью, а мозг судорожно гнать их вон из головы. Страх создавал психологический барьер, подавляя неосознанное желание прикоснуться к смерти, постараться понять её.
Всякий раз, падая в бездну, он физически ощущал, как в его организме бурлят немыслимо сложные химические процессы, вызывая чувство эйфории, как при влюбленности или в минуты счастья. Падение – тот же полёт, а смерть – такой же наркотик, как и оргазм.
Сознание порождало массу вопросов: Что будет после жизни? Что ждёт его внизу? Пустота или новая раельность? Могильные черви или Вальхалла? Забытье или бессмертие?
С тех пор он стал спать крайне беспокойно, редко высыпался и почти каждую ночь просыпался по нескольку раз. И каждой ночью он умирал во сне. Всегда по-разному, но с неизменным результатом. Удар, всплеск и кошмар заканчивался так же непредсказуемо, как и начинался. Весь в холодном поту он мгновенно распахивал глаза, словно кто-то будил его, крича над ухом. Судорожно выгнув спину, он поднимал грудь как можно выше, и жадно дышал, хватая воздух пересохшими губами. Это пробуждение как откровение, до смерти пугало его. Может именно потому он и перестал бояться смерти настоящей. Более того, теперь он желал её.
«Наверняка это болезнь. И сто процентов психическая».
* * *
Сегодня полковник снова проснулся разбитым. Как и каждое утро в последнее время. Этой ночью, как множество ночей до этого, его сон опять закончился падением. Кошмары давно не пугали его, но изматывали физически. В тоже время подсознание уже не могло обойтись без них. Смерть во сне порождала в нём такой ураган эмоций, какой просто невозможно было пережить наяву. И это беспокоило его.
Лёжа на кровати, он бесцельно водил туманным взглядом по небеленому потолку. В голове крутилась бесконечная как зубная боль фраза: «Расставайся с собой легко». И раздражала не сама фраза, а то, что он не мог вспомнить, где он её слышал. Он опять задумался об отставке. Он не отдыхал много лет. Никогда не имел ни семьи, ни жены. Служба заменила ему семью, Агата заменила остальное. Отставка означала смерть, так как, уйдя со службы, он ушел бы от Агаты Грейс. Может, поэтому ему постоянно снится смерть? Без Агаты он умрет по-настоящему. Жизнь станет никчемной, не нужной. Без неё он будто гонимый отовсюду ронин – самурай, потерявший своего сюзерена – не приживется больше нигде. Поэтому об отставке и о домике на берегу океана можно забыть. Как ни банально это звучит, но только смерть сделает его свободным. Страх же, взрывающий внутри сознания адреналиновую бомбу, придавал новые силы для жизни, наполняя энергией.
«Чёрт! С этими кошмарами надо что-то делать! Это или старая контузия дает просраться, или так начинается старость. Немудрено, мне уже пятьдесят семь».
Его дед любил говорить: «Я чувствую, как отмирают клетки мозга в моей голове».
Дед часто повторял эти слова, устало опускаясь на диван, такой же старый, как и он, и приговаривал: «Этого тебе, внучек, не понять. Клетки твоего мозга молодые, и пока ещё любят размножаться». Вскоре дед умер.
«Может, пришло мое время? Что за чушь! Я силён как бык. Подтягиваюсь семнадцать раз, отжимаюсь пятьдесят. Мне даже шестидесяти нет, а ему тогда было за семьдесят! Интересно, а моим мозговым клеткам тоже пятьдесят семь или уже за семьдесят?»
Он встал с кровати и пошёл бриться.
«Я стал бояться ложиться спать», – вдруг подумал он.
Именно поэтому по вечерам всегда находил себе какое-либо занятие, лишь бы не спать. Боялся утром не проснуться, потеряться в ночных кошмарах, бестолково закончить жизнь. Равносильно, как умереть в постели от старости и простуды.
«Не в моем стиле», – усмехнулся, намыливая седую щетину.
Он как древний викинг, как буси, должен умереть в бою, с оружием в руках, защищая её, свою Агату.
Смыв остатки пены с лица, он вытер красное лицо, выключил свет и вышел из ванной комнаты. В прихожей посмотрел на часы. На всё про всё оставалось четверть часа. Он надел с вечера по-армейски отглаженные брюки, свежую, только из упаковки, белую рубашку, застегнул нагрудную кобуру и, машинально проверив большим пальцем положение предохранителя, поправил в ней графеновый армейский десятизарядный VW-9. Затем перекинул через руку серое пальто и вышел за дверь.
В подъезде воняло котами и старостью. В створке соседской двери, наглухо закрытой больше двух недель, веером торчали счета коммунальных служб. Стараясь не смотреть на разноцветные бумажки, словно скрывая свое участие в чем-то тайном и противном, он спустился в подвал.
В сыром полутемном коридоре, болтаясь на торчащем из потолка проводе, мерцала одинокая лампочка. Феликс чуть не задел её головой. Он пересёк два пролета, поднялся в соседний подъезд и через «черный ход» вышел в безлюдный переулок под холодный мартовский дождь.
Обернувшись, убедился – блондина с аккуратной испанской бородкой поблизости не было. Для Феликса с его военным и служебным опытом вычислить слежку было делом тридцати минут. Но тому, что за ним следят, он не придал большого значения. Кто бы ни был тот блондин – друг или враг, из спецотдела «Зет» или работник тайного аппарата, да кто угодно, главное – пока он не мешает Феликсу делать его работу он, Феликс, не будет мешать ему жить. Блондин, естественно, не мог быть другом, друзей у Феликса не было никогда. Он также не мог быть врагом, от врагов полковник избавлялся сразу. Он мог быть лишь претендентом на роль врага. В таком случае Феликс предпочитал ждать, пока враг не проявит свои истинные намерения. Блондин пока никаких намерений не проявлял. Как назойливая муха, кружил вокруг Феликса, но не более. Муху можно не замечать, лишь делать «обходные манёвры». Это даже поможет оставаться в форме. Но коль скоро муха станет надоедать, для этого у Феликса в нагрудной кобуре есть мухобойка.
Из переулка он вышел на оживленную улицу, направился к станции скоростных вагонов мегаполис-транса и попал в утренний час пик. Цепкий взгляд привычно отмечал серые лица прилизанных менеджеров, небрежно одетых курьеров, сонных клерков, операторов, инженеров, чиновников средней руки, спешащих выполнить свой долг. Он протиснулся в забитый до отказа вагон. Ехать нужно было до конечной.
На телемониторе над пассажирскими головами шли утренние новости. Миловидная девушка, корреспондент «Первого канала», брала интервью у пожилого человека, по видимому ученого энергетика. В нижней строке экрана краснело название сюжета «Солнечная энергия – путь в будущее».
Пожилой ученый запальчиво почти кричал в микрофон:
– Хочу заметить, что сегодня человечество производит электроэнергии в сто раз больше, чем в довоенные годы. Десять миллиардов людей уже не может представить свою жизнь без этой энергии. Совет Объединенных Территорий, по сути, совершил энергетическую революцию, превратив планету в огромную солнечную батарею. В наши дни энергия практически ничего не стоит. Вот факты и цифры. Общая площадь планеты, занимаемая солнечными батареями – 37234765780000 м»…
Пассажиры не слушали. Мысли их были, как всегда, заняты собственными проблемами. Лишь некоторые изредка поглядывали на экран.
– Теперь давайте подсчитаем… – вещал динамик. – На один квадратный метр земли приходится в среднем один киловатт солнечной энергии. КПД современной солнечной батареи составляет… – Скучные подсчеты ученого, понятные разве что таким, как он, не вдохновляли на начало дня. – Количество световых часов в сутках равна… – Кто-то, не извинившись, наступил Феликсу на ногу, – …возьмем умеренный климат, где половина дней солнечные. Соответственно, за год с квадратного метра батареи получим триста шестьдесят пять киловатт в час. В среднем за год…
Вагон остановился на очередной станции, и поток людей чуть не вынес полковника на перрон. Встречная толпа, ринувшаяся внутрь, оттеснила его в середину вагона.
– Теперь сравним эту цифру с довоенным производством, – орал в микрофон старый энергетик. Феликс стал продвигаться к выходу. Мельком взглянул на экран. – … а это в сто раз меньше, чем человечество производит сейчас! И не только производит. Мы научились ее аккумулировать, хранить и транспортировать практически без потерь. Так-то, милочка. Сейчас у нас столько энергии, что мы можем поделиться ею даже с пришельцами из других планет.
Девушка-корреспондент участливо кивала головой, и время от времени профессионально улыбалась в камеру.
Феликс прикрыл глаза. Вагон постепенно пустел, приближаясь к конечной.
– Солнечная энергия беспредельна, – голос с телемонитора лился нескончаемым потоком хвалебных фраз в сторону мудрого и дальновидного руководства. – Она возобновляема, экологически чиста, а сейчас и экономически обоснована. Надо сказать Совету большое спасибо за мудрое решение наконец-то слезть с нефтяной и газовой «иглы», уйти от варварского вида энергоносителей, такого как атом и наконец-то сделать правильный выбор – использовать энергию солнца, как единственный безальтернативный энергоресурс будущего.
– Большое спасибо, – корреспондент в последний раз одарила телекамеру лучезарной натренированной улыбкой, – с нами был Григорий Аристархович Шорм, главный консультант по вопросам энергетической политики СОТ. А сейчас новости за неделю.
Феликс вышел из вагона и пошёл по пустому перрону к выходу. Надоедливый дождь, казалось, решил лить вечно. Крупные тяжелые капли хлестали по лицу. Он поднял воротник пальто и, вжав голову в плечи, побрёл вдоль хмурой улочки мимо серых домов с дешевыми комнатами, мимо облезлых стен универсамов, мимо выцветших граффити на покосившихся заборах и ржавых мусорных контейнерах. За серыми крышами довоенных построек в дождливой мороси просматривались пики стоэтажных офисов с многоярусными стоянками, взлётными площадками на крышах и никогда не смыкающей глаз охраной. На малолюдных окраинах явно чувствовалось их демографическое различие с бурлящим центром Мегаполис-Сити.
Он вошёл в холл хосписа и привычно направился в ожоговое отделение. На часах было десять, и по коридорам уже вовсю сновали врачи в белых халатах и медсестры в синих. Шамкающие беззубыми ртами дряхлые старички и старушки в домашних тапочках по-черепашьи передвигались, держась за поручни, и неопрятные люди пустыми глазами разглядывали что-то на старых настенных плакатах.
Он кивнул дежурившей у входа медсестре и, не сбавляя шаг, направился к крайней палате послеоперационной реабилитации.
Феликс вошёл в дверь, сделал два быстрых шага и остановился у кровати. Он сразу посмотрел на окно, оно было зарешёчено и наглухо закрыто. Откуда-то снизу к груди подкрался неприятный холодок. Он так же быстро вышел в коридор и жестом подозвал медсестру. Та прекратила писать, отложила журнал и, суетливо стуча каблуками, почти бегом устремилась к нему.
– Где? – резко бросил Феликс.
Медсестра округлила глаза и, задев его плечом, протиснулась в палату.
Несколько секунд они стояли перед кроватью и молчали. Затем медсестра бросилась в коридор, что-то крича на бегу, а Феликс достал коннектофон, набрал номер и твёрдым голосом произнес в трубку:
– Альфред, у нас проблемы. Нужна бригада. Быстро приезжай… ты знаешь куда.
Феликс стоял перед пустой кроватью. Постель ещё не успела остыть, скомканная простынь наполовину сползла на пол, а на подушке темнела свежая вмятина, оставленная головой Марка.
