Текст книги "Чума (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

   Двухкратное удорожание хлеба прижало городских. Несильно: городские общины на «Святой Руси» до конца 14 в. имеют собственные земли. Сады, огороды, выпасы... бывают и пашни. Быстрого скачка цен не было, не было в Окских городах и такой ненависти ко мне, как в городках Ростово-Суздальских после разгрома Клязьменского каравана. Кто не мог прокормиться при удорожании хлеба – шли к богатеям. В слуги, в смерды. Или ко мне.

   Отпал, из-за снижения прибыли, экспорт. В Степи, где старый Боняк «съел» разгромленную мною орду Башкорда, где Алу продвигал наши товары, уменьшение потока зерна вызывало... неудовольствие. Но в набег не переходило.

   Объём товарного хлеба, необходимого нам, постепенно рос. Но так ме-е-е-едленно!

   Серебро у вятших. Боярин надумал себе шапку новую купить, тут жене серёжки хрустальные глянулись:

  – Хочу!

   Мда... Шапка откладывается.

   Матушка просит:

  – Мыла у них целебные есть. А у меня ноги крутит.

   Опять шапке ждать.

   Приходиться боярину либо жить «по старине», имея в доме постоянную грызню, ощущая себя, в кругу друзей и сослуживцев, пнём обомшелым и нищим, либо изобретать... новые доходы.

   Насчёт «изобретать» у этих людей... не принято. Не научено, не воспитано. Хуже: изворотливость, умение найти неочевидное решение, считается пороком, непристойностью. Такое свойственно мелкому торговцу – ему каждый день крутиться надо. А уже купцу, но по-крупнее... несолидно.

  – И я, и отец мой, и дед вот на ентом месте, вот ентим товаром торг вели. Нас люди знают. Нам чего менять... не с руки.

   В новгородской берестяной грамотке этой эпохи в ответ на просьбу о займе сказано: «еб... лёжа». В смысле: как все, без изобретательства. Вот так, «лёжа», тут и... живут.

   У боярина – служба и вотчина. Править их надо прямо, без «зигзагов и новизней». Как «с дедов-прадедов бысть есть». Выдумывать новое опасно:

  – А ты, часом, не ворогам ли передаться надумал?

   Новый товар требует новых денег. Что делать?

   Штатное решение у таких людей: повторить обычное «дай» два раза.

  – Ты вчерась на торгу напивши был. Буянил, блевал на соседей. С тебе две гривны.

  – Эта... Твоя милость! Дык у прошлом годе на гривне разошлись!

  – То прежде было. Теперь две.

   Тут служивых прижало моим «страховым соглашением». Я ж рассказывал...

   Моих давить нельзя – всякое вымогательство выкатывается к князю. Живчик теряет свои деньги. Что вызывает его нервенную реакцию.

   Глядя на моих и местные начинают «права качать». А то нанимаются к моим факторам в приказчики и, получив «паспорт моряка», строят рожи и язык показывают. Или вовсе съезжают. Есть куда – Всеволжск.

   Целью «страхования» было «наведение элементарного порядка» в отношении моих людей. Но эффект оказался шире, «доходы от должности», «приварки» упали у многих.

   Серебра нет, а жена пилит:

  – У Мартемьяновны замки хитрые, Всеволожские, на сундуки повешены. У них скобы не снимаются, не теряются, только откидываются. Ключей к тем замкам подобрать лихие люди не умеют. А прислуга наша... ты ж сам знаешь, кто – тать, кто – бестолочь. Надо и нам замков тех прикупить.

   Мда... Людишки-то... не уследить. Смысл-то есть. А серебра – нет.

   Другой источник дохода – вотчина. Не земля – с Русской земли серебрушки не выскакивают – крестьяне на земле. Холопы, закупы, смерды. На барщине, на оброке, в работниках.

   Самое простое: поднять оброк.

  – Ты, Микитка, сеешь полста пудов, снимаешь полтораста. Съедаешь сто. Отдаёшь мне от съеденного десятину – десять пудов. А теперя будешь отдавать десятину от всего. Пятнадцать.

  – Боярин! Милостивец! Не губи! Детки по миру пойдут! С голоду перемрём-опухнем!

  – Ни чё. Не перемрёте. Сколь в твоей верви дворов? Тиун ещё десятину прирежет.

  – Дык тама ж осинник! Мы по ём коров пасём!

  – Ни чё. По-далее пасти будете. Иди с богом.

   Это – благостный вариант. Лёгкое увеличение оброка с одновременным увеличением запашки. Оброк – натурой.

   Бывало хуже – деньгами. «Хуже» – потому что денег у крестьян нет, надо сперва хлеб продать, а в торговле они не понимают, «текущую конъюнктуру рынка» – только по слухам. Проще: дурят их. И по смыслу: между пудом зерна в овине и «на тебе, боярин, уговоренное» появляется лишний рот – прасол.

   Бояре ужесточали «налогообложение» кто во что горазд. Утроение оброка, переход на «исполу» (пол-урожая, «половинники»), барщина шесть дней в неделю (с выдачей «прожитного», жалования), осаживание на землю дворни, попытки разводить пчёл и раков, запустить ремёсла... Менее эффективные варианты отмирали. Вместе с их изобретателями и подневольными исполнителями. Некоторые, не выдержав безудержного потока инноваций в части «дай», бежали в другие края. И ко мне тоже.

   Именно бояре, подстёгиваемые вовсе не голодом и нищетой, но гонором, стремлением удержаться, по внешним визуальным признакам в форме моих товаров, в своей страте, заставляли зависимых крестьян производить больше хлеба.

   А вот свободные общинники отзывались на «товарные искушения» крайне вяло. Мои товары были, за несколькими исключениями, им не нужны.

  – Во. Серп новый купил.

  – И почём?

  – На торгу глядел – всё по четыре да по пять. А зашёл ко Всеволжским в лавку – за три с куной взял. Добрый серп. Как дочка подрастёт, годков через пять, ещё такой куплю.

   Везде, где мы выдавливали конкурентов ценой или качеством, у крестьянина не было причин увеличивать производство хлеба. Наоборот: из-за нашей дешевизны он мог «свести концы с концами» при меньшем сборе.

   Глава 540

   Мысль у коллег не проявляется. Пока попандопулы предлагают туземцам привычные тем вещи, более дешёвые, лучшего качества – лучше и больше аборигены работать не будут. Наоборот – будут меньше и хуже.

   Нужен товар, создающий новую потребность.

   Такое – «третья производная».

   Уже продвинуть на рынок новый бренд известного продукта – не просто.

  – Нож новгородский! Один в один! Точно такой же! Но – другой: сделан во Всеволжске. Дёшево!

  – Ну... поглядим.

   Товар для известной потребности, но существенно изменившейся реализации – крайне тяжело:

  – Коса! Воеводовка! Косит впятеро! Против горбуши. Сама режет, сама сгребает! Всегда с сеном будешь!

  – Не... кривая какая-то... не... Вот соседи намашутся, обскажут... поглядим.

   Новая потребность, новый, прежде не существовавший элемент жизни, вроде возможности во всякую минуту увидеть себя в зеркальце... Вводит аборигена в ступор.

  – А эт чё?... А... А на чё?... Ну... Дык, я-т себя завсегда знаю. С отовсюду... А бабе на чё? Я ж на неё смотрю, а ей-то на чё?

   Два первых способа позволяют «поднять денег», «набить мошну», вытеснить конкурентов. И снижают уровень производства аборигенов. «А на чё?».

   «Общество потребления», при такой психо-полит-экономии, выглядит «заоблачной мечтой». Впрочем, глядя из «натурального хозяйства», из патриархальности, многое в экономике 21 века выглядит... розовыми слонами накурившегося наркомана.

   Для сравнения: в Столыпинскую реформу из 13,5 млн крестьянских домохозяйств выделилось из общины и получило землю в единоличную собственность 1,436 млн (10,6%, на 1 января 1916 года). За десять лет. При мощнейшей юридической, административной, финансовой, транспортной... поддержке государства.

   Здесь все, от соседа до князя – против.

   Дважды я пытался убедить Живчика, что увеличение сбора зерна – это хорошо. И он, конечно, соглашался. Молебнов предлагал провести, крестных ходов, водосвятий...

   Что таких хозяев надо поддержать: дать льготы, облегчить выход из общины, помочь с межеванием... И тут он полностью отказывался.

  – Крестьянство – плоть «Святой Руси». Русь стоит от Рюрика три века. И ещё столько так же стоять будет. Потому ничего менять не следует.

   Это – неправда.

   У Рюрика не было феодалов-землевладельцев. Его дружина жила на корме князя. Князя нанимала община. Вещему Олегу платили «по гривне за голову». У него не было податей. Регулярный прямой налог на Руси от Святой Ольги с её «полюдьем» и погостами. Само крестьянство при первых князьях жило иначе, называлось иначе (по племенам). Даже размер общины за три века изменился.

   И через три века будет по-другому: Иван III, пытаясь защитить Русь от татарских набегов, запустит «крепостное право». Дав дворянам землю, прикрепит крестьян для её обработки. Иначе конного бронного воина в войско не собрать.

   С Живчиком мы поговорили резко. Разошлись взаимно недовольные. Я заткнулся. На время.

   Картинка получается грустная.

   Для прогресса нужны города. Городам нужен хлеб. Не «вообще» – «товарный». Крестьянин товарного хлеба не даёт. При «торжестве натурального хозяйства» больше сеять у него причин нет. Производить излишки его заставляют силой. Княжеские мытари, требуя подать, или боярская челядь, требуя оброк. В обоих случаях за спиной сборщиков маячат железяки «группы лиц».

   Государство – организованное насилие. Я об этом – уже и неоднократно...

   Государство – заставляет создавать излишки (прибыль).

   Прибыль – ресурс прогресса.

   Итого: прогресс = насилие.

   «Изнасилование широких народных масс», здесь – русского народа.

   Коллеги, вы как? Ощущаете в себе «злыдня писюкастого» нац.масштаба? – Без этого не будет «излишков». Не будет и прогресса.

   Три пути, позволяющие попандопуле не уморить своих людей голодом.

   1. Увеличить налоги.

   Пахарям придётся больше пахать, чтобы «заплатить и спать спокойно».

   Увы, у нас тут не «Прекрасная Франция», где вся земля поделена. Наши мужики встали да пошли. На новые земли. Они и так постоянно этим занимаются.

   2. Раздать вотчины.

   Поместья дадут товарный хлеб. Землевладелец, закрепощая земледельца, заставит его работать на пределе сил.

   Так поступал Иван III, создавая дворянство, так раздавал вотчины в новых землях Московского государства Иван IV.

   Крепостное право будет приближаться к рабству, достигнув пика в «век золотой Екатерины». Пугачёвщина, рекрутчина, Салтычиха...

   3. Создать колхозы.

   В «Святой Руси» для этого уже есть главное: общая собственность на основное средство производства – землю. Да и прочее, вроде тягла и инвентаря, часто используется коллективно:

"Житье у них было плохое -

Почти вся деревня вскачь

Пахала одной сохою

На паре заезженных кляч".

   То-то «народники» были уверены: стоит грохнуть царя и «всё будет хорошо!». «Русский народ для социализму готов!».

   Осталось поставить парторгов и спускать. План по севу. Из какого-нибудь «волостного сельхозотдела».

   «Наш колхоз стоял на краю пропасти. Но пришла перестройка, и мы сделали большой шаг вперёд».

   Все варианты держатся на насилии. Здесь – на святорусской княжеской власти, на «Империи Рюриковичей».

   Я вспомянул Ульянова и пошёл «другим путём». Тоже насильственным, но другим. Из двух вариантов: прусского, юнкерского и американского, фермерского выбрал третий – русский.

   Схема, которую Россия реализовывала с 16 по 20 века. Городки засечной черты, казачьи станицы на Кубани, сёла в Новороссии, торговые пристани вроде Гжатска... Крупное, одномоментно создаваемое по государственному решению, поселение.

   На этот «гос.скелет» в разных пропорциях и формах (в РИ) накладывалась «самодеятельность населения». Помещичий, мужичий, казачий, колонистский, сектантский... «пионеризм».

   Большое село, свой надел, присутствие гос.чиновников ослабляют «удавку общины». Конечно, возникают разные «неприятности» типа «наряд вне очереди». Но сельский сход их не распределяет. А у тиуна зависти к «крепкому хозяину» нет. Он в другую игру играет, «карьера» называется.

   Наоборот, у «богатея» с «начальником» – вась-вась. Отчего куча недовольных.

  – Эт с чего ему – всё, а мне – ничего?!

  – Неправду говоришь. Обоим дадено вровень. Земля, скот, подворье. Только он во всяк день в поле, а ты – в избе на печи.

  – А у меня ножки болят! Сил терпеть никаких нет! Только в тепле держать!

  – То есть, ты к крестьянскому труду не годен? Учись, счетоводом будешь. Всегда в тепле, сидя.

  – А не можу я! У меня буковицы в глазах скачут! Так и прыгают, так и бегают! Голова аж болит.

  – Тогда кирпичи лепить. Сидя. И печь недалече. У Христодула в лепильщиках завсегда недостача.

   Подобные беседы в разных вариантах происходили повсеместно. Часть поселенцев не была способна оценить свою слабость, физическую или умственную. Непригодность к крестьянскому труду в этих общинах воспринималась как второсортность. Как, в Пердуновке, смущался и ругался Чимахай, признаваясь в отвращении к хлебопашеству – я уже...

   Для меня человек – объективная реальность. Объект с суммой свойств, меняющихся со временем. Цель: найти каждому оптимально подходящее занятие.

   У местных «оптимально» значит «потомственно».

  – Дед мой землю пахал, отец пахал. И я пахать буду.

  – Ты ж коня запрячь не умеешь!

  – Да уж, господь не сподобил.

  – У тебя ж ни одной борозды прямой!

  – Ни чё. Я вчерась говел, нынче, бог даст, прямо пойду.

  – Вот что, отговённый ты наш, собирай вещички да топай в бурлаки. Там-то, в упряжи, мимо бережка не промахнёшься.

  – Не... дед пахал, батя пахал... не.

   Благодушно наблюдать, как такой... «пахарь народный» доводит семейство своё до нищеты да землю портит?

   До кого-то со временем доходило, другим приходилось помогать. Иногда и насильственно.

   ***

   Когда человеку говорят:

  – В космонавты негоден. Уши оттопыренные – шлем не налезет.

   всё понимают: проф.непригодность.

   А если «не годен в крестьяне» – сразу «классовый гнёт и ущемление православного народа».

   ***

   Вторая «удавка» – власть – работает во Всеволжске чуть иначе.

   В моих землях нет налогов. Вообще. Это многих потрясает.

  – Воевода, с чего ты живёшь-то?

  – С ума-разума.

   Вопрошающие впадают в прострацию, «сношают ежиков», обижаются:

  – А мы тогда как? Без ума? Дурни?

   Потом находят удовлетворяющий их ответ:

  – Врёт. С волшбы богатеет. Народ верно сказывает: Колдун Полунощный. А мы люди добрые, христолюбивые, нам Христос не велел.

   Восстановив, такими суждениями, самооценку, смотрят на меня сострадательно: душу свою вечную загубил. И с завистью: поменял блаженство вечное небесное на богатство земное тварное. Но – большое. Не всяк так сумеет.

   Точно: «не всяк». Роль подати у меня играет ипотека: кредит на срок до шести лет за предоставляемые стартовые «уровень жизни» и «способ производства». «Белая изба». Втянувшись в режим «расширенного воспроизводства» для погашения кредита, «привыкнув к хорошему» – к множеству элементов, которые считаются «богачеством», крестьяне будут и дальше поддерживать такой уровень. «Не хуже других».

   Я надеюсь...

   Понятно, что кредитование, в отличие от подаяния, возможно только при наличии «орг.насилия» за спиной заимодавца.

   «Грозное что-то куётся во тьме»... Выбрав «экстенсивный путь», я автоматом, не считая и планируя, а просто по бредовости моего выбора и предчувствию крупных неприятностей, велел Терентию строить ещё одну линейку зерновых ям.

   Потом грянул «мятеж жрецов», поход в Мордовию и, из-за победы, необходимость обустроить и прокормить тридцать тысяч новых насельников.

   Одновременно Чарджи прошёлся по «унжамерен» и сжёг Кострому. Что дало сотни пленных и тысячи «вынужденных переселенцев». «Вынужденно» – прежде всего для нас: оставлять на прежних местах общины, чью кровь мы пролили, нельзя. Чуть очухавшись, они обязательно восстанут. Не потому, что им плохо, а по закону родовой чести и «кровной мсти».

   Продолжал расти поток собственно переселенцев.

   В Киеве сменился князь. На смену Ростиславу (Ростику) пришёл Мстислав (Жиздор). Ещё никаких разорений не было, но русские люди, предчувствуя грядущие приключения потянулись... куда подальше. И ко мне – тоже.

   Весной 1167 г. новгородцы выгнали князя Святослава (Ропака). Летом он сжёг Великие Луки, ходил с войском под Старую Руссу... Крестьянину в лесной веси это всё... кто-то, где-то, за тридевять земель...

   Чуйка у наших людей... Как красноармеец по одному взгляду бабы из-за плетня понимал, что за сотню вёрст беляки фронт прорвали – я уже...

   Услыхав новость на торгу, почухав затылок, мужичок пересказывал известие соседям в деревне. И добавлял мысль, думанную всю дорогу от города:

  – Мы, вроде, на новое место собирались? Не пора ли?

  – Дык... а куды?

  – А зимой, помнишь, сказочники проходили. Сказывали, есть-де на восход-сторону место такое. Всеволожск, вроде.

  – Да не... да ну... брехня... незнамо-неведомо...

   Почти везде такая беседа заканчивалась ничем. Погуторили и разошлися.

   «Почти». «Эффект больших чисел». На «Святой Руси» 700 тыс. крестьянских дворов. Десятая часть каждый год «перекатывается», «кочевые земледельцы». Если хотя бы тридцатая доля от «катящихся» покатится в мою сторону... Две тысячи семей, двадцать тысяч ртов... мыть, брить, учить... И – кормить.

   Продолжалось запущенное ещё «Усть-Ветлужским соглашением» переселение мари из их кудо. Мещеряки, обнадёженные моими обещаниями, перебирались из «шалашей на болотах» в «белые избы»...

   И уже «фестончиками по краям» шли десятки семейств мокши. Они-то думали, что на опустевшие эрзянские земли идут, из лесу выберутся. Сотни буртасов, ищущих жизни без эмировской джизьи. Молодые черемисы. Остатки сувашских «выкупных девок». Отпускаемые, а после – бегущие «в открытую» из Волжской Булгарии от тамошней смуты невольники. Следом – и их хозяева. Благо, с обустройством форпоста на Казанке мы существенно придвинулись к эмирату. Позже потёк, всё расширяясь, «огненный ручеёк» рыжих удмуртов...

   Весной 1167 года я не всё это мог предвидеть. Но после «восстания картов» и «шпионского забега», две основных массы новосёлов – эрзя и русские – просматривались вполне.

   Напомню: норма – 7 пудов в зерне на человека в год. Тысяч шестьдесят новых едоков... Взять дополнительно 400 тыс.пудов зерна – негде.

  – «Прогресс»? – Заходите позже. У нас нынче «Голодомор» по расписанию.

   Софрон, мой главный прасол, вызванный во Всеволжск, тоскливо смотрел на меня:

  – Хоть режьте, хоть озолотите. Не, не смогу. Прости, Воевода, но не осилю.

   С Софроном у нас знакомство давнее, ещё с Пердуновки. Тогда он, в составе купецкой артели, пришёл в Рябиновку с хлебным караваном. Я как раз доламывал местных волхвов голядских да снюхавшуюся с ними верхушку общинников-"пауков".

   В той сваре он оказался единственным разумным человеком. Мы вышли с прибылью, хоть и без продолжения: больше к нам рязанские караваны с хлебом не приходили – обиделись купчики, что я им халяву поломал.

   На радостях от решения проблем, я открыл ему «из свитка Иезекиили». В смысле: инфу о предстоящем голоде в Новгороде. Софрон меня послушал, да мало. Состорожничал. Можно было втрое взять, да испужался: «не по обычаю хлеб в такую даль санями гнать».

   Едва я уселся на Стрелке, как Софрон уговорил партнёров привезти мне, тогда – в «пустое место», четыре тысячи пудов зерна. Если бы не это – не знаю как и живы бы были.

   Э-эх... какие детские времена были! Спор-то шёл про полста кунских гривен. Страсти... чуть не до крови.

   Партнёры отбили затраты – мне нельзя было превратить сделку в их разорение. Если бы не договорились – сделал бы, выхода-то не было. Но разошлись мирно.

   А Софрон получил новый совет от Зверя Лютого:

  – Всеволжск расти будет быстро, рязанский хлеб нужен будет долго. Бери это дело под себя.

   Он – взял. Мне – поверил. Ни под что, только под моё намерение. И чуть не сгинул.

   Рязанский князь Калауз уловил, что Всеволжск «висит» на рязанском хлебе, решил меня «выдоить» – ввёл вывозные пошлины. Я бы это пережил. Но он потребовал выдать перехитривших его Кастуся с Елицей и других голядин, бежавшими в то лето мимо Рязани от бойни на Поротве, учинённой гриднями епископа Ростовского Бешеного Феди.

   Софрон, который вёл тогда шесть учанов с житом для меня, пребывал в полной панике: караван остановили, людей схватили...

  – Не смогли мы наш с тобой уговор исполнить. Хоть и нет в том вины, а не попустил господь. И выходит нам теперь прямая смерть через разорение. Ежели ты, Воевода, не поможешь.

   Я обещал купить. Не привезли? – Послать. Вежливо или пинками. А купцы-то уже вложились. И не только своими средствами, но и заёмными. По «Русской Правде» должника можно продать в рабство. С семейством.

   Понятие форс-мажор в здешнем законодательстве есть: пожар, наводнение, шторм.

   Изменение налоговых ставок форс-мажором не считается. Купцы взяли кредит – теперь влетели по самые гланды. Не фигурально: холопский ошейник как раз туда и надевают.

   Судьба Софрона висела на волоске. Его самого, его родных. По смыслу мне платить не следовало: товара-то нет. Но я заплатил. Он понял:

  – Господине! Я те... по гроб жизни! Во всяк день за твоё здоровье, ко всякой иконе – молитву сердешную...! Уж я говорил друзьям-сотоварищам, что не может Зверь Лютый людей своих в беде оставить. А не верили. Да я и сам-то... сомневался сильно... А ныне... Как Господа Бога вживую увидал! Вот те крест! С могилы, почитай, засыпанный поднял! Будто Иисус – Лазаря! Спаситель наш!

   Он понадеялся... даже не на слово какого-то юнца с пафосным прозванием «Зверь Лютый». Просто:

  – Этот... «зверь»... он – умный. Выкрутится... как-то... и нас спасёт... может быть...

   Его вера. В удачу, в силу, в превосходство. В меня.

   Я выкрутился. И его вытянул.

   Сперва заплатил. Потом... Калауз «дуба дал». Князем Рязанским стал Живчик, с которым таких маразмов не возникает.

   Софрон в меня верит. А я ему доверяю. И дело своё он знает хорошо.

   Весна 1167 года, я вернулся из «грязевого похода». Переживал за Саморода, двинувшего на Суру добивать «закоренелых язычников», тревожился о Чарджи, вышедшем на Сухону. Пытался сообразить лучший способ крепления клевант на параплане. Тёр глаза после бессонной ночи со «стриптизом на привязи» Ростиславы Андреевны...

  – Чёт мы, господа ближники, не с оттуда заходим. Давай-ка, Софрон, прикинь – сколько ты сможешь.

  – Ну... кто ж знает... как год будет... это ж промысел божий.

  – А если цену поднять?

   Агафья в доме, в людях – просто гений. Не в рынке. Вот и предлагает стандартный способ. Ситуация: «скачок спроса за предел предложения»... не знакома.

   Остальные мои «хоз.головы» – Николай, Терентий и Потаня – понимают, что рынок мы вычерпали, «забашлять по ноздри» – толку не будет.

   Три года назад, при первой встрече с Софроном на Стрелке, я делал прикидки по возможному потоку зерна из Рязанско-Муромских земель. Не сколько «продадут», а сколько «могут продать».

   Численность хлебопашцев Окского бассейна считал в 30 тыс. хозяйств. Именно «бассейна» – левобережье Оки с Коломной ушло к Суздалю, Муромское и Рязанское княжества слились, голядь выбили с Поротвы. Полит.география изменилась, а экономическая – нет. «Русь – от русла». Реки – зоны расселения основной части населения и транспортные магистрали.

   Предположил, что средний крестьянин без надрыва сможет продать 3 пуда. Либо сразу – год урожайный, рыбка хорошо ловится... Либо чуть увеличивая (на 3-5%) запашку под гарантированный сбыт.

   Получалось: могу купить 90 тыс. пудов. Смогу кормить 13 тыс.человек. Без своего хлеба!

   В том момент... вопли «Ура!» в моей душе. А деньги, орг.вопросы, хранение... порешаю.

   В реале всё оказалось разнообразнее. Полсотни боярских вотчин продают 70 тыс.пуд. А остальное «вольное хлебопашество», 25 тыс.хозяйств – 30.

   Да, они увеличили запашку. На 3-5%. И это всё. И так – на века.

   " – Мое хозяйство середняцкое, – не смущаясь, уверенно начал Майданников.

   – Сеял я в прошлом году пять десятин. Имею, как вам известно, пару быков, коня, корову, жену и троих детей. Рабочие руки – вот они, одни. С посева собрал: девяносто пудов пшеницы, восемнадцать жита и двадцать три овса. Самому надо шестьдесят пудов на прокорм семьи, на птицу надо пудов десять, овес коню остается. Что я могу продать государству? Тридцать восемь пудов. Клади кругом по рублю с гривенником, получится сорок один рубль чистого доходу. Ну, птицу продам, утей отвезу в станицу, выручу рублей пятнадцать.

   – И, тоскуя глазами, повысил голос: – Можно мне на эти деньги обуться, одеться, гасу, серников [керосину, спичек], мыла купить? А коня на полный круг подковать деньги стоит? Чего же вы молчите? Можно мне так дальше жить? Да ить это хорошо, бедный ли, богатый урожай. А ну, хлоп – неурожай? Кто я тогда? Старец [нищий]! Какое ж вы, вашу матушку, имеете право меня от колхоза отговаривать, отпихивать? Неужели мне там хуже этого будет? Брешете!".

   Здесь, за восемь веков «до», такое – «богачество невыразимое».

   Воля! Над душой ни попа, ни боярина... Благодать! Юг, чернозём... Шестьдесят пудов на пятерых?! – Обожраться!

   «Керосин», «спички» – а что это? Ковать коня на полный круг, пахать на быках... разве так бывает?

   ***

   Хлебопашество на «Святой Руси» имеет свою историю развития. Умом мы это понимает, но в душе «опрокидываем» представления об 19 в. в далёкое прошлое. «Что было – то и... и прежде было». Анахронизмируем.

   Чуть подробнее.

   До эпохи раннего железа на территории лесной полосы Восточной Европы господствует ячмень. Потом его меньше: к 10 в. – 2/3 от пшеницы.

   Вторая половина I тысячелетия: на первом месте пшеница (мягкая), втрое меньше – полба. Примерно столько же мелкоплодных бобов. Несколько меньше гороха.

   Почему на Новгородчине, например, горох, идеально подходящий по почвам, климату, световому дню... к местным условиям, превосходящий по урожайности и пищевой полезности рожь и пшеницу, не стал главной культурой – не знаю. Презрительное отношение сохраняется и в фольке 20 в.:

"Мы и пляшем, и пердим -

Хлеб гороховый едим".

   Овса – нет. Точнее: он являлся засорителем ячменя и пшеницы. Ещё меньше другого засорителя – ржи.

   Рожь и овёс – исконно-посконные хлеба наших предков. Для тех же предков, но предканутее – сорняки.

   В X в. происходит «ржаной скачок» – «сорняк» становится основной культурой. Очень быстро появляется везде: Киев, Смоленск, Новгород... Связано ли это со «становлением Древнерусской государственности» и «Крещением Руси» – не знаю.

   После ржи второе и третье места делят ячмень и пшеница. Овёс – на четвёртом.

   Такой «квартет» в русской истории – на века. Рожь всё более обгоняет остальных, просо выпадает из основного списка. При этом, в конкретных местах-временах вдруг возникают резкие отклонения. Например, в Смоленске XIII в., преобладает рожь, но во второй половине столетия – овёс. Для Батыя? «Овсянка, сэр»?

   В Клецке в XI-XII вв. пшеницы 91,6% всего зерна. В Новогрудке XII в. пшеницы в 4 с лишним раза больше ржи.

   Сходно южнее, в лиственно-лесной зоне серых лесных почв: пшеница, ячмень, преобладание ржи. Так же в Суздале XII в. В Старой Рязани в первой трети XIII в. просо, овёс, пшеница, горох и рожь. Последние – 95% общего количества.

   К XV в. производство овса вырастет в 2.5 раза – выйдет на второе место. Одновременно всех продолжит теснить рожь. В XII в. сумма трех яровых культур в 1,5 раза больше ржи, к XV в. – рожь дает зерна больше, чем три культуры вместе взятые.

   ***

   Николай вдруг что-то вспомнил, глянул остро на прасола:

  – Ты, Софрон, пеньком-то не прикидывайся, сироткой плакаться – не к лицу. Ты расскажи-ка Воеводе про Скородума Муромского.

  – Та-ак, господа ближники. А это что за история?

  – Да не... ну чё ты? Как оно повернётся... Хто ж знает?

  – Давай, Софрон, колись. В смысле: обскажи дело подробненько.

   «Дело»... Сработала система. Плюс флуктуации человеческих личностей. Люди... они того – разные. Даже бояре.

   Жил в Муроме боярский род, не из «первой руки», но и не из захудалых. Был в нём боярич, прозванный Скородумом за выдающуюся изобретательность во всяческих детских шалостях ещё с младенческих лет. Раз это дитё малое, ещё бесштанное, примотало косы няньки к лавке, где та спала, да заорало на ухо «Пожар!». Баба спросонок вынесла лавкой косяки в тереме и балясины на крыльце.

   Будучи порот, обиделся на конюха, что его порол, и в первопрестольный праздник исхитрился нагадить тому в шапку, оставленную при входе в церковь. Да так, что тот одел и не заметил. Всю дорогу принюхивался, никак понять не мог откуда смердит. Увидел только когда уже в усадьбе перед господином кланялся.

   Наказывали, но без толку. Поморщившись, почесав «расписанную» спину, он тут же начинал соображать новую каверзу. Вроде козы, которую затащил в кровать старшего брата, взамен ожидаемой тем дворовой девки.

   «Ребёнок рос резов, но мил...».

   Детские шалости становились всё взрослее. Родители уж и женить его собрались, в надежде, что семейная жизнь заставит оболтуса остепениться. Увы, Скородум был третьим сыном, доля в наследстве ему светила малая, а уж при таком норове... Выдавать дитя своё за эдакое «счастье», да ещё и нищее... никто из Муромских вятших не рвался.

   Тут – Бряхимовский поход. Семейство боярское пошло воевать. Старшие братья сложили головы. Израненный, сразу постаревший отец решил спешно оженить последнего сына. Дабы «роду не было переводу». Сынок крутил носом, забавлялся-дурачился. Так, что свахи из терема бегом бежали, ругаясь нещадно.

   Тем временем Живчик из Мурома перебрался в Рязань и потребовал к себе своих бояр. Скородум оказался в Пронске «городовым боярином». В городах (крепостях) он не понимал ничего, но кому-то нужно присматривать. Чтобы ров чистили, прясла да башни подновляли.

   Муромские бояричи, после репрессий Живчика в Рязани, пользовались успехом у местных боярышень. Точнее: у их родителей и братьев. Сидеть в вотчинах, в опале никому неохота. А женишок, глядишь, и подскажет князю, поспособствует получить «хлебное место». Скородум выпендривался на местном «рынке невест» и продолжал шутить. Вскоре и здесь свахи стали его обходить.

   «Ну у вас и шутки. Все взрослые и все глупые».

   В Пронск поставили нового батюшку – выгнанного мною из Мурома Елизария. Грек был сперва полон злобы. Но поняв, что ни епископ, ни князь его защищать не будут, охолонул. Видя успехи мои в делах торговых (через Пронск идёт основная часть местной торговли со Степью) стал говорить уважительно. Не от отношений дружеских, как сложилось у меня с Ионой Муромским, а из опасения вновь попасть под каток большой и непонятной силы «Зверя Лютого».

   Скородум, не смотря на свои вечные шалости, а, может, благодаря им – шутки над окружающими требуют наблюдательности, такое отношение заметил.

   Доводилось ему и Николаем встречаться, и при разговорах с Софроном присутствовать. Пересекался с Алу, заметил особенное отношение половцев из орды старого Боняка к Всеволжским.