Текст книги "Не-Русь (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Чарджи глупо хлопал глазами. В его состоянии… после вчерашнего и сегодняшнего – доходит медленно. Но меня отпустил. И я смог спокойно продолжить придумывать разные варианты… откачки той части выгребной ямы под названием «Святая Русь», которая… уничтожила её жизнь. И испортила жизнь мне. И, вот, как оказывается, Чарджи – тоже.

Нет, деточка, не поэтому. Да знаю я чего миннезингеры с бандуристами придумывают! Балалаечники-романсеры. Дескать, вернулся Зверь Лютый на могилку суженной, обрыдался соплями по уши, ударился оземь и обернулся Колдуном Полуночным. Властителем Севера. И всяких окрестностей.

Фигня. Враньё. Но им за такое – подают щедрее.

Я никогда не лил слёз на её могиле. Сначала… слёз не было. Когда вернулся… не было могилы. После ухода ратей местные «петухи» разорили захоронения. Наслушались, что русские – воинов в богатом облачении хоронят. Как псы бродячие… Всё перерыли, поломали, выбросили. Потом пришлось заново мёртвых по всему верху собирать да закапывать. Там уже многих и опознать нельзя было.

Не знаю я где её могила. Знаю только – здесь где-то. Может – тут, может – там, может – в овраге. Она – здесь. Но не – тут вот.

Как храм Соломона: был дом господень, стоял. Площадка осталась. Но где конкретно «святая святых» была – никто не знает. А кощунствовать, топтаться по тому месту, где Господь пребывал… Один чудак носильщиков из басурман нанимал, что бы они его по Храмовой горе на носилках носили – боялся Бога своими пятками обидеть.

А я наоборот – город поставил. Люди здесь – и жрут, и пьют, и… всё делают. Живут. Нехорошо поселение на крови ставить. На том месте где люди резались да умирали, где покойники лежат. Но когда меня вскорости припёрло…

Место это – Дятловы горы – я запомнил. Накрепко. Из-за неё. И как припёрло – вспомнил первым. В основании Всеволожска не одна причина – многое сошлось. Из вещей долгих, вечных. И из дел кратких, сиюминутных. И из душ многих. Моей и её – тоже.

Жестокость? Нет, красавица, не от этого. Да и не жестокость у меня. Я – не мститель. Вид чьих-то мучений, ужаса в людских глазах, расчленённых тел, сожжённых деревень, летящих ошмётков окровавленного мяса… меня не радует. Я – просто уборщик, ассенизатор, чистильщик. Просто – добросовестный, последовательный, занудный. А притормаживать меня в моём стремлении к чистоте и порядку – стало некому.

«Неужто»? – Ужто. Встречал. Людей. Не таких, но схожих. Силой души своей. Силой, добротой, беспощадностью… Самостью. Но… и они другие, и я не тот. Время. Моё личное время для… уже ушло.

Тю… Уймись деточка. Ты – не такая. Не обижайся. Ты – другая. А вот какая…? Тебе решать. Ныне ты себя сама лепишь. Пока молодая. Что слепишь – то и похлебаешь. Иди, егоза, притомился я сегодня. Сказки сказывать да былое вспоминать.

Глава 336

«Жизнь – это то, что происходит пока ты строишь планы» – есть такая мудрость. Пока я строил планы – вокруг шла жизнь. Которая заставляла эти планы менять: сразу же после обеда приехал Сигурд. Сам.

Именно так: совершенно нагло прискакал к нашему лагерю. Осмелился. Правда, в полном доспехе и семью одоспешенными нурманами. Оглядел внимательно наш абсолютно мирный воинский стан, слез с коня, снял шлем. И высыпал передо мной мешочек с серебром. Среди разнообразных монет и кун были несколько простеньких украшений. Серёжки Цыбы, серебряный крестик Любавы… Сам дарил… Цацки живут дольше своих хозяек…

– Двое моих людей… они нарушили приказ… они мертвы.

Вот так.

Радость? Нету у меня радости по этому поводу. Скорее – раздражение. От непонимания.

Он рубит хвосты? Сперва монашек с перерезанным горлом, теперь – исполнители? Так боятся меня? – Не может быть. Я – вонький, но не настолько убойный.

Боголюбского опасаются? – Вполне возможно. Но моё влияние на князя – ничтожно. Убедить Андрея начать сыск на походе… среди «янычар» – княжьих гридней… Вряд ли…

– Сядь. Расскажи.

Сигурд не сел – говорил стоя. На дистанции чуть больше удара полуторником. Хотя у меня вокруг ничего такого… И не поднимал глаз.

– В Мологе, когда мы с тобой… Я приказал своим – не трогать твоих. Таково моё слово. Вчера… пока я был на пиру… моим людям приказали… сделать это. Им – хорошо заплатили. Три цены. Им сказали, что это – твоя рабыня. На виру хватит и ещё хорошо останется. Вира и взятое – вот.

– Вот как… И за что же ты… казнил? Своих воинов?

Сигурд резко вскинул голову. Зло посмотрел мне в глаза. И с нажимом произнёс:

– Они мне племянники! Были. Родная кровь! Казнил… За неисполнение моего приказа. Для них только моё слово – закон! Думающие иначе… – другие умерли раньше.

Понятно. Сохранить своё подразделение, «свою стаю» за тридевять земель от родины можно только при условии чёткой управляемости. Иначе – среди чужих умрут все. Люди скажут: «они все такие». И убьют не разбираясь.

«Три цены»… По «Русской Правде» цена убитой рабыни – 6 гривен. Вира за убийство свободной женщины – половинная, 20. Обе девушки – свободные – я старюсь побыстрее снимать ошейники с моих людей. Личный бзик у меня такой.

Забавно, нурманов ещё и кинули.

– Она – не рабыня. Она свободная женщина. Вира – 20 кунских гривен. Твоих людей обманули.

– Что?! Обманули?! Моих?!! Убью…

Обман воина – достойная причина для скоропостижной смерти обманщика.

– Ты собрался мстить своему князю?

– Кому?! С чего это? Серебро давал княжий спальник… Пёс смердячий! Он-то и утаил…

Проболтался. Понял. В ярости на свой прокол – схватился за рукоять меча. Его всадники – мгновенно повторили. Порубят, нафиг, сгоряча. Весь пляж мясом закидают.

Уточняю: Окский пляж – нашим мясом. Неэстетично…

– Спокойно, Сигурд. Спальник – твой. Только расспроси – кто ещё был в деле. Вон у меня – Ноготок. Профессиональный кат-правдоискатель. Возьми с собой. Для однозначности. А ты пришлёшь мне серебро. Всё серебро по этому делу: ни один человек не получит прибыли от смерти моих людей.

Сигурд недовольно поплямкал, по обычаю своему, губами. Осмотрел поднявшегося Ноготка. Конечно, посторонние ему не нужны. Ну совсем! Отказать? Оставлять у меня сомнения… в его чести, в его слове… И отдавать серебро… на спальнике и ещё взять можно. Но есть вопрос. Более важный:

– Ты отказываешься от мести?

– Твоим? – Они мертвы. Тебе? – Ты приехал сам. Спальнику? – Ноготок поприсутствует, подтвердит участие и удостоверит… наказание. Мстить Володше… На Святой Руси месть князю называется изменой. Да, Сигурд, я отказываюсь от мести. Я – мирный человек, я – не мститель. Я только… дезинфектор.

– Что?!

– Увидишь.

Я уже рассказывал о неприкосновенности рюриковичей на Руси. Убить русского князя можно только в прямом открытом бою, в столкновении армий. Так был смертельно ранен Изя Давайдович под Киевом, так разрубили шлем на голове Андрея Боголюбского и посекли до неузнаваемости доспехи Изи Блескучего в битве на речке Рутец.

Только – прямой бой. Рубка княжьих дружин. Всё остальное – не кошерно. Табу, ай-яй-яй. Мучительная смертная казнь и всеобщее осуждение. Судьба Петриллы, отравившего Долгорукого – например. Уже и декабристы, обсуждая цареубийство, были готовы пойти на это, но с обязательным осуждением и вечным изгнанием исполнителя.

Только… я же дерьмократ и либераст! И мне на рюриковизну – плевать. И ещё мне плевать на табу, кашрут, шариат, завет, обычаи и это… всеобщее.

«Нет власти аще от бога!». – Бог? Пшёл в задницу! Вместе с такими властями.

Сигурд снова плямкал и думал. Он – в службе. Он – присягал Володше. Не сообщить князю об угрозе «жизни и здоровью» – измена. Его долг – защищать государя. Зарубить злонамеренного во избежание. Прямо тут же! Как и требует присяга.

Но этот… лысый пащенок… Он же отказался от мести! Пугать своего сюзерена появлением в войске дезинфектора…? А что это значит? Это представляет опасность? Звучит как-то… римско-католически. Может, в монахи решился податься? Надо знающих людей сперва поспрашивать…

Учите слова, ребята. И – смыслы. А то экстренная иллюминация субъекта, проводимая методами детерминированной деструкции с последующей нативной диссипацией до минерально-газообразного состояния… может оказаться для вас избыточно спонтанной.

Уехали нурманы, ребята занялись текучкой, а я… пытался не вспоминать Любаву, пытался придумать «обеззараживание» Володши… И то, и другое получалось плохо.

Тут прибежал Басконя и начал круги нарезать:

– Тебе чего-то надо?

– Я… эта… тут вот… спросить хотел… а то они тама… ну… все…

– Кор-р-роче!

– Ты когда Володшу зарежешь?

– ?!!!

– Ну… народ-то… все всё уже… теперь этот пошёл… твой… ну… хто-там-лизатор… Ставки делают.

– К-какие?!

– Дык… Немаленькие. Кто – на: зарежешь или нет. Кто – когда. Одни говорят – нынче. Другие – в первом бою. Ты бы это… опять же втрое возьмём! Только скажи когда.

Интересно: когда конь рвёт сердце и мышцы свои на дерби, он понимает, что для зрителей это просто развлечение? Просто способ погорячить кровь, выиграть денежку…

Забавный у нас народ живёт. Именно, что русский. Ведь все знают, что князей резать нельзя! Совсем. От слова «вообще». Или – наоборот? В смысле слов.

Грех, злодейство, душегубство и измена с преступлением. Они в этом – убеждены. Уверены до глубины души. Исконно-посконно. С дедов-прадедов. И при этом готовы ставить собственные деньги против собственных убеждений.

Типа: мы, конечно, закон – знаем. И испытываем полный одобрямс. В смысле – осуждамс. Но если вдруг… Тогда – разбогатеем. Или – соседу нос утрём. А то – хоть поглядим на редкость. А? Хоть одним глазком? Оно конечно – не кошерно. Ну совсем! Противу Господа нашего, Закона Русскаго и дедов с прадедами… Но если вдруг… – позовите посмотреть-полюбоваться.

– «Кто нас обидит – и полгода не проживёт» – запомнил? Русская народная мудрость. От этого и пляши.

– А вот конкретнее? А вот, к примеру, завтра…?

– Пляши. Отсюдова быстро.

И Басконя «сплясал» от меня быстренько. Но не далеко. Помочился в Оку, почесал в затылке, пришёл к какому-то решению, радостно хмыкнул и побежал искать Николая – я тому всю отрядную кису отдал.

Люди не трогали меня. Относились как к тяжелобольному. Обе хоругви, тверская и смоленская, как-то совместно сами управлялись с обычными делами. Ивашко у смоленских и Резан у тверских, то – фыркая друг на друга, но чаще – советуясь и подсказывая, готовили отряд к продолжению похода. Так, с единым мнением, они пришли ко мне с вопросом о раненых:

– Возьмём с собой. Сами они не дойдут. Своих к ним приставить – не велено. Боголюбский велит гожих в бой гнать. На чужих оставить – присмотра не будет. Лучше уж сами. Или – похороним, или – на ноги подымем. Так, боярич?

Больше всех такому решению радовался Лазарь:

– Ты не думай! Я скоро встану! А грести вот уже завтра смогу! А домой мне нельзя – мама… плакать сильно будет. И другие… у которых кто на полчище лёг… И остальные… которым сидеть да гадать – вернётся ли… А мне им в глаза смотреть. А нога – а что нога? Пока до Твери дойдём – заживёт. И вот я там, здоровый да весёлый… перед ними… Ваня, давай разом! Давай вместе с тобой! С хабаром, с полоном… С остальными живыми. А?

Боярин. Шапканутый и обсаблёванный… Дитё-дитём.

Странно: в хоругви тяжёлые потери. От такого отряда надо держаться подальше – есть риск снова… «командирской храбрости нахлебаться до сблёву». Но к «петуху с лошадиным хвостом» приходят проситься люди. Притом, что у нас даже и хабара-то нет. Одна слава.

Приходят. Кто-то из разбитых хоругвей, но больше из нестроевых, из купеческих лодий, из волгарей-охотников, из «обработанных» раненых. Резан с Ивашкой их старательно расспрашивают, кого-то принимают, приводят к присяге, ставят в строй.

Николай шастал по лагерю, скупал за бесценок разное барахло, менял с прибылью взятое даже у соседних хоругвей, хвалился, что пустил в оборот с выгодой уже целый короб прясленей, ругался на Ивашку, который не захотел тащить из Пердуновки ещё два короба.

Вечером Чарджи сходил на военный совет. Хмыкнул там два раза, высокомерно оглядывая инальным орлиным взором всякое там… боярство, ханство и воеводство и по возвращению сообщил:

– Войско через день выступает. Вниз по Волге. До самого Великого Города.

Дожал, значит, Андрей остальных князей. «Правда» Богородицы и на Каме воссияет. Если будет на то божья воля.

А я… я не мог спать. Стоило закрыть глаза и всплывали разные… картинки. Как она в самом начале, в Рябиновке, мне свой платок отдала. Ну ведь понятно же! Человек в бой смертный идёт – как же ему без платочка? Как водила за руку огромную тушу душевнобольного Фофани. Утирала ему губы за обедом, учила держать ложку… А все остальные даже подойти к нему боялись. Как оглядывалась с коня, ускакивая от меня перед боем с «цаплянутой ведьмой». Как, год назад, сумела остановить меня в истории с Елицей. И ласково выговаривала:

– Глупый ты, Ваня. Меня не зовут – я сама прихожу.

Как забиралась ко мне в постель, пытаясь изобразить «настоящую женщину» то для брата-труса, то для хитро-хваткой матушки. Вот – уже и изображать не надо. Выросла. И – так и не стала. Стала – ничем. Прахом земным. Осталась только в памяти. Хоть зазовись – не придёт.

Ох же ж… как – тошно-то…

И не то, что её рядом нет, а то, что её вообще нет.

И никогда не будет.

Никогда.

В мире есть похожие души. Если повезёт – встречу. Только… Как бы это объяснить…

«Всякому овощу – свой время» – русская народная мудрость. По научному: фактор времени. Нужно не только сходство и родство душ с наличием набора различий и противоположностей. Нужно ещё… совпадение фаз.

Тело и душа человеческие – сущности переменчивые. То, что когда-то было радостью, может, со временем, стать неприятностью. Молоко – простейший пример. Для большинства новорожденных – цель и источник радости. Для множества взрослых – не усваиваемая причина поноса.

Так и с душами. Дело не только в том, что «таких больше нет». Я – другой. Не тот перепуганный одинокий человечек, громоздящий одну несуразность на другую – лишь бы выжить. Ничего вокруг не понимающий, всего боящийся… Я нынче уже просто не смогу принять, настолько открыться, подпустить к себе «такую же». «Отозваться» так – не смогу. Даже если уникально повезёт и «такая же» снова появится возле меня. Нужно прожить годы, пройти цепь ситуаций, нужно расти вместе… Мы оба выросли. А теперь она умерла. И я не смогу повторить свой… «рост» заново с другой.

Первое, самое страшное слово, перед «никогда» – «поздно».

 
   «Ты от меня не можешь ускользнуть.
   Со мной ты будешь до последних дней.
   С любовью связан жизненный мой путь,
   И кончиться он должен вместе с ней».
 

Эх, Вильям… Если моё – осталось только во мне, то… то я теперь – свободен. Свободен в выборе места и времени. Своего конца.

Мда… Способность находить позитив в каждой куче дерьма, в которую я вляпываюсь – неотъемлемая часть моего организма.

Тошненько-то как…

* * *

Через день, похоронив умерших, переформировав отряды, отправив вверх по Оке и Волге несколько лодеек с ранеными, пленными и барахлом, русское войско погрузилось в свои… плавсредства и здоровенным караваном в две сотни «вымпелов», вывалилось в Волгу. Нам никто не препятствовал: басурманы – убежали, поганые – попрятались.

Перед уходом была некоторая суета: искали пропавшего спальника тверского князя. И к нам приходили расспрашивали. Но – увы. Никто нечего… А вернувшийся под утро Ноготок – спал в лодке. Он пересказал мне… существенные подробности. Резан был прав: Володша – настоящий русский князь. За ущерб своей чести готов убивать невиновных и непричастных. «Чести» – в его княжеском понимании.

Спальника так и не нашли. Да и тяжко его в Волге найти: тут и в двадцать саженей глубины места есть.

Смерть Любавы привела меня в состояние ступора. Вроде бы и солнце светит, и река плещет, а всё… не то, чтобы противно… как-то… бессмысленно. Безвкусно, неинтересно… Как сквозь вату… Я ходил и грёб, ел и спал, даже – ходил в бой. Но… скучно всё это. Серо, плоско…

Люди мои пытались меня как-то расшевелить: шутки всякие смешные шутили – улыбался вежливо. Приставали с расспросами – по хозяйству, по оружию и вообще… Посылал к Ивашке. Тот только тяжело вздыхал. Ближники помалкивали и заботились как о больном: то воды принесут, хоть и не просил, то попону постелют, чтобы на земле не сидел. Я понимал, что мне нужно испытывать чувство благодарности. Но чувств никаких у меня… Вообще – никаких.

Как-то среди ночи обнаружил у себя в штанах Цыбу. Забралась под армяк, которым я укрывался, мнёт мне член. Потом пояс расстегнула. Ладошка горяченькая, сама – холодненькая, намытая. На ухо шепчет:

– Господин… не гони меня, только дозволь – я всё сама сделаю…

Сперва хотел обругать: как-то… вроде – «измена светлой памяти». Потом… молодое мужское тело на ласку отзывчиво. У меня сразу… как у волка на морозе. Раздражает. «Стояние отвлекает от состояния»… От состояния вселенской тоски. Охота ей – пусть трудится.

Она – и оседлала, и отскакала. После, горячая, вспотевшая, упала мне на грудь, зашептала в ухо:

– Ой, как сладко-то! Ой как по тебе соскучилась! Хорошо ли тебе, господин владетель мой?

– Хорошо. Спать иди.

Вот ведь: вроде и не замечает ничего вокруг, постоянно – взгляд туманный, вид… будто вовсе не тут. А, оказывается – соскучилась. А я ей и слова доброго… Кажется, обиделась, кажется, потом даже и всплакнула под своим тулупом. А чего она ждала? Я ей никаких обещаний не давал. Перепихнулись к взаимному удовольствию – и ладно. Чисто оздоровительная процедура. Скучно всё это…

Такие… скачки посреди походного лагеря у костра – мимо окружающих не проходят. Ивашко, явно, у неё спрашивал. И – загрустил: обычно-то из моей постели бабы не со слезами выбирались. А на следующую ночь один из молодых к ней полез. Раз одному даёт – значит… Выл он негромко, но долго. А по утру старался держаться от Цыбы подальше. И вздрагивал, когда мимо ковыляла Мара. Эта тоже… пообещала. Что именно – точно не знаю, но ребятки даже смотреть в ту сторону не рискуют.

Один Лазарь… Этот взволнованно-ищущий взгляд при появлении Цыбы, эта мгновенная смена окраски на лице, этот тяжкий вздох, когда она мимо… А ведь он ещё не встаёт! Но женить парня надо срочно. О-хо-хо, молодо-зелено…

Кроме своих – достаточно деликатных ближников, и молодёжи, в которую эту деликатность вбивали матерным шёпотом с жестокой жестикуляцией по болевым точкам, вокруг было ещё пара-тройка тысяч русского войска.

Я уже объяснял: армейский поход, с точки зрения рядового бойца – скучное занятие. Начальство как-то суетится, чего-то думает-планирует, а ты… гребёшь. Местность вокруг меняется, но люди вокруг тебя – всё прежние. Все байки – рассказаны, все песни – перепеты. Поэтому есть масса желающих почесать языком. Хоть бы обо что. Тема для сплетен, как всегда, местная «светская хроника». Кто, где, когда… Кому, чего и сколько… раз.

Я стал уже довольно известной персоной в этой армии, и, естественно, объектом для перемывания косточек.

История с убийством Любавы не могла быть сохранена в тайне, народ в войске шушукался, пари заключал. Потом, видя, что я никаких действий не предпринимаю, начали говорить громче.

Сперва сочувственно:

– Да уж, этот Володша… этакий мерзопакостник… хоть и князь, а такая скотина…

Потом разговоры пошли уже подталкивающие:

– И как его господь терпит? Неужто не найдётся добра молодца, чтоб унял гада?

Я помалкивал, делал вид, что не слышу. А и только ли вид? Доходили всякие… шепотки, но как-то… всё мимо. Вода плещет, дубрава шумит, мужики болтают… всё – тошненько.

Как-то, по какому-то пустяковому делу, к нашему костру на очередной ночной стоянке подошёл Маноха. Послушал, посмотрел. Уходя, позвал меня с собой. Темновато, де, ему. Едва отошли на десяток шагов, сказал:

– Не вздумай мстить Володше. Он – князь русский, Рюрикович.

Пристально по-разглядывал меня. Хмыкнул и выразительно процитировал «Изборник»:

– «Князя бойся всей силой своею, ибо страх перед ним – не пагуба для души, лишь вернее научишься Бога от того бояться».

Умный мужик, а дурак: мне учиться Бога бояться – вредно. И мне, и Богу.

Раввины говорят: «Бог – всевластен. Над всем в мире. Кроме страха человека перед ним». Если я ещё и свой «страх» Ему во власть отдам… «Боливар не снесёт двоих».

Маноха убедился, что я его слышу, вздохнул и уточнил:

– Катай… голову оторвёт. Овхо.

– От себя говоришь или…?

Маноха внимательно поглядел мне в лицо, потом кивнул на зиппу у меня в руках:

– Занятная вещица. Откуда?

– Ты не ответил.

Он взял зажигалку в руки, покрутил, пару раз пощёлкал, откидывая и закрывая крышку.

– В подземельях моих – очень даже…

И, убрав к себе в кошель на поясе, чуть ссутулившись, потопал в сторону княжеского шатра. Следом прошмыгнули тени двух… охранников? Подручных?

Даже вызывающее хамство доверенного палача Боголюбского не вызвало во мне сильных эмоций. Так, несколько кривую усмешку. Ну вот, какой-то абориген не только об меня ноги вытирает, но и вещи мои забирает. А мне как-то… пофиг.

«Я – не Федя, я – Вася».

Можно раздать имение своё и побрести паломником по Руси. Хотя… зачем? – Проще – лечь и умереть. Забот меньше, суеты, звуков. Как точна последняя реплика Гамлета: «Дальше – тишина»! Избавление от всего этого. От дергающего, царапающего, липнущего, требующего внимания… от мира дольнего.

 
   «Тишины хочу, тишины
   Нервы, что ли, обожжены».
 

Тишины, покоя… Свободы от «липкой паутины мира». Которая куда-то вечно тянет, куда-то не пускает, постоянно дёргает… Надоело… Устал. Покоя…

 
   «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»
 

О-ох… Только… Как бы это по-мягче… Да так же! По Пушкину:

 
   «На свете счастья нет, но есть покой и воля».
 

Для меня понятие «воля» ассоциируется с деянием. С целенаправленным, тяжёлым, на грани возможного… действием.

«Принцип максимального мазохизма» я сформулировал ещё в своей первой молодости: наибольшую пользу приносит то действие, которое выглядит, в своём начале, наиболее неприятным, наиболее нежелательным. Для исполнения которого приходится более всего себя напрягать.

Потом-то оказывается, что именно такое действие и даёт новые возможности, открывает новые пути, но в начале… «душа не принимает». В первой жизни мне пришлось проверить это неоднократно.

Получается, что если я мечтаю о покое, то следует проявлять волю. А для этого – выбрать деяние, самое… против души. А чего мне сейчас более всего не хочется? – Разговаривать, общаться… видеть, слышать, чувствовать… Жить.

Вот этим, самым противным, и займёмся.

Долго раздумывать – а вот с чего бы начать своё возвращение на «путь деяния» – не пришлось: у нашего костра шла драка. По счастью – чисто кулачная. За бой с оружием в расположении армии – смертная казнь. А так… просто приложили по сопатке. Для уточнения отношений и согласования подходов.

Очередная стоянка ратей. В этот раз – у устья Свияги. Похоже, моё «недеяние» в отношении Володши, крайне обидело тех спорщиков, которые ставили на… на быстрое решение. И уже потеряли свои деньги. Понятно, что не по собственной глупости – кто ж в этом признается? – а по моей лености, вялости и законопослушности. Вот и пришли… выражать своё недовольство. Естественно, не фактом живого Володши, а… а вообще.

Противников, мужиков из нескольких тверских хоругвей – было больше. Мои люди получали оплеухи, но пока никто, даже Чарджи – за оружие ещё не взялись. От соседних костров подбегал ещё народ, драка разрасталась.

Ну, вот, Ванюша, а ты покоя себе искал! Ты ж создаёшь проблемы одним фактом своего существования!

Очень этнически уместное свойство: русские всегда создают себе проблемы. Потом их героически решают. Переходим ко второй фазе.

Я спрыгнул с берегового обрывчика на песок, где вокруг нашего костра шла общая свалка, заметил группку моих «кулачных бойцов», прижавшихся спинами у стенке берега в нескольких шагах в стороне.

– Сухан, кулачный бой. В силу.

С нашим прибытием картинка всеобщего мордобоя и народного толкания – существенно изменилась. Первых персонажей я просто вытаскивал за шиворот из свалки и отшвыривал Сухану. Тот… промолачивал. В зависимости от того – куда он попадал, персонаж либо падал и лежал неподвижно, либо тоже падал, но при этом выл и пытался уползти.

Потом я снял пару придурков со спины Ноготка, и, когда они, скорчившись от боли у нас под ногами, завыли от воспоминаний о своих почках, вокруг нас образовалось пустое пространство из тяжело дышащих и утирающих рукавами разноцветные сопли бородатых мужиков.

– По какому случаю гуляние?

– Дык… эти… ля… насмехаются. Ты, де, никакой ни «Зверь Лютый». Ты, грят, щеня сопливое. Володша твою девку у. б до смерти, а ты проглотил и не поморщился.

– А ещё… с-суки тверские… Выделываются. Захочет, де, Володша – так и тебя самого… Ну… раком поставит… А нас, падлы, похолопят. Говорят: мы вас в кощеи определим. Говорят: наш князь вашему главному – господин. А мы, де, вам всем, стал быть – господа. Гниды недодавленные.

У меня – смешанный отряд. По общему мнению – смоленский. Теперь для тверских мы – чужаки. Более того: отношение к смоленским у тверских – враждебное. «Спокон веку». С выжигания Волжского Верха при Долгоруком – как минимум.

Подчинённость тверскому князю у нас пока осталась. Это очень опасно – в первом же серьёзном бою нас поставят на убой. Надо добиваться у князя Андрея переподчинения. Но… я как-то… Идти, общаться, уговаривать… тошненько…

Раз мы – чужаки, но под Володшей, то и людишки тверские – нам… начальники? Ничего нового: подчинение первого лица означает, обычно, и подчинение его подчинённых. «Старые» холопы становятся господами для холопов «новых».

Мне это знакомо в украинском варианте времён распада Союза со слов «западенцев»: «Мы будем пануваты, а вы – працюваты».

– Кто это сказал? Насчёт: «будем господами».

– А цо? Я сказал. И цо?

Здоровенный мужичина в рубахе с разорванным воротом, нагло попёр на меня, засучивая сползавшие рукава.

– Мужик – не баба, за всякое слово своё – должен ответ держать. Ты готов на божьем поле ответить? До смерти?

Мужичина ещё соображал – а чего это такое сказано? – но другой, седоватый бородач выдвинулся вперёд, оттёр крикуна в сторону:

– Опять?! Досыть! Да и спора-то никакого нет.

– Десятник? Твой человек сказал, что я щеня сопливая. Сиё – ложь. Или – человек твой признает, что он лжец, или… – пусть господь рассудит.

– Хто?! Я?!!! Уё-ё-ё-йк…

Собственно говоря, именно этим и занимаются на тренировках: нарабатывают стандартные последовательности движений в типовых ситуациях. Мужичина, оттолкнув десятника, шагнул мне навстречу. А я – ему. Махнул левой в направлении его лица и, когда он совершенно инстинктивно попытался перехватить мою руку – перехватил его ладонь правой. А опущенной уже левой – врубил ему в печень. И пока он «переваривал» новое впечатление, упёр левую в его локоть и, выпрямляя его руку, побежал вокруг него, поднимая его руку вверх, проворачивая его ладонь вниз и опуская его на колени. И сам упал на песок. Фиксируя его голову между своих коленей, его правую ладонь у себя на левом плече, а своей левой – его правый локоть. Чистейшая элементарщина, школярство. А у дяди ошибочка вышла, левую ручку под себя подобрал, теперь и похлопать по песку – показать мне «стоп» – нечем.

Пара-тройка тверских воев с воплями кинулась на выручку. Но джеб у Сухана… как молотилка. И Ноготок свой апперкот работает на автомате. Третий получил по уху от Резана и в полёте снёс меня. Под дикий вопль крикуна – руку-то его я не отпустил.

Мужичина катался по песку и орал. Судя по месту, которое он пытается прижать второй рукой – порвал связки в правом плече. Бывает. Их там три штуки – есть что рвать. Был бы хороший хирург – можно вставить стальные спицы. А можно просто потерпеть – годик поспит на левом боку и… и как бог даст. Может, и заживёт.

Я поднялся с песка и вежливо спросил несколько растерянного десятника:

– Может, ещё кто хочет? Насчёт «щеня» или, там, о других моих делах поговорить?

Он не ответил, встревожено разглядывая своего человека. Тогда я, внимательно вглядываясь в лица остальных тверских воинов, обратился прямо к ним:

– Кто-нибудь ещё над моими людьми господствовать надеется? Выходите. Я ещё чуток умею: ноги ломать, головы откручивать. Мне не трудно. Есть желающие?

Ответом мне было фырканье, бурчание, шипение… «Народ безмолвствует». «Безмолвствует» – свистяще-сипяще-матерно. Я бы даже сказал: «народ бздит». И, подбирая свалившиеся шапки и сброшенные зипуны, удаляется. Восвояси. Их «свояси» – недалеко, у соседних лодеек.

Теперь можно и своими пострадавшими заняться.

Мордобой был знатный. Мару, сунувшуюся, было, осмотреть моё особо ценное господское тело, пришлось сразу перенаправить: у одного из молодых не останавливается кровотечение из носа, у другого – челюсть сломана.

Ивашко, придерживая мокрую тряпку у левого виска, внимательно оглядел меня, посмотрел мне в глаза:

– Ну, вроде, слава богу.

– Да цел я, цел.

– Да я не об этом… Вроде… отходить начал. А то был… как деревянный.

Чуть позже, устроившись уже спать, я, с некоторым удивлением самому себе, сообразил: ни очень милые игры с Цыбой, ни явная угроза, исходящая от Манохи – меня не… не разбудили. А вот перспектива превращения моих людей в чьих-то холопов…

«Жаба»? Гуманизм? Жажда власти? Отеческая любовь? Не знаю…

Я вкладываю в своих людей частицу своей души. В каждого. Я забочусь о них. И эти частицы, забота об этих отданных, вложенных в кого-то «кусочках», оказалась сильнее заботы о моём собственном теле, о собственной душе… Паутинки, связывающие моё мега-супер-пупер прогрессорско-попаданское… эго с этим уродливым, вонючим, противным миром «Святой Руси»… Тащили меня обратно в жизнь… Забавно…

Конец шестьдесят первой части