Текст книги "Не-Русь (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

В. Бирюк
«Не-Русь»

Часть 61. «Прощай, радость, жизнь моя. Знать, уходишь без меня. Знать, один должон остаться…»

Глава 332

Нашу «рязаночку» поставили довольно далеко места боя. Пришлось тащить туда Лазаря.

Бой – Бряхимовский. Место – Дятловы горы на Окской Стрелке. Событие – великая победа русских ратей над булгарским воинством.

Уточняю: волжских булгар в их «булгарском воинстве» – десятая-двадцатая часть. Остальное – лесовики, племенные ополчения различных лингвистических семейств.

«И одолели воины православные – магометан безбожных».

Факеншит! Уелбантуриваю по слогам: магометане – не безбожные! Они – алахнутые. Или правильнее – мухамедованные? Не-не! Не в смысле «для мух мёдом…», а просто по правилам словообразования.

Но таких – мало. Остальные – веруют во всё, что ни попадя. Включая дубовую елду на шее.

Пейзаж… соответствует понятию «мы – победили!». В смысле: много мусора и трупов. Трупы… разные. Их – «обдирают». Хотя, конечно, с рядового мордвина или марийца ничего приличного снять нельзя.

«У армянского радио спрашивают:

– Что можно снять с голой женщины?

– Голого мужчину.

– А что можно снять с голого мужчины?

– Другого голого мужчину».

На полчище женщин нет, а мужчин сперва раздеть надо. Они тут местами вповалку валяются. В три слоя штабелем. Трудоёмко. Поэтому – по мере чувства жадности. Топор, нож, копьё… У кого-то в шапке крест железный на всё темечко зашит. У иных – обереги на шеях. Но оберег – не крест серебряный. Часто – цветная нитка или деревяшка или камешек какой… Остальное – на жадюгу-любителя. Штаны, к примеру, всегда применение найдут. Хоть на тряпки пустить. Рубахи… Вроде бы, в бой одевают чистое. Но снимать с убитого… уже такое грязное! Вот рукавицы кожаные у мордвы хороши. Но надо искать под размер. С мари сапоги снимают. Но опять же – нога маленькая.

На одного убитого нужно считать трёх-четырёх раненых: тяжелого, среднего и пару лёгких. «Тяжёлый» – наверняка умрёт. «Лёгкие» – наверняка с поля боя уйдут и выживут. А вот «средний»… Если его армия сбежала с поля боя, он – покойник. Дорежут.

Наполеон, проезжая по Бородинскому полю, радовался тому, что на один французский труп видел два-три русских. Я – не Наполеон. Но тоже – радуюсь. Тем более – чем ближе к Оке, тем соотношение – в нашу пользу. Всё-таки, Бряхимовский бой перешёл в резню. Два раза. Сначала, когда Боголюбский наверху, на «полчище» прогнал свою и булгарскую конницу по тылам строя лесовиков. И когда русская пехота повалила с обрыва на Окский пляж и резала бегущих «друзей эмира».

Теперь раненых добивают и выкидывают в Оку. Раков нынче будет…!

Гаагских с Женевскими конвенциями тут нет – пленных просто режут. Исключение: хомнутый сапиенс поволжской национальности достаточно целый и достаточно покорный, чтобы бежать в полоне. Сохранил самообладание, видны остатки собственного достоинства, сумел удержать в узде чувства, не показать страха, глаз острый, речь связная, слюни не висят, «не растёкся» – под нож. Чик-чирик. Как барана.

Хотя часто и саблями секут, и головы топорами разбивают, и копьё под лопатку вгоняют… Копьём чаще докалывают: меньше грязи.

* * *

Все армии мира после боя становятся очень… аморфными.

 
   «И не раз в пути привычном,
   У дорог, в пыли колонн,
   Был рассеян я частично,
   А частично истреблен…».
 

После боя приходится восстанавливать «вертикаль власти». Замещать «частично рассеянных» и «частично истреблённых». Кем? ОПРОС – никогда не сталкивались? «Отдельный полк резерва офицерского состава».

Я уже вспоминал американскую систему замещения верховной власти: президент – вице-президент – … и далее до министра сельского хозяйства. Всё – заранее расписано, инструктаж и «тренировки на местности» – произведены.

В феодализме этого нет. Сама мысль: «ежели тебя, батюшка, убьют, то командовать буду я» – воспринимается как государственная измена.

Предпоследний грузинский царь Ираклий Второй, отправляясь в опасный поход, оставляет верному слуге завещание, в котором, естественно, указывает наследника. И берёт со слуги двойную клятву: в случае смерти, завещание будет объявлено и исполнено. И – до достоверного известия о гибели царя имя наследника не будет известно никому. И прежде всего – самому царевичу.

Уникальность Косовской битвы в том и состоит, что после того, как Милош Обилич сумел убить турецкого султана, наследник Баязет сразу принял на себя командование. И командиры отрядов оказались к этому морально готовы, сразу начали подчиняться, а не ждали регламентной процедуры возведения на трон, принесения присяги, произношения клятв, исполнения поклонов, молебнов и коленопреклонений.

Статус – «вице-султан», пусть и законодательно не закреплённый, был для турецкого войска очевиден и общепринят. За эту бюрократически-психологическую мелочь Сербия заплатила головой своего короля, тысячами жизней воинов и столетиями османского ига. Просто за чёткость замещения должности.

Сочетание государственной, имущественной и воинской властей, возлагаемых обществом на «рядового» феодала, делает задачу «качественного замещения вакансии» практически нерешаемой. Очень немногие люди сочетают в себе таланты, необходимые председателю колхоза, пехотному лейтенанту, участковому милиционеру…

Командующий армией весьма ограничен в назначении командира в конкретный отряд:

– Хоругвь – Дворковичей. Там – их люди. И командовать ими должен следующий из Дворковичей. По старшинству.

Кто старше: троюродный брат или двоюродный племянник, храбрый зятёк из худородных или третий сын, которого от звона мечей на понос пробивает? Старшинство считается по родству, а не по годам. И уж тем более – не по воинской доблести и командирским талантам. Выбор – только из остатков. Из остатков данного благородного семейства. Которому воины хоругви – присягали.

«Привести в чувство» расползшееся в аморфную толпу победоносное войско… У командующего нет инструментов, нет структур для ускорения этого процесса. Основное движение – мейнстрим демократии: самоорганизация.

Вот воины соберутся, сползутся по своим хоругвям, под свои стяги. Переживут, «перетрут» сам бой и его результаты: потери, хабар… Определятся между собой – кому быть командиром.

– Оно, конечно, сопля безмозглая… Но – родычался!

«На безрыбье и сам раком…» – русская народная мудрость.

Такой «рак» и явится к князю:

– Вот я, княже. Новый командир хоругви.

«Дискуссия без регламента с мордобоем до консенсуса»… Я, как законченный дерьмократ и либераст – «за»! Всеми фибрами и рёбрами. Но не в боевых же условиях!

«Дискуссия» осложнена сословными и возрастными предрассудками. Не гендерными и не расовыми – баб и негров в хоругвях нет. Уже хорошо! Но молодой не может командовать старшим, простолюдин – боярином. Хоть бы он – «семи пядей во лбу» и «трижды герой Советского Союза». Хоть какой завалящий боярин, а должен быть. Мы ж не шиши речные, чтобы под ватажковым ходить!

Если все «родные» бояре выбиты – отряд расформировывается, воинов переводят в другие хоругви, в «пристебаи». Но чаще остатки таких отрядов тихонько топают по домам. Хоть какой ты лично героизм явил, но потеря своего микро-сюзерена – однозначно поражение. Как утрата воинской частью своего знамени.

Война – не война… «Бери шинель, пошли домой». Ещё одна статья потерь в личном составе: «разошлись по домам».

Бывает, что таких «бесхозных героев», в смысле: остались без хозяина, торжественно казнят по возвращению – не уберегли господина. Бывает, что выжившие сами зарезаются.

Свят-свят-свят! У нас, на Руси, таких страстей нет! Самоубийство – грех! Но был случай, когда английским бодигарднерам как-то, всего лет двести назад – христианство не помешало.

Феодальная армия очень… децентрализована. В русском воинстве единоначалие практически всегда отсутствует. Это Мономах мог говорить: «я пошёл», «я зарезал»… Летописи почти всегда говорят: «пошли», «победили». «И зарезал Редедю перед полками касожскими…» – редкий случай. Даже и в московскую эпоху назначают, обычно, двух военачальников: князя – для статуса, воеводу – для дела.

Для знатоков: «демократия на войне» и «военная демократия» – две большие разницы. Первое – кровавый бардак, второе – форма организации раннефеодальных обществ.

Это Боголюбский такой… Бешеный Китаец – «гайки закручивает». Гаек здесь нет, поэтому – «шкуру спускает». Годами, кровью… У других-то князей военный совет… как и принято на «Святой Руси» – «дискуссия до консенсуса». Войско ведёт, обычно, не один князь – главнокомандующий, а несколько. Решают… единогласно.

Мечта Энгельгардта и прочих социалистов-народовольцев. Землю так разделить можно. Лучше всякого землемера. На могилы…

Не ново: два царя в Древней Спарте, два консула в Древнем Риме. Вот так, командуя через день по очереди, они и угробили всё боеспособное население Республики при Каннах.

Примеров гибели русских ратей из-за ссор между командирами в летописях – полно. Не такого масштаба как у римлян, но много чаще. Собственно говоря, и «Слово о полку Игоревом» – результат отстаивания особого мнения в княжеском военном совете. «А фигли что вы решили! Мы и сами с усами!». Результат – известен. Бздынь случился знатный.

Боголюбский всё решает сам. Без ансамбля. Но и он не всё может.

И – не всё хочет.

Насчёт отсутствия централизованного снабжения – я уже…

Другая тема, которая просто по глазам бьёт – состояние войска «после боя».

Преследование отступающего противника – не организовано. Потому что почти все отряды – разбежались, «рассыпались», потеряли боеспособность.

Эта… неповоротливость русской армии, неспособность к ряду слитных, без пауз, последовательности действий, отмечается немецкими штабистами и под Сталинградом. После артподготовки наступала пауза: командиры высматривали – попал «бог войны» хоть куда, или лучше в окопах подождать? Немцы за это время успевали подтянуть подкрепления и заново занять позиции. «Пехота неотрывно следует за огневым валом» – это уже третий год войны.

Централизованный сбор трофеев не организован: всяк воин сам себе мародёрничает. Хорошо, хоть драк из-за блестяшек между соратниками не видно. Исключительно из страха: Боголюбский за свару в войске – рубит головы не разбираясь. Начиная с командиров обеих сцепившихся сторон. Бешеный Китаец… что взять? Даже не мявкают.

Централизованной медицинской помощи в средневековье…

Ох ты ж боже ж мой…

Несколько лекарей и попов возле иконы Богородицы. Это, скорее, преддверие морга. Подготовка к встрече с богом.

Так это уже прогресс! Обычно, и отпевание, и захоронение организуют боевые товарищи – одностяжники. С массой обычных, для таких массовых ситуаций, коллизий, проблем и непоняток. У Боголюбского хоть споров «за лопату» или за «место посуше» не будет: пленные братскую на всех копают.

Напоминаю для знатоков: в «Святой Руси» только один тип железных лопат – каминные, из печки угольки вынимать. Могилы копать – деревянными. Это тебе не огород на штычок расковырять – давай два метра в глубину! В слежавшихся суглинках, доской еловой…

Кроме погибших, в войске есть множество раненых. Любой человек, который с этим сталкивался, знает – как важна скорость оказания первой помощи. Понятие «терапевтическое окно»» – знакомо? «Не успел – опоздал». Часто – навсегда.

И вот лежит этот мальчишка. На земле. Один. Соратники вперёд убежали. Истекает потихоньку кровью. И умирает. От кровопотери, от грязи, попавшей в рану, от боли… От страха.

Хорошо, что поле боя за нами осталось – хоть одним страхом меньше: не надо бояться, что придут враги, поиздеваются над раненым и беспомощным да прирежут. Но боец боится, панически боится, что свои – забудут, не найдут, не захотят тащиться куда-то, увлекутся трофеями…

«Я прочитал о третьем плевненском бое. Выбыло из строя двенадцать тысяч одних русских и румын, не считая турок… Двенадцать тысяч… Эта цифра то носится передо мною в виде знаков, то растягивается бесконечной лентой лежащих рядом трупов. Если их положить плечо с плечом, то составится дорога в восемь верст…».

«Какие-то странные звуки доходят до меня… Как будто бы кто-то стонет. Да, это – стон. Лежит ли около меня какой-нибудь такой же забытый, с перебитыми ногами или с пулей в животе? Нет, стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет… Боже мой, да ведь это – я сам! Тихие, жалобные стоны; неужели мне в самом деле так больно? Должно быть. Только я не понимаю этой боли, потому что у меня в голове туман, свинец. Лучше лечь и уснуть, спать, спать… Только проснусь ли я когда-нибудь? Это все равно…

Нет, не может быть! Наши не ушли. Они здесь, они выбили турок и остались на этой позиции. Отчего же нет ни говора, ни треска костров? Да ведь я от слабости ничего не слышу. Они, наверное, здесь.

«Помогите!.. Помогите!»

Дикие, безумные хриплые вопли вырываются из моей груди, и нет на них ответа. Громко разносятся они в ночном воздухе. Все остальное молчит. Только сверчки трещат по-прежнему неугомонно. Луна жалобно смотрит на меня круглым лицом».

Гаршин пишет о русско-турецкой войне. Но раненому бойцу… очень малоинтересны и противник, и оружие, и эпоха. Важно другое: придут ли за ним свои, не бросят ли…

Не бросят. Я – зануда. ДД. «Жабой давленный». «Моё – моё всегда».

* * *

Здоровяк Афоня очень обижается на оплеуху. Он же герой! Он же сам двоих… своей рукой! Вот же – даже ранение есть! Верю. Но…

– Что, сукин кот, мародёрствуешь?! Мертвяков обдираешь?! А ну встал-пошёл! Идём по полосе нашего наступления. Цель… наши. Живые и… и мёртвые.

Афоня жалобно шмыгает носом: от богатого мертвяка оторвал. На безрукавке покойного мордвина блямбы железные на плечах нашиты. Может, и под одёжкой чего интересного нашлось бы. А «отложите для меня до завтра» – здесь не работает. Только отвернись – другие приберут, уйдёт майно в чужой мешок. Но – поднимается.

Интересно: я тут, между делом, историю не поломал? Может быть, именно с этих трофеев и пойдёт семейный капитал будущего рода тверских купцов? А я тут рявкнул, и бздынь – не будет купца Афанасия Никитина, не будет в этом мире «Хождения за три моря» с удивительным смешением православных и мусульманских формулировок восхваления господа в конце текста…

Басконя хитрее: занялся делом без моего пинка, только издали увидел и уже… Но бубен у «бубнового» – спёр.

– Нахрена тебе эта музыка?

– А вот, боярич, вернусь я к своим, высватаю девку пригожую, приведу её домой. А там… – бубен. Тут я у неё и спрошу…

– Понял.

Про хрен, зелёнкой крашенный, я уже… Как он бубен приспособит? – Придумает чего-нибудь.

Прошлись по своему следу: где мы бились, где за мордвой бегали… Супостатов живых… дорезали. Своих… и из соседних хоругвей кто оставался – подобрали.

Мёртвых… к Богородице. Живых… тоже туда же. А куда?!!

Военно-медицинская служба – отсутствует. Санитарные роты, госпитальные базы… Складываем прямо на землю. Без перевязок, без лекарств. Даже простой речной воды…

– Почему не на берегу?

– Так вот же Богородица!

Связочки… «Я ему про Фому, он мне про Ерёму» – русская народная характеристика семантической несовместимости. Хотя – понятно: «Приказу не було!».

Вот и стоит в центре сухого поля – «полчища» – самая дорогая икона «Святой Руси», в окружении рядов лежащих. В порядке – умерших, в беспорядке – умирающих. Рядом с княжеским стягом. С изображением рахитично изогнутой «рюмки с отростками», в которую выродился у Боголюбского стандартный «атакующий сокол» Рюрика – ни у кого такой больше нет. У каждого Рюриковича своя, уникальная «мутация родовой птички».

«Так жить нельзя. И вы так жить не будете».

Ванька! Опять?! Что ты «мужей добрых» – жизни учишь?! Ты в этом мире понимаешь… с ноготок. Сам никто и звать никак. Раз в бой сходил, дров наломал, чудом жив остался и уже… Твой номер – шестнадцатый. Пришипился и затих быстренько.

Вон, в Смоленске уже готовую почти боярскую шапку взять не смог. Вотчину построил, команду собрал и… и бздынь – «асфальт на темечке», сам – на дыбе. Здесь уже в походе выпендривался, тверских мальчишек учил… Половина – покойниками стали. Сегодняшними и завтрашними. Полководец, факеншит!

Понимаю. Согласен. Но… «Так жить нельзя. И вы так жить не будете». Я – ДДДД. И свернуть – не могу. Поэтому сворачиваем нытьё с самоедством и «делаем должное» – оказываем помощь пострадавшим.

Хорошо, если в хоругви есть бывалый воин, который чего-то понимает во врачевании. Резан скинул с себя сброю, поплескался в Оке и теперь, в одних подштанниках, матеря своих помощников и матерно успокаивая раненных, занимается их ранами.

Навес какой-то соорудили, воды согрели. А дальше… лекарств – нет, инструмента – нет… Рентгеновский аппарат, стерилизатор, скальпель, зажим, обезболивающие, антибиотики, перекись, капельницы, переливание крови… «Святая Русь» – ничего нет. Твою мать! Кроме святости.

Простые и давящие повязки, фиксация конечностей палками, мох и тряпки вместо ваты… Есть шёлковая нить, выдранная из пояска – кипятим и штопаем… раны через край… Шесть тяжёлых… Сегодня-завтра почти все – умрут.

До чего ж всё… коряво. «Святая Русь»…

Почти все мои запасы из «тревожного чемоданчика» имени Мараны, ушли вмиг. Басконя притащил какого-то задёрганного до мгновенного засыпания деда:

– Это – костоправ. Лучший во всём войске!

– Хорошо. Дед, надо нашему боярину ногу собрать.

Дед посмотрел Лазаря, поводил руками над чудовищно опухшей ногой, присел к стенке обрыва на минуточку. И – захрапел.

Ребята чуть не убили старика. Дед от толчка проснулся, взглянул ошалело, отплевался от песка, выдал диагноз:

– Кости поломаны. Собрать… можно. Но – помрёт. От боли. Всё, воины православные, пойду я. Ещё людям помочь надоть.

– Стоять! Так… А если он спать будет? Во сне боль не чувствуется. Сможешь у спящего обломки костей сложить?

– Э, отроче, глупость говоришь. Такая боль любой сон пробьёт. А так он… сердце не выдержит. Помрёт, всё едино.

Болевой шок… Проходил лично. Но ведь есть же… Пирогов – стакан водки раненым давал… Но спирт я на Новожею перевёл…. Обезболивающие производные морфия… новокаин…

– Дед! Твою… бабушку! Пошёл нахрен! В смысле – посиди минутку. Он у меня сейчас так заснёт…! Дай бог только проснутся.

Лазарю на лицо тряпку, на тряпку кап-кап – эфир. Глазищи у него поверх смотрят. Ужас и надежда. Три минуты – спит. Дед хмыкнул, взялся за ногу. Интересно смотреть, как костоправ работает. Особенно, когда он понял, что больно пациенту сделать не может. Не надо постоянно ожидать вопля бедолаги.

– Здорово. Ты, эта… ты ж смоленский боярич? «Немой душегубец»? А дай-ка ты мне ту корчажку. Много ныне в войске страдальцев от болей мучаются.

– Отдам. Но сперва ты всех моих… обработаешь.

Вот и возимся. Кроме резанных, рубленых, колотых – много переломов, тяжёлых ушибов, сотрясений, вывихов. Дробящее оружие – булавы, кистени – вполне в ходу, а доспехи – «полного удара» не гасят, только ослабляют.

Кто-то у соседей трофеями хвастает. В крепостице не всё погорело, по берегу много чего осталось, там, где «белых булгар» к обрыву прижали да вырубили – тоже кое-какой хабар воины взяли. Но так-то… Я большего ожидал.

Резан объяснил:

– Настоящая добыча – когда мирных вятших в их домах режешь. Там-то и полон, и скот, и хабар годный. А здесь-то что? Воинская справа. Ну, набрал ты пяток топоров этой мордвы. И куда их? До дому на своей горбине волочь? Полон… мужики. Воины. Мы ж дальше в их земли пойдём – будут соображать, как бы сбежать да подлянку устроить. Кони… их и было-то… и те – княжие забрали.

* * *

Насчёт «на горбине» – слышал как-то случай. Красная Армия Польшу освобождала. Боец сыскал где-то швейную машинку, «зингер». Это ж такая по тем временам ценность! Таскал её постоянно на спине. Сходили где-то в Силезии в атаку. А его нет. Пошли искать. На том месте, где под вражеский огонь попали – нету. Нашли в стороне, на поле: бежал да об канавку споткнулся. «Зингер» бойца и огрел по затылку. Наповал. Череп раскроил.

* * *

Постепенно берег очищался от мусора, от мертвых мордвы и мари, от брошенного ими оружия и снаряжения. Периодически прискакивали княжие сеунчеи – на верху, по склону и на «полчище», тоже шла уборка – требовали людей.

Я просто посылал. Которые сильно приставали – обращал внимание на наш лазарет и предлагал свободное место.

Наша хоругвь – из самых пострадавших. Но – не самая. У мещеряков один отряд на «Гребешке» полностью вырезали. Две суздальских хоругви под удар вражеской конницы серьёзно попали – там тоже… Общие потери? – С полтысячи. Сотня – убитых, сотня – умрёт в три дня. От заражения крови – быстрее, от гангрены – позже. Ещё сотни две… Переломы конечностей, например, срастаются неделями. И ещё с сотню – конвой к полону.

Но общая численность армии… скорее – увеличилась: присоединился Волжский отряд, сотен пять-шесть. У Боголюбского – войско как и было, у Ибрагима – вдребезги. Можно радоваться. Вот и ещё паренёк захрипел, задёргался. Вытянулся. Как же его звали? Что в поминальник-то вписывать…?

Солнце уже перевалило к закату, я сидел в одних подштанниках у костерка, присматривал за кулешом. Нашего кашевара… вряд ли до утра доживёт. Хороший парень. Но… как я. В смысле: храбрец. Факеншит! Полез в драку вместе с земляками-ярославцами. Теперь выживших кормить некому. Сколько ж на такую… манерку соли сыпать? У паренька правильно получалось, а вот теперь… А, «недосол – на столе, пересол – на горбе» – не буду солить вовсе!

Мимо по пляжу прогнали толпу пленных. Виноват: здесь говорят «полон». Рабы, челядь. Будут. Почти все битые, раненые. Целых лиц и не видать. Отгонят к нашей вчерашней стоянке. Забьют там в барку и потянут лодейкой вверх. На продажу «гречникам». Здесь таких оставлять нельзя. «Здесь» – в Окско-Волжском бассейне. Очухаются, найдут лодочку да и уйдут вниз по речкам.

Сквозь блеск опускавшегося солнца на речной глади проступали ползающие туда-сюда лодейки. Вот и ещё одна неторопливо идёт близко вдоль берега. Мужички в лодке внимательно выглядывают что-то на берегу. Сегодня таких «искателей» много: нестроевые частью оставались в верхнем лагере, теперь пытаются найти своих, побывавших в бою, здесь на пляже.

Лодка подошла к берегу, люди в ней расспрашивали какого-то мужичка, стиравшего в Оке окровавленные тряпки. Тот мотнул головой в нашу сторону. Его собеседники, плохо различимые в солнечных бликах на воде, развернулись лицами к нашему «петуху с лошадиным хвостом».

Один из отроков, сидевших на носу лодки, вдруг поднялся, шагнул вперёд, прямо в воду, истошно завизжал и, срывая на бегу шапку, кинулся ко мне.

А я… я… я офигел и захлебнулся.

Захлебнулся собственной душой.

Чуть не помер. От реальности невозможного.

Этого не может быть… Но вот оно есть!