Текст книги "7. Найм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Глава 152
Рассвет только начинается, сумерки, серость. Но уже чувствуется: день будет солнечным, жарким. Может статься – очень жарким. Чересчур. Интересно, на двор выкатывается вся моя команда, кто на пруссов ходил. Все – оружные и доспешные. У Хохряковича с «горнистом» ещё и прусские топоры за поясами. Они хоть использовать их смогут? Настоящие-то воины, Ивашко с Чарджи, оружия не меняют. Чарджи не глядя натягивает тетиву на лук и одновременно внимательно оглядывает двор. Потом подхватывает колчан и отправляется к хлебному амбару. Там конёк пониже, чем у конюшни, но сектор обстрела шире – и ворота, и сам двор. Я, глядя в глаза Ноготку, обвожу пальцем запястье, он хлопает себя по лбу и убегает в избу – вязки забыл. Во дворе тихо. Люди общаются жестами, понимают друг друга без слов. Звяга открывает, было, рот, но, уловив общий настрой, изображает жест, который я раньше видел только в рекламе женских тампонов. Чимахай фыркает, но послушно выправляет перевернувшийся на спине у Звяги поясной ремень. Светает. Тихо. В тишине возникает шум. Сдержанный гомон, звук шагов, шарканье, кашель, дыхание. Идёт толпа народа. Пока ещё – все живы.
Толпа коробецких, предводимая Потаней, ввалилась гуртом во двор. Не проснувшиеся полностью, неумытые, они были, однако, при топорах и ножах. Хорошо, что я не ошибся в Потане: увидев во дворе кучу оружного народа, он не застыл столбом в воротах, не выдал поток несвоевременных вопросов:
– А чё это? А почему это? А где это?
Короткое мгновение его замешательства и, будто так и надо, он спокойно протопал через двор ко мне, к крыльцу центральной избы, встал рядом и кивнул головой:
– Вот, пришли.
– Вижу. Ворота там закройте.
Коробецкие спросонок закрутили головами, моя молодёжь резво сдвинула створки ворот и заложила их брусом. Недоумение работников выражалось в потоке довольно бессмысленных междометий и риторических вопросов. Шум нарастал, пока усевшийся на коньке амбара Чарджи старательно не высморкался с высоты. Привлёкши таким трубным звуком всеобщее внимание, он приветливо и многозначительно улыбнулся крестьянам внизу. И демонстративно подтянул поближе колчан со стрелами. Мне молчать… уже опасно.
– Пояса, топоры, ножи – снять. Кинуть к амбару.
– С чего это?… Ты чего задумал?… Ты зачем нас не свет, не заря поднял?… Топоры – наши. С чегой-то мы их отдавать будем?…
«Один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов на них не ответят» – международная мудрость мудрецов. Впрочем, последнее утверждение – заслуживает ответа.
– Ваше – останется у вас. Поговорить надо. После разговора заберёте.
Очевидная дешёвая уловка. Если от собеседника требуют предварительного одностороннего разоружения, то разговор будет… острым. Тем более необходимо оружие под рукой. Парни начинают снова бухтеть, но рядом со мной тяжело вздыхает Ивашко. И вытаскивает свою гурду из ножен. Уныло, себе под нос, но достаточно громко, бормочет:
– Хоть говори им, хоть нет. Ну что за народ. Ну не понимают человеческого слова…
Спокойно, не глядя вообще на крестьян, делает проверочный мах саблей. Негромкий свист рассекаемого воздуха. Ивашка как-то расстроено качает головой, рассматривает клинок, делает круговой мах в другую сторону. Снова тяжело вздыхает. «Ну, видать так тому и быть». Опустив обнажённую саблю перед собой, скрещивает руки на рукоятке и абсолютно равнодушным взглядом упирается в толпу. Профессиональный мастер убийства готов к действию. Забойщик двуногой скотинки – ожидает своей очереди.
Одновременно, в разных углах двора раздаются шорохи. Просто шорохи, просто шелест – мои люди вытягивают оружие. Кто – из ножен, кто – из-за поясов. Единственный звяк бьёт по нервам – Звяга топором за блямбу на доспехе зацепил. И заключительный лёгкий «треньк» сверху – Чарджи проверил тетиву и теперь старательно выбирает стрелу в колчане, не обращая внимание на поднятые к нему лица крестьян.
– Дык… эта… не… ежели потом назад… тогда можно… а и пущай полежат – намозолят ещё… да и то правда – так-то легче…
Парни развязывают опояски, аккуратненько сматывают, чтобы ножи не выпали из чехлов, чтобы топоры не перемешались, укладывают под стеной амбара, выбирая место посуше, почище. Интересно, сколько из них останется живыми, чтобы забрать вот это… так старательно укладываемое?
– Сегодня ночью вы все хором изнасиловали мою рабыню.
– Не… да ну… она ж сама… не знаем, не видали… брешут все… поклёп – вот те истинный крест…
Наказать за «честь и достоинство» этой дурёхи я не могу, а вот за ущерб собственному моему имуществу – имею право. Имеем спор «хозяйствующих субъектов». Можно вообще – в «Стокгольмский арбитражный суд».
Интересно наблюдать со стороны за толпой нашкодивших парней. Был период в моей жизни, когда я учился. С парты кажется, что тебя не видно. Ну, нас же много – как он за всеми уследит! И списывал, и подглядывал и вообще… совмещал «бурный образ жизни» с «учебным процессом». Ну, и выгоняли, естественно. Да, блин, откуда меня только не выгоняли! Только из православных действующих храмов – раза три. Что характерно – задолго до всяких «Писи-в-раю». Правда – и не сажали. Ну, я ж не «девушка под музыку».
Потом случилось так, что я оказался «по другую сторону прилавка». И уже другие мальчики-девочки пытались вести «бурный образ жизни» во время моего «учебного процесса». Так вот: видно всё. И даже больше. Включая диагностику ранних беременностей. Или правильнее – «раннюю диагностику»? Ну, неважно.
Армейский строй в этом смысле – несколько менее информативен. Одинаковая, предопределённая форма одежды, «по росту – становись», равнение…. Но типовые ситуации, характерные типажи, неформальные группы… – просто чуть больше времени на привыкание именно к этому набору персонажей.
Толпа занимает промежуточное место по своей информационной доступности. В ней можно довольно свободно перемещаться. Вот и формируются группы. Территориально выражая межличностные связи. Вон слева три парня, похожие друг на друга – близкие родственники, наверное, обмениваются шуточками. Старательно не разжимая губ, пытаются сохранить неподвижно-внимательное выражение на лицах. А про себя – ржут во всё горло.
В заднем ряду несколько парней постарше, фактически – молодых мужчин, выталкивают вперёд более молодых своих коллег и присматриваются к воротам. Так, теперь пытаются заговорить со Звягой. Ну, конечно: с другой стороны стоит Чимахай – с ним не поболтаешь. Толпа потихоньку перестраивается, чуть смещается, в первом ряду, вытолкнутыми под мой «гнев державный», оказываются «омеги» этого коллектива. «Отбросы – отбрасываются». Общиннику из общины выделяться опасно, «на тебе боже, что нам негоже».
В задних рядах – то приседают, чтобы я их не заметил, то наоборот – высовываются от любопытства. Прямо передо мной какой-то скособоченный парень – сколиоз в запредельной форме, радостно улыбающийся придурок – не только на свадьбе у Жердяя неделю пили, почему-то оставшийся в команде тощий подросток моих лет – и этот тоже Ивицу трахал? И – «заборный поливальщик». Община готова отстреливаться зачинщиком, как каракатица – чернильной задницей.
– Ты! Выдь вперёд!
Я ожидал обычного нытья:
– Чегой-то? А я чего? Не… я и рядом не стоял…
но парень спокойно шагнул вперёд и улыбнулся. Уверенно. Оглянулся на притихших односельчан и принялся излагать свою точку зрения:
– Не знаю, боярич, про какое такое пошибание ты толкуешь. Мы с Ивицой ещё по весне сошлись. Уж ей, бедняжке так хотелось ко мне на шишку налезть. Уж она-то и на вечерках считай пол-зимы за мной ухлёстывала. А как солнышко пригрело, так у неё, слышь-ка, меж ног и закипело-то. По три раза на день на пути моём попадалась. То улыбнётся, то повернётся, то глазками стрельнёт. Пожалел я бедняжку. Да и то сказать – не нищенке же кус хлеба кинуть, убытка в доме не будет. А уж она-то прилипла, кажный вечерок норовит встретиться, где чуть тёмный уголок – жмётся-трётся. Ну, а как сказал ты, боярыч, что переведёшь её в другое селение – взыграло у ней нутро-то, захотелося бедняжке сладенького напоследок. Как она меня тут, на дворе уговаривала – люди слышали. Ну, чего ж, я человек добрый, ежели девке хочется аж невмочь – можно. Так-то она уж и надоела мне. Но в останний-то раз – можно и потешить. Она сама меня вызвала, сама пришла, по своей воле целовалась-миловалась. А как мы наигрались-набаловались, то пошёл я к своему костру, да и лёг там. Вот там и спал, покуда твой тиун не прибежал в неурочный час, да сюда, на боярский двор, всем идти не велел.
«Пошибание» – древнерусский аналог термина «изнасилование». В «Русской Правде» по этому поводу применительно к свободным женщинам – статей нет. Но Владимир Креститель выдал «Устав церковный», а сынок его – Ярослав Мудрый – этот «Устав» подправил. Правонарушения в сексуальных, как и в семейных отношениях, отнесены к компетенции либо смешанного – светского и духовного суда, либо только к суду епископскому.
Первоначально в «Уставе церковном» никаких статей по этой теме не было. Но когда приглашённые русскими князьями викинги прошлись по Новгороду, точнее – по «мужатым бабам новогородским», появились и термин, и статья. В очень странном, на мой взгляд, изложении. Размер штрафа определяется сословной принадлежностью женщины. Какой-то странный аналог нормы европейского законодательства 21 века, связывающего величину штрафа за, например, превышение скорости, с размером дохода нарушителя. Какое-то выражение представлений о социальной справедливости. В «Святой Руси» – естественно, святорусской. Ставки… разорительные.
За княжну – 5 гривен золотом ей, и столько же – митрополиту. Это – весовые гривны – по килограмму золота девке и церкви. Странно: я не слыхал о таких историях с русскими княжнами в это время. Кажется, только о неудачной попытке не то умыкнуть, не то убежать с возлюбленным дочери Ярослава Мудрого – Анны Ярославны – Королевы Франции. Но, видать, бывало – законодательство описывает типичные ситуации.
Документ ещё различает по ценности дочерей и жён «больших» и «малых» бояр, добрых и нарочитых людей. Самые дешёвые – «простая чадь» – по 15 гривен кунами женщине и митрополиту. Но это – личные действия. В том же «Уставе» описана и другая норма:
«Аще девку умлъвит кто к собе и дасть втолеку…».
«Толока» здесь – групповое изнасилование. Похоже на мой случай. Но Ивица – не девка и не женщина, она – роба. Это переводит ситуацию из «преступление против личности» в «имущественное преступление», и «Русская Правда» описывает юридические последствия изнасилования для случая рабыни.
Применить я эту статью не могу. Там сказано: шесть гривен кунами владельцу робы, то есть – как за убийство рабыни, и ей самой – вольную. Я не могу дать ей вольную, пока не обвенчаю её с Жердяевским дебилом – обещанное надо выполнять.
И я не могу доказать виновность любого конкретного персонажа. Вон тот сколиозник – совал или не совал? Может, он – «возле стоял да в носу ковырял»? И так о каждом. В моём 21 первом веке прямо в юридических учебниках описаны ситуации, когда, в рамках свидетельских показаний, просто не существует способа установить истину. Тогда нужно «выйти из плоскости», «привлечь дополнительную информацию», «изменить ситуацию»… Спасибо на добром слове…
А «поливальщик»-то на внешность – ничего. Довольно рослый, лицо чистое, плечи широкие. Говорит внятно: видать, продумано и обкатано заранее. Глаз ясный, голубой. «Врёт на голубом глазу». Так ведь не врёт же! Оттенки, оценки… но факты – вполне похоже на истину. И он абсолютно уверен – не в правоте своей, а в невозможности доказательства неправоты. Чем-то он мне Кудряшка напоминает. Только попроще – нет школы предшествующих поколений воров. Девку-соседку обмануть – таланту хватило. А вот остальное – придёт с опытом. Если будет куда приходить.
– Когда ты спать уходил – где девка была, что делала, что на ней одето было?
– Дык… Эта… А, ну… Мы ж как наигрались, так она и пошла. Одетая, стал быть. Свежо-то, однако. Мы ж любились, а не в бане мылись. Гы-гы-гы… А я, значит, пошёл, а ей и говорю: может тя до дому проводить? Ну, тёмно ж. А она-то эдак вся потянулася, быдто кошка со сна, да и говорит: иди, грит, я, де, и сама дорогу найду. Ну я и пошёл. А чего? Дело-то покончено. Вот. А чего ты, боярич, страсти сказываешь да народ баламутишь… и в разум не возьму.
– Погодь.
Что-то квас сегодня у Домны… Не пошёл. Или потому что спросонок, или потому что на пустой желудок? Подташнивает. На глаза попался кругленький толстячок с детским выражением на пухленьком личике. В моём детстве таких называли «жиртрест». Некоторые дисфункции развития мужских яичников часто дают такую картину юношеского ожирения. Интересно, а этот «жиртрест» тоже на Ивице «покачался»? Наверное – нет. Ну, может, так, посмыкал пару раз для общего разговора. А вернее всего, просто простоял рядом. С её ногой в руках.
Я представил себе эту картинку: куча мужских тел наваливается на девушку, она сперва замирает от неожиданности, потом начинает судорожно рваться под свой приглушённый тряпками вой. Её прижимают, раскладывают, раздвигают. Потом вздёргивают на ствол лежащей рядом сосны. Наверное, в этот момент ей и растянули лодыжку. Её крепко держат и максимально, почти в шпагат, растягивают ноги. Отсюда, вероятно, и вывихи тазобедренных. Вон тот «жиртрест» тянет одну. Старается, упирается, прижимает к груди – чтоб крепче. А первый «соискатель» в радостном предвкушении отправляется по лежащему стволу к разложенному телу и приступает к «соисканию». Непрерывная возня вокруг, смешки, хихиканье усиливаются. «Ну! Давай! Засади ей!». Девка в очередной раз рвётся, изгибается, изворачивается… И затихает. Публика замирает в нетерпеливом ожидании, и только равномерные глухие удары двух сталкивающихся лобками тел и нарастающее пыхтение заполняют атмосферу. А рядом, чуть в стороне, стоит её «дружок» и вот так же, как сейчас – уверенно и открыто – улыбается.
Меня вырвало. Мда… Квас как-то… не пошёл.
Этот недоделанный крысюк будет мне байду заправлять?! Принародно выставлять меня дураком?! Ведь они все знают – как было дело! А я – не знаю и поэтому глуп. «Обманули дурака на четыре кулака» – детская русская дразнилка. Очень увлекательное занятие – дразнить кого-нибудь. Особенно того, кто сильнее или опаснее. Меня будут дразнить и дальше. Получать от этого удовольствие. По разным поводам обманывать. «На четыре кулака».
Я старательно утёрся рукавом. Хорошо, что на кольчужку – рубаха одета. Железным рукавом губы не вытрешь.
Вырисовавшаяся картинка шевелящегося мужского кубла на женском теле выявила одну мелкую несостыковку.
«– В чём разница между французским сексом и русским?
– У них – без нательного белья, а у нас – без постельного».
Эта народная мудрость появится значительно позже. А пока нательного – у женщин нет нигде. «Святая Русь» тоже… французит. «Мелочь, а приятно» – ещё одно народное замечание. Мне и «мелочи» хватит.
– Всем встать на колени. Быстро. Ну. Всем, я сказал. Ноготок, вот этого говорильщика – на подвес.
Некоторая, уже привычная суетня, снова слова-паразиты, оглядывания насчёт побега, оглядывания насчёт непонимания. Естественный взбрык «поливальщика» в руках моего палача. Дурак ещё не понял: моё – всегда моё, и наказание за причинение вреда моей собственности – смерть.
– Да не… да чего ж… да я ж… она ж сама… меня-то за что?
– Я знаю, что «она сама». Тут ты сказал правду. А вот в другом месте – солгал. Охабень этот на голову ей – ты намотал. Ей самой это делать незачем, а другой бы – либо использовал свою собственную одежду, либо задрал на девке всё вместе с её рубахой. Только рубаха её там, в сторонке осталась, только для тебя она могла сначала полностью раздеться. Вот такой, голенькой, ты её сотоварищам своим и отдал. «Пошла одетая» – ложь. Ты солгал мне. И будешь за ложь наказан. Не сильно – пять ударов кнутом.
Народ, начавший, было, грозно выражать своё общенародное возмущение «боярским произволом» и «судом неправедным», несколько успокоился. С колен прыгать к собственным топорам в десятке шагов, под лучником наверху и мечниками вокруг… Из-за всего-то пяти плетей да по чужой спине… Да ну его…
Как интересно складывается моё расследование. Ни «преступление против личности», ни «преступление против собственности», ни «преступление против нравственности» – не доказываются. Но ловиться мелочь: «преступление против информированности» – «дача ложных показаний». Статья 307 УК РФ, часть 1:
«Заведомо ложные показание свидетеля… наказываются штрафом…, либо арестом на срок до трех месяцев».
«Три месяца» – совсем не «восемь лет строгого». Мелочь мелкая. Только чтобы сделать из живого преступника мёртвого – ни месяцев, ни лет не надобно.
Я не могу наказать главного преступника. Ибо он не совершил преступление, но лишь способствовал ему. Я не могу наказать совершивших преступление. Ибо не могу отличить более виноватых от менее виноватых. Я не могу не наказывать или отложить наказание на потом. Ибо последуют новые преступления разной степени тяжести. Поэтому я наказываю формально невиновного в тяжком преступлении за преступление малое. Но в мере, большей, чем закон предлагает за тяжкое. Вот как-то так. Не по закону, не по обычаю, «не по правде». В чистом виде произвол, самодурщина и беззаконие. Мои личные. «Зверя Лютого». Зря ты, парень, не ушёл с бурлаками.
Ноготок подтягивал «поливальщика» к «столбам с перекладиной».
Когда-то я сорвался с этой перекладины. В тот день, когда мы в первый раз пришли на этот двор. Мешочек с золотыми украшениями смоленской княжны вывалился у меня из-за пазухи и рассыпался прямо под ноги Кудряшковой бабы. Она была тогда хорошенькой, кругленькой, молоденькой. Очень счастливой. От своего ненаглядного мужа, от шевеления желанного ребёнка под сердцем. Тогда она радостно побежала с этой новостью к хозяйке. Совсем немного времени прошло. Вон она, у поварни стоит. Нет уже ни хозяйки, ни хозяина. Ни жданного дитяти. Искалеченный муж её бегает на коленках на заимке под рукой «богини смерти». А сама, прежде счастливая, непрерывно щебетавшая девчушка, стала осунувшейся, почерневшей, непрерывно испуганной женщиной. И её главное нынешнее желание – чтоб её никто не замечал.
Всё повторяется. Повторяемость обеспечивает обучаемость и способствует формированию домашних наработок и заготовок. Взаимопонимание – растёт. Как у меня с Ноготком.
Ноготок, разворачивая кнут, отошёл ко мне, вопросительно взглянул. Как бить-то?
– Как кузнеца сможешь?
Короткий кивок. И… я подобное уже описывал. Достаточно подробно. Разница – солнышко только что взошло. Раннее утро. При свете дня – ещё… омерзительнее. Чётче визуальная картинка. Лучше видна грязь, слизь, разлетающиеся куски и кусочки. Резче цветовые контрасты: красное – на зелёной траве, бурые пятна – ляпаются на серое дерево дворовых построек.
Коленопреклонённая толпа ахнула от первого удара, когда привязанный завыл, меняя своё ритуальное нытьё на настоящий, захлёбывающийся, предельной для данной глотки, визг. Крик боли и страха. Боли уже наступившей, страха боли грядущей.
Ахнула от второго, когда капли и кусочки, выдернутые из тела замедленным потягом кнута после удара – полетели по двору. И – проглотила, поперхнулась своим «ахом» – от пятого. Потому что в полной тишине – даже дыханье все затаили, был слышен негромкий короткий хруст ломаемого позвоночника.
Короткая пауза, в продолжение которой Ноготок отжимает от крови свой кнут, пропуская его через рукавицу на левой руке, и дикий крик:
– Ироды! Убили!
Толпа начинает шевелиться, подыматься. Мои… Ивашко, Потаня делают инстинктивный шаг навстречу этому движению, нарастающему шуму толпы. Молодёжь, наоборот, инстинктивно отшатывается. Все поднимают оружие. Даже я совершенно автоматически выдёргиваю шашку из-за спины. Ещё не понимая, что будет, не представляя последствий. Просто, чтобы… заглушить этот всплеснувшийся вал человеческих голосов, остановить волну подымающихся человеческих тел. Сейчас они все как… кинуться.
Ноготок бьёт кнутом. Кнут идёт сбоку, по длинной дуге, в сторону от толпы на уровне их голов, как-то хитро заворачивается, не захватывая толпу, проходит над людьми, заставляя их опускать головы, но не касаясь ни одного из них. Фол – узкий ремень на конце, обгоняет тело кнута, сворачивается в колечко перед лицами первого ряда. Крекер – пучок волос из конского хвоста на конце фола, закручивается ещё сильнее, щёлкает, пройдя звуковой барьер, и весь кнут как-то складывается, хлопает, встретившись сам с собою. Останавливается в своём, длинном, завораживающем как движение змеи, полёте. И опадает на землю. А в лицо людям летит град капель. Капель крови.
Толпа вздрагивает. Содрогается. Отшатывается. Кто-то спотыкается об соседа, заваливается, падает. Задние ещё пытаются подниматься на ноги, передние – замерли. Ноготок, не отрывая равнодушного взгляда от покрытых пятнами кровавых брызг лиц, снова начинает неторопливо протягивать кнут через левую руку. Рядом со мною Ивашка делает пару шагов вперёд и прокручивает саблю. И я, без всяких мыслей и планов в голове повторяю его движение – два шага вперёд, круговой мах клинком справа от себя. Слева делает два шага Сухан, опускает рогатину. Неудобно – не с той ноги. Он делает ещё шаг – такая стойка более привычна для него. На другой стороне толпы, со стороны ворот, слышится резкий выдох. И второй. Чимахай вспомнил о топорах у него в руках. Круговой мах правой, такой же – левой. Готов делать мельницу. «Из кого тут щепы по-накрошить?». И остальные вышли из ступора – перехватили оружие поудобнее, переступили ногами, чуть сдвинулись. Ну что, ребята, режемся?
Нет. До полномасштабной скотобойни моя Пердуновка ещё не доросла. Не в этот раз. Сверху раздаётся голос Чарджи:
– Эй, воротники! Ворота открывайте. Владетель пришёл. Аким Рябина комонный и людный.
Молодец, дедушка. Очень своевременно нарисовался. Молодёжь, рассовывая спешно за пояса эти непривычные прусские топоры, кидается вынимать брус, распахивать створки ворот. Коробецкие в полуприседе гуртом сдвигаются в сторону, очищая проход для верховых. Кого-то, из пятящихся на него, Чимахай похлопывает своими топорами по плечу плашмя, те оглядываются: «А? Чё?», и все опускаются на колени.
За открывающимися воротами – пяток верховых, полтора десятка лошадей и два десятка пеших. Всё это вваливается во двор. Впереди на своей белой кобыле – сам Аким Янович. Сплошное дежавю. Если он ещё и спросит как в прошлый раз… Спрашивает. Вместо «здрасьте»:
– Что за срачь развели? Почему трава красным крашена? Вам что, куриц резать негде?
Мда… Многое меняется, но не вопросы Акима Яновича. И это радует – возникает ощущение надёжности, повторяемости и предсказуемости. Если он и дальше дежавюкать будет… Увы – даже и Аким Рябина адаптируется к реальности. Внимательно оглядев подвешенного на перекладине, тёплого ещё, кровоточащего мертвеца – «парное мясо лохмотьями», толпу стоящих на коленях с другой стороны парней, Аким вздыхает и выдаёт:
– Ну никак тебя без присмотра оставить нельзя… эхе-хе… сразу кровищи понаделаешь,… будто зверь лютый… Повод прими.
Ну и связочки у деда. «Присмотр» и «зверь»… Я так растерялся, что чуть его кобыле своей шашкой в морду не заехал. Убрал, поддержал, помог слезть с коня.
У деда повод на кисть намотан, сам он ни слезть, ни залезть не может – руки в повязках. Пока слезал – я его за колено, за пояс, за подмышки поддерживал – нормально. Как на землю стал – сразу плечами дёргает, типа девки нецелованной: «не трожь меня за везде». Яков сам слез, но сразу к завалинке – стоять ему больно. А Ольбега пришлось ловить – кидается с седла на шею не глядя. На меня не глядя – от мертвеца глаз не отводит.
– Ваня! А я деда упросил с собой взять – твой острог посмотреть. А этот подвешенный – правда мёртвый? Вот только что? Вот прямо сейчас? А ты ещё кого-нибудь пороть будешь? Можно я выберу? Вот из этих, которые на коленях стоят? А за что ты его так? Как это – «соврал»?! Вот только за это?!
И важный голос Николая – откуда этот купец-невидимка реализовался? – только что не было же:
– Так у господина дар Богородицы – всякую лжу чувствовать. Его от неправды – блевота одолевает. А дурак-то покойный – врал безбожно. Упокой господи душу грешную. Вот господина и вывернуло. Вон, видишь у крыльца – ещё не убрали. Не, Покров Богородицы – одно, а Дар – другое. Почему одному – двое? Ну, ты ещё Царицу Небесную – скупой назови. Уж коли она одаривает, так – щедро, во всю руку. Пойдёмте уважаемые, поглядим – чего вы притащили.
Николай уводит пришедшего Хрыся и спешившегося конюха-управителя, а я пытаюсь судорожно вспомнить: где я болтанул насчёт «дара»? И чем мне это грозит? Ведь вспомнят же в самый неподходящий момент! Как Чарджи насчёт «подорожника для души». А грозит мне это тем…, что есть мне больше не надо. Вообще. Потому как при всеобщей распространённости среди хомосапиенсов обезьяньего отношения к истине… «Не приврёшь – не расскажешь» – общечеловеческая мудрость.
Бабы суетятся, вычищают двор, одновременно накрываются столы для завтрака работников, одновременно решаются вопросы размещения новоприбывших, одновременно идёт разбивка по бригадам, разбирается привезённое Акимом… трёх ярок? – к Фильке на двор, поросёнка? – здесь оставь – сегодня зарежем… Одновременно гости осматривают местные достопримечательности типа курятника: а несутся хорошо? на такую-то толпу ещё десяток нужен – а держать где будешь? а что это ты про смолокурню сказывал?…
Из господской избы вылетает, восторженно повизгивая, Ольбег с ножом в руке.
– Деда! Деда! Глянь!
– Ишь ты. Знатная вещица. Редкая. Агаряне делают. Отсюда далеко. Дальше Царьграда. Так значит, вот этим ножиком Перун свою бабу зарезал? И кто б мог подумать, что оно вот так обернётся? А, Яша? Знакомая вещица? Помнишь?
Яков, внимательно оглядев знаменитый кинжал с рукояткой в виде двуглавого конийского орла-лучника, сдержанно кивает. Тут я снова не догоняю. Какая-то старая история. Наверняка – интересная. Возможно – важная, полезная. Да я, вообще-то, любую неординарную информацию могу применить с пользой для себя. Только её нужно принять, проглотить. А уж к какому крючку её привесить – найдётся. Но – не успеваю. Надо б хоть не забыть – при случае расспрошу и Акима, и Якова. Не забыть бы…
Подвожу Ольбега к появившейся Любаве, и старательно промываю обоим мозги. На тему «мирного сосуществования». Они дуются друг на друга, ритуально – по три раза – отнекиваются. Детский сад, одно слово.
«Мирись, мирись, мирись
И больше не дерись».
Вроде бы, примирение со взаимным прощением – состоялось. Любава тянет Фофаню за стол, а Ольбег нервно сглатывает, глядя на этого здоровяка. Не «нервно» – завистливо:
– Как она его… одним пальчиком ведёт. Как коня выезженного! Такую-то силищу…
Кажется, вид нашего дебила развивает в Ольбеге миролюбие сильнее моих увещеваний. «Идиот как фактор сдерживания». Аналог «ядрёной боньбы» 20 века для детских игр века 12-го.
Лошадей сперва развьючивают, потом начинают грузить заново. Прокуево барахло, что идёт в Рябиновку, барахло Меньшаковой бабы с семью дочками, что идёт к Хрысю на постой и обучение, шиндель с реечками, чтобы Хотен кузню перекрыл. Обрешётку во вьюки?! Факеншит! Надо строить дорогу. А как здесь можно что-то построить, если вода поднимается на восемь сажень? Или как-то по северному? Двойную систему дорог – зимник-летник?
Наконец, гости покидают мою Пердуновку, проходит и ужин работников, и вечерний «разбор полётов». Что-то у нас получается, что-то – не очень. Дело – движется, проблемы – решаются, я – кручусь.
