Текст книги "7. Найм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Глава 140
Нехорошо. Нижний край губок подцепил, сдвинул и вдвинул. Попытался. «Или – делай, или – не делай. Только не пытайся пытаться» – тоже всегда актуальная мудрость…
А что делать-то?! Тут же – некуда! Всё плотно, сжато, сухо и, даже, как-то запрессовано. Только винтовой закрутки с контргайкой не хватает. А где же нежный трепет взволнованно-испуганной девственницы, горячая волна желания, растекающаяся внизу её живота, и юное тело, жадно выгибающееся навстречу нескромным ласкам опытного любовника вопреки слабеющей воли его владелицы? Где нежные страстные стоны, издаваемые затуманенным огненной страстью сознанием: нет-нет, ах-ах, о-о, ещё-ещё, сильнее-сильнее, глубже, чуть левее, чуть выше, а теперь быстрее, а твоя так делает, а ты когда потолки белил,…?
А эта – только шипит и ругается. И как-то всё это становится… совершенно неинтересным. Скучно как-то. Нет, был бы я просто юнцом, каким выгляжу, так интерес бы был. Поскольку – не заглядывал бы дальше конца. Своего, естественно. Но, факеншит, я слишком много знаю. «Он слишком много знал». Когда «знал» про других – основание для преждевременной смерти. А когда про себя самого – «я слишком много знал»?
Сочетание информированности и предусмотрительности – верный путь к импотенции. Или – в буддизм. Впрочем, разница – невелика. Я знаю, как и где мне будет больно, если вот такую её… Я знаю, как будет противно и мерзко у меня на душе, когда процесс закончится.
Девка-то… плевать – она сама дура. Глупый вздорный наезд не по делу. Но мне-то эти проблемы – за что? Это ж лично мне, такому умному и красивому, будет больно и мерзко. И чего ради? Кто-то сказал: «достигнутое желаемое теряет половину своего очарования – стоит только спросить себя: а ты вправду этого хотел?». Более народные варианты той же мудрости короче: «А оно того стоило?» и «За что боролись, на то и напоролись». Что-то мне самого себя жалко становится… «Напоровшегося»… Жалко и скучно.
Надо отпускать… «экземплярку». Можно придумать что-то для поддержки собственного самоуважения. Типа: дура фригидная холодная. Или там: ей ещё расти и расти.
Фольк сразу кидается на помощь:
«Двое мужчин провожают взглядом красивую женщину.
– Она тебе дала?
– Не-а. А тебе?
– Тоже – нет. Во бл…!».
Как раз мой случай. Два раза. «Сам спросил – сам ответил».
Птица такая есть – «обломинго» называется. Знакомая по предыдущей жизни птичка – и ко мне иной раз прилетала. Увы, Ванёк, твоя мужская харизма в данном случае обломалось. «Её влажные, трепещущие полураскрытые губы»… Ну, мягко говоря, не «полураскрылись». А те, которые раскрылись – трепещут матерно. Как говорит русская народная мудрость: «Пока сучка не всхочет – кобелёк не вскочит». Не вскочилося… Как бы выбраться из этого «недопрыгнутого» состояния без полного унижения и потери самоуважения?
Мне повезло – в соседнем дворе раздался раздражённый мужской крик:
– Елица! Елица, мать твою! Ты куда запропастилась? Вылазь, лярва ободранная! Я те задницу распишу в полосочку!
Девка дёрнулась. Я инстинктивно прижал её чуть сильнее. Потом дошло.
– Елица – это ты? Тебя зовут?
Кивнуть она не могла – щека плотно прижата к бревенчатой стенке. А ответить голосом… побрезговала. Но моргание выглядело утвердительно.
– Выбирай: или придёшь ко мне ночью сама, или я подожду, пока сюда придёт твой батюшка. Пусть полюбуется, как я твою задницу лапаю. Пока она не расписная. Хоть в полосочку, хоть в клеточку. Придёшь?
Она попыталась ограничиться морганием. Пришлось ещё чуть прижать. Ей снова стало больнее, но, как я понимаю, главный аргумент состоял в новом потоке выражений и обещаний с той стороны забора. «Да!» – прозвучало как плевок. Причём, на горячую плиту – с шипением. Ну и ладно, а мне и не очень-то хотелось.
Я резко выдернул свой дрын из-под её вывернутой руки и отступил на пару шагов. Девка, получив свободу, охнула от боли в руке и съехала личиком по стенке на колени. Затем, услыхав очередную дозу ругани с соседнего подворья, неловко, придерживая битой правой – вывихнутую левую, поднялась на ноги. Смерила меня злобным взглядом. Ей бы на молокозавод – катализатором в кисломолочный цех. От такого взгляда даже порошковое молоко скиснет.
В ответ я радостно улыбнулся. Кажется, она хотела что-то сказать. «Убить на прощание». Но очередной залп «из-за-заборных» предположений о её ближайшем будущем заставил незамедлительно устремиться к дырке в заборе.
Не придёт. Девке соврать… Можно ещё пару раз с разными интонациями повторить самому себе: «а мне и не очень-то хотелось».
Мда. Как-то местные юные пейзанки не настроены лямурничать. Деревянные они какие-то. И имечко у неё… бревенчатое.
Ну и имена у девок в этом семействе. Кстати, Древа, Дубрава, Ива, Клёна, Омелица, Осока, Отава, Поляна, Ракита, Репка, Сосна и Берёза – тоже женские имена на «Святой Руси». «Пойдём, накроем Поляну»… Или – потопчем? А общеизвестное: «Посадил дед Репку»? За что он её так? И как с таким именем жить?
С такими именами жить – только по науке, по ономастике – наука об именах.
Время от времени в Америке ученые-именологи проводят так называемые ономатические опросы. Задание простое: с чем в мозгу опрашиваемого связываются те или иные имена? Результаты показали, что женские имена, такие, как Берта, Эстер, Розалинда, Сильвия, Зелда и ряд других, ассоциируются с чем-то «толстым и мало сексуальным», а вот другие – Алисия, Андреа, Андриенна, Кристина, Джаклин, Джессика, Сюзан, Дженифер, Джена – вызывают у сильного пола тяготение к слабому и как бы очаровывают мужской характер. Так что проявление секса в том или ином имени – вовсе не фантазия.
Ну и какой секс может быть с девушкой, которую «ёлкой звали»? У которой «иголки во все стороны» и «лёгкий шелест хвои» в нецензурном исполнении. Белкой в дупло?
Поди, и мальчишки дразнят: «Елица, ЕлицА – бешеная псица»… Может, кто-то её и дразнит. А пока я сам ею подразнился и сам же – обломался. Настроение… «На отвергнутого засушенной еловиной донжуана наступила чёрная мизантропия».
Да ну, фигня! Точно – просто не повезло. Девка попалась… еловая. Или месячные скоро – вот она и шипит. Или депиляцию давно не делала… А сам-то я – молодец. Красавелло и мачалло. В смысле – «мачо». Да я вообще – хоть куда! Мда… Но не туда… Даже в Красную Армию не возьмут. В виду отсутствия присутствия. Или это моя лысая морда такое… «клиническое» отвращение вызывает? Что её «заклинило».
Ха, а девка ножик потеряла. Есть повод нанести визит. С изъявлением доброй воли и в надежде исправить ситуацию. Или мне другой, менее «дровяной», экземпляр поискать?
Возле избы Сухан, согласно плана тренировок, развлекался метанием топора, а Ноготок уныло стругал палочку и слушал непрерывный трёп хозяйки. Та чего-то делала в поварне и периодически выскакивала в дверь для придания живости своему монологу и проверки реакции слушателя. Почему из поварни? Потому, что на «Святой Руси», как и в моей России, народ общается, в основном, на кухне. Есть целый пласт стиля, фолька, психотипов – «кухонные разговоры». И не только у нас – «Kitchen English» – кухонный английский – устойчивое словосочетание. Пришло на смену «пиджин инглиш». Это, наверное, когда наши вовсюда приехали. И стали на всех кухнях на нашем английском разговаривать.
А что кухня на дворе – так пожарная безопасность. Для деревянной России – вопрос ещё более «горячий», чем для моей начала третьего тысячелетия. Даже в 17 веке указы московских царей были на этот счёт однозначны: «С Пасхи до самой стужи печей в домах не топить», а пользоваться только надворными. Понятие «летняя кухня» восходит, видимо, к ещё до-славянским временам. Как шалашик в леске поставили, так и костерок от него отодвинули.
Баба сходу оценила проявленную мною заинтересованность во всём ей ранее сказанном, хоть и неуслышанном, и, незаметно для себя, но с радостью и энтузиазмом, переключилась на ответы на мои вопросы. Дальше только оставалась ахать в нужных местах, делать большие глаза и чуть уточнять направление словесного потока заинтересованными репликами восхищённо-вопросительной тональности.
Сюжет такой. Как и все здешние поселения, Коробец заселялся заново 12 лет назад. Но не одной общиной, как в моей «Паучьей веси», а несколькими маленькими. Среди самых первых новосёлов был и многократно упоминаемый сегодня Жердяй. Это как раз и есть наш потенциальный поставщик хлеба. Был он уже в те поры мужем зрелым, женатым и детным. Смолоду походил по земле, в разных странах бывал, ума-разума набрался. И, похоже, кису не мелкую принёс и спрятал. Цитирую дословно рассказчицу:
– Видать, убил какого купца, и серебро прибрать сумел. Везёт же некоторым.
В момент заселения между новосёлами возник конфликт, который закончился смертоубийством. Жердей сумел как-то вывести общину из-под общей виры. Насельники были в тот момент совсем бедные, и выплатить княжескую виру могли только собой – продаться в рабство.
– Пришёл к людям чёрный день, а он, змеюка хитрая, и воспользовался. На беде народной поднялся. Богачество своё на горе нашем сколотил.
Община со временем Жердяю серебро выплатила, но тогда ещё, сразу же, он получил от общины то, что миллионы крестьян получили от Российской Империи только в Столыпинскую реформу.
Есть такое русское слово – «отруб». Не «отрез», не «поруб». Обычно используется в сочетании «отруба и хутора». До Столыпина семь с половиной веков, но некоторым людям этих «отрубов» очень хочется уже сейчас.
Всякий хозяин хочет иметь свою землю. Хоть «владелец заводов, газет, пароходов», хоть крестьянин с сошкой. Вот он бы тогда и развернулся. Один – коммуникации бы с запасом подвёл, другой – кочки срезал, да камни убрал. «Наперёд, на будущее. Пока удобнее». Но в общине каждый год идёт передел земли. Так чего корячиться? На следующий год ты с конкретно этими каменьями уже уродоваться не будешь. Пущай уж тогда сосед пупок рвёт.
Всякий разумный хозяйственный крестьянин хочет иметь свой надел. Вечный. А община – нет. Получается, что основная масса крестьян – неразумные и бесхозяйственные. Что не ново. По Столыпинской реформе из 13.500 тысяч крестьянских домохозяйств Российской Империи выделилось из общины и получило землю в единоличную собственность 1.436 тысяч. Чуть больше 10 %.
Десять процентов – нормальный уровень, доля населения в большинстве продвинутых популяций хомосапиенсов в начале третьего тысячелетия, способная и стремящаяся к ведению собственной экономической деятельности. Просто стремящихся, но на это не способных – ещё столько же. У Столыпина – столько же было. Остальные… ну, просто народ.
Эти проценты есть и здесь. Только деваться им некуда – выйти из общины очень тяжело. У здешнего потенциального «кулака» та же беда, что у каждого серьёзного попаданца: «Так жить нельзя. А не „так“ – невозможно». Тут тебе и старые родовые традиции, и налоговая политика с круговой порукой. И главное – в одиночку не прожить. Придут «злые люди» и – «хана ослику». А как реагирует на «отрубистов» община…
«Бородатый» анекдот:
«Ведёт старый чёрт молодого по пеклу, показывает своё хозяйство, вводит в курс дела:
– Ты, главное, вон за тем котлом присматривай. Там у нас евреи варятся. Если хоть один сбежит – всех за собой потянет. Вон за тем котлом – не беспокойся – там у нас русские. Один выскочит, сбегает в ларёк за водкой – и назад. А вон туда можешь и вовсе не подходить.
– А что так?
– А там у нас украинцы кипят. Если один и начнёт вылезать, так его – его же соседи назад затянут».
Вот так, «по-украински», и живёт святорусская община. И не она одна – это общая черта всех крестьянских общин. Собственно, поэтому Ленин и писал: «частная собственность на землю ежесекундно порождает капитализм». А её отсутствие – порождает всё другое. Хоть социализм, хоть феодализм, хоть пресловутый «восточный способ производства». Что сегодня будем считать «хорошим»?
«Земля и Воля» – два слова, на которые российское крестьянство бурно реагировало столетиями. «Я пришёл дать вам волю» – кричал Разин мужикам перед роковым боем под Симбирском. И уже и бой был проигран, и Разин был казнён, а слова эти по Руси ещё звучали, и война всё продолжалась.
Здесь, у Жердяя воля была – вольный смерд. Но – общинник. То есть, он, конечно, «сам себе хозяин». Но в рамках «как обчество решит», «как с дедов-прадедов повелось»… А вот землю он себе взял. В форс-мажорных условиях ухитрился протолкнуть договор с общиной, о том, что небольшое болотце поблизости переходит в его исключительное пользование. – Ну и чего? Морошка в этих краях не растёт. Бруснику собирать? Или лягушек? Так французов нет – есть некому. – Пусть берёт.
Такое маленькое, несущественное подправление того обычного, что «с дедов-прадедов». Мелочь мелкая, никому не интересная.
Русь богата талантами. Аксиома, не требующая доказательств. Если такой талантливый человек углядит как-то где-то чего-то новенькое, то, почесав в затылке, поковыряв в носу, вспомнив чью-то мать, или без всех этих промежуточных стадий мыслительного процесса, он обязательно блестяще применит увиденное.
Представить себе не могу, где Жердяй получил представление о дренажных канавах. Ближайшие мастера каналов – в Венеции и в Голландии. Жердяй, в порядке благодарности общины за помощь в решении вопроса о выплате виры, получил копанную обществом канавку от болота до реки. Из-за разности высот вода из болота стекла самотёком. И пошла пахота по торфянику. Торф, ил и песок с окружающих холмов давали вполне плодородную почву.
Понятно, что это не на века. Полесские осушенные болота срабатывались в 20 веке за тридцать лет. Но здесь никто о таких сроках и не думает. А пока 40 десятин этого «пахотного оазиса» дают свои десятки тонн товарного хлеба. Коробец стоит в самом верховье Угры. Снизу, с Оки сюда с хлебом не очень-то ходят. С другой стороны – вот она Десна. По ней идёт южный, днепровский хлеб. Но товар надо перегружать, тащить через волоки. Хлеб – не та вещь, которую в кошёлке унесёшь. А Жердяй хлебушек завсегда имеет.
Ещё одно его богатство – 11 сыновей. С такой командой всех наёмных работников можно послать далеко. Включая обычно нанимаемых бедняков-соседей. Которые сегодня батраки, а завтра равноправные общинники-сограждане. С равным правом голоса. Часто – матерного.
«Большой семьёй и батьку бить славно». Жердяичи не бились, а очень неплохо работали. Снова цитата:
– И всё – вместе, вместе. И не лаются, и не дерутся. Соберутся гурьбой и на болото своё. Ироды.
Но старшие сыны уже выросли. Их надо женить и отделять. Глава дома тянул с этим делом, желая сохранить свою «производственную ячейку». Похоже, он собирался сделать следующий шаг к крестьянскому счастью – перейти на хутор. В здешних терминах – зажить своей весью.
Редко, но не экзотично. Веси делились постоянно. Как пчелиные семьи. После татаро-монгольского нашествия большая часть населения Руси, которая сумела выжить и сбежать на Север, именно так и жила. Два-три дома. Не то – весь, не то – хутор. И прокормиться в Северном лесу можно, и начальники не найдут. Хоть свои, хоть ихние. Такое, «хуторское» землепользование на Руси было преимущественным вплоть до Смутного времени. Когда шайки разноплемённых «путешественников», а главное – своих, совершенно потерявших «края» разбойничков, снова загнали крестьян в более крупные и лучше защищаемые поселения-деревни.
При отделении нескольких семей Жердей мог бы, и сохранить за собой свой «оазис», и получить безналоговые льготные годы, и наплевать на мнение нынешней общины. Во всех смыслах получалось хорошо. Оставалось женить сыновей.
В рассказе хозяйки постоянно прорывалась зависть к «богачеству» обсуждаемого хозяина. Хотя чего ей-то завидовать? Как я понял, Жердяевой жёнке доставалось не мелко – ну-ка прокорми да обиходь такую толпу мужиков. Пора бы бабе уже и невестками покомандовать. И тут в интонации рассказчицы зазвучало чуть прикрытое как-бы сочувствием злорадство:
– Да вот беда-то какая: старшенький-то сынок Жердяев… того. На голову больной. Никто за него идти не хочет. А пока старший не женат – остальным нельзя, не по обычаю.
Из дальнейшего рассказа о болезни этого старшего сына просматривался какой-то вариант олигофрении. Что-то типа средней формы – имбецильность.
Что, собственно, и является специфической особенностью данного индивидуума. Потому что лёгкая форма – дебилизм, на «Святой Руси», по моему личному ощущению – норма жизни. У меня тут каждый второй из селян вполне соответствует классическому описанию синдрома:
«Сложно воспринимают логические связи между предметами, понятия „пространство, время“ и т. д. Часто встречаются нарушения речи (искажение звуков, искажения грамматические, маленький словарный запас). Обычно не могут пересказать прочитанное, услышанное. Эмоции преобладают актуальные на данный момент. Действия нецеленаправленны, импульсивны, развит негативизм. Возможна социальная адаптация и участие в самостоятельной трудовой деятельности. К 40 годам обычно так растворяются в обществе, что их не отличить».
В «святорусском обществе»… я, честно говоря, не знаю – кто в ком «растворяется».
Интересно, а кто-то из попаданцев или фентазийников попадал в дебилоидные сообщества хомосапиенсов? Может, есть какие-то наработки – как такие социумы «поднимать»? А то у меня «на свалке» только пара сюжетов обратного варианта: про пришельцев, сбежавших к людям из их, пришельцевской, «дурки»:
– Мы нашли пациента и вернули его в лечебницу. Но построенный им вечный двигатель до сих пор работает!
До высшей стадии – идиотии – первенец Жердяя не дотягивал – ходить может. Хотя: «Речь не развита, нечленораздельные звуки. Мышление не развито, реакция на окружающее резко снижена. Эмоции делятся на положительные и отрицательные». Нет, всё-таки больше похоже на имбецила.
Особенность текущего момента состояла в том, что именно вот это вот, с «нечленораздельными звуками», и нужно было оженить. Что Жердей и сделал.
На соседнем подворье бедствовала семья крестьянина по имени Меньшак. Он и вправду сам был мал ростом. Но бедствовал не поэтому. Десять дочерей. Хоть вешайся. Прокормить такую ораву бабья с одной сохой – невозможно. Мужичок год за годом не сводил концы с концами. Так, что отец семейства постоянно вынужден был перед всей общиной публично вымаливать послабление да помощь, просить и попрошайничать у соседей. Как следствие – уважение к семье в обществе отсутствовало напрочь. Поскольку – «голозадые», то и на приданное рассчитывать не приходиться. Поэтому девок с соседского двора как-то «в замуж» на части не рвали.
Дальше – очевидно. Полтора года назад, когда Меньшак выгреб из закромов не только рожь, но и лебеду («Кобылищ-то его хрен прокормишь»), к нему заявился Жердяй и за большой, пятипудовой, мешок ржи сговорил старшую Меньшакову дочку за своего старшенького. На Пасху сыграли свадебку. Молодая семья зажила… бурно.
Как было сказано выше: «Эмоции делятся на положительные и отрицательные». И не только «делятся», но и очень внезапно переходят из одной категории в другую. А когда «негативизм» не только «развит», но и «выражаем» здоровенной детиной с помощью кулаков… Молодая жена несколько раз сбегала от побоев домой. Что – «не по обычаю», и «мужниной чести – урон».
– Ишь, боярыня выискалась, ну задел мужик кулаком ненароком. С кем не бывает. А она – на родительский двор с воем. Сор из своей избы на весь народ. Всему свёкрову семейству – позорище.
Наконец, Меньшак, утомлённый скандалами и сочувственно-злорадным вниманием соседей, выдрал «боярыню», побил и отволок за волосы к законному мужу. Брак-то совершается на небесах, и препятствовать исполнению супружеских прав и обязанностей законного мужа путём укрывательства его жены – есть преступление против законов божеских и человеческих.
Кумовья, по обычаю, сели пропустить по кружечке и поговорить о погоде. Под крики пятнадцатилетней дуры-бабы, воспитываемой её венчанным дебилоидным мужем.
Главы домов расстались несколько нагрузившись и вполне взаимно-довольные. А к утру юная жена имбецила умерла. От потери крови. Нет-нет, он её не резал. Использование железа при воспитании жены вообще не рекомендовано. Это она сама упала. Об край колоды, из которой свиней во дворе поят. Шесть раз. А что у ей нутро слабое, может, порвалося там чего, в потрохах-то… Ну так, все под богом ходим, на всё воля божья…
Дальше – как положено, «по обычаю» – все плакали и голосили, попутно – обмыли-отпели-помянули, на третий день закопали.
Прошёл год – «и всё возвращается на круги своя». В одном домушке – с воды на квас перебиваются, в другом – «первым невестку в дом должен привести старший сын. Как отцами-дедами заведено бысть».
Жердяй снова притащил мешок с зерном. Меньшак позволил себе несколько по-выпендриваться, высказать некоторое неудовольствие преждевременной смертью своей старшей дочери. Жердей послушал, подумал, спорить не стал, забрал мешок и ушёл. «Ничего личного – только бизнес».
Дело было в начале марта. Меньшак продержался до Пасхи. На светлый праздник они с Жердяем поздравили друг друга с радостной новостью:
– Христос-то наш, того. Воскресе!
– Да ну? Воистину!
Поцеловались. Простили друг другу все прежние обиды, и, умиротворившись в очередной раз от «благой вести», сговорились повторить эксперимент. Единственное, что выторговал отец голодного семейства: «хлеб – сейчас, девка – после покоса». Время прошло – дело к свадебке. Сегодня – заручины. Через две недели – венчание. И не только Жердяевского первенца. Там ещё три сына жениться собрались. И избранницы их ждут – не дождутся. Поскольку животики на носики давят.
Ну и что должен делать нормальный литературный герой на моём месте в такой ситуации? Так это ж все знают!
Картинка-то типовая, прописана в мировой классике многократно: злые родители, преследуя какие-то свои сиюминутные имущественные интересы, покушаются на святое – на чистую детскую душу, трепещущую в неясной истоме в предвкушении большой и чистой любви. Спорадически перемежающую смутные мечтания беспричинными, но – частыми и обильными слезами. Обрекают юное невинное дитя на тяжкую жизнь с нелюбимым, да ещё и не вполне нормальным, но, безусловно, злобным и, главное, некрасивым мужем, на муки страшные, долгие и смерть быструю, скоропостижную.
Герою надлежит свистнуть своего верного коня, обнажить свой верный меч, кликнуть верных друзей и, водрузив свою верную задницу в верное же, но – седло, поскакать галопом. Кинуться спасать «агницу невинную» от злого и противного «идолища поганого». Тем более, оное – имбецил.
Оное – истребить. Ну, там, на куски порубить, в огне спалить, пепел по ветру пустить. Со всеми примкнувшими к «чудовищу и мучителю» – поступить аналогично. Жердяя с сыновьями – в капусту. Злого родителя «бедной горлицы, что в светёлке бьётся, слёзы горючие проливая» – туда же. Тут спасённая красавица должна в меня влюбиться, отдаться и пожениться. «И умерли они – в один день». На другой-третий – сил не хватило.
Я, в принципе, не против кого-то плохих порубать. Но – без ненужных последствий и осложнений. А за столько мужиков – вира выскочит под полтысячи гривен кунами. А не дороговато ли эта «бедная горлица» встанет? А мне хлеб закупить надо, коров да коней, да прочей скотины. Железо разное сторговать – аж пищит. Мне надо, чтобы мои люди могли нормальной жизнью жить, а не с пустого места начинать да пупки себе рвать. Как энтузиазм даёт отдачу по здоровью энтузиаста – по себе знаю. «Смолоду – пупок трещит, в старости – спина скрипит». Работать на одни лекарства и вспоминать молодость… «Я-то смолоду был у-у-какой. Я-то при большевиках – ого-го чего мог». И это то, что я своим людям предложу? Которым вся эта «горлица»… У которых – свои такие же. Только – помирают с голоду, с холоду и по моей вине…
И вообще, чего я думаю? Я тут нелюдь. И всякие местные «добрые молодцы» и «красные девицы» меня интересуют… чисто функционально.
К этому времени банька наша вытопилась и хозяйка побежала её отмывать. Что такое «баня по-чёрному»… Кто пробовал, тот знает. Между «протопить» и «попариться» есть ещё одна неотъемлемая фаза: «сажу смыть». Хлопья сажи на потолке – в два пальца. И во всех других местах. После такой бани выходишь не чистым, а чисто негритянским. После такой бани только любовью заниматься. По-габонски. Фольк сразу же подсунул частушку:
«Комбайнёра я любила,
Комбайнёру я дала.
Три недели подмывалась
И соляркой пи-са-ла».
А здесь, на «Святой Руси», ещё одна заморочка: больших котлов мало, дороги они. Воду греют в деревянных бочках. А их же на огонь не поставишь! Поэтому в печке-каменке разогревают булыжники, а потом их здоровенными щипцами перекидывают в бочку с водой. Кто помнит фильм «Андрей Рублёв» – там сам Рублёв этим и занимается.
Тут у нас ни Рублёва, ни Рублёвки нет. Тут даже рублей нет. Баба есть – хозяйка. Каменья перекидывать – это её дело. Мы за постой платим – пусть работает.
Тут и мои подошли. Николай в курс дела ввёл: хлеб есть. Можно взять до тысячи пудов.
По своей России помню, что потребление хлеба в пост-советское время сокращалось до 1998 года. Потом пошёл рост. Минимум составлял 57 кг на душу. Для сравнения: с 20 ноября 1941 года дневная норма хлеба в блокадном Ленинграде составляла для служащих, иждивенцев и детей – 125 г. Что в годовом исчислении составляет 46 кг. Для рабочих – вдвое больше.
Как пишут аналитики трендов хлеботорговли: если не будет новой катастрофы, то потребление хлеба существенно не измениться.
Здесь «катастрофа» – непрерывное состояние. Хлеба едят меньше – мало его. К двадцатому веку крестьянство в России кормилось со своих полей существенно больше, чем в «Святой Руси» – я уже говорил: «Русь нигде с нивы не живёт. Русь живёт с реки». И будет так жить, пока растущая плотность населения не исчерпает эти дополнительные источники пропитания.
А пока, по прикидке, получается 3 пуда хлеба съедается за год на среднестатистическую душу. Хотя по медицине должно быть вдвое больше. «Душ» в средней крестьянской семье – десять.
Тут ещё такая тонкость: пищевой хлеб – всегда меньшая доля потребляемого зерна. Основная часть его часть – на корм скоту. Фураж. Даже в здешних условиях. И снова – и скота меньше, чем в «Трёхсотлетие дома Романовых», и зерна ему дают меньше – дорого. Получается, что на среднюю крестьянскую семью на «Святой Руси» нужно на год 70–80 пудов зерна. Это чтобы «харчами не перебирали», но ещё не «впроголодь». К 18 веку, когда в плотно заселённых центральных губерниях другие, помимо хлеба, источники продовольствия перестанут быть существенными, душевая норма потребления составит 15 пудов. «В Московской губернии… от худой и выпаханной земли никогда хлеб не родится, – писал в тридцатых годах 18 века управляющий дворцовыми волостями барон Розен, – а в иных местах, хотя и родится, токмо за тесным разселением той земли надлежащим их участков довольно не достает, и оттого приходят в нищету…».
Ну и ещё деталь чисто для ценителей точности выражений. Хлеба на Руси вообще нет.
Ме-е-е-едленно повторите последнюю фразу. Нет, не было и не будет.
Всё просто: в хлеб, в хлебобулочные изделия идёт мука из «твёрдых и сильных сортов пшеницы». А они в лесной зоне, в Центральной России не произрастали и не будут. Соотношение температура/влажность неподходящее. Клейковина, знаете ли, не… «склеивается». А то, что растёт, называется фураж. Используется для изготовления комбикормов. Хоть – по советским, хоть – по демократическим нормативам. Но здесь, в «Святой Руси», и после – в Московской, в Императорской, это едят люди. И очень радуются, когда этот «фураж» – есть.
