Текст книги "7. Найм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава 142
Елица вынесла две кружки. Одну с поклоном подала отцу. Вторую – сунула мне в руки. В сопровождении стандартного шипения с привычным уже «хорьком». Она была явно встревожена. Обещания не выполнила, ко мне ночью не пришла. «Не дала».
Озлобленный соискатель пришёл «взыскивать долг», «качать права» и «поступать по правде». Сейчас я перескажу её отцу вчерашнюю сценку, и девку будут бить. Похмельный папашка, изрыгая худые слова, используя подручные средства… А оно мне надо? Смотреть как в чужую задницу «ума-разума заправляют»? Девичья задница – это конечно… И когда в неё заправляют – тоже… Но – «ума-разума»?… Не, не боись, красавица, не буду я твои вчерашние «страшные слова» пересказывать. И «захватом с удержанием и прогреванием» хвастать не буду. Поскольку хвастать мне… мягко говоря, нечем.
И вообще, я сегодня с утра весь такой… «чисто благородный». Весь в белом на коне бледном. Ну, или наоборот. Так что, в ответ на шипение я снова дружелюбно улыбнулся.
Меньшак перехватил мой взгляд, направленный на девку, лицо его выразило усиленный мыслительный процесс. И озарилось радостью прозрения.
– Ты, эта, пошла отсюдова. И какую цену дашь? Девка ладная, к труду прикладная. И песни петь певица, и в работе мастерица. И шьёт, и прядёт, и добру молодцу даёт. И варит, и кухарит, и на стол накрывает. Слова худого не говорит, за воротами не трындит…
– Слышь, Меньшак, ты никак её в жёны мне сватаешь?
– В жёны? Не. Ты ж из этих, из бояр. Не. Купи. Дёшево отдам. За десять гривен.
За щелястой стенкой поварни раздался дружный «ах». А что? Мысль интересная – куплю девку, буду песенки про хорька слушать. Можно. Ну, не за десять. Это он с похмелья загнул. Но девка уже большая – за пяток. И не гривен – ногат. Вполне можно сторговать. А если и Николая в торг пустить, то и за пару отдаст. С учётом нынешнего состояния конъектуры здешнего рынка. И психофизиологического – продавца.
Николай являл собой удивительного сочетание помятого с перепоя лица и внимательно-слушающего взгляда. Кажется, он собрался вступить в разговор. Уже и рот открыл. Я отрицательно покачал головой и громко позвал предмет обсуждения:
– Эй, Елица, выдь-ка сюда.
Девка высунулась из поварни. Явно скандальное выражение на её лице предвещало традиционную, нашу исконно-посконную, фразу. Или в форме «пошёл ты на…», или в форме «пошёл ты в…». Я не стал дожидаться.
– Твоё? Забирай. А то ты оборонила давеча.
Вытащил из-за пояса за спиной завёрнутый в тряпочку девкин ножик и протянул рукояткой вперёд. Ну я же сегодня весь такой… благородный. Вернуть утерянную вещь без всякого вознаграждения – это же так высоконравственно! Когда Арамис впервые столкнулся с такой формой проявления благородства Д'Артаньяна, то сразу предложил юному провинциалу проткнуться длинной острой железякой. Елица тоже готова отблагодарить меня по-королевски. В смысле – по-королевски-мушкетёрски – дырка прожжена взглядом насквозь через всю мою тощую фигуру.
Меньшак заворожённо проводил ножик взглядом.
Я уже говорил, что на «Святой Руси» каждая вещь – уникальна. А уж не узнать ножик со своего подворья… Чей он, как она его носит… Его мутноватый взгляд непонимающе упёрся в мой лицо. И чего упираться? На моём лице – вежливая, доброжелательная улыбка.
Вам никогда не доводилось, зайдя в гости к малознакомой девушке, возвращать ей публично, в ходе общей семейной беседы, что-нибудь типа трусиков? «Ты обронила. Давеча». Улыбка при этом должна быть, безусловно, вежливой и доброжелательной.
Мутный взгляд отца семейства – сфокусировался, и фокус переместился на получательницу.
– Дура! Курва! Шалава! Разорила и по миру пустила! Мокрощёлка безмозглая! Задарма дала! Да на целку цена впятеро выше! Теперь за гроши пойдёшь! Убью паскудину!
Меньшак не только высказался, но и, в ходе своего выразительного монолога, хорошо приложил дочку по уху, так что та улетела внутрь поварни, подобрал её выпавший от удара ножик, и в сердцах всадил на половину лезвия в доску скамейки, на которой сидел. Гнилая доска хрястнула и распалась на половинки.
В общем-то, он прав – цена на девственниц на греческих торгах в три-пять раз выше. Только где он тут гречников найдёт?
– И не жалко тебе, Меньшак, дитё своё, роженое, вынянченное, выкормленное чужому человеку продавать? Как овцу какую или, там, тёлку?
Меньшак несколько мгновений рассматривал меня с открытым ртом.
– Ну ты сказал. А куда её? «Тёлку»… Кабы она телушкой была… От тёлки – приплод, молоко будет. От овцы – шерсть. Опять же – приплод. А с этих-то оглоедок какой толк? Ведь всё едино – в чужие руки отдавать. Сколько б не ростил, не нянчился – всё на сторону уйдёт. И работа, и забота, и приплод – всё там будет. Отрезанный ломоть. Сколько не вложи – всё без толку, как в прорву. А продать – тогда расхода нет. Приданое, запоины эти. Один навар. А у меня их восемь осталось. Одну продам – семерых хоть накормлю вдоволь. Ты чё, не видишь? Баба-то моя одних девок рожает. Вот же беда. Будто проклятая. Видать, наказал её господь за грехи тяжкие. Ну, так как? Берёшь? Она, конечно, покуда тоща ещё. Так я тебе в привесок другую дам. Из мелких. Какую хочешь.
Покупать девушек на вес мне прежде не приходилось. Кажется, в Таиланде стоимость билета в автобусе устанавливается кондуктором по весу пассажира. А тут и не Таиланд, и не автобус, и я – не кондуктор.
– Зря ты свою бабу ругаешь. То, что она девок рожает – не её вина. Твоя. Это тебе вспоминать – за какие грехи тебя господь девками наказывает.
– Не… Чего это? Она ж рожает – не я. И люди все так говорят. Все ж знают – есть заклятие такое. Чтоб баба – одних девок… Если б мёрли сразу – ладно. А то ведь – живут. А кормить чем? Не, боярыч, ты чегой-то не то…
– Это не я – «чегой-то». Это ты – «чегой-то». А чего люди брешут – мне не интересно. Они говорят, а я знаю. Баба – как горшок печной – что положил, то и сварит. Положишь мясо – будут щи наваристые. Положишь гречу – будет каша рассыпчатая. А пустой воды наплескаешь – будет кипяток гольём. Что ты «наплескал», то и получил.
Вот, Ванюша, можешь поставить крестик в личном реестре попадизма и прогрессизма. «Туземцам прочитана лекция по основам генетики. Понятия XX и XY хромосом даны в доступной для понимания селян форме». Открыжим.
Из-за стенки донеслось дружное «ой». Бурный, быстрый обмен мнениями шёпотом. И всё затихло в ожидании продолжения. Мужик потряс головой, отгоняя как надоедливую муху, изложенную мною научную истину. Которая возлагала вину за несчастье в форме не того гендерного признака на него самого.
Почему несчастья? Потому, что детей даёт бог. Если дети не того пола, размера, цвета, кондиций, которые считается «правильными» в данном социуме в данный исторический момент – гнев господень. Нормальная практика в таких случаях – послать жену по святым местам. Обычно помогает – в дороге встречается достаточно много добрых людей, которые способны поспособствовать в части воспроизводства потомства нужного окраса.
Меньшак очень не хотел принимать сказанное мною. Принять на себя ответственность… Перестать уже привычно, накатано ругать безответную жену, просто пойти против всеобщего, общенародного понимания ситуации и виновности в ней, против обычаев, против дедов-прадедов… «Душа не принимает».
«Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман».
Он даже дёрнулся возразить, типа: брехня и бред недоросля глупого, но увидел внимательный, впитывающий новое знание, взгляд Николая. Вспомнил, что я не «хрен с бугра», а «Зверь Лютый», хорошенько отхлебнул из кружки, отложил дискуссию по сомнительным утверждениям лженауки генетики «на потом», и задал коренной вопрос современности:
– И чего?
– Ну, давай думать. Тебе сынов хочется? Самое простое: подкладываешь свою бабу под других мужиков. Да вон хоть под Жердяя – у него-то только сыновья… Чего «нет»? Не тряси головой – отвалится. Ну «нет» – так «нет».
Бурный шёпот за стенкой за моей спиной позволил оценить накал страстей в остальной части семейства при обсуждении предложенной перспективы. Хотя позиции сторон по данному вопросу были выражены неразборчиво.
– Будешь девок своих купцам в неволю продавать? Ты про гречников слыхал? Только слышал, а дела не имел? И что потом они с «живым товаром» делают? Говорят, что неволя у «гречников» – хуже смерти. А здесь им – смерть от нищеты да голода – прокормить ты их не можешь. А баба твоя – опять брюхата ходит. Поди, ещё одну девку носит. И что скажешь? Ругаться не надо. «Везде клин» – это понятно. Чего делать будешь, Меньшак? Вот. Вот поэтому я и пришёл. Купить хочу. Только не одну из дочерей твоих, а тебя. Самого. С семейством, конечно.
Сзади за стенкой что-то упало и разбилось. И, кажется, – не один раз. Меньшак ахнул и уставился на меня. Изумление его было столь велико, что он не только распахнул рот до самых гланд, но и наклонил свою кружку. Откуда, вполне по закону, сами знаете какого Исаака, струйка бражки полилась на штаны. Напряжено-мыслительный взгляд Николая дошёл до такого накала, что выражал уже не просто напряжённость и мыслительность, но и гримасу боли от этих обоих состояний.
– Эта… А зачем я тебе? Ну… А?
– Вот был бы на моём месте Николай, он бы тебе ответил по-купечески: и товар плох, и нужды в нём нет, и с перевозкой забот не оберёшься. Дескать, «не пользы ради, не корысти для, а токмо дабы не отвыкнуть». Но я с тобой не по-купечески, по-человечески разговариваю.
Я сунул ему в руки свою, почти нетронутую, кружку с бражкой, указал глазами типа: дёрни. Подождал, пока мужик заглотнул. И приступил к объяснению:
– Ты, может, слыхал: батюшка мой Аким Янович Рябина в бояре метит. И для того заселяет надел свой разными пришлыми людьми. Смердами да холопами. Избы там строит, лес корчует, луга чистит. Только вот какая задача: мужиков-то в миру полно. Но вотчина считается не по мужикам, а по тягловым дворам. А тягло – это мужик с бабой. Бобыли – не считаются.
– Ты… эта… Ты постой. Ты чего – девок моих замуж выдать надумал? Так они ж маленькие ещё! Их же ж это… да подохнут они под мужиками-то!
– А тебе-то чего? Как купцам на чужбину продавать – согласен. А купленную-то на торгу девку, там, в тридевятом царстве, – никто спрашивать не будет – маленькая она или уже большая. Ладно, уймись. И не во всяком домушке – из-под венца да сразу под мужика. Обвенчали ныне, запись сделали, дом – полный, в счёте – тягло. А уж когда дело до дела дойдёт… Но не об этом речь.
– А об чём?
– А об тебе. Твою беду, наказание твоё божье, от которого ты в петлю лезть готов, я могу в прибыль обернуть. У меня в вотчине десятков шесть баб да девок. Вот ты их всех и покроешь. Ну, чтоб они от тебя брюхаты ходили.
– Чего?! Всех?! Шесть десятков?!
– Ну, может, восемь. Откинь старых, малых, яловых, больных, кормящих, беременных… Не так много остаётся. Или не потянешь?
– Да я… да только дай! А ежели они не схотят? Ломать их? Тогда помощников надоть. А то такие здоровые бабцы есть… Кулак у ей – как у тя голова. Ка-ак приложит… Опять же, а мужики их как? А ну – драться будут? А?
– Не твоя забота. Какая сама не захочет, или там муж у неё… Я в Рябиновке вотчинник. И смердов своих… уговорю. А вот если после твоей службы у меня лет через пятнадцать будет в вотчине полсотни невест лишних, то… полста дворов новых только так встанут. И мне они будут – не лишними. Это от смердячек. А которые холопками родятся да на личико не сильно страшными вырастут – можно будет и гречникам скинуть, серебра получить. Твои-то девки – вроде не уродицы. Может, и новые, которых сделаешь, – по хорошей цене пойдут.
Насчёт «продать» – это скорее для простоты объяснения данному индивидууму – он же и сам о продаже говорил. А у меня несколько другие приоритеты – вотчину поднять. При здешней демографии с социологией мужская часть туземного населения является существенно более многочисленной и мобильной. Будут девки – мужики сами слетятся. Как мухи на мёд. Что-то вроде Жванецкого: «В Ялте как стемнеет, в комнату налетают мужики – один-два крупных, три-четыре мелких. И жужжат, и жужжат». И будет это «жу-жу не спроста», а с увеличением прибыльности и объёма валового производства.
– Эта… И чего мне за такую службу?
– Корм. Мне осеменитель в вотчине нужен здоровый. Мёд, яйца, мясо, молоко. Лебеду свою только по первопрестольным праздникам кушать будешь. Если сильно захочешь. Само собой – жильё. Изба новая, коровка добрая. Ещё чего надо. Дело какое-нибудь тебе в усадьбе найду. Чтоб ты на одном этом занятии не свихнулся. Ни тебя, ни семейство твоё притеснять не буду. Короче – как сыр в масле. Понятно?
– Эта… А чего в холопы? Я, эта… ну… и так послужу. Вольным.
– Не пойдёт. Ты про такое дело, как я рассказываю, прежде слышал?
– Не. Такого, вроде, на Руси не бывало. Деды-прадеды…
И правда – не слыхал. Тут я использую американский опыт. Когда в 20-х годах 19 века Венский конгресс запретил работорговлю, то конгресс США приравнял её к пиратству, а флоты европейских держав, прежде всего – Британская Западно-Африканская эскадра начали патрулировать Атлантику. Цены на негров в Южных штатах подскочили на порядок. Потому что там уже пошёл хлопковый бум, вызванный коттон-джин Илая Уитни. Изобретение этой хлопко-очистительной машины на поколение продлило рабство в Северо-Американском Союзе.
И всё это время постоянно упоминается американская идиома: «съесть негра». Те плантаторы, которые не сводили бюджет с помощью сельского хозяйства, выравнивали финансовый баланс, продавая очередного чёрного невольника. Естественно, при тамошнем соотношении издержек и доходов от «съедаемых негров», регулярно находились люди, которые пытались запустить процесс воспроизводства качественной рабочей силы на индустриальной, массовой основе.
Но по-настоящему ожидаемого уровня прибыльности такие «питомники» не достигли – слишком большой период оборота капитала. Политическая нестабильность… Американцы избрали в президенты Авраама Линкольна. И весь этот бизнес накрылся. Рабство в США было отменено. В том же десятилетии, что и в России. От сего дня – семь веков. Успею.
Здесь, в средневековье, идея разводить холопов как скот – не столь уж революционна. Есть классический договор из этой эпохи между каким-то французским графом и таким же епископом о браке их крепостных. Причём специально оговорено, что: «первый ребёнок принадлежит графу, второй – епископу, третий – снова графу, четвёртый – епископу». И так далее. В моей схеме есть детали, несколько отличающиеся от «опыта прогрессивного Запада» – я ориентируюсь именно на заселение вотчины. Но девки – всегда в цене. Если не на Руси, то в Кафе. Не получиться приспособить в своём хозяйстве – продам. Ликвидность высокая.
С одной стороны – издержки будут выше, чем у американцев. Климат у нас, знаете ли… Урожайность низкая, социально-культурные особенности… С другой… Американцы разводили взрослых мужчин – рабов для тяжёлых работ на плантациях. Если работать с женщинами, то оборот капитала можно ускорить. Опять же продукция более разнообразна – можно диверсифицировать рынки сбыта. Тут есть интересный собственный российский опыт 18 века. Так что, «социально-культурные особенности» – скорее «в плюс».
И, безусловно, дело благое, патриотическое, благородное. «Как нам обустроить Россию? – Прежде всего, заботой о сохранении и приумножении народонаселения». Мысль г. Солженицына представляется мне вполне в тему. Хотя, конечно, будут ретрограды и замшелые консерваторы. Я уж не говорю о конкурентах.
– Раз дело новое – будут коллизии.
– Чего? Какие такие «лизии»?
– Те самые. И – больно. Если ты мой холоп, то с тебя спроса нет. А если вольный… Сам понимаешь. И второе. Дело-то не на день, не на год. Мне надёжность нужна. А то ты медку поел, да и передумал. А мне другого откармливать? Ну что, по рукам?
Меньшак затравленно посмотрел на мою ладонь. Я кивнул Николаю, и он подставил свою – малолетка я. Неправомочный. За стенкой снова что-то упало. Пощёчина и детский визг обозначили виновного.
– Ну, Меньшак, что задумался? Глянь по сторонам. Лучше не станет. До самой твоей смерти. Здесь ты так и будешь с воды на квас перебиваться, жилы без толку рвать, да деток голодных плач слушать. Здесь ты никто. Сам нищий и дети твои нищие. Как соседи тебе глаза попрошайничеством твоим колют… Тебе мало? Дальше – больше будет. А у меня – и ты сыт, и детва. Уважаемый человек, Меньшак-производитель. А трудов-то никаких, одно удовольствие. Народ-то наш что говорит? «Наше дело не рожать – сунул, вдунул и бежать». От кого ты такое предложения получишь? А вот я, хоть и малость времени потеряю, а другого похожего найду. Который про жёнкино проклятие плачется. Ну?
– Э-эх! Пропадай моя головушка! Давай грамотку.
За стенкой ойкнули и ахнули. Точно не скажу, но, по-моему, как хор в церкви – на семь голосов. Меньшак рявкнул в проём двери, оттуда выскочили две девчушки – одна побежала двух соседей в послухи звать, другая – за местным попом. Княжьего человека тут не сыскать – поп сгодиться. Что бы увидеть, как я вручаю новоявленному холопу указанную в «Русской Правде» его цену. А «княжескую» ногату священник сам отдаст. Ивашка царапал бересту, составляя ряд о «самопродаже вольного человека Меньшака в холопы со всем семейством». Именно так, без поимённого или количественного указания. Рано ещё. Мне здесь ещё малость «поблагородить» надо.
Появление кандидатов в свидетели сделки было ознаменовано общим желанием обмыть её. Из недопитого. И закусить – из недоеденного. Заплаканная хозяйка с дочерями таскали на стол оставшееся от вчерашнего. Количество присутствующих постепенно росло – на звук, вид и запах слетались соседи. Тут и мои подошли. Ивашко в своём парадном кафтане – как павлин в курятнике. Да и Ноготок с секирой на плече… сильно выделяется.
Народу всё больше. При проношении мисы с рыбой Николай снова позеленел и уже начал подыскивать глазами подходящий уголок. Но тут заявился местный батюшка. Прямо огнём горящий от любопытства. Светоч пылающий. «Да что? Да как? Да с чего это?». Не твоё дело, служитель культовый. Вот полгривны у меня, вот она у Меньшака. Вот тебе, Ваше благословение, ногата. Все видели? Тогда за стол. Очередной этап благородных деяний требует очередного обмывания.
У поварни нервно шушукаются старшие сёстры. Потом девки тащат посуду с бражкой. Вдруг Ивица, аккуратно, не расплескав, поставив на стол пару почти полных кружек, с воем падает мне в ноги. Конкретно – лицом на колени. Орёт чего-то неразборчивое. Орёт – невнятно, плачет… плачет – мокро. Штаны на коленях промокли сразу.
– Чего это она?
Рядом стоит Елица. Таким же аккуратным движением ставит свою пару кружек. И подрагивающим – от омерзения, что ли, в мой адрес? – голоском переводит:
– Не погуби. Мы-то уйдём, а она-то уже пропита, обручена. Ей за этого… замуж идти. Защити.
– Обручение – прошло. Молитвы наши произнесены и услышаны. Судьбы человеческие вяжутся на небесах. И нет силы иной, кроме господа всемогущего соизволения, которое бы в юдоли скорби нашей земной… (Это священник начал промывание мозгов. Она же – божественная проповедь).
– Спаси её. Господине. (Это – Елица. Чуть слышно, не поднимая глаз. То я ей – «хорёк, паршой трахнутый», а то уже – «Господине» выговаривать научилась).
– А хрена там. Подарки приняты, я слово дал. Да вы тут все – Жердяеево угощение жрёте. Это ж с его двора стол накрыт. И питие он выставил. У меня-то одна капуста да репа. А чем возвращать-то? (Это отец-молодец оценивает имущественные аспекты расторжения помолвки. Потом у него появляется новая мысль. Мысль проявляется прямо на лице) Или ты, боярыч, из своих заплатишь? Я теперя холоп твой, с тебя и спрос.
И злорадно улыбается мне в лицо. А осеменитель-то у меня того… – дурак. Только-только в холопы продался, а уже хозяину своему гадости строит. И от этого радуется. Отстаивает, так сказать, свой статус в новой социальной иерархии. Статус скунса: не подходи – вонять буду.
«Русская Правда» даёт три варианта ответственности господина по долгам раба его. Но мне – все три не интересны.
– А велика ли неустойка при расторжении помолвки?
– А десять гривен кунами! А, боярыч? Киса твоя не лопнет?
Точно – дурак. В принципе, племенному бычку много мозгов вредно – не в шахматы же играет. Но хоть чуток должно же быть! И чему он радуется? А платить… это вряд ли, это как-то неблагородно. Не могу вспомнить, чтобы какой-нибудь сильно белый и пушистый на лошади бледной покупал «нежную горлицу» за полкило цветмета. Вот не заплатить оговорённую неустойку, порубить договаривающуюся сторону – это мы «да», это вполне ГГешно.
Я положил одну руку на голову Ивицы. Погладил. Она чуть затихла. А вторую протянул к Елице. Она резко откачнулась, на лице – точно – отвращение в мой адрес ярко выражено. Да чем же я её так сильно достал? Я ж такой весь чистый-благородный. Это ж она меня кастрировать обещала, обхамила по всякому, слова не сдержала – на свиданку не пришла. А я ей ничего худого не сделал, даже ножичек вернул. Ну, потрогал малость – так это ж должно нравиться. Я ж аккуратно, без нанесения телесных повреждений любой степени… И на меня же – как на какую гадину мерзкую… Ивица поймала моё движение, ответную реакцию сестры, и, не поднимая головы, куда-то мне в колени, произвела разъяснительную работу:
– Елица мужиков и парней боится.
Донёсшийся возмущённый шип, с вонючими хорьками во множественном числе, опроверг только что высказанное утверждение.
– Ну – не «боится». На дух не переносит. Её на свадьбе большухи нашей испугали сильно. Теперь если её какой парень тронет – она сразу как каменная снаружи становится. Сердце молотится, холодным потом шибает. И только одна забота – как бы не блевануть.
Вона что! А я-то думал… А это у тебя, Ванюша, мания величия. И попротивнее тебя в этом мире есть. Так что тебе, «нелюдь чуженинская» – есть куда расти, к чему стремиться. К высотам морали, освоенным достославным предкам ещё в «Святой Руси». Или правильнее – к «низотам»? Или – к «низинам»?
А девчонку жалко: ей при таких заморочках осталось жить год-два. Потом – «в замуж», а это такой «захват с удержанием», что куда как круче моих «дрючковых» игрищ. При обычной бабьей судьбе ты, девушка, через два года, максимум, сойдёшь с ума. Или повесишься. Или утопишься. Кто ж тебя так напугал, девочка? И как тебя в норму-то привести?
Ладно, продолжаем сегодняшнюю бла-бла-городную арию:
– Меньшак! На сборы – три дня. Найди лодку. Пойдёте в Рябиновку водой с моим караваном. Которое барахло с собой берёшь – в лодию или плот сделать. Которое оставляешь – продай соседям. Будут жадничать – спали к чертям. Уходите – все. Понятно? (Последнее – сёстрам). Спасибо, люди добрые, за в заботах моих участие. Идти нам пора. Николай – со мной. Ивашко, Ноготок – присмотрите за сборами.
Мда, рассиживаться здесь – нет резона. «Вятшесть» моя подуспокоилась. Но «жаба» – подпрыгивает и бла-бла-городство – зовёт и выпирает. Надо Жердяя навестить. Дело-то с хлебом ещё не решено. А без хлеба… А вот и подворье его и сам хозяин.
Жердяй был мрачен. И – не опохмелён. Видик – мятенький, борода – всклочена. Но старался вести себя пристойно. Только тяжкий вздох, когда уселись в беседке за столом возле поварни, выдал общую тяжесть организма. Несколько туманный взгляд его скользнул по мне, потом по Николаю. Что-то из вчерашнего – вспомнилось и вызвало смешок. И тут же – гримасу боли. А головка-то – бо-бо. Ну, понятно, мужик вчера обрадовался – такую проблему решил. Скинул груз с души. Расслабился малость. А тут Николай с «Чёрным вороном»… Ну и несколько не рассчитал. А сегодня с утра такое… постороннее вмешательство. То, что ему уже донесли во всех подробностях – очевидно. А вот что из этого вытекает для его планов… Вот и поговорим.
Хозяйка принесла жбанчик с пивом, кружки. Жердяй задумчиво посмотрел на стоящего у столба Сухана с жердью в руках, задумчиво выслушал моё: «Он не пьёт. Живой мертвец». Покивал осторожненько. От кивания снова поморщился и припал к своей кружке. Николай тоже… глубоко и завистливо вздохнул. Пришлось позволить – слюной захлебнётся.
К моменту, когда положение тары соответствовало рабочему состоянию телескопа, появились два его сына. С дубьём. Явно – для «поговорить». Присели рядом. Глава семейства мрачно оценил проявление сыновней боеготовности и снова поворотился ко мне.
– Ну и чего?
Как приятно иметь дело с понимающим человеком. С экономящим своё и моё время. Без всяких длинных подходов, приплясов и разговоров о погоде, отёле и престольных праздниках.
– Две тысячи пудов. По векшице. Мешки, доставка – твои.
Глубокая сермяжная правда моего утверждения доходила до присутствующих с разной скоростью. Николай посидел с отрытым ртом, сглотнул и присосался к своей кружке. Жердяй, не поднимая глаз, хмыкнул. Подумал и хмыкнул снова. И присосался к своей. Один из его сыновей старательно последовал отцовскому примеру: «Батя плохому не научит». А вот второй… «эх, молодо-зелено». Сложив из немаленькой трудовой мозолистой ручонки здоровенный кукиш, он сунул его мне под нос. Одновременно заботливо поинтересовавшись:
– А вот это видал?
Эх, деточка, я видал, как внезапно всплывает атомный подводный крейсер. В полностью защищённой и контролируемой акватории. Вот это – «кукиш». А у тебя так – фигурка из трёх пальцев.
Резкое движение селянина отозвалось шорохом за спиной: Сухан переступил ногами и взял еловину поудобнее. За столом три мужика старательно разглядывали друг друга поверх пивных кружек. Не прекращая вливать и проглатывать, не рискуя остановиться или прерваться. Придётся снова мне влезать.
– Жердяй, поправь меня. Связка у тебя получилась такая. Нужно женить старшего, потому что без этого нельзя женить следующих. Без женитьбы сыновей – их нельзя отделять. Неразделённой семьёй невозможно выделиться из веси, создавая собственную. Без правильного отделения по типу «пчелиной семьи» – невозможно забрать себе «пашенный оазис» и получить безмытные годы. Так?
– Батя! Давай их вышибем. Я этому уроду наглому все кости…
– Ш-ш-ш…
Юноша, ну разве можно разговаривать так громко, когда у старших головка того… бо-бо до такой степени? Жердяй поморщился от боли, от шума, от энтузиазма сыновнего. Надеюсь – и от сыновней глупости. Поставил кружку на стол. Как-то задумчиво: то ли поставить и разговаривать, то ли продолжить поправку здоровья.
– Откуда узнал?
О, так эта очевидная для меня гипотеза является тайным стратегическим планом?!
«В эпоху войн, в эпоху кризиса,
Когда действительность сложна,
У засекреченного пахаря
Должна быть бдительной жена».
Только его жена не причём – до секретов можно не только допытываться, но и додумываться. Правда, сейчас, в этом его… синдромном состоянии, такая мысль будет выглядеть неправдоподобно. Дадим более съедобное обоснование:
– Сорока начирикала. Я же «зверь лютый» – мне ж положено язык птиц и зверей понимать.
Сороки не чирикают. И мало ли что, где и куда мне положено. Мужики снова загрузились. Краем глаза поймал выражение лица Николая. Сведённая судорогой интеллектуального напряжения физиономия, постепенно заполняется радостно-наглой ухмылкой. Не то – от понимания, не то – от пива.
– Ну и?
– Свадьбе – быть. Условия – ты слышал. По рукам?
Сыновья поморгали, по-разглядывали сперва – меня, потом – отца, потом радостно-удивлённо завозились на скамейке: «А… ну… так значит… это ж другое дело… таку препону… и сразу в церковку,… а бревна-то для избы уже лежат… да хоть завтра и начнём… ну, наконец-то я со своей…».
Жердяй внимательно и несколько тоскливо посмотрел на своих сыновей. Как-то даже презрительно. Вздохнул. Хотел что-то спросить, поморщился и передумал. Внимательно заглянул в свою пустую кружку. Будто надеялся увидеть там ответ. И – протянул руку над столом. Ладонью кверху.
