Текст книги "7. Найм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Глава 147
В идеале надо бы получать «Вышневолоцкий дёготь» – это чистая сосновая, паровая, казанная смола, чёрного цвета с красновато-бурым оттенком; консистенция подсолнечного масла, запах смоляной, вкус смоляно-скипидарный. Но как этого добиться при вот такой смолокурне и смолокурщике? В 19 веке Россия экспортировала за границу только соснового дёгтя, «смолы», пять сортов. А совсем другой продукт – «берёзовый дёготь» во многих странах вообще назывался «русское масло».
В моё время известны Английская и Бельгийская колёсные мази. Но они существенно используют в своём составе минеральные масла. А как будет себя вести смесь на основе чисто натуральных? И где взять известняк? Потребуется очень жирная гашёная известь. «При наличии в извести магнезии на уровне 5–8% качество мази существенно ухудшается». Да уж…
Надо проработать возможные варианты, бизнес-план прикинуть…
Прокуй ноет:
– Обманул! Я кузнец, а не хвостов заносильщик! Кузни нет, когда будет – господь знает! Заманил в рабы! Убегу я! И твоё всё пожгу!
Посидели, успокоил ребёнка, слов разных наговорил… Но кузню в Рябиновке надо брать под себя. Хоть на время.
И так – до глубокой ночи. Обычная повседневная текучка руководителя уровня небольшого колхоза-совхоза. Хорошо, что телефонов нет – никто не звонит. Ни из райкома, ни из банка. И вот так, примерно, будет каждый день. Всю мою здешнюю жизнь. И у всякого нормального попаданца, или фентазийника, или просто феодала – так же.
Мы любим читать о подвигах. Представлять себе, как мы, также как герой, что-нибудь удивительное, славное сделали бы. Себя в героях представить нетрудно. Трудно представить себя на пути, который привёл героя к его подвигу. Когда бегун рвёт грудью финишную ленточку, а потом на эту грудь вешают олимпийскую медаль – все понимают, что до этого славного момента были тренировки. Вот такими общими словами и представляют. А как это конкретно, как это изо дня в день… в любую погоду, при любом настроении, во всех жизненных ситуациях… Тренировка идёт до боли. Каждая. Если не больно – не дотянул. Мог ещё. Каждый день делать себе больно…
Ладно – спортсмен. Но есть и другие виды деятельности. Менеджмент, например. Там не мышцы – другие составляющие человека болят. «Ум, честь, совесть»… Можете вообразить себе тренировки олигарха? Только это не тренировки – это и есть жизнь. Каждый день. И каждую ночь.
«Говорят, что дерьмо снится к деньгам. Представляете себе сны Билла Гейтса?».
Человек добивается выдающегося успеха, когда изо дня в день ставит перед собой выдающиеся задачи. Подпрыгивает «выше головы». Звучит… здорово. Только есть статистически устойчивая связь между депрессией и глобальностью задач.
В ходе одного исследования сравнили оптимистов и пессимистов. Количество задач, которые ставят себе люди обоих психотипов – примерно одинаковы. Но у пессимистов – значительно больше задач глобальных, абстрактных. Пессимист хочет выиграть олимпийский забег, оптимист – пробежать этим летом 5 миль. Задачи пессимиста – труднодостижимы и плохо представимы. И приходит депрессия. С которой бегать – уже сил нет, можно только на диване валяться.
Человек, который собирается совершить подвиг, стать героем, большую часть жизни будет пребывать в тоске и боли. Может именно это, этот долгий тяжёлый путь и отличает героев от выигравших в лотерею? Так чего же мы хотим – джек-пот сорвать или героизма набраться?
У меня тут – лотереи просто нет. А депресняк мне смертельно опасен: «не съедят, так запинают». Поэтому старательно изображаем оптимизм и ставим чисто реальные цели: вместо того, чтобы спасать детей сотнями тысяч – я нудно объясняю: где нужно копать яму для смолокурни, что поставить для слива смолы, рычу на Фильку, потому что девчонок Меньшаковых надо под крышу убрать, делаю вид, что не замечаю ни кокетства Светаны (вовремя, однако, меня Беспута посетила), ни обиженного вида Любавы, объясняю, как сделать из ивовой коры макивару для Потани – вроде бы полсотни слоёв тонкой ивовой коры, если её хорошенько помять – должно хватить… Короче – нефиг подвигами заниматься – жить надо сегодня. Но так, чтобы «потом не было мучительно больно…». Лучше уж «больно» – каждый день.
…
Поутру, с Суханом и Прокуем – пешочком в Рябиновку. Боярин – и пешком?! А чем?! Все кони в разгоне. Вытаскивать лес из штабелей с лесосеки летом… Колёсный транспорт здесь не проходит, только – волокуши. Как финский Вяйнемёйнен катался – летом на санях. Только у него там, в Похъяле, одни болота моховые, а у нас – то болото, то – песок. И оленей нет. Соответственно – кони для дела, а для меня – только ножки собственные.
Вот в Рябиновке меня встретили радостно. Охрим, стрелок местный, аж прослезился.
Пустынно здесь как-то. Потаня с семьёй у меня, кузнеца с семьёй я убил. Домна – у меня, Доман… в сортире… нечаянно утонул. Ни Ольбега, ни Марьяны не видать. Яков… Ага, вижу, вышел на крылечко поварни. Хромает ещё. И рукой машет. И чего это тут у них?
Мы чуть припоздали: встреча сторон на высшем уровне – уже началась. Два десятка матёрых «пауков» расселись за столами нашей едальни, прихлёбывали наше пиво и хмуро слушали одного из своих ораторов. За отдельным столом разместились Аким с Яковом и старшим конюхом.
– Здрав будь, славен боярин Аким Янович!
И, как в Киеве учили, шапку – долой, правую руку с шапкой – к сердцу, поклон – поясной. Пауза на «раз-два-три». Выпрямиться, смотреть прямо, весело, встать вольно, не скособочившись. Это – «сыновний» поклон. Можно было бы и поуважительнее: руку с шапкой от груди в пол. Но… нефиг было на прощание ругаться. Дед всяких цырлих-мырлих – не любитель, но вежество понимает. Вижу – понял. Теперь в другую сторону, селянам – поклон.
– И вам, люди добрые, здравствовать.
Шапка в руках, поклон головой и плечами на полчетверти. Типа: вижу, уважаю, но могу и в морду дать. Мужики, половина – седобородые, восприняли. Они, конечно, этикету не обучались, в версалях на паркетах не выплясывали, но суть просекают быстро. Такой быстрый говорок пошёл. Возмущённо-обиженный. Перетопчитесь. Я вас тут «примучивать» буду. Уже начал.
– Как пришёл? Сухо-то на дороге? Дела какие, заботы? Сынок.
Вежливый, пустой разговор. Полу-пустой – объявлен, подтверждён мой статус. И чисто вежливый вопрос, ответом на который капнем собеседникам на мозги.
– Благодарствую, батюшка. На дороге – сухо. А дело у меня простое: хочу кузнецу своему здешнюю кузню показать.
Чистенько. Продемонстрировано полное согласие в семье. А то были слухи всякие. Дед Перун ещё мог вообразить, что нас с Акимом можно до крови столкнуть. Теперь таких иллюзий быть не должно. И про кузню… «Указать место»: мы ваши дела, конечно, понимаем. Но у нас и свои есть, не договоримся с вами – мы плакать не будем.
– Дык какой же то кузнец? Мелковат у тя мастер. Ни бороды, ни силы, ни ума-опыта. Соплёй перешибу. Малой – молот не потянет. На что такому дитятке кузня? Ему бы как козлику молоденькому – по лужку попрыгивати да травушку-муравушку пощипывати. Гы-гы-гы…
Кто-то из «пауков» сразу пошёл в атаку. Какие же они предсказуемые! Прокуй за моим плечом – набычился, кулаки сжал. Против всех драться – для него привычно. Погоди парень, разговоры разговаривать – моя забота. Топаем, не торопясь, к акимовскому столу. Берём налитую кружку. И негромко так, скучно, через плечо:
– Я гляжу, дядя, ты мастеров – своими соплями меряешь. А не делом их. А по виду судить… Вот тебя, к примеру, если совсем обрить, так ты козликом молоденьким всё едино не станешь. А будешь старым, толстым, бритым козлом. Да ещё – с соплей.
Остряк начинает бухтеть: «ты чего сказал?! Ты меня как назвал?!». Начинает вставать с лавки, соседи начинают осаживать его за рукава. Стандарт: «держите меня все, а то один не удержит» – русская народная пословица. Но шашечку свою – я зря не взял. Обиженно бурча, он начинает усаживаться.
Тут, с другого стола кто-то из пауков отвечает на его риторический вопрос «как назвал?». Слова «старым», «бритым» и «козлом» – сохраняются. Остальные характеристики расценены как излишне комплементарные и заменяются на более выразительные. Надо запомнить. А то эдак и похвалишь кого против собственного желания.
Снова вскакивание, попытки добраться до обидчика, возня с придерживанием, но не сильно – рукава же можно порвать, обмен любезностями. «Сам такой» в нескольких вариантах. Ритуал. Один ритуально пошутил, другой ритуально оскорбился, четверо ритуально воспрепятствовали кровопролитию. А время идёт.
– Прокуй, походи по двору, посмотри кузню, там рядом изба кузнецова – тоже глянь.
Аким вздёргивает нос. Я – снова дурак: на чужом дворе давать своему слуге команду сунуть нос в хозяйское майно… Меняем тему «пока не началось».
– Так об чём разговор-то шёл, Аким Янович?
Если он мне сейчас ответит так это… «по-басалайски» – шапку в охапку и… наплевать и забыть. В смысле – до ближайшего удобного случая. Смотрит, думает. Губами пожевал, лицом по-мягчал. Ну, Аким, твоё решение. И дело не только в твоём гоноре и моей неучтивости от бестолковости.
Риск здесь – твой. Если у «пауков» замятня начнётся – жечь первым они будут тебя, твою усадьбу. И позор – тоже твой. Если мы их подомнём, то люди скажут:
– Вот, Ванька за пару месяцев вотчину построил, а дед старый – и за девять лет не сумел.
То, что это ещё не вотчина, то, что только вдвоём мы это сможем сделать, то, что я ведь, правду говоря, на готовенькое пришёл – про это не вспомнят. Это – не ярко, это – не подвиг. Девять лет твоей жизни, твоего труда тебе же в упрёк и поставят. Ну, Аким, что скажешь? По уму или по душе?
– Да вот, мил сыночек Ванечка, люди добрые пришли просить. Чтоб было всё – как прежде было. По-соседски. По старине.
– Это как? Как когда я вот здесь, вот у этого стола, Хохряка с сыном зарезал?
Мужики потрясённо оглядывают полы и стены – ищут следы «злой сечи», «пятна крови густой».
Ну, положим, Хохряка – не я резал. Его тогда только Ивашкина гурда в последний миг остановила. Но это я поломал его планы, угробил двух его сыновей и похолопил третьего… Это я в тогдашнем горячечном полубреду понял его задумку и спровоцировал за чужой меч схватиться. И от чужого меча – умереть. Смерду за клинок браться… перед воинами опоясанными… летальный исход – наиболее всего вероятен.
Это – полезное напоминание. Когда смерд с боярином говорит – смерду это полезно помнить. У кого – сошка, а у кого – шашка. И в чём – разница. «Помни своё место». Ты – хлебопашец, а я – «Зверь Лютый». Моя смерть – у тебя в амбаре. Зимой, может быть. Если я там хлеба не найду. А твоя – сегодня, на острие моего клинка.
Эх, жаль шашечку не взял.
– Нет. «По-прежнему», по старине – это как было, когда мы в прошлый раз сюда пришли. Ты ещё на крыльце стоял. Дочку Кудрину, Пригоду – показывал. Помнишь?
Эмоции действуют на людей по-разному. Не у всех мозги выключаются. Вот и Хрысь здесь голос подаёт. Он – «в разуме, в твёрдой памяти». И других туда же приводит. Ну что ж, пройдёмся «по волнам нашей памяти».
– Как же не помнить. Подлещики на реке в тот день хорошо брали. Вот такие попадались. Всё так и осталось. Вон – речка наша, в ней рыба так же ходит. Только вода та утекла. Верни ту воду, Хрысь. Тогда и разговор – тот будет. А ещё подыми из земли Кудрю с сынами, да Хохряка с сынами, да иных из односельчан твоих, кто от волхвов смерть принял, да тех, кто от пруссов помер… Верни воду, Хрысь. А коль не можешь – будем говорить не по старине, а по-новому. Как оно ныне есть. А нет… Я с Елно Марану привёз. Расспрашивала она про ваше селище. Интересовалась. Ну, так как? Пустить её к вам?
Мужики встревоженно загомонили и уставились на Акима. Тот, хоть и с задержкой – заслушался дед моих напевов – уловил всеобщее внимание аудитории, сделал скорбное лицо и удручённо покивал головой:
– Всё – правда истинная. Привёз сынок Марану. Упаси, боже милостивый. Стра-а-а-холюдина… Мне-то она раны смертные залечила. Так даже и я – страху натерпелся… Ежели он её на вас выпустит…
Смысл мимической скорбности Акима постепенно доходил до всех: «богиня всех инфекционных заболеваний» у Ваньки в рукаве, на манер голубки, спрятанная сидит. Сейчас Ванька рукавом – махнёт, птичка – полетит, да как начнёт нарезать… по округе да по траектории, поливая помётом и прочей заразой… Уж как и самому-то уберечься – не знаю.
Напоследок Аким тяжело вздохнул, «поднял очи горе» и перекрестился. Народ, воспринявший этот эмоционально насыщенный мимический монолог, дружно перекрестился тоже. Помолчали. Но один, из помоложе, всё-таки влез:
– Ну и чего ж вы хочите?
– Ещё раз «нукнешь» – будешь месяц телегу таскать. Вместо мерина моего. Теперь по делу: своей земли у вас нет…
Общий хай прервал моё построение ультиматума. Мужики дружно возмутились. До такой степени, что одни начали надевать шапки, будто собрались уходить, другие наоборот – швырять шапки на землю, третьи, куда ж без этого, выразительно, с двух рук, показывали кукиши. Несколько человек вскочило на ноги. За нашим столом Яков, сидевший с противоположного края, тяжело стал подниматься и выдвигаться, вытягивая свой меч. Худо дело – хромает он сильно, сшибут и затопчут.
С другой стороны, у входной двери, Сухан, чётко, как на учениях, развернулся в боевую стойку, взяв еловину наизготовку. Второй мой прокол – надо было ему рогатину дать. И кольчугу на него одеть. Не подумал.
Но мужики, увидев непривычную последовательность чётко отработанных движений, несколько отвлеклись, обратили внимание на моего постоянного сопровождающего. И вспомнили, что Сухан не только из «верных» бойцов Акима, но и «живой мертвец» Ваньки-колдуна.
А сам «колдун», ошалев от внутренней паники, от неизбывного предчувствия «сейчас нас бить-убивать будут!», начал куражиться. Меня со страху такой кураж пробивает… Хорошо, что не понос. Потом всего два раза стыдно бывает: что – испугался, и что – сделал.
Я вскочил на стол, выбил чечёточное коленце, единственное, которое знаю, покрутил над головой своим дрючком берёзовым и радостно-истерическим голосом поинтересовался:
– Ну чё? Спляшем?
Нет, не тяну я на Наташу Ростову – время моего первого бала здесь ещё явно не пришло. Да и «графинечка» – на столах не плясала. Никто меня не выбрал, не пригласил – не сыскалось в «паучьей» толпе князя Андрея Болконского. Так я и остался в этот раз – не обпляснутый…
Часть мужиков в сердцах поплевала на пол и двинулась и выходу. И остановилась. Деревянное, без мимики, гладко выбритое лицо Сухана, и не менее гладкая и тоже вполне не-мимическая оглобля, направленная в животы… прогуливающихся по поварне… как-то не располагали к продолжению дефиляжа.
– Ну вот и славненько. Пар лишний выпустили – теперь и поговорить можно. Эй, там – пива гостям принесите.
Суховатый, чуть старческий голос Акима разрядил обстановку. Халява – она всегда сладка. Гостям шустро тащили пиво и воблу. А я смущённо слез со стола под укоризненным взглядом Акима. И с чего это я так перепугался-разволновался?
Но усаживаясь за стол, увидел, как тяжело, неловко возвращается на своё место Яков. Стал бы он подниматься без причины? И короткий шёпот Акима возле моего уха: «Ловок!» показался уже не только рефреном-подколкой. А – похвалой. Может быть…
Мужики промыли разгорячённые глотки, а я, по разрешающему кивку Акима, позволил себе продолжить. Процесс «примучивания» как беременность – прервать, чтобы позднее продолжить с этого же места – не получиться.
– Значится так. «Паучья весь» стоит на Рябиновской земле. Тихо! Так написано в княжеской надельной грамоте. Так подтверждено нынешним Ельнинским посадником.
Начавшийся, было, общий гомон и новые попытки встать и уйти – оборвались. Последней новости «пауки» не знали. Власть их сдала.
Действующим считается последнее решение. Если раньше мы с Акимом выглядели как захватчики, мошенники, которые какими-то хитрыми уловками пытаются задурить честных крестьян и отобрать у них их собственность, то теперь уже они сами оказывались «возмутителями спокойствия», мятежниками и бунтовщиками. Причём, поскольку вынесено не новое решение, а лишь подтверждено старое, то оно обретает «обратную силу» – все конфликты между «Паучьей весью» и Рябиновкой теперь оказывались «воровством» «пауков».
В 21 веке ситуации, когда законодатель даёт своему решению «обратную силу» крайне редки. «Россия – страна с самой непредсказуемой историей» – мудрое наблюдение российской исторической науки. Но в законодательстве «обратная сила»… это настолько неприятно, настолько разрушительно для системы в целом, что даже позитивные, разрешающие решения такими делать избегают. Можно вспомнить череду Ельцинских амнистий в Демократической России, амнистию Берии или «птенцов Керенского» – эпизоды из этого же круга. Изменения не «по вновь открывшимся обстоятельствам», а по «принципу самодура»: «не по ндраву!».
Легко можно понять стремление хомосапиенсов изменить прошлое: жизнь человеческая коротка, убирать последствия чьего-то решения, принятого когда-то… Проще отменить причину.
И старательно забыть древних греков: «Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее – небывшим».
У нас здесь наоборот: «небывшее» – стало «бывшим». Зависимость «Паучьей веси» от Рябиновки вдруг стала давно действующим законом. Обрела девятилетнюю историю. Среди взрослых мужчин-«пауков» практически нет людей, которые так или иначе не участвовали в мероприятиях, которые могут быть расценены Рябиновским владетелем как враждебные. Все – виноваты, и в любой момент могут быть подвергнуты наказанию. Или – прощению. На усмотрение владетеля. Права боярина в границах его вотчины включают в себя и власть судебную, по широкому кругу оснований, и власть исполнительную.
– Ё! Дык…
– Замолчь! Вона как… И чего?
«И чего» может означать, например, взыскание боярской подати за девять лет. С использованием «обычной резы» – кредитного процента. После Мономаха есть ограничения по применению процентной ставки, но любая ставка ниже 50 % («третный рез») – хорошо. Бывает выше – краткосрочный, «месячный рез». Если только пятая часть, как прописано в Книге Чисел из Торы – «обычный рез» – чистое благодеяние, «повезло дураку». Но насчитывается такое «везение», в отличие от «месячного» и «третного», без ограничения времени и суммы.
А размер подати со смердов, живущих на его земле, Аким установит сейчас. Как захочет, так и установит. И, вполне вероятно, найдёт, вспомнит эпизод, о котором сможет сказать: «Я вам это уже говорил! А вы и слушать тогда не схотели». И расчёт пени пойдёт вот по этой ставке за девять лет. А по закону за невыплату долга – конфискация имущества и продажа должника в холопы. Обычно – вместе с женой и детьми.
До пейзан начала, наконец-то, доходить глубина прямой кишки, в которую они попали. О чём и свидетельствовали озвученные междометия и слова-паразиты. А вот Хрысь, похоже, оказался к этому морально готов. И де-факто берёт на себя роль лидера. Затыкая и уточняя. Вот с ним персонально и будем разговаривать:
– Хрысь, «ваньку» из себя не строй. Ванька здесь я. Одного достаточно. Я тебе говорил, ещё когда пруссов побили: «паукам» нужна голова. Старосту вы не избрали. Значит – быть тиуну. Слово моё ты слышал: тиуном быть тебе. Раз тиун – значит холоп. Идём в кузню – ошейник оденешь.
– А вот хрен тебе!
– Цыц! Ты уже нахренячился вдоволь! Думай давай! Помнишь, как ты мне над пруссами битыми говорил: «Под тебя идти – с голым задам ходить, да по голой спине получить»? Ну и? Вот я из Елно пришёл. И людей и барахла всякого – шесть лодок приволок. Это что ль – «голый зад»? Ну-ка вспоминай. Когда вирниковы людишки вас теребить пришли – кто их остановил? Забыли уже? Когда злыдни эти, набродь прусская, вас, как овец, резала – я за двенадцать вёрст ночью в дождь прибежал. Свою голову под мечи душегубские подставил. От ваших головёнок бестолковых – смерть отвёл. А вон, когда я после побед славных над волхвами богомерзкими отдохнуть прилёг, Макуха-вирник вас в лес погнал. Скольких положили? «Мужи добрые», мать вашу!
– А ты не ругайся. Молодой ещё… Вона, у Акима руки сожжённые. Это как? С такими-то руками – ни сошки, ни ложки не удержать. Это, что ль, победа твоя славная?
Ладошка у меня невелика. Но и такой – можно хорошо по столу грохнуть. И на горло я не сильно слаб. А главное – я их не боюсь. Это они видят ребёнка-подростка, а я-то изнутри себя иначе вижу.
Я уже говорил, что у людей есть инстинктивное представление о начальнике – большой, сильный. Менеджеры высшего звена, как правило, выше среднего роста. И доходы у них тоже выше среднего. Американцы досчитались до того, что выяснили – превышение роста над средним уровнем даёт увеличение доходов на 800 долларов на каждый дюйм.
У здешних мужичков примерно метр шестьдесят пять, а я себя помню под метр девяносто. Они этого не видят, а у меня внутренний корректор работает. Почти десять дюймов разницы… Восемь штук баксов дополнительно ежемесячно… Интересно, а сколько это будет в русских смердах? А уж кому тут на кого рычать можно – вообще не вопрос.
Короткая пауза позволила сбросить и громкость, и высоту тона. Насчёт роста… Видеть-то себя – я вижу, но звучать-то… связки у меня в горле… детские. Это у японцев – чем тон выше, тем приказ императивнее. А у нас наоборот: чтобы напугать – надо в басы уходить. Ну-ка, давай, Ванюша, быстренько – «провалился» с Козловского в Шаляпины. На сколько получится. А когда спокойненько – «басовитенько» легче идёт.
– У всего – своя цена есть. И у ран батюшки моего – тоже. Пытан был Аким Янович. По поклёпу управителя нашего Домана, по приказу посадника. Ну и кто теперь где? Посадник, посадница, тысяцкий елнинский… в земле лежат. Посадник-то – того… Мозгой, говорят, свихнулся. После такого злодеяния с Аким Яновичем учинённого. Доносчик Доман – в нужник провалился. Там и захлебнулся. И заметь, Хрысь, всё – сами. Планида у них такая. Судьба. Помереть им суждено оказалось, как Акиму Яновичу вреда причинили. Так ведь и здесь так же: Кудря на меня охоту устроил, Хохряк на меня руку поднял. Ты, Хрысь, сам мозгами своими пошевели. Не по словам – по делу, не по сказкам – по жизни. Добрые ведь были «пауки», крепкие. Теперь их черви едят. Вместе с сынами их. И ты туда хочешь? Или ещё кто?
Я внимательно осмотрел присутствующих. Вполне по Высоцкому:
«Сперва набычившись
А после – подбочась».
Народ «туда» не хотел. Почему-то…
Хвастаться – нехорошо. А вот напомнить – полезно. Народная помять – коротка бывает. Освежаю. Вспомнили.
Со стороны хорошо видно, как «историческая правда» постепенно расползается по коллективу. Мужики дружно приступили к почёсыванию в разных местах, пережёвыванию своих бород и обмену междометиями. Вспомнили они ещё и волхвов, и ведьму, и, конечно, Пригоду-покойницу. Поток «эта», «ну», «колдун», «ё», «вона чего», «опять же», снова «ё» с разными другими буквами, перемежающийся охами, ахами, и тяжкими вздохами, достиг своей кульминации и постепенно пошёл на убыль.
За это время я успел отхлебнуть пивка и ободряюще улыбнуться Акиму и остальным. Аким, подобрав нижнюю челюсть, даже попытался изобразить гордый вид. Как-то, собранные в один ряд, мои похождения выглядят… внушительно.
Особенно, если добавить и иные «подвиги», совершённые здесь, в Рябиновской усадьбе. В общем ряду они не упоминаются, но Аким-то помнит и убийства Храбрита и Корьки, кузнеца и молотобойца, бой и смерть «цапли»… Это хорошо, что он не всё знает о моих мертвецах на заимке, о подробностях смерти забитого мною насмерть деда Перуна и убитой его же руками «жёнке», о прежних моих похождениях вроде «людоловского хутора» и «отравительской веси»…
Что-то я по крови людской иду «аки посуху». Как-то привыкать начал. «Нет человека – нет проблемы». И дальше так же пойду. «Необходимость – лучший учитель». Всё меньше эмоций, «озверения». Скорее – ощущение рутинности, обычности.
Веллер, которому в молодые годы довелось подрабатывать гуртовщиком, пригонять на бойни и забивать скот, говорит, что после месяца-двух непрерывного забоя, свежевания и разделки скотских туш, ловишь себя на мысли, что если было бы здесь тело человека, то в той же технологии, без каких-либо дополнительных эмоций, можно бы и его освежевать и разделать.
Местные жители всё более воспринимаются мною как стадо. Как скот, который надо пасти, надо охранять. Для забоя. Или для получения какого-то другого полезного результата. Да, есть исключения – персонажи, которых я знаю. Знаю лично. По именам, привычкам, индивидуальным их свойствам. И тем сильнее, по контрасту, все остальные воспринимаются неразличимо – как общая серая масса. Да и лично знакомые – тоже – «домашние животные». Их можно различать. Как отличаешь свою собаку в общей стае. Со своим псом можно разговаривать, можно его защищать, заботиться. Можно даже целоваться. Но – собака. Слишком большая разница между мною и остальными. «Нелюдь».
Интересно: мои игры со здешними дамами приобретают при таком подходе оттенок зоофилии. А как с этим у других попаданцев? Мда…
Туземцы могут остановить попаданца, только убив его. А я очень постараюсь ещё долго не сдохнуть. У меня же «великая цель» и – «да расточатся врази»! Вырежу. «Вразей». Я в этом – уверен, и остальные должны эту уверенность чувствовать. Лучше – заблаговременно. Лучше эффектно испугать, чем эффективно убивать. Может, кто и в живых останется.
– Да уж. Деваться-то некуда. На всё воля божья. Ты уж, Хрысь, пострадай за обчество. Всем миром тя просим. А уж вдову-то да малых деток твоих, ежели что, община не бросит, кормить будем. А ты уж за нас-то прими муки-то, пострадай-ка за народ-то православный.
Самый древний из «пауков», почтительно поддерживаемый соседями, поднялся с лавки и огласил вердикт. После чего, покряхтывая и постанывая, поклонился Хрысю в пояс. Длинная белая борода метнулась по полу. Следом поднялись со своих мест, и также низко поклонись и остальные члены «паучьей делегации». Всё это сопровождалось нестройным жужжанием: ты уж… да уж… мы уж… оно же ж…
Всё – община сдала мужика. Для русской общины – явление постоянное. Пошёл ритуал. У Хрыся детей малых и вовсе нет. Но ритуально, «по обычаю», подметается седой бородой пол, бьются взаимные низкие поклоны, произносятся обязательные слова. И не важно, что они не соответствуют действительности, что и выполнены они не будут. Мужика сдали. На «всё». На муки, на позор, на казнь. Отрезали.
В России крестьяне, выбирая своих представителей, или старост, или защитников отечества – рекрутов, или ходоков, постоянно рассматривали это не как честь, как отличие, как выборы достойнейшего, лучшего, а как наказание. «Направление на страдание». Выделятся из общей массы, получить какой-то особый официальный статус, должность, для русского крестьянина противоестественно.
Психологи 21 века любят рассуждать о разнице между официальным и неофициальным лидером и – «как совместить одно с другим». Здесь этой проблемы нет. Крестьяне-общинники в официальные лидеры не идут. Это дорога высших сословий, которые являются таковыми от рождения. Которых к этому приучают с младенчества. И немногочисленных маргиналов, по той или иной причине вырванных собственным характером и жизненными обстоятельствами со своего места.
Соответственно, община, выбирая своих представителей «на муки», выбирает не лучших, а худших. Списывает «на смерть». Классический пример: «Вдоль дороги шеями на брёвнах лежали выборные от стрелецких полков. Государь был мрачен, но голов не рубил».
Не в этом ли одно из странных свойств именно русского народа, состоящее в сильнейшем предубеждении противу всякого рода начальства? В твёрдой, предопределённой, изначальной уверенности в том, что всякое лицо «предстоящее» – есть «дурак и сволочь». Ощущение это, будучи даже и не выражаемое словами разумными, но существующее во всякой крестьянской душе, отнюдь не ведёт к непрерывному бунту, к яркому и энергичному, наполненному, пусть и губительной, но страстию, противоборству, но состоит в повсеместном ленивом, скучном неисполнении всякого, от вышестоящих лиц проистекающего, слова или установления.